Я просыпаюсь от негромкого стука в дверь. В полусне вижу, как в комнату осторожно заглядывает папа.
– Привет, пап.
– Привет, милая. Прости, не хотел тебя будить… Мне показалось, что ты не дышишь.
Я еще дышу, однако после вчерашнего в полном раздрае. Слишком много всего случилось за один день, учитывая мое эмоциональное состояние.
– Как концерт?
– Потрясающе. Ди сверкала, как звезда. Я даже глазам не поверил, когда увидел огромную толпу. Все кричали как сумасшедшие. Бренда в восторге.
– Здорово. – Я сажусь, опираясь на локти, и слышу, что где-то тихо играет музыка. Подумав, что это будильник на телефоне, спросонья тыкаю в экран. Музыка не прекращается. Я оглядываюсь вокруг себя в поисках источника звука. – Ты слышишь?
Однако папа уже ушел. Поставив босые ноги на ковер, я осматриваюсь. Может, я оставила включенным айпод? Нет, звук стал громче. Прислушавшись, понимаю, что это обычная акустическая гитара. И играет она… на нашем заднем дворе?
Выглядываю в окно, и у меня останавливается сердце. Внизу стоит Мэт Финч с гитарой через плечо. Я открываю окно, надеясь услышать песню из того старого фильма, где парень с дождевиком и большим приемником не может скрыть своих чувств. Но это какая-то другая, неизвестная мне песня. Прислушавшись, я разбираю слова: «Не глупи, не глупи, Риган».
Вот идиот! Его не спасут от моего гнева ни москитная сетка, ни два этажа между нами.
– Милое извинение! – кричу я ему с высоты.
– Я извинялся раз тридцать, – кричит он в ответ. – А ты мне даже не перезвонила.
Я только собираюсь сообщить ему, что мне плевать, как он начинает петь другую песню:
– Я буду стоять здесь, пока ты не простишь меня.
Или хотя бы не выслушаешь, ла-ла-ла, о-ла-ла.
Я ехал к тебе всю ночь, и не уйду, пока ты не спустишься.
После вчерашнего концерта Мэт улетел домой в Чикаго. Он что, сразу поехал сюда?
– Это частная собственность! – Я кричу так громко, что начинает болеть горло. – И в твоей песне даже нет рифмы!
Мэт продолжает играть и петь:
– Тогда звони в полицию, в полицию, в полицию…
Я бегу вниз, сама не своя от злости. Сразу за углом натыкаюсь на папу, который сидит в кресле с ошарашенным видом. Заметив выражение моего лица, он прячется за газету.
– Ты можешь его прогнать? – требовательно говорю я, показывая на задний двор.
– Нет. – Папа поднимает газету еще выше, чтобы я не увидела его лица. – Не впутывай меня в свои дела.
– Пап, пожалуйста, – умоляюще говорю я. – Он не дает мне покоя. Он шумит. Он нарушает закон!
Папа пожимает плечами, и я раздраженно поворачиваюсь к лестнице. И тут до меня кое-что доходит. Я резко оборачиваюсь к отцу, прожигая взглядом дыру в газете.
– Кстати, а как Мэт узнал, где мое окно?
– Ну… – Папина голова боязливо показывается из-за спортивной колонки. – Я ему сказал.
– Ты говорил с ним? – не своим голосом визжу я. – Боже, как ты мог!
– Откуда мне знать, что у вас тут какая-то трагедия? Он появляется на пороге нашего дома и хочет спеть серенаду для моей дочери. Мне это показалось невинным, даже милым. Как в старину.
– Что здесь милого?! Я его ненавижу!
В этот момент открывается дверь, и в кухню заходит Бренда, держа в каждой руке по бумажному пакету с продуктами. Папа подскакивает ей помочь, Бренда кладет ключи на столик и переводит взгляд на меня.
– Каждый раз, когда я прихожу с работы, у нас дома какие-то новые персонажи. Чья эта крутая машина?
На нашей подъездной дорожке стоит тот самый «Порше», о котором рассказывал Мэт. Моя летняя жизнь опять вклинивается в обычную. Я молча поднимаю глаза к потолку.
– Мэта Финча, – отвечает за меня папа.
– Того самого, что выступал на концерте?
– Именно.
– Ну надо же! Такой милый юноша, и голос чудесный! – восторгается Бренда. – А где он сам?
– На заднем дворе, поет Риган серенаду.
Бренда не может понять, в чем дело. Я иду в столовую, которая находится прямо под моей комнатой, открываю окно и оказываюсь лицом к лицу с Мэтом. Непривычно видеть его у себя во дворе. Я вдруг вспоминаю, что не накрашена, а мои волосы в полнейшем беспорядке, и решительно сообщаю ему:
– Я сейчас действительно позвоню в полицию.
Он продолжает петь:
– Надеюсь, ты это сделаешь,
И полицейские напомнят тебе,
Что ты тоже ошибалась, ты тоже ошибалась…
Разозлившись, я захлопываю окно так сильно, что китайский сервиз Бренды подпрыгивает и дребезжит. Как Мэт смеет использовать мое доверие и упрекать меня в ошибках? Я оборачиваюсь на фыркающий звук и вижу, что папа еле удерживается от смеха. Ну спасибо за поддержку!
Поднявшись к себе, я хватаю телефон и только потом начинаю соображать, куда звонить. Я не в самых лучших отношениях с местной полицией, поэтому не могу попросить их убрать Мэта с нашего двора. Если постучать бейсбольной битой по его «Порше», меня просто упекут в камеру, так что тоже не вариант. Наконец меня осеняет. Я набираю номер Бо Моргана. Он на пару лет старше меня, и в нем удивительным образом сочетаются симпатичное лицо, мягкий нрав и чертовски сексуальная фигура. Вот почему я пару раз целовалась с ним в девятом классе. А номер сохранила на всякий случай – он работает в автомастерской своего отца.
– Привет, Бо, – непринужденно говорю я. – Это Риган О’Нил. Слушай, мне нужна помощь. Ко мне тут вчера друг приехал, а теперь у него что-то с машиной, не заводится. Нам нужен эвакуатор.
К тому времени как подъезжает Бо, я успеваю переодеться в легкое летнее платье и туфли на каблуках и нарисовать лицо. Если я собираюсь воевать с Мэтом, надо быть во всеоружии. Наконец у ворот появляется эвакуатор, и я машу Бо рукой с крылечка. Бренда в соломенной шляпе с широкими полями топчется где-то с другой стороны дома, пропалывая свои драгоценные цветочки. Мэт по-прежнему стоит с гитарой у меня под окном и распевает во все горло, поэтому я уверена, что он не заметит похищения.
Бо машет мне в ответ и лучезарно улыбается. Краем глаза я замечаю, что присевшая на корточки Бренда удивленно уставилась на него. Делая вид, что не вижу ее, подхожу к грузовику.
– Привет, и спасибо тебе, – говорю я. – Мой приятель заберет ее через несколько часов. Я сообщу ему ваш адрес. Он заплатит, не сомневайся.
– Отлично, – улыбается Бо. – Рад встрече. Прекрасно выглядишь.
– Спасибо.
– Крутая машинка. – Бо кивает в сторону «Порше».
Я улыбаюсь.
– Не машина, а кусок дерьма.
Из-за работающего двигателя эвакуатора я почти не слышу, о чем поет Мэт. До этого звучало что-то волнительное из Джонни Кэша, с переходом на манерный фальцет при исполнении партии Джун Картер. Насколько я могу судить, сегодня он не слишком разборчив в репертуаре.
Бо выезжает на дорогу и сигналит мне на прощание. Это он зря – Мэт может услышать. Впрочем, поздно: его машина скрылась из виду.
Как и следовало ожидать, музыка тотчас замолкает и Мэт выбегает из-за дома с гитарой, висящей за спиной на манер рюкзака. Я скрещиваю руки на груди, готовясь к бою. Меньше недели назад я не представляла, как можно жить без его поцелуев, но с тех пор как будто прошла целая вечность. Ему нечего делать возле моего дома. Он – лишь воспоминание о прошлой жизни, призрак человека, которым я его считала.
– Черт побери, Риган! Что это было?!
От звука его голоса у меня мурашки бегут по спине. Но он должен понять, что я не шучу.
– Это либо копы, либо эвакуатор, – спокойно отвечаю я, бесстрастно разглядывая ногти, чтобы его совсем уж проняло. И у меня получается.
– Ты вызвала эвакуатор, – повторяет Мэт, словно не в силах осознать этот факт.
– Ну-у… Это такая метафора. Представь, что у тебя неожиданно украли не машину, а доверие, – задумчиво говорю я. – Может, теперь ты хоть отчасти поймешь, что я чувствую.
Я надеюсь, что сейчас он начнет извиняться. Не тут-то было – Мэт свирепеет.
– Хотел тебе сказать, – со злостью говорит он, – что ты была ко мне несправедлива с того самого момента, как мы встретились. Ты только и ждала, когда я облажаюсь. Но это не значит, что я такой плохой. Это значит, что ты во мне ошиблась. Я хороший и подхожу тебе.
Он показывает на меня пальцем, словно обвиняя во всех смертных грехах. Мои щеки вспыхивают; я подозреваю, что Бренде все слышно.
Мэт продолжает, уже спокойнее:
– То, что случилось на прошлой неделе – глупое недоразумение, я не хотел тебя обидеть, и думаю, в глубине души ты это знаешь. По-моему, ты специально выдумываешь поводы оттолкнуть меня.
Бренда до сих пор крутится где-то неподалеку, и мне хочется провалиться сквозь землю. Мэт подходит так близко, что я могу оттолкнуть его, стоит только захотеть.
– И когда я приезжаю, ты вызываешь эвакуатор, чтобы разозлить меня и окончательно оттолкнуть. Но со мной это не пройдет, Риган.
Я все еще держу руки скрещенными на груди и молчу. Мне больше нечего ему сказать.
– Ладно, что толку, если ты меня даже не видишь от злости.
Да, мой гнев стоит между нами, как стена. Я не могу вспомнить, каким он был до истории с Корин. Его лицо окружает рамка предательства. Он напомнил мне, как легко сбить меня с ног, как больно бывает, когда подпускаешь кого-то слишком близко.
– Если бы ты увидела, что у меня внутри, то знала бы, как мне жаль, – тихо произносит Мэт. – И поняла бы, что я прав.
С этими словами он отворачивается и уходит. Гитара бьет его по спине, и он напоминает грустного менестреля.
– Мэт, подожди! – кричу я.
Он поворачивает голову, будто готов вернуться, если я скажу что-то стоящее. Я вздыхаю.
– Давай хоть подвезу тебя до стоянки.
В его взгляде мелькает удивление, будто он надеялся, что я скажу что-то другое.
– Нет уж, спасибо. Мне нужно прогуляться и остыть, чтобы не наговорить того, о чем буду жалеть.
– Ну и прекрасно! – кричу я. В кои-то веки хотела проявить великодушие! – Как хочешь. Всего хорошего!
Мэт ускоряет шаг и начинает ступать тяжелее, как будто выплескивая свою злость. Потом останавливается и оборачивается ко мне.
– И не думай, что все кончено!
– Еще как кончено! – кричу я в ответ. – Все закончилось еще неделю назад!
Мэт отворачивается и в отчаянии воздевает руки к небу. Отлично. Я еще не так могу распсиховаться. Мои щеки горят от злости. Я разворачиваюсь и бегу в дом, чтобы захлопнуть за собой все двери. Бренда стоит у крыльца. Представляю, о чем она думает: хулиганка Риган, которая крушит все на своем пути.
– Вызвала эвакуатор? – спрашивает Бренда. Она произносит это своим любимым менторским тоном, в котором явственно слышен упрек. – Не думаю, что твой папа тебя этому учил.
Какое ей дело? Вечно она лезет!
– Откуда ты знаешь? Ты не моя… – Слова сами срываются с моих губ. Зря, конечно, но у меня на нее уже рефлекс.
– Да, черт побери, я не твоя мать! – неожиданно повышает голос Бренда.
Я изумленно таращу глаза – ни разу в жизни не слышала, чтобы она ругалась.
– Твоя мать – инфантильная эгоистка, не способная отличить хорошее от плохого и не понимавшая своего счастья.
У меня открывается еще и рот.
Бренда снимает садовые перчатки и бросает их на землю. Наверное, я должна обидеться за свою маму, но ничего такого не испытываю. Наоборот, мне впервые в жизни не смешны дурацкая шляпа и длинная юбка Бренды.
– Я никогда не встречала твою мать, – продолжает она, подходя ближе. Теперь она говорит чуть мягче, словно стараясь не испугать меня. – И я не должна говорить о ней плохо, но это так и есть.
Я моргаю, всматриваясь в ее волевое лицо.
– Она бросила беспомощную маленькую девочку и хорошего человека, который ее любил, и мне никогда не понять, почему она так поступила. Я точно не твоя мать, но она последний человек, кем бы я хотела быть.
Я громко сглатываю. Бренда пристально смотрит мне в глаза, ожидая, пока до меня дойдет смысл ее слов. И до меня доходит.
– Я не хочу быть похожей на нее.
– Ты и не похожа, – отвечает Бренда и ставит руку на пояс. – И я не понимаю, почему ты до сих пор здесь.
Я ковыряю землю носком туфли.
– Все сложно.
– Правда? А не мы ли всегда усложняем то, что на самом деле просто и ясно?
Я скрещиваю руки на груди.
– Думаешь, я должна его простить?
– Нет, милая, – отвечает Бренда, снова надевая перчатки. – Думаю, ты его уже простила.
Эти слова попадают мне прямо в сердце. Черт, она права, и я ненавижу ее за это. Нет, я ненавижу себя. Ненавижу Мэта за то, что он прав: мне легче злиться и оставаться одной, чем довериться другому человеку.
– Вот дерьмо, – бормочу я, приглаживая волосы. Терпеть не могу ошибаться и не выношу, когда меня заставляют жалеть о своих поступках.
Бренда не выговаривает мне за ругань, она даже не смотрит на меня. Снова согнулась в три погибели и выдергивает из земли какие-то травинки. А я не могу заставить себя сдвинуться с места. Знаю ведь, как следует поступить, а ноги просто не слушаются. В голове все крутятся картинки моей жизни, как фотографии на вентиляторе.
– Бренда, – тихо зову я.
Она садится на корточки и вытирает пот. И тут до меня доходит. Я даже могу вытатуировать эту истину у себя на руке: я не хочу ничего делать под влиянием страха. Я не стану, как моя мать, убегать от проблем, потому что боюсь их.
Бренда выжидающе смотрит на меня, и я понимаю, что молчу слишком долго. Поэтому просто говорю ей:
– Спасибо.
И срываюсь с места. Мои каблуки громко стучат по дорожке, но такими темпами я буду догонять Мэта до завтрашнего утра. Поэтому я снимаю туфли и бросаю их на траву возле почтового ящика. Мне непривычно без каблуков, и я не бегала, наверное, лет сто. В школе я всегда пропускала физкультуру, когда надо было бежать кросс. В последний раз я бежала от полиции. Значит, обычно я бегу от неприятностей, а не навстречу им.
Впереди тянется проселочная дорога, справа – кукурузное поле, с другой стороны – лес. Я бегу по траве, потому что земля еще мягкая после дождя. Наконец замечаю вдали Мэта с гитарой за спиной.
– Мэт! – кричу я. – Мэт!
Он оборачивается, и я не могу разобрать выражение его лица. Он не делает ни шага мне навстречу, и я начинаю сомневаться в своем решении. Я перехожу с бега на шаг. Мэт стоит неподвижно и ждет, пока я подойду. Теперь, когда пелена гнева спала, я снова его вижу. Мой Мэт, милый смешной Мэт… он так сердит. Мне тяжело дышать, а ноги по колено в грязи.
– Ты хотела что-то сказать?
Он еще злится. Ладно, признаю, вызывать эвакуатор было глупо.
Я становлюсь в вызывающую позу.
– Нет. Ты хотел, чтобы я тебя выслушала. Я слушаю.
Он набирает побольше воздуха и возмущенно произносит:
– Ты меня бесишь!
Мэт проводит рукой по коротко остриженным волосам, и я вспоминаю, как его стригла. На сердце мгновенно теплеет. Я не сочиняю песен и не знаю, как описать это пьянящее чувство, но оно навсегда будет у меня связано именно с Мэтом – ощущение новизны, трепета и безрассудного увлечения.
– Ты меня бесишь, – повторяет Мэт, сердито размахивая руками. – Я не сплю по ночам. У тебя невыносимый характер, ты постоянно как в панцире. Это невозможно!
Я скрещиваю руки на груди и покачиваюсь из стороны в сторону. Только сейчас я замечаю, что, когда я без каблуков, он заметно выше меня.
– Я бежала сюда, как ненормальная, чтобы ты накинулся на меня с обвинениями?
– Я постоянно думаю о тебе, – продолжает Мэт, будто не слыша моего вопроса. – Мы должны быть вместе. Я многое понял летом благодаря тебе, потому что ты видела во мне не того самого парня из «Финч Фор», а обычного человека. Мне не нужно прятаться, потому что ты видишь меня таким, какой я есть. Я тоже вижу тебя насквозь, Риган, и ты это прекрасно знаешь, и мне нравится в тебе все, даже то, что ты не хочешь показывать.
Да. Незадолго до гастролей с нами произошли ужасные вещи. Наше чувство друг к другу не излечило Мэта от смерти мамы, а меня от сломанной руки. Но оно помогло нам пережить наши потери. И дело не только в этом. Я не могу жить без его уверенности, доброты, ироничных замечаний и ямочек на щеках, которые появляются, только когда ему по-настоящему весело. Что со мной станет, если он обидит меня снова, если он уйдет? Что тогда? Разочарование? Боль, пустота, одиночество?
– И знаешь… – Мэт делает шаг навстречу. Теперь он говорит тише и смотрит прямо мне в глаза. – Я могу поклясться, что ты чувствуешь то же самое.
Так велико искушение сообщить ему, что мне плевать. Но это вранье. «Мне плевать», – насмешливо, иронично говорим мы, ведь очень круто быть насмешливым и ироничным. Плевать, что мама ушла, сама виновата, а мне все равно. Плевать на девчонок, которые доставали меня в школе, они просто безмозглые дуры… Однако некоторым – не плевать. Ди, например, ни на что не плевать, она волнуется за весь мир, и я этим восхищаюсь. Наверное, мне просто надоело на все плевать. Я так часто говорила «мне все равно», что сама в это поверила.
Мэт прав. Конечно, я чувствую то же самое. Я никогда не разозлилась бы так сильно на человека, к которому равнодушна. Вот самое обидное: больнее всего ранят те, кто нам больше всего нужен. Выражение моего лица убеждает Мэта в собственной правоте.
– Я буду приходить к тебе под окно до тех пор, пока ты не скажешь мне в лицо, что не хочешь меня видеть, – говорит он. – И не потому, что боишься боли, а потому, что я тебе не нужен.
«Может, я не хочу тебя видеть, потому что ты меня предал», – думаю я. Но это тоже вранье. Не хочу, чтобы Мэт уходил, и даже не верю, что он меня предал. Это глупая случайность, и все же при воспоминании о той сцене с Корин мне кажется, что по сердцу проехала газонокосилка.
– Какое красноречие! – Я исхожу сарказмом, вспоминая лица Корин и той неизвестной девушки в постели Блейка. – Только вот… что, если ты встретишь другую?
Мэт серьезно смотрит на меня.
– А если ты найдешь другого? Или я тебе надоем, или тебе станет со мной скучно? Мы поговорим, поссоримся, может, даже расстанемся. Сейчас я могу обещать только одно – я буду с тобой честен, и если мы расстанемся, то без измен и вранья.
– Зачем париться, Мэт? – горько усмехаюсь я. – Зачем все это начинать, если мы уже сейчас обсуждаем наше будущее расставание?
Я пристально смотрю на него, и он не отводит глаз. Вопрос не риторический. Я очень хочу, чтобы Мэт придумал что-нибудь, ради чего стоит рискнуть. Когда он, наконец, начинает говорить, его голос звучит тихо, но решительно:
– Потому что недавно я узнал, что жизнь коротка. И я не хочу тратить ее на тех, с кем я несчастлив.
Мэт замолкает.
– Я лучше отдам ее тому, с кем мне хорошо.
В горле встает ком. Меня выдает дрожащая нижняя губа.
– А ты?
– Я могу сделать тебе больно, – отвечаю я.
Могу быть эгоистичной и бесчувственной, а еще у меня внутри сидит какой-то злобный бесенок, который заставляет делать глупости. Например, вызвать эвакуатор.
– Я серьезно.
– Знаю.
– А ты – мне.
– Наверное.
Мэт по-прежнему смотрит мне в глаза, однако его рука находит мое запястье. Он нежно поднимает мою руку, поворачивает бледной стороной к себе и проводит рукой по нарисованным звездочкам.
– Но не так. Никогда.
Его прикосновение лишает меня рассудка.
– Я знаю.
– Я хочу быть с тобой, – продолжает Мэт. – И даже если мы останемся только друзьями и тебе нужно время подумать… я буду ждать.
– Может, это тебе нужно время, чтобы во всем разобраться.
Он улыбается, на этот раз неуверенно.
– Мы просто должны беречь друг друга.
«Тебе придется первое время беречь ее». Так сказал доктор в больнице, когда сняли гипс с руки. Мэт хочет напомнить, что однажды я уже впустила его в свою жизнь. И тогда мне показалось, что он там к месту.
Мэт до сих пор держит мою руку, бережно, чтобы не причинить боль. Он кричал на меня и раздражался, когда я хотела оттолкнуть его. Сейчас, когда разница между прошлым и будущим заключается в разделяющих нас нескольких сантиметрах теннесийской земли, он мягок и нежен.
Хотя у меня и остаются сомнения, я отметаю прошлое, испещренное темными пятнами непонимания, и смело беру его за руку. Наши пальцы переплетаются. Звезды – миллионы светлячков, разбросанных по ночному небосводу и стремящихся к бесконечности, но ты сможешь найти дорогу в звездном хаосе, если умеешь пользоваться картой.
Вроде бы нет ничего проще, чем держать кого-то за руку. На самом деле это труднее, чем кажется. Я, не моргая, смотрю Мэту прямо в глаза и говорю:
– Хорошо.
– Хорошо, – повторяет Мэт, улыбаясь.
За лето мы научились понимать друг друга. Конечно, наши ссоры сразу не закончатся. Иногда я буду отталкивать его, а он будет снова приходить. И я не позволю ему закрыться от меня. Мы будем ссориться, но будем и бороться друг за друга. Вот почему я стою здесь и держу его за руку.
Мэт поправляет гитару на спине, и мы поворачиваем к дому. Он обнимает меня за плечи, я кладу руку ему на талию, и мы идем вперед, опираясь друг на друга.
Я поднимаю голову, вглядываясь в его лицо.
– Когда ты собирался рассказать мне о своем переезде в Нэшвилл?
– А, Нэшвилл, – улыбается Мэт, показывая ямочки. – Я и не собирался тебе рассказывать. Хотел написать об этом песню, а потом спеть на концерте.
Я закатываю глаза и толкаю его в плечо, однако Мэт только крепче прижимает меня к себе. Мы останавливаемся и смотрим друг другу в лицо. Я знаю, что мои глаза опухли от невыплаканных слез, а босые ноги в грязи. Я стою на обочине дороги и спорю с упрямым музыкантом. Но когда его губы касаются моих, во мне фейерверком взрывается чувство, что все получится. И это только начало.