Глава девятнадцатая

Морган

Прежде чем открыть дверь, Джонас легонько стучит.

Я лежу на диване с задремавшим на руках Элайджей, когда его отец проходит в гостиную.

– Я забрала его, когда наступило время послеобеденного отдыха, – шепотом поясняю я.

– Младенцы так много спят. – Улыбаясь, Джонас смотрит на ребенка. – Мне это так не нравится.

– О, поверь, ты еще будешь скучать по этому, – с тихим смешком заверяю я.

Мужчина кивает в сторону гаража:

– Не было времени заехать домой. Ты не против, если я сломаю замок на ящике с инструментами Криса? – Я молча соглашаюсь.

Когда он уходит, я перекладываю племянника в коляску и откатываю ее в самый дальний угол, чтобы шум не побеспокоил малыша.

Джонас возвращается с коробкой и направляется на кухню. Я следую за ним, чтобы помочь. Я протягиваю нож, и задвижка быстро отлетает в умелых руках. Затем жених сестры откидывает крышку и выдвигает верхний отсек, чтобы добраться до нижней части.

На лице Джонаса внезапно появляется озадаченное выражение. Я немедленно подхожу и заглядываю внутрь.

Мы оба таращимся на содержимое.

Конверты. Письма. Открытки. Множество. И все адресованы Крису.

– Они от тебя? – уточняет Джонас.

Я отрицательно мотаю головой и делаю пару шагов назад, словно на расстоянии они каким-то образом исчезнут. Как только многочисленные раны начинают затягиваться, так обязательно что-то их бередит.

Везде почерком Дженни написано имя Криса. Джонас перебирает свою находку.

Сердце чуть не выскакивает из груди, ведь теперь мы можем узнать ответы на все вопросы. Как все это началось? Когда? Почему? Любил ли сестру муж? Любил ли он ее сильнее, чем меня?

– Ты собираешься их прочесть? – спрашиваю я у товарища по несчастью.

Он уверенно мотает головой. Кажется, решение окончательное. Я завидую отсутствию у него любопытства. Джонас протягивает всю стопку мне.

– Сама решай, как поступать, но лично мне неинтересно, что там.

Я молча смотрю на письма.

Он берет необходимый инструмент, закрывает ящик и приступает к работе над последней упрямой дверной петлей.

Я же иду в спальню и рассыпаю бумаги на кровати. Даже просто держать их в руках невыносимо больно. Пока Джонас в доме, я не собираюсь ничего читать, поэтому выхожу из комнаты и плотно прикрываю дверь. Разберусь с этой проблемой позднее.

Затем возвращаюсь в кухню, опираюсь на стол и устремляю взгляд в пол, стараясь думать о чем угодно другом, вне зависимости от того, насколько это кажется невыполнимой задачей.

Если я прочту письма, то смогу обрести так необходимый мне покой? Или это лишь сильнее разбередит раны?

Часть меня склоняется к последнему варианту. Даже небольшие детали, о которых я уже знаю, причиняют страдания. Например, сегодня утром я чуть не разрыдалась, потому что вспомнила, как мы с Дженни ездили в центр города год назад, за неделю до дня рождения Криса. Сестра настаивала, что мы должны купить ему абстрактную картину, которую она присмотрела в конкретном магазине. Я не замечала, чтобы муж интересовался живописью. Но это полотно каким-то образом напоминало Дженни о Крисе. Раньше я об этом не задумывалась. В конце концов, они друг друга неплохо знали. И мне нравилось, что мои близкие прекрасно ладили.

Теперь эта картина висит над тумбочкой в кухне.

И я на нее пристально смотрю.

– В прошлом году Дженни настояла, чтобы я купила это полотно Крису на день рождения.

Джонас прекращает работу и кидает взгляд через плечо на холст. Потом слегка косится на меня и вновь сосредотачивается на двери.

– Я ответила, что подарок ему не понравится, так знаешь, что она заявила?

– И что же? – не оборачиваясь, спрашивает он.

– Она сказала: «Ты его знаешь не так хорошо, как я». – Спина Джонаса напрягается, но он никак не комментирует услышанное. – Помню, я тогда посмеялась над сестрой, потому что подумала: она просто пошутила. Но теперь мне кажется, она на самом деле так думала. Она всерьез считала, что понимает моего мужа лучше. А еще я почти уверена, что эти слова у нее вырвались случайно. И сейчас, глядя на эту ужасную картину, я не перестаю размышлять, какая же история за ней скрывается. Они были вместе, когда Крис ее увидел? Признался Дженни в любви, глядя на полотно? У меня такое ощущение, что всякий раз, когда я прокручиваю какие-то воспоминания, они меняют свой смысл. И я просто ненавижу это чувство.

Джонасу наконец-то удается снять с петель упрямую дверь. Он прислоняет ее к стене, облокачивается на кухонную стойку и берет леденец из пакета. Я с удивлением наблюдаю, как он кладет конфету в рот.

– Ты же ненавидишь этот вкус.

– Что?

– Ты только что съел арбузный леденец. Ты раньше их терпеть не мог.

Он никак не комментирует мое заявление. Вместо этого, глядя на абстрактное изображение, глухо произносит:

– Помнишь тот вечер перед аварией, когда мы все сидели за столом? Крис спросил Дженни, волнуется ли она из-за завтрашнего дня. Я тогда не придал значения ее ответу: «Не представляешь, как». Думал, что ей предстоит вернуться на работу после длительного перерыва, и именно это они и имеют в виду. Но они говорили про встречу в «Лэнгфорде». Обсуждали прямо при нас.

Я об этом раньше не задумывалась, но он прав. Дженни смотрела прямо на Криса и почти открытым текстом сообщала, что не может дождаться, когда они переспят. По коже пробегают мурашки от отвращения, и я безотчетно растираю себя руками.

– Я их ненавижу. Ненавижу за то, что они обманули тебя насчет Элайджи. Ненавижу то, как они самодовольно тыкали нам своей интрижкой в лицо.

Теперь мы оба пристально смотрим на картину.

– Какая уродская мазня, – объявляет наконец Джонас.

– Просто ужасная. Элайджа и то бы лучше нарисовал.

Товарищ по несчастью открывает холодильник и достает упаковку яиц. Затем берет одно, взвешивает в ладони и швыряет в полотно. Я не отвожу взгляд от желтка, пока он не сползает по холсту и не падает на пол.

Надеюсь, Джонас собирается за собой прибрать.

Он подходит ко мне и протягивает второе яйцо.

– Отличное ощущение. Попробуй.

Я беру предложенный метательный снаряд и спрыгиваю со стола. Затем отвожу руку назад, словно при игре в волейбол, и изо всех сил кидаю яйцо в картину. Он был прав. Эмоции просто замечательные: наблюдать, как совместное детище Криса и Дженни покрывается слоем грязи. Я снова бросаю. И еще раз.

К сожалению, в упаковке было всего четыре яйца, и теперь они закончились, но я только разошлась и не собираюсь останавливаться.

– Достань еще что-нибудь, – подталкиваю я Джонаса в сторону холодильника.

Возможность уничтожить хоть одно похищенное у меня воспоминание наполняет адреналином. Даже не представляла, что именно это мне и было нужно. Я раскачиваюсь на носках, уже готовая запустить в уродскую картину чем-нибудь еще, когда помощник по разгрому протягивает мне пластиковый стаканчик шоколадного пудинга. Я смотрю на него, пожимаю плечами и швыряю в цель. Острый уголок упаковки проделывает в полотне дыру.

– Я думал, что ты сначала откроешь упаковку, но так тоже сойдет.

Я смеюсь, беру из его руки еще стаканчик и на этот раз срываю пленку. Однако, когда я пытаюсь выплеснуть содержимое контейнера в картину, оказывается, что оно слишком вязкое. Задумавшись на секунду, я погружаю в пудинг пальцы и подхожу к стене. Затем с наслаждением провожу испачканной ладонью по холсту. Даже лучше яиц!

Джонас протягивает мне еще что-то.

– Вот, попробуй этим.

– Крис ненавидел майонез, – комментирую я, глядя на банку, и улыбаюсь.

– Знаю, – с ответной ухмылкой кивает напарник.

В этот раз удается запустить внутрь всю пятерню, достав из стеклянных глубин целую пригоршню холодной скользкой массы. Я тщательно размазываю майонез по картине. Джонас присоединяется ко мне, поливая ее тонкой струйкой горчицы. В другой раз я бы воспрепятствовала наведению такого беспорядка, но сейчас чувство удовлетворения намного перевешивает необходимость последующей уборки.

Кроме того, я впервые с аварии заливаюсь искренним смехом. Этот звук кажется мне таким чужим, что я снова и снова наношу соус на картину, лишь бы подольше испытывать это невероятное чувство облегчения.

Банка почти пуста, и Джонас принимается за кетчуп.

Боже, до чего же приятно.

Я начинаю вспоминать, что еще в доме может служить воплощением тайных воспоминаний любовников. Что еще можно уничтожить. Уверена, таких вещей и в квартире Джонаса навалом. А еще у него в холодильнике может найтись куда больше яиц.

Майонез кончился. Я поворачиваюсь к холодильнику, чтобы отыскать новый снаряд для метания, но комбинация босых ног и плитки предоставляют не слишком надежную опору. Я оступаюсь и хватаю Джонаса за руку, чтобы удержать равновесие. Спустя пару секунд мы оказываемся распростертыми на полу. Напарник делает попытку подняться, однако разлитая нами жижа повсюду. И она очень скользкая. Поэтому попытка с треском проваливается.

Я не могу прекратить хохотать, приходится даже свернуться калачиком, так как необходимые для смеха мышцы слишком давно не использовались и теперь болят. Я впервые так весела с момента, как умерли Крис и Дженни.

А еще я впервые за долгое время слышу смех Джонаса.

Вообще-то, я не слышала его с тех пор, как мы были подростками.

Наша немного истерическая радость начинает утихать. Я вздыхаю и поворачиваю голову к Джонасу. Он тоже смотрит на меня. Совсем серьезно. На лице – ни тени улыбки. Причина нашего веселья забыта, стоило нашим взглядам встретиться. Воцаряется гробовая тишина.

Адреналин, который струился по венам и подталкивал к разрушению, трансформируется в совершенно иную потребность. Смена эмоций с истерического хохота до полной серьезности кажется слишком резкой и сильно бьет по нервам. Даже не знаю, что именно вызвало такое напряжение.

Джонас судорожно сглатывает. Затем хриплым шепотом произносит:

– Я никогда не ненавидел арбузные леденцы. Просто оставлял их для тебя.

Его признание вихрем проносится у меня в сознании, согревая самые дальние и замерзшие уголки души. Молча смотрю на лежащего рядом мужчину, но не потому, что не нахожу слов, а оттого, что самые приятные за всю жизнь слова я услышала не от мужа.

Джонас протягивает руку и отводит прилипшую к моей щеке прядь. Как только он меня касается, я чувствую, как переношусь в тот вечер, когда мы вдвоем сидели на одеяле возле озера. И он снова смотрит на меня в точности как тогда, прямо перед словами: «Меня беспокоит, что мы все неверно поняли».

Кажется, что он сейчас меня поцелует, но я не представляю, что делать, так как совсем не готова к такому повороту событий. Я не хочу этого. Поцелуй неизменно приведет к осложнению ситуации.

Так почему же я наклоняюсь все ближе и ближе?

Каким образом его рука оказалась у меня в волосах?

И с какой стати единственная мысль сейчас о том, какого вкуса окажутся его губы?

В кухне стоит оглушительная тишина, если не считать нашего участившегося дыхания. Такая тишина, что слышен негромкий рокот мотора машины Клары.

Джонас отстраняется и быстро перекатывается на спину.

Я резко сажусь, стараясь отдышаться. Мы с трудом поднимаемся на ноги и немедленно приступаем к уборке.