Глава 10

Здание клуба в центральном парке загорелось без четверти четыре. Город спал, даже криминальные элементы отдыхали. Мощное зарево взметнулось над парком.

В дверь кто-то забарабанил.

Осокин свалился со скрипящей кровати, выхватил пистолет из-под подушки.

– Что надо?!

– Это вахтер, простите, – донеслось с той стороны двери. – Был телефонный звонок с требованием немедленно вас разбудить. Говорят, что в центральном парке что-то горит. Я только не понял, откуда звонили, из милиции или из другой организации.

Окончания сбивчивого монолога капитан уже не слышал. Сон выветрился моментально. Сжалось сердце от тоскливых предчувствий. Снова эти твари на шаг впереди! Он торопливо оделся, натянул сапоги. Все же сработал предохранитель. Прежде чем выйти Осокин осмотрел коридор, заглянул за угол и уже на улице побежал. Машины в круглосуточном распоряжении у него не было, приходилось работать ногами.

Зарево над парком было видно издалека. В окнах домов, соседствующих с ним, горел свет, жильцы прилипли к стеклам. С примыкающей улицы выехала пожарная машина, исчезла в воротах парка. Туда стекались люди, перебегали дорогу, спешили на помощь.

Иван чуть передохнул и снова побежал мимо фонтана, застывших аттракционов, танцплощадки со сценой. Кросс вышел не для дошколят.

Горела пристройка к клубу, и пламя в любую минуту могло перекинуться на основное здание. Пожарные прибыли пустыми. Тушить огонь им было нечем. Гидрант для забора водопроводной воды тоже не работал. Подошла вторая машина. Борцы с огнем нарастили шланги, протянули их к соседнему гидранту, где, по счастью, вода была. Некоторые пожарные, чтобы не терять время, полезли на крышу. Они баграми и кусками брезента мешали пламени распространиться.

Задняя сторона здания, где находился вход в пристройку, горела особенно сильно. Осветительные устройства здесь не требовались. Пламя сжирало деревянную обшивку, потрескивала крыша.

Осокин побежал по аллее, тянувшейся вокруг клуба. За поляной громоздились кустарники, липы с тополями. Блики пламени плясали по листве деревьев.

Несколько человек отрывали баграми горящие элементы конструкции, хлестали их брезентом. Это был мартышкин труд. Пламя стремительно распространялось. Люди кашляли. В ядовитом дыму было нечем дышать.

– Товарищ капитан, это вы! – Одинцов бросился наперерез капитану.

С другого угла торопился Иващенко. Он зажал нос платком, надрывался кашлем.

– Что случилось? Почему не приняли меры?

– Да приняли, товарищ капитан, – прохрипел Иващенко. – Чуть не сгорели, пока их принимали. Вы приказали в четыре утра заступить на пост. Мы даже раньше пришли, а здесь уже полыхало. Перед нами несколько человек сюда прибыли. Наверное, жильцы из домов, находящихся за дорогой. Мы опоздали минут на десять, а то схватили бы поджигателей. В этой пристройке Навроцкий живет. Вы так говорили. Николай туда пробраться хотел, я его насилу оттащил.

– Не знаю, что на меня нашло, – сказал Одинцов. – Злость такая взяла, прямо настоящее бешенство.

Пожар разгорался. Пламя облизывало крышу, внутри с треском отваливались и падали перекрытия. Пожарным наконец-то удалось подключить воду. Заработали шланги. Люди заливали здание с обратной стороны, не давали огню перекинуться на клуб. Пристройка выгорела почти полностью.

Растерянные оперативники мялись на поляне. По их лицам блуждали зловещие тени.

– Оттуда они пришли, товарищ капитан. – Иващенко повернул голову, уставился на шапку зелени. – Другого пути у них не было. С обратной стороны открытая местность, аллеи, клумбы. Там патрули иногда проходят. А здесь кусты, запущенный сквер, задние ворота. Они заперты, мы проверяли с Николаем, когда парк осматривали, но там в ограде столько дыр, хоть пушку завози. За дорогой бараки, частный сектор, ни одного фонаря.

«А ведь поджигатели еще могут быть здесь! – подумал Иван. – Куда им спешить? Оцепление пока не выставлено. Отсюда спокойно можно уйти, а вы, товарищ капитан, такая четкая мишень на фоне пожара».

Тут пуля, вылетевшая из кустов, сбила с него фуражку! Ай да мысль! Он бросился плашмя на землю, выхватил «ТТ» из кобуры. Выстрелы не смолкали, в зарослях вспыхивали огоньки.

Оперативники не растерялись. Одинцов откатился в сторону. Иващенко с колена посылал в кусты матерки и пули. Дождались, вашу мать!

На пожарище вспыхнула паника. Борцы с огнем бросили брандспойт и поспешили убраться за угол. Вода заливала поляну.

Иван привстал, выпустил несколько пуль, повалился в траву. Рядом пробежал Иващенко, с разгона распластался чуть впереди.

– Товарищ капитан, они в кустах, их двое! – прокричал Одинцов. – Это засада, нас ждали!

– Какое глубокомысленное наблюдение! Я вовек не догадался бы. Не вставать, парни. Огонь из всех стволов!

Вот только стволов у них было немного, и запас обойм ограничен. Отступать бессмысленно – перестреляют на открытом месте. Оперативники проползли дальше, ведя огонь, экономя патроны.

На пожарище гомонили люди. Кто-то кричал, что надо немедленно вызвать патруль. Хорошо хоть, на гармошке не играли!

– Что делать, товарищ капитан?! У нас патронов мало!

А разве кто-то отменил рукопашные схватки? Да и пара запасных обойм у Осокина еще осталась. Огонь из кустов ослабевал, рваные выстрелы теперь хлопали реже. Противник отступал.

Иван позабыл про больную руку, перекатился, и розовые черти заплясали в его глазах. Он бежал, пригнув голову, стрелял из пистолета, пробился через кустарник. Оперативники повторяли его движения. Чудес героизма они, понятно, не проявляли, но вели себя достойно. Еще одна пуля пропела над головой капитана. Самое время перестать их замечать!

Противник пятился, хрустели ветки. Их было двое, и стреляли они все реже.

Кончились заросли, остались деревья, а за ними царила тьма. Улица на обратной стороне парка не освещалась. Тень перебежала между деревьями. Молчаливые какие-то преступники. Немые они, что ли?

Иван метнулся за дерево, прижался к стволу. Пуля срезала с него кусок коры.

Справа показались милиционеры. Они лезли через заросли. Одинцов упал, то ли споткнулся, то ли так задумал. Иващенко вырвался вперед, несся скачками за дерево, но не добежал, словно подсечку получил. Он завыл, катаясь по земле.

Ты снова теряешь людей, капитан?! Он высунулся, чтобы ответить на огонь, но пуля снова ударила в дерево, и ему пришлось убраться. Один из стрелков уносил ноги, другой был еще здесь, прикрывал отход.

– Товарищ капитан, Иващенко ранен! Что делать?

Снять штаны и бегать!

– Иващенко, ты как?

– Нога, товарищ капитан, – прохрипел пострадавший. – Живой я, забудьте про меня, сам как-нибудь справлюсь.

Раненый отполз за дерево. Подстреленная нога волочилась за ним, как сломавшийся протез.

Осокин снова пошел на приступ, давил спусковой крючок. Выстрелы тупой болью отдавались в его голове.

Противник отступил. За деревьями никого не было. Пальба прекратилась.

Где-то далеко треснула ветка. К капитану подбежал Одинцов, тоже замер, вытянув шею. Они, не сговариваясь, бросились в темноту.

Эта часть парка была неухожена, отдыхающие сюда не забредали. Да и что им тут делать в пять часов утра? За листвой поблескивали огоньки. Просыпались люди в бараках. Парк завершался оградой, от которой осталось одно название. Дыр тут было больше, чем целых секций.

Одинцов вылез наружу, заметался по тротуару. Еще одна мишень! Капитану пришлось прикрикнуть на него, чтобы не маячил, как перст.

Злоумышленники ушли, перебежали дорогу, растворились в черноте дворов. Искать их ночью бессмысленно, а рассветет только через час.

Возвращались они злые как собаки.

Иващенко лежал в траве, дышал с надрывом. Кровь из простреленной ноги окропляла землю. Одинцов ползал на коленях, теребил товарища. Тот кашлял, вяло отвечал ему. От горящего клуба бежали люди. Прогремела автоматная очередь. Пули сорвали листву с ближайшего дерева.

– Не стрелять! – взревел Осокин. – Это СМЕРШ! У нас раненый, медиков сюда!

В парке царила неразбериха. Любимое развлечение – махать кулаками после драки. К патрулю прибыло подкрепление, солдаты оцепили парк. Примчалась машина из санчасти.

– Дело житейское, – вынес вердикт военфельдшер, осмотревший рану Иващенко. – Поорет немного, ничего страшного. Через месяц снова будет прыгать и пули горстями ловить.

Пожарные возобновили работу. Часть парка, где располагался клуб, затянуло едкой гарью. Открытый огонь был ликвидирован. Основное здание удалось отстоять, там повреждения были незначительные.

От пристройки остались несколько обугленных стен и часть крыши. Практически полностью выгорела мебель, вся обстановка.

Уже рассвело. По пепелищу блуждали пожарники. Они ворошили тлеющие конструкции баграми, разбивали ломиками.

Попытки Осокина пробраться на пожарище встретили жесткий отпор.

– Не пущу, товарищ капитан, нельзя вам сюда, – сказал контрразведчику плечистый начальник пожарной команды, весь прокопченный, грязный как трубочист. – Это опасно, у меня инструкции. И не суйте мне под нос свое удостоверение. Мне без разницы, кто вы такой, пусть даже Верховный главнокомандующий. Закончим работу, убедимся в безопасности, вот тогда добро пожаловать.

Ивану пришлось терпеть, ходить кругами.

Прибыли криминалисты из райотдела милиции, тоже курили. Потом какие-то люди вынесли на носилках с пепелища закопченный труп, положили на поляну. Проводить процедуру опознания было незачем. В головешки превратилась только нижняя часть туловища, а голова почти не пострадала. Сгорели волосы, обуглилась кожа на макушке. В глазах Навроцкого застыл кромешный ужас. На груди сохранились лоскутья майки. Милиционеры отвернулись, заткнули носы.

– Ножом зарезали, – сказал пожилой криминалист. – Злоумышленники проникли в пристройку, где он жил, напали на него. Возможно, он что-то услышал, успел подняться. Били в грудь. Можете сами полюбоваться.

– Зачем тогда здание поджигать? – спросил Иван. – Какой в этом смысл? Зарезал – уходи.

– Думаю, они не поджигали, товарищ капитан. На полу в спальне лежала раздавленная керосиновая лампа. Пол частично сохранился, но там, где она валялась, он обуглился. Дело, видимо, было так. Убийцы проникли в дом. Навроцкий проснулся от шума, зажег лампу, после чего подвергся нападению. Лампа упала случайно. Ее убийцы задели, или он сам, когда отбивался. Горящий керосин расплескался, тушить огонь преступники не стали, быстро ушли. Пламя перекинулось на мебель и так далее. То, что труп обгорел не весь, тоже объяснимо. Он умер не сразу. А убийцы в этом не убедились, испугались огня, убежали. Бедняга очнулся, когда вокруг бушевало пламя, пытался заползти под кровать. Отчасти это удалось. Под обломками кровати его и нашли. Ножки оплавились, конструкция придавила труп. Сами понимаете, товарищ капитан, снимать отпечатки пальцев бесполезно, следов не сохранилось.

Враг опять был впереди, успешно исправлял свои ошибки и устранял недоработки. Следствие шло у него на поводу.

Осокин курил одну папиросу за другой, метался по пепелищу, как волк по клетке. Навроцкий что-то знал и вчера это ясно дал понять. Признайся сразу, мог бы выжить.

Почему убийцы остались здесь после того, что сделали? Они на жалкие минуты опередили оперативников. Когда прибежали Одинцов с Иващенко, пламя только разгоралось. По милиции преступники не стреляли, дожидались, когда появится Осокин. Но снайперы из них оказались неважные.

На сцене возникали новые люди. Прибыли две «эмки», стало больше вооруженной публики. Появились начальник милиции Окладников и второй секретарь райкома Грановский. Мрачные, одетые в длинные плащи, они взирали на пепелище. По правилам приличия Ивану следовало подойти к ним.

– Что здесь произошло, товарищ капитан? – хрипло спросил начальник милиции. – Почему и кто такое позволил? Ранен мой сотрудник, погиб хороший человек.

– Вы знали Навроцкого, Юрий Константинович?

– Да, я его неплохо знал, – ответил Окладников. – Как и все мы. Человек много лет работал на ответственной должности, нес свет в массы, так сказать.

– Он был убежденным коммунистом, – добавил Грановский. – Такого еще поискать. Человек, беззаветно преданный делу партии. Пусть по причине здоровья и возраста он был не в состоянии защищать страну с оружием в руках, но делал все, что только мог, на своем посту. Как прикажете это понимать, капитан? Несчастный случай? Но почему он интересует контрразведку?

– Согласно выводам криминалистов, жилище Бориса Аркадьевича подверглось нападению, – не стал скрывать очевидное Иван. – Его убили ножом, а пожар, по-видимому, вспыхнул случайно.

– Черт знает что у вас творится, – процедил Грановский. – До меня доходят слухи, что вы не очень хорошо справляетесь со своими обязанностями. Я буду вынужден доложить о случившемся первому секретарю.

– Как вам будет угодно, Вячеслав Федорович. Не скрою, Борис Аркадьевич Навроцкий проходил по нашим разработкам. Обстоятельства его гибели будут тщательно расследоваться. Как и все связи этого человека.

– Вы его в чем-то подозреваете? – спросил Окладников. – Этого не может быть, это неслыханно! Капитан, вы пользуетесь своим служебным положением, при этом в расследовании не сдвинулись ни на шаг. Полагаете, мы не в курсе? Вы потеряли свою группу по причине некомпетентности. Я передал вам лучших своих людей. Один из них теперь ранен. Боюсь, я тоже буду докладывать по инстанции со всей принципиальностью и строгостью.

Ярость бурлила в голове Ивана, но пока находилась под контролем. Ответственные лица смотрели на него с нескрываемой неприязнью. Многие знали о шатком положении контрразведчика. Лицо его закрыла непроницаемая маска, но глаза чем-то не понравились Грановскому.

– Ладно, Юрий Константинович, не будем вмешиваться в расследование и делать преждевременные выводы, – сказал тот. – Пусть органы работают. Скажите, капитан, вы член партии?

– Пока нет, Вячеслав Федорович.

– Не готовы? – с усмешкой спросил второй секретарь. – Ничего, капитан, какие ваши годы. Продолжайте работать, но не забывайте, что партия будет за вами зорко наблюдать. Я свяжусь с вашим руководством, надеюсь, оно не откажет в рандеву, так сказать. Да, вот еще что. – Грановский вынул из кармана плоский блокнот, перегнул его, с нажимом что-то записал огрызком карандаша, оторвал листок, протянул его капитану. – Возьмите, это мой телефон, постарайтесь не потерять. Я свяжусь с вашим начальством. Надеюсь, оно не станет возражать, если о важных вехах в своем расследовании вы будете докладывать партийному руководству. Вам кажется это смешным, капитан? – Грановский пристально посмотрел Ивану в глаза. – Так поверьте, это только на первый взгляд.

Они разошлись по своим машинам и уехали.

«Не стоит относиться серьезно к этим едва завуалированным угрозам, – подумал Иван. – Пусть это люди важные, отягощенные властью и ответственностью, но они из параллельного мира. Важнее свое начальство и чувство моральной ответственности за проваленное дело. Да и правы эти начальники, черт возьми. Пасует контрразведка, проигрывает».

Шаталовы находились дома, когда Иван постучал в дверь. Георгий Иванович уже был в курсе. Трудно не заметить зарево пожара в окне. Он находился в парке примерно в то же время, когда туда наведались Грановский с Окладниковым, потом вернулся домой и привел себя в порядок.

Они с племянницей пили чай, на плите жарилась яичница. В доме царило скорбное молчание. Антонина уже оделась, собиралась на работу. Девушка не выспалась. Ее воспаленные глаза контрастировали с побледневшей кожей.

– Это жуть. Просто тихий ужас, – как заезженная пластинка твердил Шаталов. – Бедный Борис Аркадьевич!.. Как нам будет его не хватать.

– Мы не можем поверить, Иван Сергеевич. – Девушка смотрела на капитана контрразведки умоляющими глазами, как будто в его полномочиях было что-то изменить. – Борис Аркадьевич всегда был с нами, мы делили и беды, и радости. Что произошло, дядя? Почему так случилось? Это было замыкание в электрической проводке? Но говорят, что в парке была стрельба.

– Пока не знаю, Тонечка, – сказал Шаталов. – Возможно, там произошло что-то другое, если к этому испытывает интерес контрразведка. Даже страшно подумать. Что скажете, Иван Сергеевич? Я знаю, что на пожарище обнаружено тело. Это точно Борис Аркадьевич?

– Да, это он. Мне очень жаль, Георгий Иванович. О причинах его гибели я пока не могу сказать определенно. Будет проводиться расследование, о результатах которого вы узнаете в числе первых. Я пришел, чтобы выразить вам свои соболезнования. Вы в порядке, Антонина Викторовна?

– Да, наверное. Но это так тяжело. Беда случилась в четыре часа ночи или даже раньше. Мы услышали шум, кричали люди, потом был огонь. Его не могли закрыть деревья. Я не пускала дядю Жору, ему нельзя волноваться, но в итоге он меня обругал и ушел туда. А я не смогла, страшно было очень.

– Там уже оцепление стояло, – сказал Шаталов. – Меня не пускали, хотя я директор ЦПКО. Потом офицер узнал, разрешил пройти. Ничего, будем мужаться. За эти годы мы повидали немалое количество смертей, хотя находимся не на фронте. Как же хочется развеяться, про все забыть, уехать на пару дней в Ложок.

– Куда? – не понял Осокин.

Антонина вздрогнула, быстро глянула на дядю.

– Ах, Ложок, – сказал тот. – Это поселок за пределами городской черты, там находится совхоз «Первомайский», мимо ходит пригородный автобус. У нас есть дом в поселке. Язык не повернется назвать его дачей. Теперь там все запущено. До войны мы ездили в Ложок по выходным, купались, принимали гостей, жарили шашлыки. Сейчас почти не ездим. В прошлом году посадили картошку, капусту, а когда приехали, увидели пустые грядки. Воры все выкопали. Мы даже в милицию не обращались. Все равно не найдут. А если найдут, сядут люди на десять лет за то, что голодные были.

– Понятно. Скажите, Георгий Иванович, Навроцкий приходил к вам вчера? Я столкнулся с ним на улице.

– Приходил, вы правы. Как раз после вашего ухода. Но он и позавчера приходил, и третьего дня. Жаловался, что могут клуб закрыть. Спрашивал, что делать. Ерунда это, никто не будет закрывать клуб, уж я-то точно знаю. Не думает Борис Аркадьевич, а анализирует сплетни. Нет глупцов в нашем руководстве, понимают люди, насколько этот клуб нужен населению в такое трудное время.

– А вы из дома никуда не выходили после полуночи? Или вы, Антонина Викторовна?

Девушка вздрогнула, подняла голову и сказала:

– Боже упаси, почему вы спрашиваете, Иван Сергеевич? Мне хватило той прогулки, когда меня чуть не ограбили.

– Что вы, мы никуда не выходили, – подтвердил Шаталов. – Подождите, а почему вы спрашиваете? – Георгий Иванович насупился, в его затуманенных глазах мелькнула тревога. Родственники переглянулись.

– Все в порядке, – заявил Осокин. – Хорошо, что не выходили. Не буду вас задерживать, вам пора на работу. Еще раз приношу свои соболезнования. Антонина Викторовна, не проводите меня до двери?

Ее жалобные глаза прочно запали ему в душу. Он прикоснулся к ее руке, чтобы приободрить. Кожа девушки была мягкой, прохладной.

К девяти утра из госпиталя прибыл Одинцов, доложил, что старший лейтенант Иващенко находится где угодно, но не при смерти. Операция прошла успешно, и теперь у Анатолия есть сувенир – пуля, извлеченная из ноги.

– Жалко, что так произошло, товарищ капитан, но, с другой стороны, могли ведь и убить, – философски изрек Одинцов. – Ничего с ним не будет, полежит, перепсихует. В больнице еда более-менее нормальная, девочки-санитарки с тазиками бегают. Какие у нас планы, товарищ капитан?

К десяти утра они снова были на месте происшествия, углубились в заросли. Солдаты здесь не натоптали. Это плюс.

Две точки, откуда злоумышленники вели огонь, оперативники выявили сразу. Ветки кустарника были обломаны. Враги готовили огневые позиции. На земле валялись стреляные гильзы от «ТТ». Их было много. По паре запасных обойм у преступников точно имелось. Траву они вытоптали, выявить четкие следы было невозможно. Никаких окурков на этом месте не оказалось. Публика тут действовала обученная.

Оперативники шли в глубину запущенного сквера. Убийцы откатывались, прятались за деревья, вели огонь, потом один прикрывал другого. Отпечатки в траве были нечеткие, путались с ночными следами оперативников. Преступники были в гражданской обуви, обычных ботинках.

Голова Ивана кружилась от ночных событий, зрение подводило его. Ему приходилось опускаться на колени, чтобы быть ближе к земле.

– Смотрите, товарищ капитан, вот здесь относительно внятные отпечатки. – Лейтенант с загадочной миной опустился на корточки, едва не сделал упор лежа. – Земля тут голая, травы почти нет. Сами взгляните. – Одинцов сделал пару шагов и снова опустился на колени.

У парня было острое зрение, и в наблюдательности природа ему не отказала.

– Ботинки стоптанные, видите? Рисунка фактически нет. У одного размер нормальный, у другого маленький. Второй и весом поменьше, не так продавливает землю. Первый куда грузнее. И еще один любопытный факт, товарищ капитан. Посмотрите сюда. А потом вот здесь, за дерево и далее. Тот, что тяжелее, сначала пятился, а потом развернулся и побежал. Ничего не замечаете? Он же правую ногу подволакивал, хромал, стало быть. Когда ступал левой, расстояние между следами больше было. Когда правой, делал маленький шажок. И вот эта дорожка. Видите, ступню тащит?

Сердце капитана подозрительно екнуло. Парнишка был прав. Следы сорок второго размера тянулись прерывисто, расстояния между ними различались.

– Может, мы его подстрелили, Николай?

– Невозможно. – Одинцов замотал головой. – Кровь тогда где? Нет ее. Прихрамывал он, товарищ капитан, пришел уже таким. Но вроде не инвалид, бегать может. И стреляет вон как.

На душе Ивана становилось тоскливо. Все могло быть в этом мире. Оборотни, перевертыши с талантами лицедеев – они повсюду, это никого не должно удивлять. Но каждый факт нуждается в проверке и подтверждении.

– Что-то не так, товарищ капитан? У вас такой вид, словно вы горящую папиросу в постели забыли.

– Ладно, не умничай. Наблюдательный ты парень, Коля, молодец. Давай-ка до дороги, проверим еще раз твою наблюдательность.

– Дождались судного дня, пришла беда, – бурчал подполковник Редников, вышагивая по кабинету.

Он был бледнее обычного, забыл причесаться.

– Могу поздравить тебя, Осокин. Нам отказано в доверии. Хорошо еще, если головы наши не полетят.

– А можно подробнее, товарищ подполковник?

– Молчи и слушай. Я все скажу! – заявил начальник отдела. – Что за школярская привычка перебивать старших? Наше командование не может больше ждать, пока мы своими силами разоблачим вражескую агентуру. В общем, чекисты приезжают. Сегодня будут здесь. Группа офицеров НКГБ. Старший – майор Равикович. Формальная задача – содействовать местным товарищам, то есть нам с тобой, в поиске и обезвреживании фашистских агентов. А фактически мне придется передавать им все дела, и неизвестно, какие оргвыводы последуют. Контрразведка не всесильна, мы еще молодая организация, не набрали вес. Решение принято в штабе фронта. Так что от души, как говорится, поздравляю. Тебя беспокоит что-то еще? – Редников всмотрелся в каменное лицо подчиненного. – Выкладывай, Осокин. Только не юли, говори все как есть!

Он слушал Ивана, при этом слонялся из угла в угол, заложив руки за спину. Когда капитан завершил монолог, подполковник уже не выглядел таким потерянным. В глазах его поблескивали искры.

– Вот это уже результат, капитан, конкретная зацепка. Ты ведь и сам понимаешь, что это Шаталов! Грузный, хромой, мнит из себя больного, но если присмотреться, то есть еще силы! Циклоп ли он? Не знаю, возможно, что нет, но в деле замешан. Причастна ли племянница? Разбирайся. Не они ли пытались пристрелить вас возле клуба, а когда не выгорело, побежали домой? Кто такой Шаталов, сам подумай. Уважаемый житель города, имеет связи и знакомства во всех сферах. Дружит с военными, с партийными и хозяйственными работниками, с руководством милиции. Представляешь, сколько закрытых сведений к нему стекается! Приходят друзья, хорошие знакомые, кто за ними следит? А если половина из них – это прикормленные, завербованные лица, добывающие для него секретные данные?

– Но зачем ему убивать Навроцкого?

– Миллион причин, капитан! Ты сам говоришь, что Навроцкий что-то знал, но не решался сказать. Конечно, трудно настучать на друга. А вдруг окажешься не прав? Стыда не оберешься. Значит, хотел сам разобраться, поговорить с Шаталовым. Это же ясно! Покойный Агапов во время киносеанса с кем-то встречался. Твои слова, нет? Это был Шаталов. Их засек Навроцкий, который тоже мелькал там по ходу пьесы. Разумеется, он не знал Агапова и не придал значения этому факту. А назавтра ты ему показал фото трупа, и он вспомнил. Отсюда реакция. Говоришь, отправился к Шаталову обговорить предполагаемое закрытие клуба? Возможно, так и хотел сделать. Но о чем они говорили в действительности, нам неизвестно. Шаталов напрягся, понял, что находится на грани провала и перед рассветом отправился избавляться от старого друга. Кто с ним был – племянница? Только не говори, что эта девица тебе понравилась! Мозгами подумай. Работа у нее такая – нравиться сотрудникам контрразведки!

– Товарищ подполковник, все, что вы сказали, логично и вполне возможно, – сухо проговорил Осокин. – Однако не очевидно. Разрешите проверить. Если они виновны, то ответят по закону. Уж поверьте, я буду беспристрастен. Если нет, то какой нам прок в их аресте?

– Осокин, что ты хочешь?

– Объективности, товарищ подполковник. И чтобы не мешали. Намерен форсировать работу, Одинцов поможет, он парень толковый. Прибудут люди Равиковича, не говорите им о наших подозрениях. Они могут таких дров наломать, что потом не исправить.

– Ой, кто бы говорил. – Подполковник ядовито оскалился. – Ладно, ступай, посмотрим.

Но все пошло не так, дело рушилось. Сладить с форс-мажорными обстоятельствами было невозможно.

Офицеры госбезопасности прибыли через два часа. Их было пятеро, плюс отделение солдат в синих фуражках.

С майора Равиковича можно было статую лепить – суровый, принципиальный, с неподвижным лицом. Помимо прочих достоинств он был ростом под два метра, взирал на мир свысока, с легким презрением.

– Рад познакомиться, капитан. – Майор протянул руку Ивану. – Организуйте нам, пожалуйста, рабочие места и немедленно введите в курс дела. Некогда тянуть резину. Агенты противника должны быть выявлены в кратчайшие сроки.

– У вас большой опыт, майор, не так ли?

– Да, побольше, чем у некоторых. – Равикович снисходительно усмехнулся. – До апреля текущего года я возглавлял Липецкое управление, имею многолетний опыт борьбы с врагами Советской власти. Сюда рекомендован лично товарищем Меркуловым, который в курсе ваших сложностей. Прошу не обижаться, капитан. Все ваши наработки, если они не мыльные пузыри, конечно, будут учтены. Составьте письменный рапорт, а позднее мы с вами обстоятельно поговорим. Вы чем-то недовольны?

Вскоре вскрылось еще одно неприятное обстоятельство. В девятом часу вечера Георгий Иванович Шаталов и его племянница Антонина были арестованы и отправлены в следственный изолятор. Осокин узнал об этом через час и пришел в ярость. Мотивы Редникова были ему понятны, но чем руководствовался майор Равикович, оставалось загадкой.

Глупца на такое задание не бросят. Пусть в конце тридцатых он фабриковал дела, отправлял за решетку невиновных, но это было другое время! Враг теперь конкретный, подмену не сделаешь. Любая ошибка, допущенная сегодня, уже завтра снесет тебе голову!

Равикович не мог не понимать элементарных вещей, какой бы он ни был чрезвычайный и полномочный.

Майор НКГБ сидел один в кабинете и стучал по клавишам печатной машинки, готовил отчет начальству.

– А, это вы. – Усмешка скривила гладко выбритое лицо. – Проходите, капитан. Я сейчас закончу.

– В чем дело, майор? На каком основании арестованы Шаталовы?

– Работа на немецкую разведку – недостаточное основание?

– Это пустые слова, товарищ Равикович. Я не исключаю их причастности, но где доказательства? Следы хромого человека в парке?

– Я не понимаю, товарищ капитан, чем вы тут занимались целую неделю, – заявил Равикович, и губы его склеились в циничную улыбку. – Вы правы, следы хромого человека – не основание для ареста всех людей с таким физическим недостатком, но основание проявить заинтересованность, согласны? Пока вы занимались непонятно чем, были опрошены соседи, знакомые Шаталовых. Двое моих сотрудников съездили в поселок Ложок, где у этих людей имеется небольшой загородный дом. Там они тоже поговорили с соседями. Те видели Шаталовых этим летом, пусть и не часто. Племянницу либо самого Георгия Ивановича. При этом держу пари, что замечали они их не всегда. Те могли пробраться в дом скрытно. Попасть туда несложно. По трассе курсирует автобус.

– Ну и что? Проверили они, все ли в порядке с домом, пытались что-то вырастить на огороде.

– Мои сотрудники имеют полномочия вскрывать любые помещения, – сказал майор. – Замок они взломали, дом и прилегающую территорию осмотрели. В подполе на летней кухне был обнаружен приемопередатчик немецкого производства, с частотой от двадцати до ста шестидесяти мегагерц и дальностью действия до двадцати километров. В том же подвале найдены ключ, наушники и запасная аккумуляторная батарея. Есть все признаки того, что из подвала регулярно выходили на связь – утоптанная земля, табуреты, лежанка из мешковины, блокнот с зашифрованными символами. Это тоже косвенные улики, товарищ капитан, или все же основание пригласить семейство Шаталовых в камеру?

Осокин потрясенно молчал.

– А ведь в этом не было ничего сложного, Иван Сергеевич. Но вы ничего подобного не сделали. Поэтому не надо нам мешать. Мы сами завершим расследование. С фигурантами дела уже работают следователи.

– Они признались?

– Пока нет, но скоро признаются под тяжестью изобличающих улик. Еще есть вопросы?

В этом деле было что-то не так. Ивана терзали противоречия, мысли его путались. Метание по замкнутому кругу проблемы не снимало. Скорбный лик Антонины стоял перед глазами капитана контрразведки СМЕРШ, вгрызался в мозг.

Он понимал, что лики врага разнообразны, но куда деть беснующуюся интуицию? Страшно представить, что происходит сейчас в подвалах. Невиновный человек сам не признается в том, что он фашистский агент, значит, надо заставить его сделать это другими методами, а уж их-то товарищи из НКГБ наверняка отшлифовали.

Вечер плавно перетекал в ночь. От хождений по кабинету голова капитана уже кружилась. На него наваливалось оцепенение, потом опять включался привод.

В соседней каморке на кушетке спал Одинцов, свернувшись калачиком, беззаботно похрапывал. Временами Осокина брала злость. Пинками поднять, пусть тоже помучается!

Однако Иван заставил себя успокоиться, сел за стол, включил лампу, положил перед собой чистый лист бумаги, начал что-то рисовать карандашом, писать фамилии, соединять их стрелками, датами. Он заново проигрывались эпизоды с той самой ночи, когда диверсионная группа Федоренко неудачно приземлилась под городом, анализировал факты, расцвечивал забытые картинки.

Что-то щелкнуло под темечком в районе полуночи. Мысль ускользала. Капитану пришлось ловить ее за хвост и крепко держать. Она вырывалась, хлопала крыльями.

Осокин схватил карандаш, чиркнул несколько слов. Теперь он об этом не забудет.

Иван снова встал, прошелся по кабинету, остановился, начал рыться в карманах, выкладывать на стол их содержимое. Служебный документ, папиросы, зажигалка, спички – это на тот случай, если зажигалка сломается, носовой платок. Какие-то бумажки, скомканные, тоже забытые.

Какой же он идиот! Упустил важную деталь! Прав майор Равикович, не место в органах таким лопухам!

Осокин отбросил ненужную бумажку, потом другую, наконец-то нашел ту самую, аккуратно развернул, стал всматриваться. Он положил ее на стол, снова шарил в карманах. Неужели не сохранил?

Но нет, все нашлось. Иван облегченно выдохнул, пристроил развернутый листок рядом с первым, сел за стол, развернул лампу, стал всматриваться в свои находки. Кожа его покрывалась потом, дыхание вставало колом. Неужели преступник допустил ошибку? Это маловероятно, но возможно. Агенты противника тоже люди, и даже самые опытные из них не застрахованы от досадных промахов.

Подполковник Редников еще не спал, когда капитан Осокин пробился через дежурного и возник в его кабинете. Кушетка в углу была разобрана, но начальник отдела пока не ложился. Он сидел за столом в расстегнутом кителе, под рукой у него обреталась стопка документов. Тяжелый взгляд гипнотизировал телефон, переместился на подчиненного.

– Разрешите, Виктор Афанасьевич?

– Да, входи, полуночник ты наш. С чем пожаловал? Снова будешь жаловаться на майора Равиковича?

– Товарищ подполковник, надо приостановить допросы. Вскрылись новые обстоятельства. – Голос Ивана звенел от волнения, готов был вот-вот лопнуть.

Он осекся. Тяжелым взглядом подполковника можно было сваи забивать.

– Что-то случилось, Виктор Афанасьевич?

– Да, случилось. Несколько минут назад звонил Равикович. Его люди перестарались с моральным и физическим прессингом. Георгий Иванович Шаталов скончался во время допроса от разрыва сердца. Сейчас уже не выяснить, что там происходило, следователь уверяет, что просто задавал вопросы. Внезапно Шаталову стало плохо, он схватился за грудь, вспотел, тяжело задышал. В общем, когда прибежал тюремный врач, арестант уже скончался, дыхание не прослушивалось, пульс отсутствовал.

Осокин потрясенно молчал. Добились своего, умельцы хреновы!

– Что с Антониной Викторовной? – с трудом проговорил он.

– Так получилось, что она узнала о смерти Шаталова. Следователь проболтался. Хотел как лучше, кретин. Задержанная перестала разговаривать, находится в трансе, не реагирует ни на свет, ни на крики, ни на физическое воздействие.

– Пусть приостановят допрос, Виктор Афанасьевич!

– Да не кричи, слышу я тебя. Подожди, капитан. – Редников энергично растирал виски. – Что ты там нес про новые вскрывшиеся обстоятельства?

– Майор Равикович ошибся. По его милости погиб невиновный человек. Шаталов и Антонина не являются вражескими агентами. Я, кажется, знаю, кто «крот».

– Брось, Осокин. Есть убедительные улики.

– Что, по-вашему, сделает настоящий резидент, почувствовав угрозу? Он отведет от себя угрозу и подставит другого человека. А уж насколько убедительно «крот» это сделает, зависит от его фантазии и возможностей. Изобразить хромого – мелочь, а на мысли наводит. Обязательно станем копать, всплывет дом в Ложке. Прибудут туда оперативники, а там награда – радиостанция и все, что при ней должно находиться. При этом Шаталов вообще не в курсе происходящего.

Знакомство подполковника с уликами, найденными Иваном, продолжалось несколько минут. Они не были бесспорными доказательствами, но тоже наводили на мысли. Эту версию стоило проверить.

– Нет, ерунда. – Редников потер виски. – Нафантазировал ты что-то, Осокин.

– Рация нашим оппонентам уже не нужна, – гнул свою линию капитан. – Раз они от нее с такой легкостью избавились. Это дурной знак, Виктор Афанасьевич. Есть подозрение, что «крот» попытается сделать ноги, если уже не удрал. Возможно, он выполнил свою миссию. После него придут другие. Неужели не проверим, товарищ подполковник?

– Ладно, – решился Редников. – Я позвоню Равиковичу.

– Не надо, – резко возразил Иван. – Пока этот напыщенный гусь признает свою ошибку, мы потеряем время, и ловить будет некого. Вы всерьез считаете, что он станет разглядывать какие-то записки?

– Ладно, произведи арест под мою ответственность. Невиновен окажется, будем долго извиняться. Есть у тебя люди?

– Только Одинцов. Ну милиционер.

– Маловато. Ладно, позвоню я. Отделение Верещагина будет в твоем распоряжении. Больше-то тебе зачем? Адрес знаешь?