Глава 7

В пять часов пополудни раненые были доставлены в госпиталь, расположенный на улице Плановой. Боевые действия на фронте в эти дни практически не велись, иногда случались обстрелы, стороны проводили разведку боем. Раненых хватало, но госпиталь не был переполнен.

Осокин курил, слонялся из угла в угол. Одни санитарные машины въезжали во двор, другие покидали его. Это были громоздкие полуторки и маневренные «ГАЗ-4» с красными крестами на бортах. Туда-сюда сновали санитары с носилками.

Районная больница номер один до войны была серьезным учреждением, обслуживала чуть не половину городского населения. Теперь для гражданских нужд остались два небольших корпуса, плюс поликлиника, приписанная к больнице. В главном корпусе медики принимали офицеров с передовой. На первом этаже были оборудованы палаты и реанимация. На втором работало хирургическое отделение, где добрые доктора круглосуточно резали и штопали людей.

За неуютным садиком располагался морг. Это почтенное заведение никогда не пустовало. Полчаса назад Иван его покинул, не мог смотреть на мертвые лица своих офицеров. В душе его поселилась пустота, росла как снежный ком.

Уже стемнело. Лекарь опять прогнал его из операционной. Ходят тут всякие, мешают работать! Он выбросил папиросу в урну, побрел на второй этаж. Болели ребра, трещала голова, но это были мелочи, о которых ему даже думать не хотелось. По коридору бегали люди в белых халатах, стучали каталки. Две санитарки под руки провели бледного мужчину на подгибающихся ногах. Еще одна терла шваброй пол, размазывала грязь.

К Осокину подошел невысокий грузный мужчина в белом халате. У него была круглая голова с остатками седой растительности, запавшие глаза, обведенные синью и сеткой морщин.

Иван поднялся, екнуло сердце. Этого человека он видел в операционной. Доктор кого-то резал, общался с медсестрами тихим интеллигентным голосом. Но мог и сорваться, если те делали что-то не так.

– Вы Осокин? – спросил он, поднимая грустные глаза.

– Да, капитан Осокин. Иван Сергеевич меня зовут.

– Очень приятно. Светин Дмитрий Владимирович, ведущий хирург городской больницы номер один.

Доктор безмерно устал, опустился на лавку, дал отдых ногам. Иван помедлил, сел рядом. Сердце его упало. Случись хорошие новости, врач озвучил бы их немедленно.

– Порадовать мне вас нечем, Иван Сергеевич, – сказал он. – Пациент по фамилии Луговой скончался, не приходя в сознание. Мне очень жаль. Пули повредили кишечник, желудок, развился сильный сепсис, невзирая на то, что ему своевременно сделали перевязку. Поймите, при таких ранениях человека следует немедленно доставлять в госпиталь. Только в этом случае он имеет небольшие шансы. В данном же случае с момента ранения до укладки на операционный стол прошло не менее полутора часов. Понимаю, что это произошло по независящим от вас причинам, но, увы, это так. Мы были бессильны. Инородные тела из организма удалили, живот зашили, но пациент тем не менее скончался.

Пустота заглатывала капитана. Надежда и без того была слабой, но ему очень хотелось верить в лучшее. Луговой находился в сознании, когда его привезли в госпиталь, потом начал отключаться, но какое-то время узнавал командира, понимал, где находится. Затем его сознание угасло, но пульс еще бился.

– Вы не виноваты, – зачем-то сказал Светин. – Никто не виноват, только война проклятая. С вашего позволения, Иван Сергеевич, продолжу неприятные известия. – Доктор смущенно кашлянул. – Женщину, которую привезли вместе с Луговым, тоже не удалось спасти. В данном случае даже непонятно, на что вы надеялись. У нее была критическая кровопотеря. Жгуты, наложенные в полевых условиях, особо не помогли, лишь продлили ненадолго ее существование. При ней не было документов. Кто она вам, Иван Сергеевич? Близкий человек? Она не офицер, хотя и была в военной форме.

Заключительный удар он вынес. Хуже все равно некуда. Но разговаривать ему не хотелось, организм погружался в какое-то анабиоз.

– Простите, что?.. Нет, Дмитрий Владимирович, близких отношений с этой особой я не поддерживал. Она являлась фигурантом дела, которым мы занимаемся.

– Понимаю, капитан. Хотя, если честно, не совсем, да меня это и не касается. – Доктор вяло улыбнулся. – Мы практически каждый день сталкиваемся со смертью, она повсюду, это входит в привычку. Ты уже плохо осознаешь, что однажды можешь оказаться на месте этих людей. Понимаю, это слабое утешение, но мы и в этом случае не могли ничего сделать, уж поверьте. Моей квалификации хватает, чтобы вытаскивать людей с того света. Я часто этим занимаюсь, но в данном конкретном случае был бессилен.

– К вам никаких претензий, доктор. Знаю, что вы делаете все возможное. – Рука Ивана машинально потянулась к карману, выудила папиросы.

– Простите, – смущенно пробормотал Светин. – Мы стараемся не курить там, где проводятся операции. Впрочем, какая разница? – Доктор вздохнул. – Курите, Иван Сергеевич, считайте, что я ничего не говорил. На фоне всех прочих зол это меньшее, тем более в коридоре неплохая вентиляция. Буду благодарен, если вы и мне выделите папироску.

– Да, конечно, угощайтесь. – Капитан вытряс из пачки еще одну папиросу, чиркнул зажигалкой, перехватил укоризненный взгляд медсестры, проходящей мимо.

– Благодарю покорно. – Светин с наслаждением затянулся, откинул голову. – Служите при штабе дивизии, Иван Сергеевич?

– Главное управление контрразведки.

Доктор закашлялся, махнул рукой.

– Простите, не в то горло пошел этот проклятый дым.

– Все в порядке. Вам нечего беспокоиться, мы понимаем, что люди здесь работают на износ, делают невозможное. Вы же не военный человек?

– Вы правы. В армию не прохожу ни по каким критериям – ни по возрасту, ни по состоянию здоровья. Иногда жалею об этом, но что поделаешь. В окопах от таких людей, как я, мало толку. После Гражданской войны окончил медицинский институт в Орле, в Свиров переехал в начале тридцатых. С тех пор обитаю здесь, прирос к этому городку, который, между нами говоря, совсем неплох. Здесь есть интеллигенция, хорошая природа, неплохая архитектура в центре. Сейчас, разумеется, не до этого, но я убежден, что немцев в город не пустят, и когда-нибудь все вернется. Вас удивляет, что в военном госпитале трудятся гражданские специалисты? Ничего удивительного, зачастую у штатских врачей и опыта больше, и знаний. Военный комендант товарищ Вишневский это прекрасно понимает. Пару месяцев назад я собирался уйти от всего этого, резко сократить практику. Здоровье уже не то, зрение подводит, пальцы зачастую плохо слушаются, судорога сводит. Хотел оставить себе только консультации. Так подполковник медицинской службы товарищ Ларин лично домой ко мне приехал, уговаривал, даже угрожал, словно я саботажник какой-то. Впоследствии извинился, совал коньяк по старой гражданской привычке.

– У вас здесь семья?

– Была когда-то. – Доктор помрачнел. – Сын Виктор погиб под Москвой в ноябре сорок первого, когда немцы полевой госпиталь разбомбили. Он по моим стопам пошел, решил военной медицине себя посвятить, да, к сожалению, это долго не продлилось. Супруга умерла через два месяца, не выдержало сердце. Теперь ухаживаю за ее сестрой, перевез к себе на квартиру. У Татьяны ампутирована нога и обширный склероз.

– Простите.

– Ничего. Над каждой семьей война потрудилась. Кому-то больше досталось, кому-то меньше. Время лечит, как говорится. Надо жить, работать. А работа, я вам скажу, лекарь не хуже времени. – Дмитрий Владимирович сухо улыбнулся. – Порой такая нагрузка, что о себе даже не вспоминаешь, твои несчастья блекнут перед чужими бедами. Начисто забываешь о чем-то думать, сокрушаться, переживать. Так что и вам, Иван Сергеевич, рекомендую этого лекаря – работу. Хотя о чем это я? Тоже, наверное, без передышки пашете. У вас теперь будут неприятности?

– Поживем – увидим. – Осокин поднялся, протянул руку. – Пойду, пора. Большое спасибо, Дмитрий Владимирович, что не остались равнодушными, сделали все, что смогли.

– Да ничего мы не смогли, капитан, – сказал доктор и вяло пожал руку Ивану.

Этой ночью он напился, прекрасно зная, что горе от этого только обостряется. Служба в органах, а то и само его существование на этом свете подходили к концу. Иван беспрепятственно добрался до дома на улице Пролетарской, глянул по привычке за косяк, где обрывалась стена. Все это больше не имело значения.

Бутылка водки, купленная в прошлом месяце, наконец-то сгодилась. Он пил стаканами, заедал ядреное пойло черным хлебом, вскоре обнаружил, что бутылка опустела, доковылял до кровати и рухнул на нее в чем был.

За ним явились через два часа. К сожалению, это не были убийцы, засланные немецким «кротом». Иван смутно помнил, как включал свет, открывал дверь. На людях, вторгшихся в каморку, были офицерские погоны. Они вели себя бесцеремонно, предъявили бумаги.

Упитанный майор брезгливо прищурился и выдал:

– Позорим форму, капитан! Нажрался как свинья! Вы задержаны по обвинению в преступном бездействии и возможном пособничестве врагу. Следуйте за нами, и не надо тут этих пьяных слез!

Да их и не было. За ошибки следовало отвечать.

Дорогие гости спустили Осокина с лестницы, пару раз приложили по затылку, потом схватили за шиворот, затолкали в машину.

В пьяных мозгах отложился сырой подвал следственного изолятора. Скрежетали засовы, пронзительно пахло нечистотами и какой-то гнилью. Остаток ночи под ним скрипели нары.

Утром он проснулся с тяжелой головой, сидел на шконке и ждал, что же с ним будет дальше. Его дважды вырвало, благо параша находилась под боком. В душе было пусто, хотелось, чтобы все быстрее кончилось. Финал очевиден. За ошибки надо платить.

Завтраком его не накормили. Иван сидел неподвижно, сливался с мрачным антуражем.

В одиннадцать утра охранник с лязгом отворил зарешеченную дверь. В камеру вошел подполковник Редников. Автоматчик отправился дальше. Створка осталась открытой. Недостойных мыслей по поводу побега у Ивана как-то не возникло. От себя не убежишь.

За прошедшие дни подполковник сильно сдал, глаза провалились, кожа стала серой, как небо перед дождем. Он стоял у порога, смотрел с неприязнью. Осокин поднялся, принял, насколько уж смог, положение смирно. Редников отмахнулся. Иван помялся и опустился обратно. Ноги не держали его.

– Здравия желаю, товарищ… гражданин подполковник. Странное место вы выбрали для встречи. Какова тема сегодняшнего урока? Несение ответственности за невыполнение задания?

– Дерзишь, Осокин! – Подполковник прищурился. – Распоряжение о твоем задержании исходило из армейского отдела по итогам моего вечернего рапорта.

– Сразу пришли и скрутили. – Осокин усмехнулся. – Танки наши быстры. Виноват, товарищ подполковник, не собираюсь плакать, наматывать сопли на кулак. Если виноват, то отвечу. Присядете, товарищ подполковник?

– Постою, – ответил Редников. – Ну и запашок от тебя, Осокин! Топишь горе в вине?

– Человеку свойственно напиваться, товарищ подполковник. А умерших по русскому обычаю принято поминать.

– И напиваться при этом как последняя свинья? Ладно, бог тебе судья, на доску позора все равно не попадешь. Сломался, Осокин? – Подполковник пристально воззрился на подчиненного.

– Сломался винтик, товарищ подполковник, менять его надо. Привлекайте новые кадры, свежие головы. Они распутают клубок, с которым не смогли справиться мы.

– Как у тебя все просто. – Зашуршала пачка папирос. – Курить будешь?

– Так мне нельзя.

– Хорошо. Нельзя так нельзя.

– Ладно, давайте.

Курить с похмелья было противно, ком вставал в горле. Хватило нескольких затяжек, недокуренная папироса полетела в парашу.

– Достукался. Навалял ты вчера дел, Осокин. Столько людей погибло, а ты, как ни крути, ими командовал. Голова-то ничего, работает? Излагай подробно и четко все, что вчера случилось. – Он выслушал капитана внимательно, не перебивая, потом сказал: – Ладно, похоже, ничего нового в твоей похмельной голове не родилось. В принципе я тебе сочувствую. Все твои действия были грамотные. Любой другой на твоем месте вел бы себя точно так же. Звезды над тобой криво сошлись. Но кто-то должен ответить, сам понимаешь.

– Я все понимаю, товарищ подполковник. Лучше бы я погиб, а не ребята. Место работы радиостанции наши техники высчитали правильно. Их было двое, мужчина с женщиной, прибыли предположительно на машине, но ехали не через Овчинниково, предпочли объездную дорогу. Радиостанцию они спрятали в амбаре. Не думаю, что таскались с ней по дорогам, забитым патрулями. Увидели нас. Мужчина побежал в дом, принял огонь на себя, с расчетом на то, чтобы женщина ушла. Но она не успела, стала отстреливаться. Эти люди были хорошо подготовлены, прекрасно ориентировались на местности. Они, безусловно, русскоязычные.

– Могу тебя огорчить, был и третий, – проворчал Редников.

– Как это? – опешил Иван.

– Он находился в лесу. Там есть еще один проселок. К Верещагину прибыло подкрепление, и до темноты солдаты успели прочесать район. Машина стояла на лесной дороге. Там обнаружены свежие следы. Судя по рисунку протектора, это был «ГАЗ-64» или «ГАЗ-61». Эти автомобили используют не только военные. Шанс ее найти нулевой, если не поможет случай. Но что-то мне подсказывает… Ладно. Этот человек ждал сообщников. Он все видел, но не вмешался. Возможно, бойцов Верещагина в Бекасово тоже засек, оттого и не полез в драку. Или не был вооружен. Об этом мы можем только гадать. Лицо трупа, лежавшего на крыльце, сильно повреждено. Опознать этого человека невозможно. Никаких документов при нем не было. Милиции даны указания фиксировать всех пропавших. Но, знаешь ли, такое время, люди постоянно исчезают. Что за женщину ты подстрелил?

– Не имею понятия. Молодая, внешне привлекательная. Не уверен, что это она. Однако особа с похожей внешностью приходила к Примакову несколько дней назад, а также встречалась с Чалым у него на дому, выдавала себя за его любовницу. Хотя могла и быть таковой, кто ее знает. Эта ниточка в любом случае оборвана.

– При покойной имелись документы на имя Черкасовой Ольги Константиновны – военнослужащей Шестнадцатого зенитного полка, находящейся в отпуске по семейным обстоятельствам. С командованием этой части, дислоцированной в Найденово, я лично связался сегодня утром. Попробуй догадаться, есть ли у них в списочном составе военнослужащая по фамилии Черкасова.

– Как ни крути, товарищ подполковник, а мы расшатали вражескую организацию. Они потеряли этих двоих, еще Кошелева, Примакова, Чалого.

– Это я должен приводить в качестве успехов на совещании в армейском отделе? Проваливай из камеры, Осокин!

– В каком смысле, товарищ подполковник? – Иван оторопел.

– В прямом. Ты освобождаешься под мою ответственность. Закончишь дело, а там посмотрим. Конкретных сроков не даю, понимаю, что по этой части ты не мастак. Но вражеская сеть должна быть уничтожена любой ценой и в кратчайший временной отрезок. Надо как минимум выявить Циклопа, поскольку именно он наносит нам максимальный вред. Ты же не хочешь, чтобы я этим лично занимался. Я и так последние часы работаю исключительно на тебя.

– Хорошо, товарищ подполковник. Если такова ваша воля и вы берете на себя ответственность за нарушение приказа армейского отдела…

– Это не твоя забота. Понял поставленную задачу? Час на приведение себя в порядок, и приступай к работе.

– Но в отделе только я. Мне нужны люди.

– Не унял еще свою кровожадность? – осведомился подполковник. – Мало тебе. Людей нет, Осокин. Оперативные отделы в частях зашиваются, у них такие же проблемы с нехваткой кадров. Резервы взять неоткуда. Кого я тебе пришлю? Кадровика? Девочку из шифровального отдела? Особиста, ни хрена не смыслящего в сыскном деле, способного только фильтровать людей, освобожденных из плена? Долго они проживут под твоим чутким руководством, не имея ни малейшего опыта?

– И при жизни больше навредят, чем помогут.

– Вот именно. Так что не морочь мне голову. Таков парадокс нашего времени. Имеем огромную армию, а работать некому. Не производит еще наша кузница толковые кадры. Есть договоренность с руководством милиции в лице Окладникова Юрия Константиновича. Он выделит тебе в помощь пару людей. Я просил самых грамотных сотрудников уголовного розыска. Посмотришь, насколько они смогут быть полезны.

– Товарищ подполковник, не надо, – взмолился Иван. – Я не верю сотрудникам милиции. Чалый тоже был из них. Где гарантия, что эта помощь не окажется вредительством? Узнав о вашей просьбе, враг ведь может пролезть…

– Просьба не афишировалась, – отрезал Редников. – Ты можешь думать об Окладникове что угодно, но он не тупой и ссориться с контрразведкой не станет. Все, Осокин, закончили дискуссию. Хочешь остаться в камере, так и скажи. Иди работай и жди гостей.

Легче Ивану не стало. Товарищей все равно не вернуть. Их лица, такие ясные, живые, постоянно стояли перед глазами капитана контрразведки СМЕРШ. Собственная жизнь потеряла для него привлекательность.

Похмелье еще не выветрилось. Полчаса назад он извел полкоробки зубного порошка, чтобы избавиться от постыдного запаха.

Теперь Осокин сидел в кабинете, взгромоздив локти на столешницу, проницал взглядами парочку, застывшую перед ним. Они стояли по струнке, оба в милицейской форме. Один в звании лейтенанта, у другого на звездочку больше. Ладно, хоть не рядовой состав.

– Прошу представиться, товарищи.

– Старший лейтенант Иващенко Анатолий Максимович, – ровно произнес светловолосый крепыш среднего роста с маловыразительным лицом. – Оперуполномоченный уголовного розыска, тридцать шесть лет, женат, сам с Волги, семья в эвакуации под Куйбышевом, в Свирове несу службу с октября сорок первого года. – Иващенко замолчал.

Он явно не был любителем произносить много слов.

Под пристальным взглядом Ивана напрягся второй офицер милиции, молодой, густоволосый, со смышленым подвижным лицом. Он как-то по-детски сморщил нос.

– Одинцов Николай Петрович. – Голос его тоже был почти детский, звенел как натянутая струна. – Двадцать лет, местный, в сорок первом окончил строительный техникум, потом поступил в школу милиции, есть мать, жены и детей нет, не обзавелся пока. Нечем особо похвастаться, товарищ капитан. Послужной список невелик. На фронт меня не взяли. – Скулы паренька побелели. – Когда война началась, обивал порог военкомата, а мне все твердили, подожди, мол, успеешь еще. Потом ускоренные курсы, работа в милиции, в общем, захлестнуло.

– Подстрелили Николая полгода назад, – подал голос Иващенко. – Малину брали на Затоне, так паханы палить начали, он положил одного, а потом в плечо пулю схлопотал и так при этом выражался, что ему потом начальство благодарность перед строем объявило с занесением в личное дело.

– Зажило как на собаке, – заявил Одинцов. – Только все равно это не фронт.

– Не надо стыдиться, что ты не в армии, – сказал Осокин. – Если все уйдут воевать, кто же будет охранять наши тылы? В вашей биографии, товарищ Иващенко, тоже, видимо, отсутствует военное прошлое?

– Чуток присутствует, – не смутился оперуполномоченный. – Я же в Белоруссии работал в уголовном розыске, когда война началась. Город Речица в Гомельской области. Может, слышали? Жену с сыном успел в эвакуацию отправить. Их состав бомбежке с воздуха подвергся, но прорвались. Сам в ополчение записался. Наш отдел в полном составе это сделал. Тяжелые бои шли, мало кто выжил, отступали вместе со своими, под Малой Тузой в котел попали, еле вырвались. Контузило меня тогда крепко, позвоночник задело. Часть тела парализовало, в госпиталь вывезли. Думал, хана, инвалидом стану, но нет, оклемался. На фронт, правда, больше не взяли, смеялись еще, дескать, парализует тебя во время атаки и будешь там торчать как пугало.

«Инвалидов каких-то дали», – недовольно подумал Иван.

– Вы зря так на нас смотрите, товарищ капитан, – выдал Одинцов.

Он словно прочитал чужие мысли. Этот парень назойливо напоминал покойного Лугового, что капитану решительно не нравилось.

– Мы вовсе не калеки, у нас в милиции все такие. Старые раны давно зажили, можем бегать, прыгать.

– Ваше умение бегать и прыгать меня волнует в последнюю очередь. Прежде всего мне нужны думающие, наблюдательные и осведомленные работники.

Осокин смотрел на них и кусал губы. Работать некому, и любая помощь со стороны – это плюс. Рабоче-крестьянская милиция состоит из обученных профессионалов, беззаветно преданных делу коммунистической партии и досконально знающих свое дело.

Но сегодня к черту агитки! В жизни все сложнее и хуже.

Проще говоря, милиции Иван не верил. Чалый тоже был милиционером, и наверняка не он один окопался в органах. Кто такие эти двое? Насколько можно верить Окладникову? На тебе, боже, что нам негоже? Или что похуже? Капитан всматривался в их лица и не мог разобраться со своими чувствами, не знал, можно ли им доверить?

– Мы знаем про Чалого, товарищ капитан, – подал голос Иващенко. – В разных отделах трудились, ничего общего по работе. Отношения шапочные, привет, пока. Он был такой же, как и все.

– А еще нам сказали, что с вами произошло под Бекасово. – Одинцов слегка покраснел. – Сочувствуем, товарищ капитан, знаем, что вам нелегко, но и нам, кстати, тоже. Мы никогда не пересекались с военной контрразведкой, это странно и непривычно. Не хотите с нами работать, нам же лучше, у нас куча своих дел.

– А если принимаете помощь, то давайте без тайн, товарищ капитан, – заявил Иващенко. – Государственные секреты нам знать не надо, но если мы не будем в курсе происходящего, то толковой работы не получится. – Офицер милиции напрягся, ожидая вспышки гнева контрразведчика, и переглянулся с товарищем. Тот еле заметно кивнул ему. Мол, вместе на Колыму поедем.

Иван улыбнулся. Чем он рисковал? Так уж принято в этой стране. Все секреты давно известны врагам, и только безвинные граждане пребывают в полном неведении.

– Хорошо, товарищи уполномоченные, у вас будет возможность выяснить, что за зверь такой контрразведка и с чем ее едят. Все сведения, которые вы получите, являются секретными. За их разглашение полагается наказание. Предупреждаю об этом только раз. С этой минуты вы забываете о своих делах в уголовном розыске и работаете только на меня. Соответствующие полномочия будут выписаны, документы розданы. Милицейскую форму я больше видеть не должен. Вы будете носить обычную гражданскую одежду, оружие всегда держать при себе и действовать по моим указаниям. Любая инициатива допускается только с моего одобрения.

– Это как? – спросил Одинцов, а бесцветный лик Иващенко на миг осветила улыбка.

– Именно так. Вы прекрасно понимаете, что я хочу сказать. Приказы выполнять беспрекословно. Вольница наказывается. Будут пытать сослуживцы о работе контрразведки – немедленный доклад мне. Не надо воображать, будто занимаетесь стукачеством. Я всегда должен знать, где вы находитесь. Домашние адреса на стол. Я обращаюсь к вам на «ты», и мне плевать, как вы к этому относитесь. Строевым шагом можно не подходить, – закончил он на шутливой ноте. – И не маячьте тут по стойке смирно, надоело уже. Присаживайтесь.

Милиционеры расслабились, заулыбались. Напряжение отпустило их. Они сели.

Вводная лекция продолжалась недолго, все по порядку. Крах диверсионной группы Федоренко, история с Островым, с Кошелевым, трупы Примакова, Чалого, женщины с поддельными документами на фамилию Черкасова, мужчины со срезанным лицом.

– Неслабо вы накосили, товарищ капитан, – уважительно протянул Одинцов. – И после этого у них кто-то остался?

– Подпольная сеть у них большая. Возглавляет резидентуру агент абвера с позывным Циклоп. Да, они потеряли много людей, но, думаю, переживут. Главное, что ниточки оборваны, и распутать клубок мы пока не можем.

– Ничего себе, – буркнул Одинцов. – Вот так живешь, работаешь и не знаешь, что под носом творится.

– Вот посмертная фотография гражданки Черкасовой. Будем называть ее так, – сказал Осокин.

– Мертвая она какая-то, – с сомнением заключил Одинцов. – Хотя при жизни была симпатичная. Незнакомая гражданка, товарищ капитан.

– Советую избегать комментариев, не относящихся к делу, – сказал Осокин и перевел взгляд на Иващенко.

Тот мотнул головой. Нет, мол, тоже не встречались.

– Нужно выяснить, кто такая, где жила и чем дышала. Сотрудников своего отдела не привлекать, по крайней мере без моего ведома. Работаете сами, не допускаете никакой утечки информации. Вот еще один портрет. – Иван выложил на стол второе фото, сделанное криминалистом на хуторе близ Бекасово.

– Это не портрет, – поколебавшись, заметил Иващенко.

Одинцов сглотнул, зябко поежился.

– Другого нет. Мужчина неплохо подготовлен в военном деле, одет в штатское, что вы прекрасно видите. Имеем волосы и подбородок, вернее, часть такового. Рост и примерный вес нацарапаны внизу карандашом. Хотелось бы выяснить его личность, место работы или службы, а также окружение. – Капитан сделал паузу, бросил на стол еще один снимок. – Вот отпечаток протектора автомобиля. На нем предположительно сбежал третий сообщник. У вас машина есть?

– Откуда, товарищ капитан? – Одинцов развел руками. – Все ноги уже стоптали на этой службе.

– Хорошо. Я сделаю звонок вашему начальству. Машина будет. Отдать свою не могу, самому нужна. Уяснили задачу? Машина в лесу, гражданка Черкасова и мужик с оторванным лицом. Если есть полезные мысли или предложения, излагайте сразу.

– Мы должны тремя вещами заниматься одновременно? – уточнил Одинцов, дождался утвердительного кивка и тяжело вздохнул.

– Проявите себя, покажите, на что способны, – сказал Иван. – На отпечатке шин, если присмотритесь, есть характерная особенность.

– Да, я заметил, – заявил Одинцов. – Резина почти лысая. Такое вряд ли допустимо в воинских структурах.

– Лично я бы побоялся ездить на такой колымаге, – добавил Иващенко. – Списки автотранспорта мы можем добыть. Это, понятно, не грузовой автомобиль.

– Работайте. – Осокин кивнул на дверь.

– Кое-что еще, товарищ капитан. Минутку позвольте. – Одинцов стал усердно приглаживать непокорный вихор на макушке. – Не знаю, относится ли это к делу, но был один случай недавно.

– Ты о чем? – спросил Иващенко.

– Допрос Глисты помнишь?

– А, это. – Иващенко как-то неопределенно пожал плечами. – Да нес Глиста какую-то пургу. К его словам прислушиваться не стоит.

– А зачем ему такое выдумывать?

– Может, меня просветите? – Иван нахмурился.

– Да вроде ничего особенного, – начал издалека Одинцов. – Есть у нас парочка уважаемых граждан – Торченый и Глиста, погоняла такие. В миру граждане Торчаков и Куняев. Не мокрушники, не гопстопники, обычные воры. Предпочитают промышлять в поездах, обчищать пассажиров. Майданщики, в общем. Воры так себе, звезд не хватают, насквозь блатные, аполитичные, перевоспитанию не подлежат. Периодически путешествуют в места лишения свободы, но быстро возвращаются, поскольку никого не убивают, воруют по мелочам. Третьего дня опять попались. На вокзале их наши накрыли с поличным. Прямо за руки схватили, когда они с пьяного гражданина часы снимали и кошелек вытянули. Все зафиксировали, то-се, понятые. Торченый дернулся, когда наручники надевали, увертливый оказался, через забор перемахнул и был таков. Пока не нашли его, но ничего, найдут. Зато в Глисту вцепились, доставили куда надо, будет теперь за двоих отдуваться. При нем кучу денег обнаружили. Обчистил в поезде еще пару рассеянных граждан, а кошельки выбросил. Они в тот день опять в поезде работали. Сели на станции Угольная, доехали до Свирова, а тут им дом родной. В разных вагонах промышляли, а по прибытии воссоединились на перроне, так сказать. В общем, мы надавили на Глисту, он и поведал, как провел эти полдня. До Свирова минут пятнадцать оставалось, народ уже готовился, вещи собирал. Тут Глиста и заприметил у титана капитана Красной армии. Тот в окно смотрел, думал о своем, потом словно вспомнил что-то важное, полез в карман брюк, выудил упитанное портмоне, быстро прошелестел купюрами. У Глисты аж слюнки потекли. Стал он ждать удобного случая. Минут пять прошло. Капитан в тамбур покурить, и этот за ним. Там еще трое стояли, дымили самосадом. Вагон тряхнуло, Глиста этим и воспользовался. Руки у него золотые, и внимание отвлечь умеет. В общем, куча-мала, масса извинений. А чтобы подозрений не вызывать, он остался в тамбуре, отошел к другой двери, стоял там, курил. Те трое надымились и в вагон ушли. Глиста тоже собрался сматываться. Тут капитан начал карманы обхлопывать, а портмоне-то нет! Глиста уверяет, что он ругнулся, глухо так, негромко, но точно по-немецки!

– Глиста – эксперт в немецком? – спросил Осокин.

– Нет, Глиста не эксперт. Но предпоследняя отсидка у него была в Поволжье, где в бараке хватало этнических немцев, вот он и наблатыкался. Стоял, отвернувшись к окну, покуривал, что-то насвистывал. Капитан резко дверь открыл и ушел. А Глиста не лопух, в другой вагон из тамбура подался, чтобы больше с этим человеком не пересекаться. Поезд прибыл в Свиров, на перроне Торченый подошел, а через пять минут они попались патрульным, когда полезли к пьяному фраеру, а рядом наши переодетые коллеги работали.

– И это все? – Иван пожал плечами.

– Это все, – удрученно согласился Одинцов. – Больше он не видел капитана.

– И ты ему поверил?

– А с чего ему врать?

– Мог выдумать в надежде на то, что зачтется. Мол, попался с поличным, но проявил гражданскую сознательность.

– Не, товарищ капитан, – заявил Иващенко. – Не тот крендель. Глиста до такого не додумался бы. Для этой публики война не существует, им без разницы, под кем жить – под немцами, под нами. Не все уголовники такие, врать не буду, есть среди них и правильно настроенные, как бы глупо это ни звучало, но Глиста точно не такой. Выгораживать себя таким образом… ну не знаю.

– Вы об этом доложили по инстанции?

– Конечно, – отозвались офицеры чуть не хором.

– И что?

Плечами они пожали тоже дружно. В принципе понятно. Начальство посмеялось, покрутило пальцем у виска.

– Деньги в портмоне были настоящие?

– Настоящие, товарищ капитан. – Одинцов заулыбался. – Их даже проверять не надо было. Существует мнение, что деньги не пахнут. А по мне, так очень даже. У них есть характерный запах, который никогда не воспроизведут фальшивомонетчики.

– Не знаю, что сказать. Факт сам по себе любопытный, если Глиста не врет. Советский человек по-немецки не ругнется. Немец может, к тому же ситуация подходящая, пропажа крупной суммы. Вырвалось, бывает. Сколько шпионов на подобных мелочах погорело. Но что мы можем сейчас сделать? Когда это было?

– Три дня назад. Поезд шел из Малиновки в Старый Яр. Стоянка в Свирове десять минут. Шесть пассажирских вагонов, плюс несколько платформ с оборудованием военного назначения. Их отцепили, а пассажирские вагоны поехали дальше.

Иван задумался. Факт, конечно, интересный. Не все шпионы и диверсанты, забрасываемые в советский тыл, являются русскоязычными. Но где и как искать этого капитана? Три дня прошло.

– Хорошо, не возражаю, попробовать можно. Но не в ущерб основному расследованию. Одинцов, еще раз допроси Глисту, пообещай снисходительное отношение. Пусть нарисует примерный портрет капитана, характерные приметы. Может, вспомнит что-то еще. Не скупись на обещания. Нам без разницы, а Глисте приятно будет. Иващенко, отрабатываешь машину и человека без лица. А я займусь гражданкой Черкасовой.

– Вот так всегда, – пошутил Одинцов. – Нам по уркам и прочим безнадегам, а начальству самое приятное.

– Очнись, Николай. – Иващенко сглотнул. – Что приятного в мертвой женщине?

Участвовать в допросе Глисты капитан Осокин не собирался. Но подход молодого оперативника ему в принципе понравился. Не можешь разобраться сам – работай с блатными. В их кругах царит полная осведомленность по всем вопросам.

Несколько раз в течение дня капитан пересекался со своими новыми подчиненными, убеждался в том, что они умели работать, напряженно дышал им в затылки. Именно они на дне оврага, тянувшегося за территорией бывшего совхоза «Октябрьский», нашли сгоревшую машину. Жители видели ночью огонь, но никто не осмелился полюбопытствовать.

Судя по остову, это был старый «ГАЗ-61» песочного цвета. Номера с машины были сняты. Колеса сгорели. Убедиться в том, тот ли это автомобиль, было невозможно. Об исчезновении автотранспорта никакие организации не сообщали. Машина могла быть личной. Такое случалось, хоть и редко.

Пропавших людей, по данным милиции, за последние сутки было трое – две женщины и пожилой мужчина, страдающий психическим расстройством. Женщин вскоре нашли, изнасилованных и зарезанных. О пропаже мужчины заявлений не было.

Личность гражданки Черкасовой оставалась загадкой. В организациях, куда обращался Осокин, кадровики с испугом смотрели на фото и пожимали плечами.

Во второй половине дня в отдел заглянул Одинцов, сделал хитрое лицо и спросил:

– Есть кто живой?

– А мертвые тебе уже надоели? – проворчал Иван.

– Слушайте, товарищ капитан. – Сотрудник уголовного розыска был явно возбужден. – Как вы и просили, я провел беседу с гражданином Куняевым, то бишь с Глистой. Вел себя вежливо, был готов на всякие уступки. Мол, так и так, уважаемый гражданин Глиста, не забыли ли вы тот знаменательный день, когда в последний раз загремели в милицию? В общем, Глиста вспомнил даже больше, чем мы надеялись. Он пас неизвестного капитана после того, как тот потряс деньгами, помните? Тот стоял у окна рядом с титаном, потом заглянул в каморку проводника и недолгое время с ним беседовал. Глиста слышал, как капитан сказал: «Подскажите, любезный. Я впервые в этом городе, прибыл в служебную командировку. Как добраться до улицы Ракитной?»

– Так у нашего добровольного помощника из социально близкого класса безупречная память? – спросил Осокин.

– Да, Глиста на нее не жалуется. Итак, капитан спросил про улицу Ракитную. Проводник удивился, сказал, что никогда не слышал про такую. Капитан поблагодарил его и удалился в тамбур, где Глиста его и обчистил. А улица Ракитная в нашем городе есть. Я тоже про нее не слышал, хотя сам местный. Это частный сектор за маслозаводом. Улица короткая, на ней всего пять домов.

– Когда, говоришь, это было? – спросил Иван. – Три дня назад? Можно допустить, что у капитана там явочная квартира или, что еще лучше, какой-то угол для жилья. Ниточка слабая, Николай, но все же лучше, чем ничего. Надо ее отработать, однако не светиться при этом. Не забывай, что по прибытии на место капитан мог переодеться в штатское, сменить внешность, стать совершенно иным человеком. Надо потрясти Глисту, чтобы описал его приметы.

– Сделали уже. – Одинцов заулыбался. – Гражданин Куняев, помимо крепкой памяти, обладает и другими талантами. Он мог бы их развить, добиться в жизни успеха, но, к сожалению, еще в раннем детстве свернул не на ту дорожку. Таланты закопаны в землю. Иначе говоря, он хорошо рисует. Вот, смотрите. – Лейтенант достал из кармана лист бумаги, сложенный вчетверо, развернул его.

Рисунок был выполнен карандашом, небрежными штрихами, но выглядел как немного подпорченная фотография. Удивлению Ивана не было предела. Он осторожно взял лист и уставился на рисунок. Вот ведь действительно талантище, безжалостно зарытый в землю.

Удлиненное скуластое лицо, глаза пустые, без выражения, уши маленькие, прижатые к голове. Две залысины по краям лба, пока умеренные, не критичные. Лоб среднего размера, не мыслителя, но и не дурака. Обычное в принципе лицо, но веяло от него чем-то тревожным, чреватым. Хотя, возможно, это только выдумка криминального художника, отражение его эмоционального состояния в ту минуту.

– Ну и как оно вам, товарищ капитан? – Одинцов был такой гордый, словно сам нарисовал этот портрет. – Одаренные люди живут в нашем городе, скажите?

– Согласен. – Осокин усмехнулся. – Надо поощрить гражданина Куняева. Предложите ему поработать в милиции после отсидки. Ценный выйдет сотрудник.

– Предлагали уже, – отмахнулся Одинцов. – В шутку, конечно. Глиста был в шоке, заявил, что лучше на пожизненное пойдет.

– Хорошая работа, Николай, – заявил Иван. – Не ожидал. Езжайте с Иващенко на Ракитную, установите наблюдение. Имеем бледный шанс, что фигурант там появляется. Возникнет в поле зрения – не брать, только следить. Имеете представление, что такое конспирация? Убедитесь в том, что он там живет, узнайте, ходят ли к нему люди. Рад бы пойти с вами, да буду занят другими делами. Дуйте, Николай, удачи вам.