Глава двадцать вторая

Клара

Какие же долгие выдались выходные! Лекси и Миллер работали допоздна. Если не считать проведенный с Миллером перерыв в субботу и вчерашний двухчасовой разговор по телефону, мы с ним практически не общались. Кстати, мать я тоже почти не видела последние пару дней. После того странного пятничного вечера она засела за компьютер и рассылала резюме. Я же провела большую часть субботы в комнате, занимаясь порядочно запущенными домашними заданиями.

Я вхожу в кабинет Джонаса позднее, чем обычно, перед самым звонком. Я последней сажусь за парту и с удивлением замечаю склонившегося ко мне учителя. Он крайне редко уделяет мне особое внимание перед всем классом.

– Как себя чувствует твоя мама?

– Нормально, как мне кажется, – пожимаю я плечами. – А что?

– Она не отвечает на сообщения. Просто хотел убедиться, что с ней все в порядке.

Я придвигаюсь ближе, не желая, чтобы мои слова услышал кто-то еще.

– Когда я приехала домой в пятницу, она сидела на газоне перед домом вся в слезах. Это было очень странно. Мне кажется, что она на грани нервного срыва.

– Она не сказала, почему плакала? – с озабоченным лицом уточняет мистер Салливан.

– Я не спрашивала, – отвечаю я, предварительно оглядевшись, чтобы убедиться: все заняты собственными разговорами и не обращают на нас никакого внимания. – Она вообще теперь постоянно рыдает, поэтому я уже перестала интересоваться.

Раздается звонок, и Джонас возвращается на свое место. Однако, объясняя тему урока, он кажется задумчивым и уставшим. Словно ему все надоело.

Это слегка расстраивает. Иногда мне кажется, что быть взрослым куда проще, чем подростком, потому что у тебя все разложено по полочкам. Предполагается, что, чем старше становишься, тем лучше справляешься с кризисными ситуациями, и эмоции уже не так захлестывают. Однако, наблюдая за Джонасом, который пытается притворяться, что уделяет внимание материалу, хотя размышляет о чем-то другом, и за мамой, которая старается взять под контроль свою жизнь, хотя сама, видимо, не разбирается даже в собственных желаниях, меня накрывает озарение: взрослые ничуть не умнее нас. Они просто убедительней притворяются уверенными.

И это меня разочаровывает.

В кармане вибрирует телефон. Я достаю его, дождавшись, пока учитель повернется спиной к классу, и кладу на парту. Затем провожу по экрану и читаю сообщение от Миллера.

Миллер: Я сегодня не работаю. Не хочешь подготовиться к кинопроекту?

Я: Да, но находиться сейчас дома с матерью – плохая идея. Может, лучше у тебя?

Миллер: Конечно. Подъезжай к пяти. Нужно отвезти дедулю к врачу в три часа, поэтому после школы встретиться не выйдет.

* * *

Когда я сворачиваю к дому Миллера, он уже ждет меня на крыльце. Подбегает к машине и запрыгивает на пассажирское сиденье до того, как я успеваю выбраться наружу.

– Дедушка отдыхает, – произносит парень. – Поехали сначала к «Жевунам», дадим ему немного поспать.

– Что за «Жевуны»?

– Ты никогда там не была? – Миллер таращится на меня с таким выражением, словно я ляпнула нечто невообразимое. – Не ела в их передвижной закусочной?

– Не-а, – качаю я головой.

– Хочешь сказать, что никогда не пробовала их комбо? – Теперь он кажется по-настоящему удивленным.

– Это название блюда?

– Это название блюда? – передразнивает меня Адамс. Затем довольно смеется и пристегивается. – Надеюсь, ты голодна, потому что скоро твое представление о пище навсегда перевернется.

* * *

Спустя пятнадцать минут я сижу за пластиковым столом для пикника, глядя в камеру Миллера, которую он установил на треноге, прежде чем уйти делать заказ. Он объяснил, что хочет начать снимать произвольный материал, чтобы иметь запасное видео. Для закадровых сцен. Уже начал употреблять режиссерский жаргон.

Мой партнер по проекту велел не смотреть прямо в камеру, так как нужно притворяться, что ее не существует. Поэтому все время, пока он стоит в очереди, я пристально таращусь в объектив и корчу рожицы.

Никогда не видела, чтобы Миллер был так возбужден. Может, мне следовало ревновать не к Шелби, а к этому бутерброду? Парень всю дорогу не переставая рассказывал о лучшем блюде на земле. По всей видимости, комбо – это горячий сэндвич, в который добавили макароны, обжаренные с тертым сыром, который до этого прокипятили в святой воде.

Конечно, святая вода не является непременным ингредиентом, но то, с каким восторгом парень об этом рассказывает, может говорить и об обратном.

Когда он подходит к столу с заказом, то опускается на одно колено, словно преподносящий дар королеве рыцарь. Я со смехом принимаю поднос, хватая один из сэндвичей. Миллер опускается рядом, перекинув через скамейку ногу, а не садится напротив. Мне нравится, что он хочет находиться как можно ближе ко мне.

Когда мы разворачиваем сэндвичи, он ждет, пока я первая приступлю к поеданию, чтобы увидеть мою реакцию. Подношу лакомство ко рту и произношу:

– Теперь я чувствую, будто обязана полюбить это блюдо.

– Ты не просто полюбишь, а придешь в полный восторг!

Я откусываю и просто жую, поставив локти на стол. Просто вкуснятина! Тосты потрясающе хрустящие и идеально подрумянены, а сыр и макароны теплые и тягучие, и от удовольствия я испытываю желание зажмуриться. Однако вместо этого просто пожимаю плечами, чтобы подразнить друга.

– Ну, съедобно, пожалуй.

– Съе… съедобно? – недоверчиво наклоняется он ко мне.

– Как обычный сэндвич, – киваю я.

– Мы расстаемся.

– Хлеб немного раскис.

– Я тебя ненавижу.

– А макароны, по-моему, переварили.

– Я от тебя снова отписываюсь, – заявляет Миллер, откладывая бутерброд в сторону и доставая телефон.

– Я пошутила, это самое лучшее, что я пробовала, – смеюсь я, глотая и чмокая парня в щеку.

– Правда? – ухмыляется он.

Я киваю. Затем задумчиво качаю головой:

– Хотя нет. На первом месте все же твой вкус после чупа-чупса.

– Меня устраивает. – Он снова подносит сэндвич ко рту и отхватывает сразу огромный кусок.

Миллер издает блаженный стон, звук которого заставляет меня слегка покраснеть. Не думаю, что Адамс обращает на это внимание, потому как занят тем, что отрывает от тоста небольшую часть и кладет перед муравьем на стол, а потом следит, как тот тащит добычу. Потом Миллер целует меня в щеку и снова откусывает сэндвич.

– Ты уже думала, какой жанр будет у нашего проекта?

Я отрицательно качаю головой и вытираю рот салфеткой. Миллер тянется ко мне и смахивает пропущенную крошку с губ пальцем.

– У нас осталось не так много времени, – комментирует он.

– Целых три месяца.

– Это не такой большой срок, а успеть нужно очень многое.

– Ура, – произношу я саркастически. – Полагаю, тогда нам придется проводить куда больше времени вместе.

Напарник по заданию вгрызается в сэндвич, поглаживая меня по ноге свободной рукой. Миллер такой нежный. И не стесняется целоваться при всех. Или при включенной камере.

Подозреваю, что прошлое наказание не будет последним за этот год.

– Хватит смотреть на нее, – возмущается Миллер, косясь на камеру.

– Не могу, – беспомощно жалуюсь я, поспешно отводя глаза. – Она же прямо перед нами.

– И ты еще собираешься стать актрисой?

– На сцене все по-другому, – пихаю я его локтем в бок. – А это, – взмах в сторону объектива, – непривычно.

– Тогда начинай привыкать, потому что для работы потребуется большое количество материала. В этом году я планирую победить. В прошлый раз удалось занять лишь четвертое место.

– По всему региону?

– По штату.

– Что? Миллер, но это же потрясающе!

– Да не особенно, – пожимает он плечами. – Четвертое место – самое обидное. Они размещают на YouTube только фильмы призеров. Никому не интересно видео, не дотянувшее до тройки лидеров. Поэтому я решил, что нам нужно бороться за «золото». – Парень наклоняется ближе и опять целует меня, потом выпрямляется и снова принимается за еду. – Тебя не беспокоит, что я так часто тебя целую? – спрашивает он с набитым ртом, но мне кажется это милым.

– Какая странная причина для волнения. Конечно же, нет.

– Отлично.

– Мне нравится, что ты такой ласковый.

– Как раз в этом и дело. – Миллер активно встряхивает головой, вытирая губы салфеткой. – С Шелби я себя так не вел.

– Что изменилось теперь, когда ты встречаешься со мной?

– Не знаю, – пожимает он плечами. – Я и сам пытаюсь разобраться. Просто не могу удержаться от желания прикоснуться к тебе. Хочу этого больше всего на свете.

– Даже не знаю, верить ли тебе. – Его комментарий вызывает желание улыбнуться, но искушение поиздеваться слишком велико. – По-моему, ты больше увлечен своим сэндвичем.

К этому моменту от бутерброда остается еще половина, но, услышав мои слова, Миллер немедленно встает, подходит к мусорной корзине и выбрасывает его.

– Он для меня абсолютно ничего не значит. И я всегда предпочту твой язык в своем рту этому сэндвичу.

– Это должно было прозвучать романтично? – морщу я нос, откидываясь на скамье. – Потому что тогда ты просчитался.

В ответ он смеется, притягивает меня к себе и прижимается к моим губам своими. Поцелуй получается не слишком нежный. Я чувствую его язык… и привкус хлеба.

Оттолкнув Адамса, я притворяюсь, что меня тошнит, и отпиваю воды.

– Ты еще не всю еду проглотил!

Его стакан уже пуст, поэтому он делает глоток из моего. Секунду спустя Миллер уже печально смотрит на мусорную корзину.

– Я выбросил его, чтобы подчеркнуть свои слова, но на самом деле очень хотел доесть. – На секунду его взгляд перемещается на меня. – Будет слишком противно, если я достану сэндвич обратно?

– Конечно! – со смехом восклицаю я. – И я никогда тебя больше не поцелую. – Я протягиваю свою порцию. – Вот. Лучше возьми у меня. Я все равно не голодна.

Миллер принимает угощение и доедает его, а затем допивает мой напиток. Аккуратно собирает весь мусор на поднос, выкидывает его, возвращается на место и снова притягивает меня к себе. Потом парень прислоняет свой лоб к моему, нежно улыбается и немного наклоняет голову, заправляя мне выбившуюся прядь за ухо.

– Кажется, я ясновидящий. И знал, что нам с тобой будет хорошо вдвоем, Клара.

– Какой из тебя предсказатель? Мы встречаемся меньше недели. Все может покатиться под откос хоть завтра.

– Такого не произойдет. У меня очень хорошее предчувствие насчет нашего будущего.

– Это называется влечение, а не шестое чувство.

– Думаешь, это все, что я ощущаю? Влечение?

– А что же еще? Мы пока слишком плохо знаем друг друга.

– Я выбросил половину сэндвича ради тебя. Я бы сказал, что это куда большее, чем просто влечение.

– Ты прав. – Его настойчивость заставляет меня улыбнуться. – Это был довольно широкий жест.

Я наклоняюсь к нему и целую, но, когда собираюсь отстраниться, Миллер тянется за мной, не желая останавливаться. Я поворачиваюсь к нему всем телом и падаю в его объятия.

Обычно я не стремлюсь проявлять чувства на людях, но сейчас, кроме нас, за столами никого нет. Удивительно, что возле такой крутой закусочной так мало народу.

Миллер бросает взгляд в сторону камеры.

– Надо выключить. Мы пока несовершеннолетние, и если кино перейдет в разряд порно, меня запросто могут арестовать.

Обожаю, что он умеет меня рассмешить, даже когда настроение совсем не веселое.

* * *

Миллер заказал сэндвич и для дедушки. Когда мы заходим в гостиную, парень торжественно его вручает.

– Неужели это то, что я думаю? – спрашивает старик с блеском в глазах.

– Единственный в своем роде.

– Я когда-нибудь тебе говорил, что ты – мой любимый внук? – От широкой ухмылки дедушки настроение поднимается даже у меня.

– Я твой единственный внук, – отвечает Миллер. Он берет у деда стакан и идет на кухню, чтобы заново наполнить.

– Именно поэтому ты унаследуешь все мое состояние, – бормочет старик под нос.

– Ага, всю огромную дырку от бублика, – со смехом комментирует парень.

Тогда старший Адамс поворачивается ко мне.

– Клара, верно? – Он разворачивает сэндвич. Я же сажусь в одно из кресел и киваю. – Я рассказывал тебе о том, что когда Миллеру было пятнадцать, мы пошли в школу… – Над ним возникает рука и вырывает лакомство. Он лишь беспомощно оглядывается в поисках пропажи. – Какого черта? – наконец спрашивает он у внука.

Тот садится в другое кресло, держа угощение в заложниках.

– Обещай, что не станешь продолжать эту историю, и я верну бутерброд.

– Ну Миллер, – с разочарованным стоном протягиваю я. – Ты уже второй раз не даешь мне дослушать семейную легенду.

– Прости, Клара, – с сожалением разводит руками дедуля. – Я бы тебе все с удовольствием поведал, но ты же пробовала комбо?

– Все в порядке, – понимающе киваю я. – Я как-нибудь заеду в гости, пока Миллера не будет, и вы мне все расскажете.

Внук протягивает сэндвич обратно.

– Мы с Кларой должны поработать над проектом. Будем в моей комнате.

– Мне можно и не врать, – ворчит старик. – Самому когда-то было семнадцать.

– Я говорю правду, – заявляет Миллер. – Нам действительно необходимо заниматься.

– Как скажешь.

Парень раздраженно закатывает глаза и встает с кресла. Затем берет меня за руку и помогает подняться.

– Приношу извинения за дедушку.

– Почему? Ты его обманул, у нас нет никакого проекта?

– Конечно же, есть. – Миллер поворачивает голову к деду и бросает на него неодобрительный взгляд. – Я запрещаю вам общаться, вы слишком похожи.

Старик заговорщически улыбается, пока мы не скрываемся из виду. Проходя мимо ванной, я замедляю шаг и бросаю взгляд внутрь. Миллер это замечает. На полке выстроилась целая батарея из бутылочек с таблетками, и это напоминание о болезни дедушки заставляет сердце сжаться.

Как только мы оказываемся в спальне, парень понимает, что мое настроение изменилось.

– Думаешь о дедуле? – Я киваю. – Да, это просто отстой. – Он скидывает обувь и запрыгивает на середину кровати, похлопывая по матрасу рядом с собой. Я тоже снимаю туфли и ложусь, обнимая Миллера.

– Как сегодня прошел визит к доктору?

Он проводит по моим волосам:

– Говорили, чего следует ждать в ближайшие пару месяцев. Дедушке больше небезопасно оставаться одному, поэтому скоро его поместят в больницу. Там за ним будут постоянно присматривать, и мне не придется бросать школу.

– И это единственный вариант? – спрашиваю я, опираясь на локти.

– Ага. Мать умерла, когда мне было десять лет, а он именно ее отец. Есть дядя, живущий в Калифорнии, но оттуда долго добираться, поэтому помощи можно особо не ждать. Остальная родня навещает нас и обеспечивает едой и всем необходимым. Но так как мы с дедом почти всю жизнь прожили вдвоем, то и заботиться о нем тоже мне.

– Сочувствую. – Я не знала, что у Миллера умерла мама. Я задумчиво качаю головой. – Такая ответственность для человека твоего возраста…

– Тебе тоже только шестнадцать, и ты уже через столько прошла. Жизнь вообще несправедлива. – Он нежно проводит ладонью по моей щеке, а затем притягивает меня к груди. – Не хочу больше об этом говорить. Сменим тему?

– Когда у тебя день рождения? – интересуюсь я, принюхиваясь к Миллеру. От него замечательно пахнет: в этот раз чем-то лимонным.

– Пятнадцатого декабря, – отвечает он. И через пару секунд добавляет: – А твой будет на следующей неделе, верно?

Я киваю, хотя предпочла бы об этом забыть. Обычно мы отмечали данное событие за ужином в кругу семьи, но на этот раз без папы и тети Дженни даже не знаю, как все будет. Эту тему не хочу развивать уже я, поэтому снова меняю направление беседы:

– А какой у тебя любимый цвет?

– Его нет. Мне нравятся все, кроме оранжевого.

– Правда? А мне нравится оранжевый.

– Не понимаю, почему. Он ужасен, – с отвращением произносит парень. – А какой тебе не нравится?

– Оранжевый.

– Ты же только что сказала противоположное!

– Ну а ты заставил меня передумать. Ты так про него говорил, и я засомневалась, не пропустила ли что-нибудь ужасное в этом цвете.

– Да в нем плохо абсолютно все, – с пылом соглашается Миллер. – Начать с того, что это слово ни с чем не рифмуется.

– Так ты ненавидишь цвет или слово?

– И то, и то.

– Что-то конкретное вызвало твою жгучую неприязнь?

– Нет. Полагаю, она родилась сама по себе. Может, даже вместе со мной.

– А есть ли какой-то определенный оттенок оранжевого, который заслуживает особого презрения?

– Я ненавижу их все, от мангового до кораллового, – с жаром выпаливает он.

– Это самый глупый разговор из всех, что у меня были, – со смехом признаюсь я.

– Да, мы не слишком-то сильны в ораторстве. Может, стоит просто целоваться?

Я поднимаю голову с его груди и заглядываю парню прямо в глаза.

– Поторопись, а то я начинаю забывать, что меня вообще в тебе привлекло.

– Значит, нужно напоминание? – С ленивой ухмылкой он отводит от моего лица волосы и придавливает меня к постели.

Я киваю. Мы никогда еще не были так близко друг к другу. Мы целовались стоя, сидя, в пикапе. Но никогда еще мы не целовались лежа на кровати так, чтобы наши тела полностью соприкасались. Его губы ласкают мои, но это все еще не поцелуй. Вместо этого Миллер поправляет подушку и сбрасывает покрывало, дразня меня недопоцелуями.

– Это занимает просто уйму времени, – бормочу я.

– Просто хочу, чтобы тебе было удобно. – Продолжая прижиматься ко мне губами, Миллер слегка приподнимает мою голову, перекладывает волосы набок и шепчет возле самого рта: – Готова?

Я начинаю улыбаться, но смех замирает, когда язык Миллера раздвигает мои губы. Я резко вдыхаю. В этот раз, когда он нависает надо мной, ощущения совсем иные. Приятнее. Поцелуй становится глубже, его язык оказывается у меня во рту. Пальцами Миллер проводит вниз по моей руке. Я же поглаживаю его по спине.

Когда я чувствую, как тело Адамса напрягается между моих бедер, то удивляюсь и одновременно ощущаю себя увереннее. Я закидываю ноги ему на талию, стремясь ослабить возбуждение, но только все усугубляю. Миллер наваливается на меня, усиливая поцелуй и заставляя меня застонать. Он на секунду отрывается от меня, словно отреагировав на стон, но затем продолжает целовать с еще большим напором.

Я задираю его рубашку, желая коснуться обнаженной кожи, и провожу ладонями вверх по спине, пока не добираюсь до изгибов плечевых мышц. Не задумываясь, я начинаю снимать с Миллера одежду. Он подчиняется, на секунду прерывая поцелуй, чтобы отбросить рубашку на пол.

В следующие несколько минут ситуация не накаляется, но и не остывает. После страстного поцелуя мы замираем, задыхаясь и желая продолжения, теперь точно будучи не в состоянии работать над проектом.

Миллер слезает с меня и ложится рядом. Мы с минуту целуемся в этом положении, но уже менее страстно. Думаю, это специально. Парень просто пытается замедлить темп, не стремясь начинать то, что нельзя закончить.

С закрытыми глазами он отрывается от моих губ и прикладывает свой лоб к моему. Затем подносит руку к моей груди, чтобы почувствовать бешеный стук сердца. Когда он отстраняется и открывает глаза, то начинает улыбаться.

– А знаешь, что еще плохо в оранжевом цвете?

– Что же? – со смехом уточняю я.

– Все знаменитости объявляли об открытии Фестиваля Fyre, используя оранжевый квадрат. И посмотри, чем это закончилось.

– Ты прав, оранжевый – худший из цветов.

Миллер переворачивается на спину и пару минут просто смотрит в потолок. На какое-то время воцаряется такая тишина, что я слышу биение своего сердца.

– Хочешь пока остановиться? – спрашивает парень.

– Ты о чем?

– О поцелуях.

– Не особенно, – пожимаю я плечами. – Мне понравилось.

– Я не был в этом уверен. Не хотел заходить слишком далеко, но собирался снять с тебя футболку. Только ее.

– Я согласна.

– Правда? – удивленно приподнимает он брови.

– Конечно.

– А лифчик у тебя, случаем, не оранжевый?

– Нет, белый.

– Отлично. – Миллер снова прижимается ко мне и начинает целовать.

Достаточно будет сказать, что к проекту мы так и не приступили. Однако Адамс сдержал слово и даже не пытался расстегнуть бюстгальтер.