ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

История со спрыгнувшим парнем имела два очень серьезных и на первый взгляд противоречивых последствия для всех нас. Во-первых, мы поняли, что не способны на самоубийство. Во-вторых, из-за этого нам опять захотелось покончить с собой.

Это никакой не парадокс, просто следует понимать извращенность человеческой натуры. Давным-давно я работал с алкоголиком, чье имя не стану разглашать, поскольку большинство из вас, скорее всего, слышало о нем. Он рассказывал мне, что самый худший день в его жизни случился тогда, когда он в первый раз не смог бросить пить. Ему всегда казалось, что он сможет отказаться от алкоголя, если только ему захочется, и поэтому у него был выбор, пусть он и валялся где-то на задворках его сознания. Но узнав, что пить ему все равно придется, он понял: выбора-то у него никогда не было… Кстати, у него даже возникало желание покончить с собой.

Я никогда до конца не понимал его, пока не увидел, как тот парень прыгает с крыши. До того момента самоубийство было вариантом, запасным выходом, заначкой на черный день. А потом оказалось, что заначки нет — точнее, у нас ее никогда не было. Она принадлежала спрыгнувшему парню и похожим на него людям, поскольку сидеть на краю крыши — это ничто, если только ты не готов сделать последнее усилие. А мы не могли его сделать. Мы могли убеждать и себя и других в обратном — ах, все было бы кончено, если бы она там не оказалась, или если бы он там не оказался, или если бы кто-то не уселся на меня. Но факт оставался фактом: мы до сих пор были живы, хотя у нас были все возможности это изменить. Почему мы спустились вниз той ночью? Мы спустились, потому что решили, будто нам нужно найти какого-то идиота по имени Чез, который, как оказалось впоследствии, отнесся к нашей истории безо всякого пиетета. Сомневаюсь, что мы могли бы убедить того парня, который спрыгнул, спуститься вниз и отправиться на поиски Чеза. У него другое было на уме. Интересно, сколько бы баллов он набрал в тесте Аарона Т. Бека? Надо полагать, немало, если только Аарон Т. Бек не ошибался на корню. Потому что парень был явно настроен серьезно.

Когда он спрыгнул, мы мгновенно спустились с крыши. Мы решили, что лучше не слоняться поблизости и не объяснять потом полиции, какое отношение мы имеем или, наоборот, не имеем к гибели этого бедняги. К тому же в нашей жизни уже была связанная с Топперс-хаус история, и если бы мы рассказали все начистоту, это бы только все запутало. Если люди узнают про наше появление там, то эта история — несчастный человек бросается с крыши — оказалась бы менее понятной. А нам бы этого не хотелось.

Так что мы понеслись вниз по лестнице настолько быстро, насколько нам позволяли загубленные никотином легкие и варикозные вены, а потом сразу же разошлись. Мы слишком нервничали, чтобы засесть в баре поблизости или вместе доехать до какого-нибудь заведения на такси, потому и разбежались в тот самый момент, как вышли на улицу. (Возвращаясь домой, я думал о том, кто сидит в ближайшем к Топперс-хаус пабе по вечерам. Забито ли заведение несчастными людьми, которые только собираются забраться на крышу, или там собираются отчасти смущенные, отчасти счастливые люди — только что спустившиеся оттуда? Или там такая странная смесь из обоих типов людей? Осознает ли хозяин заведения, насколько уникальна его публика? Зарабатывает ли он деньги на их состоянии — например, устраивая Несчастливый Час? Пытается ли он одних смешать с другими? Или хотя бы тех, кто собирается на крышу? Зарождались ли там когда-нибудь отношения? Мог ли паб стать местом встречи будущих супругов или даже родителей?)

На следующий день мы встретились в «Старбакс», и все были в подавленном состоянии. За несколько дней до того — сразу после возвращения в Англию — было очевидно, что нам нет друг от друга никакой пользы; а теперь мы с трудом могли себе представить, что какие-то другие люди могут составить нам компанию. Я окинул взглядом кафе: молодые мамаши с детьми, молодые мужчины и женщины с мобильными телефонами и какими-то документами, студенты-иностранцы… Я попытался представить себе, что заговариваю с кем-то из них, но это было невозможно. Они бы и слушать не захотели о людях, прыгающих с крыши многоэтажки. Никто бы не захотел, кроме людей, которые сидели со мной за одним столиком.

— Черт, я всю ночь не спал, думал о том парне, — сказал Джей-Джей. — Что с ним такое произошло?

— Наверное, он просто слишком близко все принимал к сердцу, — предположила Джесс. — Он был похож на человека, которые слишком резко на все реагирует.

— Ты очень наблюдательна, Джесс, — сказал я. — Я не успел толком его разглядеть, но он, конечно, не был похож на человека с серьезными проблемами. Правда, он потом спрыгнул с крыши. Но если у него и были проблемы, то с твоими им не сравниться.

— Об этом напишут в местной газете, — заметила Морин. — Обычно пишут. Я часто читала о самоубийцах. Особенно когда до Нового года оставалось все меньше времени. Я сравнивала их с собой.

— И? Каково это?

— Ну… — замялась Морин. — Нормально. Но некоторых я не могла понять.

— Например?

— Когда люди кончали с собой из-за денег.

— Я должна целой куче людей, — гордо заявила Джесс.

— Может, тебе стоит задуматься о самоубийстве, — предложил я.

— Там немного, — объяснила Джесс. — Двадцать фунтов там, двадцать фунтов сям.

— Все равно. Долг платежом красен. А если ты не можешь раздать долги… Возможно, стоит выйти из затруднительной ситуации, сохранив хотя бы честь.

— Эй, послушайте, — одернул нас Джей-Джей, — давайте не будем отвлекаться.

— От чего? Не в этом ли вся проблема? Что не от чего отвлекаться?

— Давайте не отвлекаться от того парня.

— Мы о нем ничего не знаем.

— Нет, но… Не знаю. Мне кажется, это важно. Он сделал то, что собирались сделать мы.

— А мы вправду собирались?

— Я собиралась, — сказала Джесс.

— Но не сделала.

— Ты на меня уселся.

— Но когда я тебя отпустил, ты все равно ничего не сделала.

— Ну… Мы поехали на ту вечеринку. А потом поехали отдыхать. Ну, сам знаешь… Одно, другое, третье.

— Это ведь ужасно! Надо тебе выкроить время и сделать запись в ежедневнике. А то ведь так и будешь жить дальше.

— Заткнулся бы.

— Ребята, ребята…

И опять я позволил Джесс втянуть себя в совершенно недостойную перебранку. Я решил вести себя более чинно.

— Подобно Джей-Джею, я всю ночь размышлял о случившемся.

— Козел.

— И пришел к следующему выводу: мы не собираемся всерьез покончить с собой. Мы никогда не собирались этого делать всерьез. Мы приблизились к краю чуть ближе, чем некоторые, но нам ни за что не дойти до той грани, которую переходят другие. И это нас всех в некотором смысле объединяет.

— Согласен. Нам хана, — сказал Джей-Джей.

— Я что-то не совсем поняла, — смутилась Джесс.

— Все, конец, — объяснил я. — Вот наш мир.

— В смысле?

— Это наш мир, — взмахнул я руками. Этим жестом я охватил и нас, и дождь за окном — то есть все, что весьма красноречиво свидетельствовало о нашем тогдашнем состоянии. Потом добавил: — Все, конец. Выхода нет. Даже выход для нас — не выход. Это не для нас.

— Херня какая-то, — разозлилась Джесс. — И я не буду извиняться, Морин.

— Вчера я хотел рассказать вам, о чем прочитал в одном журнале. О самоубийствах. Помните? В общем, там говорилось, что кризисный период длится девяносто дней.

— Кто такое сказал? — спросил Джей-Джей.

— Автор статьи, суицидолог.

— Это профессия такая есть?

— Почему бы и нет?

— Не важно. И что с того? — не поняла моей мысли Джесс.

— У нас прошло сорок шесть дней из девяноста.

— А что случается после этого?

— Ничего особенного не случается, — ответил я. — Просто… Все меняется. Сама организация всего того, что делало жизнь невыносимой, меняется. Она словно смещается. Это такая астрология, только применительно к настоящей жизни.

— Но ведь у тебя ничего не изменится, — возразила Джесс. — Ты все равно останешься телеведущим, которого выгнали с телевидения, который попал в тюрьму за секс с пятнадцатилетней девицей. Этого никто не забудет.

— Да. Ладно. Если тебе будет легче, я готов признать, что в моем случае теория про девяносто дней не работает.

— Да и Морин она тоже не поможет, — не успокаивалась Джесс. — И Джей-Джею. Я, правда, могу измениться. Я вообще изменчивая.

— В общем, я просто предлагаю снова перенести дату нашего расставания. Понимаете… Да, я о вас немного знаю. Но сегодня утром понял, что не готов сейчас остаться в одиночестве. Забавно, конечно, ведь никто из вас мне особенно сильно не нравится. Но, похоже, вы… Похоже, вы — это то, что мне сейчас нужно. Это как если вам нужно есть больше овощей или пить больше воды. Что-то из этой серии.

Все заерзали, и я воспринял это как проявление солидарности, пусть и без особого энтузиазма.

— Спасибо тебе, — сказал Джей-Джей. — Очень трогательно. Когда кончаются эти девяносто дней?

— Тридцать первого марта.

— Вот так совпадение, — удивилась Джесс. — Ровно три месяца.

— И что?

— Ну, как-то это несерьезно. Ненаучно, что ли.

— А если бы речь шла о восьмидесяти восьми днях?

— Ну да. Это было бы более научно.

— Нет, я все понял, — прервал нас Джей-Джей. — Три месяца — это правильный срок. Каждое время года длится три месяца.

— Весьма похоже на правду, — согласился я. — Особенно если учесть, что всего четыре времени года, а в году ровно двенадцать месяцев.

— Так что мы вместе перезимуем. Это круто. Ведь именно зимой накатывают все грустные мысли, — объяснил Джей-Джей.

— Похоже на то, — снова согласился я.

— Но нам нужно что-то делать, — задумался Джей-Джей. — Не можем же мы просто сидеть и ждать, пока закончатся эти три месяца.

— Типичный американец, — сказала Джесс. — А что ты хочешь сделать? Забросать бомбами какую-нибудь несчастную маленькую страну?

— Конечно. Бомбардировки немного меня отвлекут.

— Так чем мы будем заниматься? — спросил я у него.

— Вот уж не знаю. Зато я знаю, что если мы оставшиеся полтора месяца будем только ныть, то мы тем самым не будем себе помогать.

— Джесс права, — признал я. — Типичный американец. «Не будем себе помогать». Помоги себе сам! Все в твоих силах, стоит только захотеть, так? Можешь и президентом стать.

— Да что вы все, с ума посходили? Я не предлагаю всем стать президентами. Можно хотя бы официантом поработать.

— Чудесно! — воскликнула Джесс. — Давайте откажемся от мыслей о самоубийстве потому, что кто-то дал нам пятьдесят пенсов чаевых.

— Нет, в этой гребаной стране ни хрена ты не получишь. Прости, Морин.

— Но ты всегда можешь вернуться туда, откуда приехал, — заметила Джесс. — Это бы многое изменило. К тому же дома у вас есть и повыше, разве нет?

— Ладно, — сказал я. — Осталось сорок шесть дней.

В той статье было еще кое-что. Там было интервью с человеком, выжившим после того, как он попытался покончить с собой, спрыгнув с моста «Золотые ворота» в Сан-Франциско. Он рассказал, что как только он прыгнул, то сразу понял: в его жизни нет ничего такого, с чем он не мог бы справиться — за исключением того, что он уже спрыгнул с моста. Не знаю, почему я не рассказал об этом остальным; вам может показаться, что это была бы весьма уместная история. Но я хотел какое-то время не рассказывать об этом. Мне казалось, что настанет еще более подходящей для нее момент, когда наша история закончится. Если она вообще закончится.