Глава двадцать шестая

Клара

Я приезжаю в школу на полчаса раньше необходимого. На стоянке припарковано всего несколько машин, и пикапа Миллера среди них нет. Нет никакого желания входить в кабинет Джонаса раньше звонка, поэтому удобнее откидываюсь на сиденье.

Я не буду плакать.

Вообще-то, сейчас я даже не злюсь. Если уж я что и чувствую, так это абсолютную пустоту. За последние двенадцать часов произошло так много событий, что мой мозг словно решил отключиться. И я совершенно не против. Уж лучше ничего не ощущать, чем быть в ярости, как ночью, или оказаться униженной, как после утренней выходки матери, когда она так грубо обошлась с Миллером.

Я понимаю. Сама тайком привела его в спальню. Занималась сексом. Это ужасное поведение. Но прошлым вечером мама лишилась права решать, какое поведение плохое, а какое нет.

Я вздрагиваю, услышав стук в окно. Миллер стоит рядом с машиной, и мое оцепенение спадает, потому что один его вид возрождает во мне желание жить. Парень открывает дверцу, садится и протягивает стаканчик кофе.

Он никогда еще так хорошо не выглядел. Конечно, усталость заметна, и ни один из нас не успел почистить зубы и причесаться, не говоря уже о несвежей одежде. Но Миллер держит напиток и смотрит на меня так, словно не ненавидит за вчерашнее, и это прекрасно.

– Подумал, что кофеин тебе понадобится, – поясняет он. Я отпиваю и смакую теплую жидкость, наслаждаясь ароматом сладкой карамели. Не понимаю, как я могла не любить кофе. – Как бы там ни было… С днем рожденья?

Миллер произносит последнюю фразу как вопрос, которым, наверное, она и является.

– Спасибо. Хотя сегодня, пожалуй, второй из худших дней в жизни.

– Мне кажется, он был вчера. Сегодня есть надежда на лучшее. – Я делаю еще один глоток и беру любимого за руку, пожимаю изо всех сил и сплетаю наши пальцы. – Что было после того, как я ушел? Мама тебя наказала?

– Нет, – с невеселым смехом отвечаю я.

– Ты тайком привела парня в спальню. Не представляю, как можно отвертеться от наказания, даже если сегодня твой праздник.

– Моя мать лгунья, изменщица и не может быть для меня примером. Я решила, что больше не буду подчиняться ее правилам. Уж лучше расти совсем без родителей.

Миллер в ответ лишь сдавливает мою ладонь. Видно, что мои слова ему не нравятся, но учить меня жизни он тоже не торопится. Наверное, думает, мне нужно время, чтобы успокоиться. Но это не поможет. Я больше не хочу иметь ничего общего с матерью.

– А что скажет Лекси?

– Лекси? – Я недоуменно смотрю на парня, поднимая бровь. Он кивает, отпивая из стакана. – Черт, Лекси! – Я завожу мотор. – Совсем забыла ее забрать.

– В твое оправдание можно заметить, что утро выдалось довольно насыщенным, – смеется Миллер, затем наклоняется ко мне и целует в щеку. – Увидимся на обеде.

– Хорошо, – чмокаю я его в ответ.

Он поворачивает ручку и пытается выбраться из машины, но я останавливаю его, схватив за запястье, так как хочу сообщить еще кое-что. Когда Миллер опускается обратно на сиденье и поднимает на меня вопросительный взор, я нежно касаюсь его щеки свободной ладонью, стараясь подобрать слова, чтобы выразить, насколько я сожалею о своем поступке прошлой ночью. С раскаянием смотрю ему в глаза, но словно забыла, как говорить.

Миллер наклоняется ко мне и прижимается своим лбом к моему. Я закрываю веки и замираю на несколько секунд. Потом чувствую на своей шее его руки, ласкающие меня.

– Все в порядке, Клара, – шепчет любимый. – Обещаю, я не сержусь. – Легко коснувшись губами моего лба на прощание, он вылезает из автомобиля.

Я полностью осознаю, как неправильно поступила. Меня до сих пор ужасают собственные действия. Настолько, что я не собираюсь рассказывать Лекси о произошедшем между Миллером и мной.

Надеюсь, однажды у нас будет шанс все повторить, потому что первую попытку я точно испортила.

* * *

Я так рано собралась в школу, что приезжаю за подругой практически вовремя, и она даже не узнает о моей забывчивости. Она выходит из дома с упакованным в яркую бумагу подарком и воздушным шариком, надпись на котором гласит: «Быстрее выздоравливай!»

Она частенько так поступает. Дожидается последнего момента, когда уже нет времени искать подходящие открытки, шарики или обертку. Большая часть ее презентов завернута в упаковку с рождественским рисунком, вне зависимости от того, в какое время года она их вручает.

До сих пор не верится, что мать забыла про мой день рождения. Ну хоть Миллер с Лекси помнят.

Несмотря на то, что семнадцать мне исполнилось всего несколько часов назад, я горжусь своей новообретенной зрелостью.

Когда я вхожу в класс, мне удается пройти весь путь до парты, не ударив Джонаса. Даже когда он желает мне доброго утра. Даже когда его голос срывается, произнося эту фразу. Я просто не смотрю в его сторону.

Спустя двадцать минут после начала занятия я не совершила ни одного из тех действий, которые крутились у меня в голове все это время. Мне бы так хотелось наорать на Джонаса, назвать изменщиком, рассказать о его интрижке с матерью всему классу или даже всей школе, взломав систему громкой связи.

Но я так и сижу на месте, втайне гордясь своей выдержкой. Мне удается сохранять спокойствие и хладнокровие, если не глядеть на этого негодяя, и кажется, получится дождаться конца урока и покинуть кабинет без скандала.

Семнадцать лет обязывают. Я уже практически взрослая, и слава богу, потому что на воспитание матери больше рассчитывать не приходится.

Лекси: Эфрен нравится мне все больше и больше. В пятницу у меня будет первый свободный вечер после беседы в столовой, и он только что спросил, не желаю ли я пойти с ним на свидание.

Я улыбаюсь, получив сообщение подруги.

Я: И что ты ответила?

Лекси: Отказалась.

Я: Но почему?

Лекси: Да шучу я. Согласилась на самом деле. Я в шоке. Он такой низкий. Но ведет себя очень противно, что искупает все недостатки.

Когда дело касается парней, подруге невозможно угодить. Честно говоря, я удивлена, что она решила пойти с ним на встречу. Испытываю облегчение, но и удивление.

Я начинаю набирать ответное сообщение, когда Джонас произносит:

– Клара, убери, пожалуйста, телефон.

– Как только закончу писать сообщение, – заявляю я.

Сердце сжимается от звука голоса учителя, а по коже пробегают мурашки.

Несколько ребят потрясенно ахают, как будто я только что обругала его или что-то в этом роде, я же продолжаю нажимать на клавиши, отвечая Лекси.

Нужно будет уточнить в администрации, можно ли сменить преподавателя или записаться на другой предмет. Мне точно не удастся смотреть на Джонаса спокойно до конца года. Не желаю даже находиться с ним в одном помещении, в одном здании, в одном городе, в одной вселенной.

– Клара, – мягко произносит он мое имя, словно умоляет не устраивать сцену.

Разрешить переписываться Джонас не может, так как остальным это не позволено. Я прекрасно понимаю, в какое затруднительное положение его ставлю, так как он не хочет меня наказывать, но придется. Я должна была бы раскаиваться, но мне нравится, что учителю сейчас так некомфортно. Он заслужил хотя бы толику того унижения, которое почувствовала я, увидев его лапающим и целующим мою мать.

Боже, мне не удается выбросить из головы эту картину, как бы сильно я ни старалась.

Я поднимаю взгляд и впервые с начала урока пристально смотрю на Джонаса. Он стоит, опираясь на стол и скрестив ноги в лодыжках. Он рассказывал новую тему. Обычно я уважаю преподавателей, но сейчас вижу перед собой только человека, который изменил тете Дженни. С моей матерью.

Когда Джонас с умоляющим выражением кивает на телефон, прося его спрятать, перед глазами стоит лишь красная пелена ярости. Я перехватываю сотовый правой рукой и со всей силы швыряю в сторону мусорной корзины, стоящей возле входа в кабинет. Угодив в стену, мобильник разлетается на куски.

Не верю, что я это сделала.

Никто в классе, кажется, тоже в это не верит. Раздается единодушный вздох.

Джонас выпрямляется и идет к двери. Открывает ее и указывает в сторону коридора. Я хватаю рюкзак и выбираюсь из-за парты, потом решительным шагом марширую к выходу, сама желая покинуть комнату как можно быстрее. Проходя мимо учителя, я бросаю на него косой взгляд. Уверена, что Джонас увяжется провожать меня до кабинета директора, поэтому совсем не удивляюсь, когда он действительно следует за мной.

– Клара, стой.

Я не слушаюсь. Не собираюсь выполнять его приказы. Или моей матери. В моей жизни больше не осталось взрослых, которым я буду подчиняться. Для моего психического здоровья это может быть небезопасно.

Чувствую, как пальцы Джонаса смыкаются на предплечье, и тот факт, что он насильно пытается меня удержать и завести беседу, приводит меня в состояние бешенства. Я вырываю руку и резко оборачиваюсь к нему лицом. Сама не знаю, какие слова сейчас вырвутся, но чувствую, как гнев клокочет в горле, словно плотину вот-вот прорвет.

Однако до того, как я успеваю хоть что-то сказать, мистер Салливан обнимает меня, прижимая мою голову к своей груди.

Какого черта?

Я пытаюсь его оттолкнуть, но он не отпускает. Только еще крепче сжимает объятия.

Эта внезапная нежность приводит меня в бешенство, но одновременно ошеломляет. Такого я точно не ожидала. Была готова к разговору с директором, наказанию или исключению, но уж точно не думала, что Джонас меня пожалеет.

– Прости меня, – шепчет он.

Снова пытаюсь вырваться, но в этот раз прикладываю совсем немного усилий, потому что на учителе надета такая же рубашка, как у отца, когда тот в последний раз обнимал меня на прощание. Мягкая белая ткань приятно ласкает кожу. Одна из пластмассовых пуговиц царапает щеку, но я лишь крепче зажмуриваюсь, не зная, как поступить. Мне так сильно не хватает папы.

Он даже пахнет похоже. Словно недавно срезанная трава перед дождем. Не размыкая объятий, я начинаю всхлипывать. Даже рука на моей спине напоминает отцовскую. Ненавижу себя за то, что прижимаюсь к мистеру Салливану и позволяю ему утешающе гладить меня по голове, пока я плачу. Я так скучаю по папе. Теперь я испытываю скорее печаль, чем злость, поэтому отвечаю на объятия. Уж лучше так, чем ругаться.

Мне так его не хватает.

Не знаю, как такое произошло, что бросок телефоном через весь класс вылился в рыдания на груди Джонаса, поэтому просто радуюсь, что меня не отвели к директору. Он ждет, пока я немного успокоюсь, а потом прижимается к моей макушке щекой и произносит:

– Мне очень жаль, Клара. Нам обоим.

Не знаю, насколько правдивы его слова, но даже если он раскаивается, это ничего не изменит. Именно ему и следует просить прощения. Это меньшее, что можно сделать, натворив таких дел.

Степень их предательства ужасает меня. Не могу понять, как мать ходила по дому, вся в слезах от горя по любимому мужу, а потому бросалась с поцелуями на его лучшего друга.

– Выглядело, будто вам совсем наплевать.

Возможно, я не разозлилась бы так, застав мать целующейся с незнакомцем. Но Джонас нам не чужой. Он – жених тети Дженни.

В это время мужчина выпускает меня из объятий и кладет руку на плечо.

– Конечно же, это не так. То, что ты видела… не имело к Крису и Дженни никакого отношения.

– Неправда, – вырываюсь я из его хватки.

Джонас вздыхает и скрещивает руки на груди. Он действительно выглядит очень раскаявшимся. Безумно хочется стереть это выражение с его лица.

– Мы с твоей мамой… мы только… Сам не знаю. Не могу объяснить, что вчера произошло. И, честно говоря, не желаю объяснять. Вам следует обсудить это с матерью вдвоем. Ты не можешь навечно запереться в спальне. Понимаю, что сейчас ты злишься, но обещай побеседовать с ней о случившемся.

Я киваю только потому, что он, кажется, говорит искренне. Хотя я вовсе не собираюсь мириться с матерью.

Моя ярость в основном направлена не на Джонаса, а именно на нее, примерно в соотношении один к девяти, потому что именно она виновата во всем. Тетя Дженни даже не была замужем за мистером Салливаном. Они и встречались-то всего ничего. Кроме того, отец не приходился ему братом, поэтому если сравнивать степени предательства Джонаса и мамы, то они окажутся абсолютно неравнозначными.

Джонас должен чувствовать себя виноватым, но вот она – настоящая мразь.

Я поднимаю взгляд на потолок и провожу руками по лицу. Затем упираю их в бока.

– Не могу поверить, что я разбила телефон.

– В честь дня рождения могу простить тебе небольшое нарушение правил. Только не говори об этом другим ученикам.

Его слова меня удивляют, но я нахожу в себе силы, чтобы посмеяться. Затем тяжело вздыхаю.

– Совсем нет праздничного настроения.

И вообще, сложно радоваться, когда собственная мать забыла про твой праздник. Полагаю, это означает, что традиционный ужин отменяется. Ну и к лучшему.

Джонас указывает в сторону кабинета.

– Мне пора возвращаться. Можешь подождать окончания урока в своей машине? В классе должны думать, что тебя наказали.

Я киваю и делаю шаг назад, глядя, как мистер Салливан исчезает за дверью. Часть меня хочет поблагодарить его, но я понимаю, что немедленно об этом пожалею. На самом деле мне не за что говорить «спасибо», так как он должен простить еще миллион моих провинностей, хотя бы для сравнения счета.

* * *

Следующие три занятия проходят без единого скандала. Прогресс.

Я не видела Миллера с самого утра, и это меня убивает. Обычно мы переписываемся в течение дня, но сейчас осколки моего мобильника, вероятно, покоятся на дне мусорной корзины. Когда я вхожу в столовую на обеденном перерыве, то вижу, как лицо моего парня немедленно расплывается в улыбке от облегчения. После того как я подхожу к столику, он отодвигается, освобождая место между собой и Эфреном.

– Ты в порядке? – спрашивает Миллер, как только я сажусь. – Ходят слухи, что ты швырнула телефон в мистера Салливана.

– Я действительно бросила сотовый в его сторону, но целилась при этом в мусорку.

– Заработала наказание?

– Нет. Он просто вывел меня в коридор и обнял.

– Погоди-ка, – уточняет Лекси, – ты кинула в него телефон, а он тебя обнял?

– Только никому об этом не рассказывайте. Мне нужно притвориться, что он назначил наказание.

– Жаль, что у меня нет дяди среди учителей, – вздыхает подруга. – Как же нечестно.

– Но сейчас все хорошо? – шепотом повторяет вопрос Миллер.

Он целует меня, а затем прислоняется головой к плечу и остается в этом положении.

Я киваю, потому что сама хочу в это верить, но если говорить начистоту, то сегодняшний день – отстой. Как и прошлая ночь. Да и последние два месяца, конца этому не видно. Чувствую, как подступают слезы, и тут ощущаю руку Миллера на спине.

– Такая хорошая погода. Не хочешь покататься на Норе?

– С огромным удовольствием! – Это действительно единственное, что может принести мне радость.

Я сбежала с ним с похорон, принимала наркотики в его обществе, затем заработала совместное наказание, тайком провела его в спальню и потеряла с ним девственность. Поэтому пропуск школьных занятий выглядит почти улучшением в моем поведении.

* * *

Миллер отвозит меня в городской парк, который расположился вокруг большого пруда. Именно сюда отец приводил меня на рыбалку. Мой бойфренд садится в тени под деревом, вытянув ноги, и хлопает ладонью по земле рядом. Я опускаюсь на траву и кладу голову ему на плечо, а он обнимает меня. Принимаю такую позу, чтобы нам обоим было удобно.

Теперь он опирается щекой о мою макушку и произносит:

– Расскажи мне об отце.

Со смерти папы прошло не так много времени, но мне все равно приходится основательно покопаться в памяти, чтобы сформулировать ответ.

– У него был великолепный смех. Такой громкий, что наполнял собой все пространство. Иногда мама даже ругалась, потому что люди оборачивались и обращали на нас внимание. А приступы веселья у него бывали постоянно. Еще он очень много работал, но я никогда на него за это не обижалась. Наверное, потому, что если уж он был рядом, то по-настоящему слушал. Хотел знать, как прошел мой день, и рассказывал о своем. – Я вздыхаю. – Мне так его не хватает. Я скучаю по тому, как мы болтали, даже если совсем нечего было обсуждать.

– Кажется, твой папа был замечательным человеком.

Я киваю.

– А как насчет твоего?

– Наши отца не похожи. Совсем. – Я чувствую, как грудь Миллера опускается, словно он издал неслышный, неубедительный смешок.

– Он тебя вырастил?

– Нет. – Я ощущаю, как парень помотал головой. – В детстве я иногда проводил с ним время, но он постоянно сидел в тюрьме. Последний раз его арестовали, когда мне было пятнадцать, и тогда срок назначили довольно долгий. Через пару лет отец должен снова выйти, но не думаю, что захочу его увидеть. В любом случае, мы не общались очень давно.

Так вот почему папа отпустил тот комментарий насчет Адамса-старшего и сказал что яблочко не падает далеко от яблони. Очевидно, он ошибался.

– Вы поддерживаете связь?

– Нет, – признается Миллер. – В смысле… Я не ненавижу его. Просто понимаю, что некоторым людям хорошо удается быть родителями, а некоторым – нет. Я не принимаю это на свой счет. И поэтому меня не особенно тянет с ним общаться.

– А твоя мать? – спрашиваю я. – Какой она была?

– Я не слишком хорошо ее помню, – после недолгого колебания начинает говорить Миллер, – но и никаких плохих воспоминаний она после себя не оставила. – Он кладет одну ногу на мою лодыжку. – Знаешь, мне кажется, именно благодаря ей я и заразился любовью к фотографии. После того как мама умерла… У меня ничего от нее не осталось. Она не любила позировать, поэтому ее снимков практически не сохранилось. А тем более видеоматериалов. Поэтому я выпросил у деда фотоаппарат и не сводил с него объектива.

– Наверное, материалов с ним хватит на целый фильм.

– Вполне возможно, – смеется Миллер. – Может, так и следует сделать. Даже если кино будет только для меня одного.

– Так что будет после того, как…

– Со мной все будет в порядке. – Парень роняет эти слова таким тоном, что становится ясно: тема закрыта. И я понимаю, почему. Отец в тюрьме, мать мертва, у дедушки последняя стадия рака. Я и сама не захотела бы такое обсуждать на его месте.

Какое-то время мы просто молча сидим, пока Миллер не произносит:

– Блин. Все время забываю. – С этими словами он поднимается и бежит к пикапу. Обратно он возвращается уже с камерой и треногой, которые устанавливает в нескольких футах от нас. Потом занимает прежнее положение между мной и деревом. – В этот раз постарайся не смотреть в объектив все время.

В это время я как раз глазею прямо на него, поэтому перевожу взгляд на пруд.

– Может, стоит просто отказаться от проекта?

– Но почему?

– Мое внимание сейчас сосредоточено на другом. Я постоянно в плохом настроении.

– Насколько сильно тебе хочется стать актрисой, Клара?

– Это единственное, чем я планирую заниматься.

– Прости, если открываю неприглядную истину, но на съемочной площадке ты тоже не всегда будешь в хорошем расположении духа.

– Ненавижу, когда ты прав, – выдыхаю я.

– Должно быть, ты очень сильно меня ненавидишь. – Рассмеявшись, Миллер целует меня в висок.

– Ни капельки, – легонько качаю я головой.

После этого мы снова умолкаем. На другой стороне пруда я замечаю мужчину с двумя мальчиками. Он учит их, как забрасывать удочку. Интересно, изменяет ли он жене?

Эти размышления снова пробуждают во мне гнев. Чувствую, что до конца жизни я теперь буду видеть в людях только худшее.

Мне совершенно не хочется рассказывать о тете Дженни, или отце, или о матери и Джонасе, но слова помимо воли срываются с губ:

– Джонас так сегодня говорил… Казалось, он искренне раскаивается. Будто их поцелуй был случайным и такого никогда больше не повторится. Я хочу спросить об этом мать, но боюсь, она решит быть честной и заявит, что все гораздо серьезнее. Подозреваю, что так и есть, потому что они вдвоем ездили в отель меньше чем через неделю после аварии.

– Откуда ты знаешь?

– Благодаря приложению. С какой стати им там находиться, если они не спят друг с другом?

– В любом случае тебе нужно обсудить это с мамой. Другого способа узнать правду не существует.

– Понимаю. – Я с шумом выдыхаю. – Знаешь, меня бы не удивило, поступи так Джонас. Он лишь недавно приехал в город и начал встречаться с тетей Дженни только потому, что она забеременела. Не думаю, что он был безумно влюблен. Но вот мать… Они с отцом были вместе со школы. Видимо, она совершенно не уважает его память.

– Ты не можешь быть уверена в этом на сто процентов. Может, они с Джонасом так справляются с горем.

– Не особенно-то было похоже на то, что они страдают.

– Иногда утешение можно найти в объятиях другого человека.

– Ну не знаю. – Мне даже не хочется об этом думать. Какой-то странный способ переживать утрату. – Вот мне справиться с горем помогает прогул занятий. Так что спасибо тебе.

– В любое время. Вернее, в любое время, кроме последнего урока. У меня сегодня контрольная, так что скоро нужно будет возвращаться.

– Как скажешь.

– У тебя на вечер что-нибудь запланировано? День рождения как-никак.

Я только пожимаю плечами:

– Раньше у нас была традиция устраивать праздничные семейные ужины. Но думаю, этот вариант отпадает. У нас и семьи-то почти не осталось.

Объятия Миллера становятся крепче, и я начинаю еще сильнее скучать по отцу. Даже Джонас мне теперь его напоминает.

– Ну, если твоя мать позволит, то я хотел бы тебя куда-нибудь пригласить.

– Сильно сомневаюсь, что она разрешит мне сейчас хоть что-то, а я слишком устала с ней бороться.

– Грустно даже думать, что ты можешь провести свой день рождения в одиночестве.

– Что ж. Это просто еще один день.

Интересно, что бы сказал отец, увидев, насколько мне плохо. Наверное, он бы расстроился, что мы не поддерживаем традицию семейных ужинов. Уверена, тетя Дженни тоже была бы разочарована. Мы никогда не нарушали обычай, сколько я себя помню.

Начинаю размышлять, почему я решила, что традиция прервется после их смерти. Они бы этого не хотели.

Даже если у матери не осталось уважения ни к чему, это не значит, что я не в состоянии организовать застолье. По крайней мере, так я смогу вечером увидеться с Миллером.

– Знаешь что? – выпрямляюсь я. – Хочу устроить праздничный ужин. И приглашаю тебя.

– Я не уверен, стоит ли мне приходить, – осторожно приподнимает брови Миллер. – Твоя мама не выглядела слишком гостеприимной сегодня. Вряд ли она вообще когда-нибудь впустит меня.

– Я поговорю с ней, когда вернусь домой. Если она будет возражать, то я позвоню.

– У тебя же нет телефона.

– Наберу с домашнего.

– Они еще существуют?

– Маме всего тридцать четыре, но ведет она себя как старуха, – смеюсь я.

Затем снова откидываюсь на грудь Миллера, рассуждая о предстоящем вечере. Если мать попытается меня наказать, это будет нечестно. Если она так поступит, то я расскажу про «Лэнгфорд». Я медленно выдыхаю, пытаясь успокоиться. Чем больше я об этом думаю, тем сильнее злюсь. Мысль о рандеву матери и Джонаса в отеле всего через неделю после смерти отца заставляет меня жаждать возмездия.

Стараюсь переключить внимание на что-нибудь другое. Я разворачиваюсь к Миллеру, сажусь ему на колени и несколько минут его целую. Это отлично отвлекает, но в какой-то момент приходится возвращаться в школу.

Я пережидаю последний урок в машине. Вероятно, это плохая затея, потому что все это время я не перестаю придумывать способы отомстить за отца и тетю Дженни.

Домой я направляюсь в еще большем гневе, чем уезжала из него утром.