Глава тридцать вторая

Клара

Никогда еще в жизни так плохо себя не чувствовала.

Наверное, не следовало садиться за руль, потому как голова болит так сильно, что я едва могу держать глаза открытыми. Но мама вчера забрала телефон, а мне хотелось поговорить с Миллером. Нет, мне отчаянно нужно увидеться с ним. Я не так много помню после прихода Лекси, но зато не могу забыть произошедшее до отъезда моего парня, надеюсь, не бывшего. Мне ужасно стыдно за мои слова.

Когда я замечаю, как он паркуется, то выбираюсь из машины и иду к пикапу. Миллер выключает двигатель и открывает пассажирскую дверцу. Не знаю, злится ли он на меня, поэтому первое, что я делаю, забравшись внутрь, это обвиваю его шею руками.

– Прости меня, что вела себя как ненормальная.

– Ты не ненормальная, – отвечает он. Затем отстраняется, но только чтобы изменить положение: он смещается в центр сиденья и сажает меня на колени, и мы оказываемся лицом к лицу. – Я паршиво себя чувствовал, когда уехал от вас, но я был очень расстроен. Мне так долго хотелось быть с тобой, но наши отношения должны иметь значение сами по себе, а не быть рычагом давления на кого-то и уж тем более не быть спровоцированными кем-то.

– Я понимаю. Прости. Мне очень стыдно.

Миллер прижимает меня к груди и ласково гладит по спине.

– Я не хочу, чтобы тебе было плохо. Я все понимаю, тебе пришлось через многое пройти, Клара. И последнее, чего я желаю, – чтобы ты волновалась из-за меня. Просто позволь мне быть частью всего того, что делает твою жизнь лучше.

Боже, теперь я себя чувствую настоящей сволочью. Мне невероятно повезло встретить такого понимающего парня, как он. Я целую Адамса в щеку и заглядываю ему в глаза.

– Значит, ты больше не хочешь расставаться?

– Никогда этого и не хотел. Просто был расстроен, – слегка улыбается Миллер.

– Отлично. – Я целую его ладонь. – Потому что, если такое когда-нибудь случится, мне будет очень больно. Те несколько секунд, когда я думала, что ты бросаешь меня, показались настоящим адом.

– Может, мы всегда будем вместе, – с надеждой в голосе произносит он.

– К сожалению, статистика не в нашу пользу.

– Очень жаль. – Миллер проводит большим пальцем по моей нижней губе. – Мне однозначно будет недоставать наших поцелуев.

– Точно, – соглашаюсь я. – Я ведь отлично целуюсь. Лучше у тебя никого никогда не будет. – Мои слова смешат парня, и я кладу голову ему на плечо. – Как думаешь, что может послужить причиной нашего гипотетического расставания?

– Даже не знаю, – отвечает он, подыгрывая моим блуждающим мыслям. – Но это должно быть что-то посерьезнее, чем события прошлого вечера, ведь наша связь слишком сильна.

– Это должно быть что-то поистине эпичное, – развиваю я мысль. – Например, ты будешь известным музыкантом и начнешь упиваться славой, а меня забудешь.

– Я вообще-то не умею играть на инструментах, и медведь мне на ухо наступил.

– Значит, я стану знаменитой актрисой, познакомлю тебя с одной из своих коллег, ты сочтешь ее привлекательнее меня и захочешь пощупать ее статуэтку.

– Это невозможно, людей прекраснее тебя не существует.

– Может, колонизируют Марс, – заявляю я, садясь ровнее, чтобы видеть реакцию парня, – и захочу переехать туда, а ты пожелаешь остаться.

– Я бы продолжал любить тебя даже с другой планеты, – качает он головой. Я замолкаю. А Миллер повторяет: – Я буду любить тебя всегда.

Я понимаю, что он шутит, но все равно поддразниваю:

– Ты что, признался мне в любви?

Он пожимает плечами с застенчивой улыбкой на губах.

– Иногда мне кажется, что так и есть. Не уверен, что все серьезно, ведь мы встречаемся совсем недавно, да и спорим слишком часто, но я испытываю сильные чувства. Например, покалывание под кожей, которое не дает спать по ночам.

– Может, это просто синдром беспокойных ног?

– Не-а, – с улыбкой качает головой Миллер.

– Это может стать причиной нашего расставания: ты слишком рано признался мне в любви.

– Думаешь, еще слишком рано? А я считаю, момент как раз идеальный. – Он наклоняется и нежно целует меня в щеку. – Я три года тебя ждал. Если признание в любви помешает нам быть вместе, то тогда ты мне даже не нравишься. На самом деле я тебя почти ненавижу.

– Я тоже тебя ненавижу, – улыбаюсь я.

– Серьезно, я считаю, что мы не расстанемся. Никогда. – Миллер переплетает наши пальцы и тоже улыбается.

– Но разбитое сердце закаляет характер, помни об этом.

– Влюбленность тоже этому способствует.

Какое правильное наблюдение. Оно настолько правильное, что я целую Миллера в награду, правда довольно целомудренно, потому что после вчерашнего рот мне лучше не раскрывать.

– Вчера мы с Лекси здорово напились. У меня до сих пор похмелье, так что я, пожалуй, вернусь домой. Моя головная боль размером с Род-Айленд.

– Кстати, этот островок довольно маленький, – отмечает бойфренд.

– Значит, размером с Небраску.

– Ну тогда ты точно обязана лечь в постель.

Я чмокаю его в щеку.

– В следующий раз, когда мы увидимся, я поцелую тебя как следует. Но ночь я провела в обнимку с унитазом, расставаясь с ужином.

– Когда увидимся?

Я лишь пожимаю плечами:

– Завтра я буду в школе, но накажут меня наверняка надолго.

– Спасибо, что приехала ради встречи со мной. – Миллер заправляет выбившийся локон мне за ухо и крепко обнимает.

– А тебе спасибо, что терпишь мои выходки.

Когда мы оба выбираемся из пикапа, парень еще раз обнимает меня на прощание. Меня очень утешает этот жест, и на обратном пути я размышляю про объятия. Миллера, папины, Джонаса. Они все очень приятные.

Но если быть до конца откровенной, то они теряются по сравнению с лаской матери. Я не слишком хорошо помню вчерашний вечер, но в голове всплывает то, как она помогала, пока меня тошнило в туалете, а потом как лежала рядом и пела какую-то песню Twenty One Pilots.

А еще я отчетливо помню, как она поцеловала меня в висок и сказала, что любит. Хотя мне исполнилось семнадцать, мамина забота приносит ничуть не меньшее утешение, чем в детстве.

Я проснулась утром под одеялом, прижимая к груди любимую подушку. Несмотря на головную боль, несмотря на гнев, это открытие заставило меня улыбнуться.

Интересно, смогу ли я отделить ярость от любви? Мне бы не хотелось, чтобы мамины поступки касательно Джонаса повлияли на мое отношение к ней. Она моя мать. И я не хочу ее ненавидеть. Но что, если я никогда не смогу ее простить?

Но почему я решила, что действия Джонаса и мамы расстроили бы папу и тетю Дженни? Может, они были бы счастливы или вообще каким-то образом сами повлияли на события сверху?

Что, если я со своим гневом вмешиваюсь в высший план?

В голове крутится множество вопросов, на большинство из которых я никогда не получу ответы. И от этого боль становится еще сильнее.

Когда я наконец добираюсь до дома, мать сидит на диване с ноутбуком. Наверное, рассылает резюме. Она поднимает на меня взгляд, когда я закрываю за собой дверь.

– Ты в порядке?

Я киваю:

– Мне казалось, что я в состоянии пойти сегодня на занятия, но я ошиблась. У меня ужасная небрасковая головная боль. – Я указываю в сторону спальни. – Пойду лягу.