34

Песен про сердце не перечесть, о сердце слагают стихи и легенды, о нем собирают интересные факты. И правда, сердце и поет, и говорит, и рассказывает свою историю. С точностью измерены мили его артерий, сила его биения. Но вместе с тем сердце умеет хранить молчание. И это тоже загадка. Никто не знает, как выживает разбитое сердце.

Как это происходит?

Ни малейшего представления.

Как мы выдерживаем?

Никаких подсказок.

Одно Аннабель теперь знает наверняка: слово courage (мужество) происходит от латинского сor, что означает сердце. За одним ударом сердца следует другой удар. Один шаг заставляет нас делать следующий шаг. И так мы двигаемся вперед. Иногда против собственной воли, иногда вопреки всему, но идем вперед. Мы пересекаем ледники, бредем по темной земле скорби. Вырываемся за пределы атмосферы и возвращаемся обратно. Ледники и темная земля скорби всегда остаются позади. Атмосфера навечно вокруг нас и над нами. Мы всегда будем ощущать ее присутствие. То, что произошло, будет встречным ветром и силой сопротивления, путеводным светом в пургу, неверным поворотом. Путь через ледники и темную землю скорби – кривой и опасный, но иногда и прекрасный. Путешествие по краю вселенной кажется пугающе невозможным, но порой вызывает изумление. Несмотря ни на что, шаги ног и удары сердца подталкивают нас к тому, что ждет впереди.

Аннабель чувствует все это прямо сейчас, в эту минуту: перестук сердца в груди, ритм шагов, уносящих все дальше вперед. Когда Лоретта увлекает ее вокруг Дюпон-Серкл и вниз по Массачусетс-авеню, Аннабель чувствует ветер, силу, путеводный свет, прошлое, настоящее, опустошение, горе и торжество преодоления.

«Только не останавливайся. Еще чуть-чуть, но вперед», – говорит Кэт, или, может, это свист антарктического ветра, или шепот космоса, а может, это поток воздуха, прорывающийся сквозь ветви ее собственного дерева-волка.

На Скотт-Серкл Лоретта просит ее держаться правее. Аннабель бежит по Шестнадцатой улице. Сердце скачет галопом. Она знает, что это за улица: последняя на ее маршруте. И она знает, что будет в конце.

Боже мой, она не может в это поверить. Куда бы она ни посмотрела, повсюду – картинка реальности, здесь и сейчас. Сердце мчится со скоростью миллион миль в час, а ноги летят по воздуху. Она забывает о постоянной боли в пятке и колене. Она понятия не имеет, как выглядит. Она не видит свою маленькую тоненькую фигурку в красной майке, с задорным хвостиком на макушке, с потрескавшимися губами и опаленной солнцем кожей. Она сосредоточена только на том, что маячит впереди. Лафайет-сквер, Президентский парк, где в центре прямоугольника в обрамлении ярко-красных цветов возвышается статуя. Конная статуя Эндрю Джексона. Лошадь встает на дыбы. Эндрю Джексон снимает с головы шляпу, приветствуя свои войска.

А за ним, чуть дальше, Аннабель может разглядеть Белый дом. Он поразительно похож на Белый дом с фотографий и открыток, только более величественный и живой, а за ним виднеется верхушка монумента Вашингтона, и он тоже удивительно похож на монумент Вашингтона из книжек. Нервная дрожь пробегает мурашками по коже.

Она это сделала. У нее получилось. Сердце и ноги привели ее сюда.

Она слышит аплодисменты и возгласы: «Вперед, Аннабель, вперед! Ты это сделала! Так держать, Аннабель!» Они скандируют ее имя. «Аннабель! Аннабель! Аннабель!» Она видит их – своих ребят, своих знакомых. Свою команду. Толпу людей по обе стороны улицы. Все в красном, они размахивают руками и подпрыгивают.

Галопом несется Малкольм. Ее Малкольм. Он не может устоять на месте. Он бежит к ней, курс – полный вперед, его шишковатые коленки работают как поршни, футболка надувается пузырем на спине. Он врезается в нее лайнбекером, и она подхватывает его на руки. Он почти сравнялся с ней ростом; мальчишка заметно вытянулся за эти месяцы. Но он по-прежнему ее маленький братик, и поэтому она отрывает его от земли и кружит, и это самый неуклюжий финиш, потому что его задница болтается на уровне ее коленок; но это и самый замечательный финиш, потому что Малк – ее правая рука и закадычный кореш.

Она видит баннер, огромный, и под ним – о боже! – ее мама в слезах радости, как и дедушка Эд. Он снимает очки и трет глаза. Это и его победа. Он столько прошел вместе с ней. Сколько дней и ночей и миль в фургоне, только они вдвоем. Сколько банок анчоусов съедено, сколько режущего храпа бензопилы, сколько нежных подношений бутылок с водой и чистых носков. Как ей дорого молчаливое присутствие старика, как дорога громкая стариковская поддержка. Среди криков и ликования она падает в его объятия.

– Белла Луна.

– Дедушка. Спасибо тебе, дедушка.

– Спасибо тебе, Белла Луна. Спасибо, что не сдавалась, mia cara.

– Слава богу, – говорит Джина. Да, и ему спасибо. Спасибо всем. Спасибо святому Христофору, защитнику путешественников, хранителю от бурь, эпилепсии и зубной боли. Спасибо дедушке Эду, спасибо маме, крепко прижимающей ее к груди, спасибо Малкольму, доктору Манн и даже Карлу Уолтеру, которого Аннабель замечает в толпе с фотоаппаратом в руках. Спасибо Доун Селесте и Люку, который поднимает ее в воздух и кружит.

– Ты это сделала, Аннабель. Ты это сделала!

– Дорогая! – На щеках Доун Селесты счастливый румянец. – Ты чемпионка! Великая, черт возьми, чемпионка!

Спасибо Заку и Оливии, которые тоже ее обнимают. Объятий много – тех, что сжимают ее, держат, отрывают от земли. Она болтает ногами в воздухе, когда ее подхватывает Зак.

– Ты победительница, черт побери! – говорит Зак. Слезы катятся по его щекам.

– Ты победитель. – Она прижимает Зака к себе. Им многое довелось пережить вместе. И ей, и Оливии, и всем, кто был там той ночью. Воздух становится невыносимо влажным. Все чувства сейчас обострены до предела. Боже, как же она рада находиться здесь. Какое счастье, что сердце и ноги двигали ее вперед, чтобы она могла прочувствовать все это.

– Видишь вон там? Репортеры, – со знанием дела говорит Оливия. Так и есть. Щелкают затворы фотоаппаратов. Солидно смотрится фургон новостного телеканала со спутниковой тарелкой на крыше. – Даниша Принс, – зачитывает Оливия из своего блокнота, который уже успела достать из рюкзака. – Из Washington Post. Она хотела бы поговорить с тобой, после того как ты переведешь дух.

– Ты – чудо, Оливия. – Аннабель растрогана. – Только посмотри, сколько ты всего провернула.

– Посмотри, что ты провернула! – В глазах Оливии блестят слезы.

Джина сует ей бутылку воды, и Аннабель жадно глотает. Это самая вкусная вода, которую она когда-либо пробовала. Люди поздравляют ее. Незнакомые люди. Они трясут ее за плечи, похлопывают по спине, спрашивают, как она себя чувствует. Трудно осознать всю грандиозность происходящего. Ее семья и друзья, понятное дело, в красных футболках, но и эти незнакомцы – тоже. Футболки «Бег за правое дело» повсюду. Она мысленно благодарит всех, кто ее поддерживал. Тетю Энджи и дядю Пэта, своих прежних боссов, Клэр и Томаса, своих коллег и подопечных из дома престарелых «Саннисайд», учителей из рузвельтской школы, друзей и их родителей, своих соседей и многих-многих людей, с которыми она даже незнакома. Джина подхватывает Малкольма и кружит его в воздухе.

– Я чертовски счастлива! – кричит Джина.

– Двадцать пять центов, мама! – перекрикивает ее Малкольм.

Что она чувствует кроме вины?

Радость. Она чувствует радость.

* * *

Ноги несут ее вперед, а сердце отстукивает удары в тот вечер, на праздничном ужине в ресторане «Морелли», где ее ждет еще один сюрприз. Ее отец только что прилетел из Бостона, и в выходной рубашке и джинсах он похож на ее папу, а не на Этого Негодяя Отца Антония. Он похож на ее папу, может, и потому, что все это время проявлял себя заботливым отцом: присылал ободряющие письма, звонил и оказывал всяческую поддержку. Он смущается и крепко обнимает ее. От него исходит до боли знакомый запах его любимого мыла.

– Так держать. Так держать. Я очень горжусь тобой, Орешек.

Она поражена, потому что не слышала этого прозвища много лет. Так он называл ее, когда она была маленькой, когда приносила ему табель успеваемости, чтобы похвалиться, когда они вместе практиковались в правописании слов, когда он с секундомером в руках гонял ее по двору. Она обнимает его в ответ. Когда они разжимают объятия, он держит ее за руки и смотрит в глаза, а она смотрит на него, и они видят друг друга. У нее такое чувство, что они действительно видят друг друга. Она – Орешек, теперь уже молодая женщина; и он – молодой отец с газонокосилкой, а ныне человек, который совершил ошибки и пытается их исправить и стать лучше. Он целует ее в щеку и занимает место в конце стола, рядом с Доун Селестой и Малкольмом. Он делает официанту комплимент за медовое печенье мостачоли. Возможно, это начало чего-то.

Ноги несут ее вперед, а сердце отстукивает удары и на следующий день, когда она идет по застеленному красным ковром коридору Капитолия. Сердце заходится. Идет заседание сената, и она встречается с сенаторами от ее родного штата Вашингтон, которые приглашают Аннабель на ежегодное послание «О положении страны», с которым президент выступит в феврале. Ее фотографируют. Она встречается с выборными должностными лицами из Орегона и Калифорнии, прежде чем попадает в южное крыло Капитолия, где беседует с председателем и заместителем председателя специальной комиссии по предотвращению насилия с применением оружия, которые приглашают ее выступить в качестве участника дискуссии на предстоящем декабрьском форуме. На следующий день у нее встреча со студентами Университета Джорджа Вашингтона. Аннабель не уверена, что справится. Дедушка Эд снова выталкивает ее на сцену. Она подходит к микрофону, опять слишком высокому. К ней обращены лица людей, и, глядя в них, она позволяет себе быть честной. Она помнит, что у каждого есть своя история, что людям в зале, вероятно, знакомы горе, смятение и бессилие.

Ноги несут ее вперед, а сердце отстукивает удары и спустя три дня, когда она идет к самолету. Люк и Зак с Оливией уже улетели, а дедушка Эд и Доун Селеста возвращаются длинным путем в фургоне, через каждый национальный парк, который успеют посетить до начала суда, но Аннабель летит домой. Джина и Малкольм сидят рядом с ней в самолете. Джина читает ламинированную инструкцию об аварийных выходах. Аннабель закрывает глаза и чувствует взлет.

Ноги несут ее вперед, а сердце отстукивает удары, когда в тот вечер она заходит в свою комнату в родном доме. Она боится, что снова превратится в ту девушку, что жила здесь когда-то. Но нет. Бит прыгает возле ее ног, радуясь воссоединению, и она целует его, а потом утыкается лицом в подушку и вдыхает знакомый запах, слаще которого нет ничего на свете, но она остается Аннабель Аньелли – девушкой, которая пробежала через всю страну.

И она все та же Аннабель на следующей неделе, когда заходит в кабинет прокурора Сета Греггори. Ноги несут ее вперед, а сердце отстукивает удары, даже когда антарктический ветер бьет в лицо. Она упорно продвигается по леднику, чувствуя, как застывают конечности. Ледяные кристаллы повисают на ее ресницах, а может, они просто мокрые от слез. Сет Греггори тверд, но учтив. Он прожигает ее вопросами, как это будет делать адвокат Хищника. Он приносит ей кофе. Он приносит кофе Джине. Они репетируют все заново. Снова и снова. И всякий раз она напоминает себе о том, что, какой бы пугающей ни казалась эта процедура, Сет Греггори на ее стороне. Он – часть команды «Эндьюранс».

Ноги несут Аннабель вперед, а ее сердце отстукивает удары – бум-бум, бум-бум, БУМ-БУМ – три недели спустя, когда она заходит в зал суда. Она напоминает себе о мышцах икр и силе бедер, она помнит тепло бескрайних полей, крутые горные склоны и долгие-долгие мили пути. Она помнит свою силу. Она старается помнить, потому что здесь его родители, Надин и Гэвин, и здесь он, Хищник. У него совсем другая прическа, он в костюме и галстуке – о боже, боже, неужели это тот самый галстук? – и это ужасно, невыносимо, но Аннабель смотрит на него. Она смотрит ему в лицо и отвечает на вопросы о нем, несмотря на то, что микрофон стоит слишком высоко, несмотря на то, что от стресса ее рвало все утро. Она произносит имена людей, которых любила. Кэт Кляйн. Уилл Макэванс. И она смотрит на Хищника в упор, твердым взглядом, потому что он не выиграл. Он должен знать, что он не победил. Победило ее сердце. Победило потому, что продолжает биться, потому что выжило после того, как было разрушено.

– Какие идеи насчет ужина? – спрашивает Джина, когда они садятся в машину, после того как закончено двухдневное судебное заседание по заслушиванию свидетельских показаний. Дедушка спешит домой, чтобы позвонить Доун Селесте и сообщить подробности. В машине они втроем.

– Поехали в «Дикс», – говорит Аннабель.

– Ты уверена?

– Абсолютно.

Они подъезжают к закусочной. Все та же оранжевая вывеска вращается на высоком шесте. Они заказывают бургеры и жареную картошку.

– Надеюсь, ты не собираешься снова сорваться с места? – спрашивает Джина.

– Хм. Мое колено чувствует себя гораздо лучше…

– Круто. Я с тобой, – оживляется Малкольм.

Джина отвешивает ему подзатыльник.

– Ненавижу, когда вы объединяетесь.

Они едят прямо в машине. Аннабель любит поесть в машине. У окошка закусочной выстраивается очередь. В воздухе пахнет приближающейся осенью и жареной картошкой. Никаких пьяных парней, пытающихся ее схватить. Просто люди, каждый со своей историей, мирно ужинают.

Мышцы в ногах и руках Аннабель снова тугие, как бейсбольные мячи. Ее голос все еще поднимается из тех глубин, где отсиживался так долго. Но ноги уже твердо стоят на земле. И сердце все еще бьется в груди.

– Жалко, что Бита здесь нет. Он обожает жареную картошку, – говорит Малкольм.

– Несмотря на то, что потом пукает всю дорогу, – усмехается Джина.

– Он мог бы сидеть у тебя на коленях, Аннабель, – продолжает Малкольм.

– Non mi rompere i maroni. – Аннабель научилась этому у дедушки. Кто бы сомневался.

Одним словом: отвали. Дословный перевод: не коли мои каштаны.

* * *

Ноги несут ее вперед, а сердце отстукивает удары, когда ей снова предстоит увидеть Хищника, на слушании приговора. Она не смотрит на него, когда делает заявление. Она смотрит на судью Сэмюэлса, описывая, как разбивалось ее сердце. Она говорит об осколках сердца, о том, как оно должно биться дальше, несмотря на крушение. Она призывает на помощь силу и злость пройденных миль, переправ и людей, которых встретила на своем пути. Это самое трудное испытание в ее жизни, труднее, чем марафон в две тысячи семьсот миль. Она опустошена и разбита, когда садится на свое место в зале. Даже пальцы слишком устали, чтобы постукивать подушечками. Когда Джина обнимает ее за плечи, Аннабель закрывает глаза и вспоминает руки Уилла, так же обнимающие ее. В весенний день они лежали на одеяле на берегу озера Гринлейк, и ее голова покоилась на его груди, так что она слышала, как грохочет его сердце. Она рыдает, когда судья приговаривает Хищника – Дэниела Уэйнрайта – к двум пожизненным срокам.

Ноги несут ее вперед, а сердце отстукивает удары, когда она шагает по лесистой тропе. Уже январь, новое время года, новый год. Здесь холодно. Конечно, это не холод из «Лидерства во льдах», не антарктический холод, но свежий, приятный морозец под голубым небом. Она вдыхает чистый воздух. Легкие говорят ей спасибо. Мышцы радуются тому, что они снова в деле и на открытом воздухе. Она проводит много времени в помещении, классах и аудиториях, маленьком кабинете их новой квартиры, которую они снимают с Оливией. У них много работы. Людям нужна их помощь. Теперь она сама поправляет микрофон, прежде чем выступить перед ними, и смотрит в лица людей, обращенные к ней из зала.

Но сегодня у нее день леса и влажной земли. Здесь, на природе, ее тревога отдыхает, испуская вздох облегчения. Теперь, когда залечены раны на теле, она снова выходит на короткие ежедневные пробежки, и она в хорошей форме. Ну а Люк… это отдельная история.

– Помедленнее. Умоляю, Аннабель, – пыхтит он.

– Мне не терпится его увидеть.

– Оно никуда не денется, даже если мы притормозим. У меня уже в судорогах спазмы.

Впереди поляна. Они останавливаются.

– Voila. – Люк еле дышит.

О, это дерево-волк – тот еще уродец. Красотой тут и не пахнет. Приземистый, корявый зверь, одиноко проживающий на открытом пространстве.

– Посмотри на него. Видишь то место, куда шарахнула молния? – Люк показывает на дерево.

Она видит. Отчетливое черное выдолбленное отверстие. Отметина, оставленная самым ужасным моментом в его жизни.

– Вау. – Аннабель впечатлена.

– А теперь посмотри наверх.

Там, на верхушке, новая поросль неуклюже пробивается к жизни. Сейчас зима, и листьев на дереве нет, но оно определенно живое.

– Похоже на Малкольма после того, как мама обкорнала ему волосы.

Нет, на самом деле это поразительно. Боже, она обожает науку и природу. Это дерево разрушено, но оно не погибло. Оно держится корнями, сопротивляясь бурям и льдам. Это не выразить словами, поэтому она замолкает и просто смотрит на него с уважением и трепетом.

– Я же говорил тебе. Красиво, правда?

– Да. – Определенно да.

Аннабель Аньелли смотрит поверх дерева, в голубое зимнее небо. Она воображает, будто уносится взглядом ввысь, на две тысячи семьсот миль. И представляет, что ее любовь может подняться еще выше, проникнуть дальше во Вселенную, в недосягаемые места, дотянуться до недосягаемых людей. Кэт. Уилл. Ее дыхание вырывается облачками пара.

Становится все холоднее. Холоднее, когда стоишь на месте. Люк складывает руки домиком, закрывая нос, и тяжело выдыхает, чтобы согреть его.

– Здесь такой дубак. Ты готова идти? – спрашивает он.

Ветер крепчает, и у нее слезятся глаза, но сколько же еще красоты они готовы увидеть.

– Я готова, – говорит она.