27

Заснуть не удается. Начать с того, что мешает кондиционер: она то мерзнет, то ей душно, то слишком шумно. В коридоре трещит льдогенератор. Малышня до сих пор резвится в бассейне, при том, что он должен быть закрыт к десяти часам вечера. И наконец, Люк Мессенджер в аквапарке и их переплетенные пальцы.

И Хищник…

«Прекрати!»

Действительно, довольно. Неужели он так и будет разрушать каждый счастливый момент ее жизни? Может, не навсегда, но надолго, это точно, он будет протискиваться вперед, чтобы она не забывала его или кого-то еще.

Вот и сейчас Хищник трогает ее пальцы под библиотечным столом после того вечера в клубе «Ноймос». Она, в общем-то, не против. Ей нравится таинственность прикосновения, его медлительность и скрытый смысл. Но он не хочет медлительности и не хочет ничего скрывать.

Он хочет ходить по школьным коридорам, держась за руки. Он хочет целовать ее на лестнице. Он хватает ее за руку, притягивает к себе; она отстраняется. Он настаивает.

– Боже. Это выглядит так, будто ты – банан, а он – кожура, – говорит Кэт.

Он забрасывает ее эсэмэсками и постоянно названивает.

– Кто звонит тебе так поздно? – спрашивает Джина. – Мне это не нравится.

Аннабель это тоже не нравится. Все развивается слишком быстро, стремительно. У нее такое чувство, будто на нее давят. Он приходит в пекарню, когда она работает, и заказывает кофе. Ее это нервирует. Как-то раз от волнения она разогревала малиновый маффин целых две минуты, и он превратился в бейсбольный мяч. Ее босс, Клэр, всегда такая добрая и отзывчивая, спросила, не хочет ли она поговорить по душам.

И эта ложь про друзей на концерте в «Ноймосе» до сих пор не дает ей покоя.

– Напомни, как называется группа Эдриана? – спрашивает она как-то вечером, когда он звонит.

– Э-э-э, «Мелочь».

– Они играют здесь? Надо сходить, послушать их.

– Они почти не выступают. И Джулс подумывает о том, чтобы с ним расстаться. Говорит, что они с Эдрианом как будто женаты. Нигде не бывают, тоска.

– Мы могли бы придумать что-нибудь вместе с ними.

– Да, возможно.

– Не могу поверить, что ты солгал про «Ноймос».

Он смеется.

– У меня свои хитрости.

– Это не смешно! И я вообще не люблю хитрости. Я всегда за правду.

Он молчит.

– Что?

– Тогда я должен сказать тебе правду.

– Давай. – Она сидит на полу в своей комнате, прислонившись спиной к кровати. В животе вдруг разливается боль. Она нервно теребит ворс ковра. У нее дурное предчувствие. Она услышит что-то нехорошее. И хуже, чем могла себе вообразить.

– Помнишь, я говорил тебе, что мы переехали сюда еще и потому, что моя мама решила, будто я связался с плохой компанией? Что мой приятель ограбил старика?

Боже. Только не это.

– Да.

– Так вот, это был я.

Она молчит. Даже не постукивает пальцами. Вместо этого она сжимает свободную руку в кулак, да так сильно, что ногти впиваются в кожу.

– Все не так страшно, как может показаться. Я имею в виду, что это не какой-то там разбой. Типа руки вверх и покажи, где сейф. У моих родителей был друг, этот Джим Гастингс. Богатый парень, жил один. Когда-то он тоже преподавал в университете, но потом его семья продала патент или что-то вроде этого на какой-то водостойкий материал, он разбогател и уволился. У него был свой дом у воды. И он все время приглашал меня – ну, подработать. Почистить бассейн, покрасить ванную и все такое. Предки радовались, что я при деле, но у меня от этого чувака реально мурашки по коже бегали. Странно он себя вел: все время пытался остаться со мной наедине, приближался почти вплотную, делал еще какие-то вещи. Типа задерживал меня допоздна, чтобы показать свою коллекцию редких монет, и… тьфу, вспоминать тошно.

– Ужас какой.

– Да, так что я наконец сказал себе: «Пошел он к черту. Больше я туда не пойду. И плевать, что он платит мне тридцать баксов в час». В тот последний день я заканчивал работу. Разгреб кучу коры во дворе, потом убрал инструменты в гараж и пошел в ванную помыть руки, стряхнуть с себя все эти опилки. Так вот, после того как я высушил руки, не помню, как так получилось, но я зашел в его спальню, открыл ящик комода, где лежали монеты, и забрал все. Это были редкие монеты, он хранил их в специальных вакуумных упаковках. Короче, я распихал их по карманам, ушел из этого дома и больше туда не возвращался.

– О, вау. – Она не знает, что сказать. – Должно быть, он сразу догадался, что это ты взял.

– Конечно, он знал, что это я, и родители все допытывались: «Зачем ты это сделал? Почему?». А мне нечего было ответить. Я просто… не знаю. У меня было такое чувство, будто этот гад надо мной надругался, и я хотел отплатить ему тем же. Помню, я вытирал руки белым полотенцем, а потом на нем остались следы грязи, и я подумал: «Так тебе». На меня накатила ярость. Я ненавидел его.

– Я могу понять. – В чем-то она действительно его понимает.

– Да? Ты не хочешь прогонять меня из своей жизни? В моей прежней школе меня стали избегать после того, как пошли слухи. И не то чтобы большинство этих дебилов были моими лучшими друзьями, но все же. Мои настоящие друзья от меня отвернулись. Было хреново. В конце концов, я же не уголовник. Обвинения мне никто не предъявил. Он получил монеты обратно. Дело замяли. Родители решили, что все это произошло потому, что я тусовался с теми парнями, Кевином и Рейном. Кевин курил травку, Рейн вечно был в депрессухе. Но на самом деле я это сделал потому, что ненавидел того чувака, Джима Гастингса. Ненавидел его, его мерзкие губы, жирные пальцы. Он заслужил это. По-моему, он заслуживал чего-то похуже.

Аннабель встревожена. Тот человек, Джим Гастингс, его роскошный дом, подработки, Хищник, монеты и ненависть – все это беспокоит ее. Она не знает, как относиться к случившемуся. В каком-то смысле ей жаль Хищника. Но сама история угнетающая и так далека от ее собственной жизни. Многое в этой истории, как и в Хищнике, просто-напросто чуждо ей и ее окружению. Уилл смухлевал на контрольной в седьмом классе и до сих пор мучился угрызениями совести. Старшая сестра Кэт, Бекка, которая больше не жила с ними, забеременела и сделала аборт. Этот Негодяй Отец Антоний оставил семью и стал священником, а Джина так суетится по мелочам, что доводит всех до истерики, но все это находится над поверхностью, а не внизу. Она может это видеть и разобраться, что к чему. Она понимает, что у Джины есть причины для беспокойства и что Отец Антоний эмоционально отстранен.

Она не знает историю жизни Хищника и ловит себя на мысли, что толком не знает и его самого. Что творится у него внутри? Из каких кусочков он собран? Те, что она видит, – они как инородные предметы. Его напряженность и одиночество, как и журналы об оружии, которые он иногда листает во время скучных лекций, и даже то, что он не чувствует своей вины за байку про друзей. Почему-то сразу вспоминается, как в средних классах она пошла на ночной девичник к Кайли Тасмин и увидела там кальян под кроватью. Кэт пришлось объяснить Аннабель, что к чему. Аннабель знала, что кальян – это неправильно, его не должно быть на девичнике; что-то ее тяготило, но она не могла найти определение этому чувству.

– Я рад, что ты меня не оставишь, – говорит он, прежде чем они заканчивают разговор.

Она не могла предвидеть того, что произойдет, убеждает себя Аннабель, когда думает о его руке, сжимающей ее руку под библиотечным столом. Руки бывают разные: заботливые и грубые, вызывающие доверие и настораживающие. Не всегда можно распознать эту разницу, пока не станет слишком поздно, но верно и то, что такие тревожные руки, как у Хищника, встречаются редко. Это редкость, напоминает она себе.

Чаще всего руки доставляют приятные ощущения.

Как руки Уилла.

Это удар под дых. В животе все скукоживается. Сердце щемит.

Какие воспоминания хуже: плохие или хорошие?

Потому что теперь она чувствует руки Уилла в варежках поверх ее рук в варежках. Чувствует его пальцы на своем теле. Его пальцы на ее руке, которую он поднимает, чтобы поцеловать; его руки держат руль, режут сэндвич пополам, обнимают маму, несут сумку со снаряжением для лакросса.

Вот его палец нажимает кнопку дверного звонка. Это вскоре после признания Хищника в краже монет. На дворе начало мая, вечерами светлее, и она уже дома после тяжелой смены, поскольку Клэр пока не выходит на работу, нянчится с приболевшим сыном, Харрисоном. К ужину они испекли оладьи, поэтому, когда она открывает дверь, на улицу вырывается аромат выпечки, и Уилл втягивает носом воздух: м-м-м, оладьи.

Она удивлена его появлению. Она впускает его в дом и все не может поверить, что это он. Она так счастлива, что он вдруг пришел вот так, запросто, но в то же время и нервничает. Видок у нее еще тот. Она думала, что открывает дверь соседке, которая собирает подписи под очередной петицией, а тут такой гость.

– О боже, я выгляжу…

– Прекрасно. Мои глаза просто в восторге.

Он здесь, у нее дома. Он такой знакомый, такой до боли знакомый, что хочется просто плюхнуться вместе с ним на диван перед телевизором и смотреть какое-нибудь шоу.

– Привет, Уилл. – Малкольм окунает палец в капли сиропа на столе и облизывает его.

– Фу, Малкольм.

– Ну, как поживаешь, Уилл? – Джина сияет улыбкой. Аннабель перехватывает ее ободряющее подмигивание. Настроение в комнате поднимается. Они все чувствуют себя счастливыми. А может, этого счастья Аннабель хватает на всех.

– Мы пойдем…

– Идите, пообщайтесь. Мы будем здесь, если понадобимся! – весело подхватывает Джина.

– Да, мы будем здесь, если понадобимся, – вторит ей Малкольм. Теперь его очередь подмигивать, что он и делает.

Они с Уиллом поднимаются по лестнице. Он игриво щиплет ее за попку, и она шлепает его по руке, как в старые добрые времена. Боже, как же она скучала по этим карим глазам, нежным, как у оленя. Скучала по его мягким волосам и запаху его шампуня. Она скучала по этой непринужденности.

В комнате он целует ее. Вот поцелуй, который ей нравится. Вот парень, которого она любит. Они смотрят друг на друга, улыбаются и говорят, говорят, говорят.

Они принимают решение, которое все меняет.

Они принимают решение, которое все изменит навсегда.

* * *

Пальцы Люка, Хищника, Уилла. Это чересчур. Аннабель вылезает из постели. Прихватывает с собой подушку и крепко сжимает ее в руках. Она бродит вокруг кровати, туда-сюда. Она ходит по кругу. Она ходит по кругу. Ходит по кругу.