В ту минуту, когда я увидел Эда с Лиззи, во мне сам собой вспыхнул огонек надежды. Такая мысль пронеслась: «Ура! Они пришли спасти меня!» Вечером мы отыграем небольшой концерт, после которого мы с Лиззи отправимся в уютную двухкомнатную квартирку, которую она сняла специально для нас! Именно этим она и занималась! Искала квартиру, а потом обустраивала ее! И… А что это за немолодой человек с Джесс? Может, это глава какой-нибудь звукозаписывающей компании? Может, Эд уже подписал контракт с ним? Нет, не подписал. А тот человек с Джесс — ее папа. Потом я узнал, что Лиззи живет с мужчиной, у которого есть свой дом в районе Хэмпстед и собственная фирма, занимающаяся графическим дизайном.

Чувство реальности вернулось ко мне довольно быстро. Ни на их лицах, ни в их голосах не было особой радости, и я понял, что у них нет для меня новостей, что они не принесли мне великую весть о моем светлом будущем. Я чувствовал их любовь и заботу, чуть не прослезился, честно говоря; я долго не выпускал их из объятий, чтобы они не заметили, как я расклеился. Но они пришли в «Старбакс» потому, что им сказали прийти в «Старбакс», но они понятия не имели зачем.

— Что стряслось, дружище? — спросил Эд. — Слышал, у тебя все не очень.

— Ну, так, — ответил я. — Все образуется.

Я хотел было добавить еще про диккенсовского Микобера из «Дэвида Копперфилда», но передумал — мне не хотелось, чтобы Эд взъелся на меня еще до того, как мы успеем поговорить.

— Ничего у тебя здесь не образуется, — возразил он. — Тебе домой надо возвращаться.

Я не хотел влезать в разговор о той договоренности насчет девяноста дней, и поэтому сменил тему.

— Ну и видок у тебя, — сказал я.

На нем был замшевый пиджак, выглядевший очень дорого, белые вельветовые брюки, и, хотя волосы по-прежнему были длинные, вид у него был холеный. Он походил на тех придурков, которые встречаются с девицами из «Секса в большом городе».

— Мне никогда особенно не нравилось, как я выгляжу. Я так выглядел потому, что у меня не было денег. К тому же мы всегда останавливались в таких местах, где даже душа нормального не было.

Лиззи вежливо улыбнулась. Мне было тяжело быть одновременно и с Лиззи, и с Эдом — все равно что попал в больницу, и тебя пришли навестить и первая, и вторая жена.

— Я никогда не считал тебя человеком, пасующим перед трудностями, — сказал Эд.

— Эй, выбирай выражения. Ты находишься в центральном отделении Клуба Людей, Пасующих Перед Трудностями.

— Ладно. Но судя по тому, что я слышал, у остальных все довольно серьезно. А у тебя-то что? Ничего.

— Вот именно. Ничего.

— Я не это имел в виду.

— Кому-нибудь принести кофе? — спросила Лиззи.

Я не хотел, чтобы она уходила.

— Я схожу с тобой, — сказал я.

— Да все сходим, — подытожил Эд.

Мы вместе пошли за кофе. Мы с Лиззи так и продолжали молчать, а Эд продолжал говорить — ощущение было такое, будто я заново прожил пару последних лет, только эти года уместились в то недолгое время, что мы стояли в очереди.

— Для таких, как мы, рок-н-ролл — это своеобразный университет, — сказал Эд после того, как мы сделали заказ. — Мы же из рабочего класса. Нам ничего не светит, пока не сделаем собственную группу. Но через несколько лет группа начинает доставать, разъезды начинают доставать, да и отсутствие денег тоже начинает доставать. Тогда ты находишь работу. Пойми, такова жизнь.

— То есть когда все начинает доставать… Это как конец обучения в университете.

— Вот именно.

— А когда Дилана все это достанет? А Спрингстина?

— Наверное, тогда, когда они начнут останавливаться в мотелях, где горячую воду дают только в шесть вечера.

Мы действительно останавливались в таком мотеле во время последнего турне по Южной Каролине. Но я помню концерт, на котором мы зажгли; а Эд помнит душ без горячей воды.

— Как бы то ни было, я знаю Спрингстина. По крайней мере, был на его концерте. И простите, сенатор Джей-Джей, но вы — не Брюс Спрингстин.

— Спасибо, дружище.

— Блин, Джей-Джей. А что я должен был сказать? Ладно, ты — Брюс Спрингстин. Ты — один из самых успешных исполнителей за всю историю шоу-бизнеса. В одну и ту же неделю твоя фотография попала на обложки «Тайм» и «Ньюсуик». Ты, блин, каждый вечер устраиваешь концерты, собирая стадионы. Вот. Теперь тебе лучше. Господи, ну пора бы уже повзрослеть.

— А ты, наверное, так повзрослел с тех пор, как старик из жалости взял тебя на работу, чтобы ты продавал людям незаконно выходящее в эфир кабельное.

Когда Эд собирается драться, у него краснеют уши. Пожалуй, эта информация совершенно бесполезна для всех, кроме меня, — понятное дело, он не особенно сильно привязывается к людям, с которыми он подрался, так что они не успевают заметить эту закономерность, да у них самих, как правило, нет особого желания с ним общаться. Возможно, я единственный человек, точно знающий, когда нужно увернуться.

— У тебя уши краснеют, — сказал я.

— Да пошел ты.

— Ты прилетел сюда только ради того, чтобы меня послать?

— Да пошел ты.

— Перестаньте! Оба, — вмешалась Лиззи.

Я не уверен, но, по-моему, когда мы последний раз встречались все втроем, она сказала то же самое.

Парень, который делал нам кофе, настороженно смотрел на нас. Я знал его — хороший парень, студент; мы с ним даже пару раз поговорили о музыке. Ему очень нравились «Уайт Страйпс», и я пытался приучить его к Мадди Уотресу и группе «Вулф». Ему было немного страшно.

— Послушай, — сказал я Эду, — я часто здесь бываю. Если тебе хочется надрать мне задницу, то давай выйдем на улицу.

— Спасибо, — сказал парень за стойкой. — В смысле, вы могли бы и здесь, если бы больше никого не было. Вы ведь наш постоянный посетитель, а мы стараемся приглядывать за постоянными посетителями. Но сейчас… — махнул он в сторону зала.

— Нет-нет, я все понимаю, — ответил я. — Спасибо.

— Ваш кофе оставить на стойке?

— Да, конечно. Мы ненадолго. Ему обычно достаточно разок врезать, чтобы успокоиться.

— Да пошел ты.

Мы вышли на улицу. Было холодно и темно, но уши Эда горели, как два маленьких факела во тьме.