6
Как обычно по вечерам, в «Байкале» было сумрачно, накурено и шумно. Два положенных по регламенту фонаря испускали слабые желтоватые лучи, но не могли справиться с темнотой. Николай Бенев закрыл за собой тяжелую дверь, закашлялся от плотного табачного дыма вперемешку с алкоголем и прижался к стене, чтобы дать дорогу двум размытым силуэтам, которые волокли третьего.
— Да они не п-п-понимают, — грустно заикался тот, что посередине. — Ничегошеньки не понимают… А что, нет? Ну скажи, ведь я прав.
— Зачем пить, если ноги не держат? — сердито отозвался тот, что справа. — Когда-нибудь тебе это аукнется.
Напротив, на стойке бара, одиноко помигивало пламя свечи. Ориентируясь на этот свет, Николай осторожно пробирался вперед. Слева, словно призрак, выскочила официантка с полным подносом, ловко обогнула его и растворилась в полумраке. Он невольно посторонился и чуть не наскочил на мелкого, хилого человечка, который вошел вслед за ним. Пробормотав извинение, он собрался пойти дальше, но тот схватил его за локоть.
— Мсье Бенев, я слышал, у вас водятся рубли. Даю по пять долларов за рубль.
— Всего по пять? — Николай сделал удивленные глаза. — А ты знаешь, что ночью сгорел дом старого Розенхайма?
— Знаю, — уныло признался человечек и шмыгнул носом. — Шесть?
— Австралийских, — отрезал второй и, воспользовавшись оторопью менялы, пошел дальше.
При слабом свете свечи лицо бармена Жано выглядело еще более желтым и осунувшимся, чем днем. Поговаривали, что у него рак и что ему немного осталось.
— Здравствуй, Ник, — Жано улыбнулся, желая казаться приветливым, и стал еще больше похож на покойника. — Выпьешь что-нибудь?
Гость покачал головой.
— Ты уверен? — переспросил бармен. — Для друзей первая бесплатно.
— Что-то в последнее время алкоголь меня не переносит. Шеф здесь?
— Наверху, с отцом Донованом. Если идешь туда, махни сто грамм для затравочки. Все равно ведь не отвертишься.
Николай отрицательно мотнул головой, собираясь обойти бар. Сзади кто-то потянул его за рукав.
— Шесть с половиной, мсье Бенев!
Правая рука бармена скользнула под стойку и через секунду появилась уже с тяжелым деревянным молотком. Прилипала отстал. Отделавшись от него, Николай прошел через узкую боковую дверцу и очутился в темном коридорчике, откуда едва заметные ступеньки вели на верхний этаж. Он поднялся. Стенной фонарь на площадке горел. В кресле под ним телохранитель Рико щупал одной рукой худощавую взлохмаченную официантку, а другой направлял в сторону лестницы тяжелый полицейский револьвер.
— Развлекаешься на посту, а? — поддел его Николай.
Тот презрительно засопел.
— Я мог тебя прихлопнуть еще на первой ступеньке. Ладно, иди и не мешай работать.
Он положил револьвер на колени и деловито продолжил анатомические исследования. Женщина тихонько захихикала. Бенев прошел мимо них, сделал несколько шагов по коридору и без стука толкнул дверь в кабинет.
Свет в комнате показался ему ослепительным. Горели минимум десять свечей — Мишин мог себе позволить такую роскошь. В просторной комнате все было красным: тяжелые плюшевые шторы на окнах, шелковые обои с абстрактным рельефным рисунком, мягкая мебель, письменный стол и даже массивный огнеупорный сейф в углу, сбоку от которого складками свисало российское знамя. На стене в глубине кабинета висел большой, плохо написанный портрет генерала Головешникова — сделанный по фотографиям из старых газет, предположил Николай. Под ним, по обе стороны изящно инкрустированного шахматного столика, сидели отец Донован и Иван Мишин. Их лица были обращены к двери.
— Коля! — Мишин вскочил, тяжело зашагал и, казалось, заполнил собой весь кабинет — огромный, русоволосый, бородатый и лучезарный, одетый в белую рубаху из домотканого полотна, синие бархатные брюки и засаленный овечий тулуп без рукавов. — Иди сюда, сынок, дай-ка я тебя обниму!
Николай уронил рюкзак и запыхтел в медвежьих объятиях русского богатыря. Сопротивляться было бесполезно, можно было лишь сжаться в комок и переждать, пока схлынет первая волна напора. Наконец Мишин его отпустил и отошел на расстояние руки.
— Где ты пропадал, горемыка? Я еще вчера тебя ждал. Уже беспокоиться начал. А если его где-нибудь прижучили, думаю. Что я стану без тебя делать? С этим черноколпачником и парой слов толком не перекинешься. Нет, вы только взгляните на него. Не пьет, не курит, по бабам не ходит…
— Да еще и в шахматы обыгрываю, — ехидно поддел отец Донован.
— Кто, ты? — Мишин бросился назад, свесился над столиком и начал быстро перемещать костяные фигуры на доске. — Давай вернем предыдущую позицию, и тогда поглядим, кто кого обыграет.
— Тронул фигуру — пошел, разве мы не договаривались?
— Холодный ты человек, отче, — вздохнул Мишин. — Вечно стремишься жить по правилам, всегда знаешь, что праведно, что нет. Потому я и люблю Колю. Он такая же заблудшая душа, как и мы, идет по жизни и ищет достойную цель… хотя какая цель может быть в этом пропащем мире?
— Каждый прокладывает свой путь к богу, — тихо проговорил священник. От улыбки его смуглое аскетическое лицо стало вдруг мягким и привлекательным. — И ты тоже, приятель. Русский народ всегда был религиозным.
— Кто, мы? — распалился Мишин. — Ничего ты не понимаешь в русских, сколько раз я тебе говорил? Русский человек верит в доброго господина, неважно, на небе он, в Москве или губернском центре. А уж если разочаруется — топор на плечо и идет поджигать имение. Если бы было можно, мы бы и у господа имение подожгли — из-за всех тех бед, что он обрушил на наши головы.
Донован встал. В старой военной форме без знаков отличия и с коротко постриженными стального цвета волосами, он был похож не столько на священника, сколько на отставного офицера. Богохульство оппонента его ничуть не смутило.
— Подожгли бы, не сомневаюсь. А потом-то что, Мишин, что потом? Потом лили бы пьяные слезы и рвали на себе рубахи еще двадцать веков. Ну, может, мавзолей бы ему соорудили… — Он склонился над столиком и передвинул черного коня. — Шах и мат, дорогой. Подумай над другим вариантом. До свидания.
С удивительной легкостью и ловкостью, несмотря на хромоту, отец Донован подошел к двери, кивнул и вышел из кабинета. Мишин сделал несколько шагов вслед за ним, потом остановился и махнул рукой.
— Вот чего я терпеть не могу в этом иезуите. Всегда последнее слово должно остаться за ним. А ты не стой, Коля, садись, в ногах правды нет. Сейчас я тебе кое-что покажу. — Он дошел до сейфа и достал две рюмки и бутылку. — Оригинальная русская водка. Если сказать тебе, сколько стоит на черном рынке, не поверишь.
Николай сел на диван и, наклонившись, стал расстегивать рюкзак.
— Мне не хочется пить, — возразил он, доставая клеенчатый мешок, без особой надежды на понимание. — Переход был тяжелый.
— Именно поэтому! — категорично отрезал Мишин и сунул ему в руку полную до краев рюмку. — После завершения трудной миссии двести граммов — святое дело. Ну, давай… Сколько тут?
— Сто коробок по сто штук, как договаривались.
Мишин выпил рюмку одним махом, поднес мешок к столу и набрал шифр.
— Деньги сейчас или потом? — спросил он через плечо, забрасывая коробки в сейф.
— Потом, — Николай вытащил пачку банкнот из кармана и помахал ею. — Хватит на первое время.
Мишин закрыл сейф, повернулся и прищурил глаза.
— Рубли? Слушай, что я тебе скажу…
— Знаю, — перебил его Николай. — Сгорел дом старого Розенхайма, и так далее. Ты, наверное, уже десятый, кто мне об этом сообщает.
— Рубли… — умильно повторил Мишин. Он протянул руку, вытащил из пачки синюю банкноту и загляделся на изображенную на ней старую прямоугольную башню со звездой. — Кремль… Сердце России, Коля, душа России. Что понимает этот иезуит в русской душе? Ровным счетом ничего! Мы свое выстрадали, да, ценой множества ошибок и порой абсурда. Войны, революции, мировое господство, культы, застой, перестройка, затягивание гаек… И, наконец, пришли к главной цели — Обновлению. На Западе холодные души типа Донована посмеивались, дескать, очередная кампания. Но Обновление… Эх, если бы не Коллапс… Пей, черт! Залпом, по-славянски!
— Не хочется, Ваня, — возразил Николай. — Устал я, мне бы поспать.
— Не хочется? — Мишин с недоверием покосился на открытый рюкзак. — А это что за бутылка?
— Это… Ну, это так. Романтическое воспоминание.
— Водка тоже романтическое воспоминание. Ну, давай, сразу полегчает.
Бесполезно. Николай вздохнул и опрокинул рюмку. Напиток отдавал медицинским спиртом, скорей всего, местная паленка. Так и алкоголиком стать недолго, подумал он, чувствуя, как теплая волна разливается по телу.
Рассеянно вертя в руке синюю банкноту, Иван Мишин удовлетворенно кивнул. Глаза его блеснули.
— Слушай, Коля, у меня к тебе просьба. Большая просьба. Обещай, что исполнишь.
— А что за просьба? — с тревогой навострил уши Николай.
— Нет, сначала пообещай. Друзей не спрашивают. Ради друга без вопросов надо идти в огонь и в воду.
— Ладно, обещаю. Только не заставляй меня пить. Я сплю на ходу.
Огромная лапа Мишина обхватила его за плечи и подняла, словно перышко.
— Что значит «сплю на ходу»? Успеешь отоспаться. Пойми, сынок, душа у меня горит! Пошли! Пропьем пятерку, а потом — хоть трава не расти! Не хмурься, войди в мое положение. Деньгами могу завалить любого, но вот эту бумажку хочу пропить. Синенькую, со Спасской башней. Что тебе, жалко? Хорошо, я тебе за нее заплачу. Даю за нее… по пять долларов за рубль.
— А между прочим, меняла внизу мне по шесть с половиной предлагал, — пробормотал парень.
Мишин сокрушенно посмотрел на него.
— Вот даже как? И тебя, славянская душа, развратил гнилой Запад! Цветные фантики стали дороже друга. По десять. По двадцать! Голышом с тобой готов идти, только не сдавайся им на милость. Мы народ особый, Коля, вольный народ. Ни за деньги нас не купить, ни за спички. На, держи, черт алчный!
После короткой потасовки он сунул Николаю за пазуху помятую зеленую купюру, потом подбежал к письменному столу, открыл ящик и пристегнул к ремню чудовищный древний маузер.
— Пошли! Оставь рюкзак, здесь под надежной охраной будет… твое романтическое воспоминание. Не бойся, я тоже не пью «Перно».
Собрав последние остатки надежды на спокойный вечер, Николай попробовал было сопротивляться, но Мишин схватил его за локоть железной хваткой и вывел в коридор. Его объял полумрак. Возле лестницы стоящая на коленях у кресла официантка испуганно подняла голову, а Рико быстро выпрямился и скрестил руки на груди.
— Шею сверну! — пригрозил ему мимоходом Мишин и, пока тащил Николая вниз по лестнице, добавил доверительным шепотом: — Бабы его погубят, тупоголовый корсиканец. Стоит увидеть юбку, глаза так и загораются — чисто мартовский кот.
На улице было темно и холодно. Безжизненные громады зданий торчали как черные призраки, но ночь милостиво скрывала раны, нанесенные временем на их фасады. Нередко в каком-нибудь окне мигал робкий огонек свечи. Тротуар был неровный, с раскрошенными и сбитыми плитками. Повсюду пахло конским навозом, к которому примешивался запах плесени и вонь из сточных канав. На ясном небе дрожали крупные, блестящие звезды.
Мишин споткнулся о вывалившуюся плитку, подскочил и выругался по-русски.
— Ненавижу этот город! Холодный, бесчувственный! И бизнес свой ненавижу. Мафия… Вот скажи мне, может славянский человек быть мафиози? Это все равно что играть в шахматы человеческими фигурами. Нет, братец, может, и было мне писано на роду стать преступником, но не таким. Русский разбойник — это совсем другое. Ему дай выйти на большую дорогу с дубиной в руке, чтобы богатых купцов грабить… И у вас в Болгарии так было, ведь так? Признайся, у вас тоже были разбойники.
— Ну, не совсем так, — сказал Николай, обходя кучки навоза. — У нас два-три века назад в горах были мстители, гайдуки их называли. Они против турок бились.
— Против турок? — Мишин почесал в затылке. — А зачем? Турки неплохие люди, с кое-кем из них я был знаком. Хотя какая разница, важен принцип. — Вдруг он прислушался и протянул руку к пистолету. — Что это?
— Десять долларов, мсье Бенев, — послышался из мрака умоляющий голос.
— Не продаю, отвали! — прикрикнул Николай и объяснил уже тише: — Таскается за мной уже с полчаса, хочет рубли купить.
Русский покачал головой.
— Не нравишься ты мне, Коля. С дурной компанией связался, с какими-то менялами. Денег пожалел для лучшего друга… — Он прислушался. Где-то вдалеке, в районе озера, слышались выстрелы из пистолетов. — Стреляют, опять стреляют… Никакого терпения не хватает, не могу больше с мафией якшаться. Вот возьму, плюну на все, сделаю самолет и улечу в Россию. Говорят, генерал еще сражается где-то в Сибири… Ну вот, пришли. Заходи, сейчас мы им покажем, как гуляют славяне!
Они прошли через вертящиеся двери бара «Эльдорадо» и, преодолев несколько ступенек, спустились в салон — чуть более светлый, чем «Байкал», потому что здесь додумались за фонарями установить по два зеркала. Мишин подтолкнул Николая к свободному кабинету, сел напротив него и сразу же заколотил кулаком по столу.
— Эй! Эй, есть здесь кто-нибудь? Обслужат нас, в конце концов?
Его рев возымел эффект. Возле столика появился белобрысый официант в потертом смокинге и любезно поклонился.
— Что желаете, мсье?
Небрежным жестом Иван поднял вверх синюю бумажку, зажатую между указательным и средним пальцами. Официант склонился еще ниже, чуть ли не сунув нос в купюру.
— Если не ошибаюсь, это пять рублей, мсье.
— Да! — торжественно провозгласил русский. — Мы счастливые обладатели пяти рублей и желаем их пропить в вашем недостойном заведении. Шампанское! Две бутылки для начала… и чтоб холодное! Икры, конечно, нет.
— Могу предложить вам великолепную свежую форель.
— Хорошо, пусть будет форель, — Мишин отпустил официанта царским жестом и подмигнул. — Между нами, заведение стало вполне приличным после того, как его купил Бомон. Шампанское всегда холодное. Лед доставляют прямо с ледника… Я тоже пробовал льдом заниматься, но получается страшно дорого… А ты что замолчал? Ладно, расскажи, как прошел маршрут?
— Сегодня была облава, — неохотно пробормотал Николай. — Руководил лично Буше, даже «Вельтгершер» задействовали. Пока шел к вам, услышал, что они накрыли и другие места на границе.
— А, ерунда! — Мишин помолчал, пока официант ставил на стол ведерки со льдом и разливал шампанское. — Силу демонстрируют, перед Баумштедом пыжатся. Твое здоровье! Поймали кого-нибудь?
— Да хотели одного. Но он застрелился.
Мишин присвистнул сквозь зубы.
— Надо же! Я его знаю?
— Я как раз хотел тебя спросить. По-моему, он пару раз заглядывал в «Байкал», и, если не ошибаюсь, он из людей мсье Луи. На вид ему лет сорок пять, полноватый, с жидкими волосами и шрамом на левой щеке.
Голоса в зале, звон бокалов и хрипловатый смех словно удалились куда-то очень далеко. Мишин выглядел трезвей, чем обычно. Пальцы его медленно барабанили по столу.
— Так… — сказал он. — Вот, значит, какое дело. И ты там был? Ты еще легко отделался, Ник, легко отделался…
Николай почувствовал, как у него на шее вздымаются волоски. Раз и Иван начал называть его Ником, значит, дело и вправду неважно.
— Кто это, а? — продолжал настаивать он. — Ты знаешь?
Мишин перестал барабанить по столу, поднял бокал и сосредоточенно уставился на поднимающиеся кверху пузырьки шампанского.
— Вообще-то имени его я не знаю… Но он из людей мсье Луи, ты прав. Два раза использовал «Байкал» для явки… и этим мои сведения о нем ограничиваются. Но поверь моему опыту, Ник, поверь интуиции старого человека… ты ведь знаешь, что до Коллапса я работал на КГБ?.. Поверь моей интуиции, тут затевается такая заварушка, что чем меньше знаешь, тем лучше.
— Значит, это была не просто облава?
— Да какая там просто облава, сынок! Если бы это было так, Буше сам и пальцем бы не пошевелил, не то что «Вельтгершер» задействовать. Уясни себе раз и навсегда, наш бизнес идет как по маслу. Чаще всего мсье Луи сам решает, кого надо убрать, остальное — дело мелких полицейских. Аренс не вмешивается, пускает все на самотек. И знаешь почему?
Мишин помолчал, отпил глоток шампанского, продолжая разглядывать бокал. Напоминание об облаве изменило его странным образом. Из-под маски весельчака, разбойника и сентиментального пьяницы вдруг выплыл облик того, кем он был на самом деле, — холодного, сосредоточенного, умного и расчетливого человека. Бывшего шофера российской миссии при ООН и сотрудника КГБ.
— Знаешь почему? — напирал он. — Потому что Коллапс вернул нас в эпоху баронов, и история повторяется почти один к одному. Они все бароны — и Аренс, и Баумштед, и Триумвират докторов, и бесчисленное множество мелких князьков по всему миру. До эпохи абсолютизма еще далеко, ибо могущество их держится на неустойчивом балансе сил. Сегодня самое главное — это крестьяне, без них города не продержались бы и недели, опять бы все затопила анархия, как в первое время после Коллапса. Но чтобы признать власть Аренса, крестьяне тоже должны что-то от нее иметь. И имеют — иллюзию безопасности, более или менее относительный порядок, защиту от других баронов. Для нас пугалом служит Баумпггед, по ту сторону границы крестьян пугают повернутым на порядке Аренсом. Однако этот господин не такой уж и повернутый. Он отлично понимает, что нельзя перегибать палку. Мы для него отдушина. Контрабанда спичками, с одной стороны, смягчает топливный режим, с другой стороны — позволяет делать вид, что строгие санкции соблюдаются. Пойми и запомни одно — мсье Луи не противник Буше и Аренса, а их негласный соратник. Равновесие при этом идеальное, и знаешь, когда оно будет нарушено?
— Когда?
— Когда появятся условия для нового, стабильного равновесия. Когда кто-нибудь попытается объединить под своими знаменами разрозненные княжества и герцогства. Вот чего я боюсь, Ник. Мы только-только опомнились от хаоса, а карусель может закрутиться опять. Когда-то подобного рода события зрели веками, но теперь все по-другому. Стоит лишь немного очухаться, как мы тут же вспоминаем о былом величии и спешим — давай, давай, давай… Последние несколько лет мсье Луи уже не тот. Раньше к нему в имение можно было войти свободно, а теперь он опустил железный занавес. Теперь без приглашения и не попасть. Не знаю… Ничего не знаю, однако, если раньше времени началась большая игра, Аренс не будет колебаться. Просто вынужден будет поставить на карту собственную голову. Что же касается нас, мелких рыбешек… Как там поговаривал твой дед?
— Когда погонщики дерутся, ослы не лезут.
Мишин допил шампанское и с довольным видом налил еще.
— Вот она, славянская мудрость. По-русски это будет — моя хата с краю. Держись подальше от этих дел, Коля. Береги рубли, раз тебе выпала такая удача. И не вздумай отдавать их этому жулику… А вот и он, собственной персоной!
И правда, упорный меняла стоял у стола — решительный и непоколебимый, как солдат Старой гвардии в битве при Ватерлоо, его бледное лицо блестело, как луна в полумраке.
— Сколько? — рявкнул Мишин.
— Я… — человечек судорожно сглотнул. — Пятнадцать с половиной, мсье Бенев.
Иван Мишин хищно проревел, расстегнул тулуп-жилетку и выпятил живот. В зыбком свете фонарей маузер выглядел раза в два больше. Прилипала отшатнулся и отскочил к соседнему кабинету, сопровождаемый громогласным смехом богатыря.
— С ними только так, Коля, — поучительно произнес Иван. — А ты пей, черт, пей, чего носом клюешь? У тебя есть повод для радости — полный карман рублей. Видишь, как вокруг тебя увивается гнилая Европа? Душу готовы продать за рубли. Так бы оно и было, если бы Обновление удалось, я уверен. Эх, Коллапс… Будем здоровы!
Николай через силу отпил глоток шампанского под его недоверчивым взглядом. Его одолевал сон. Он пребывал в каком-то полусне, где монотонное бормотание Мишина смешивалось с воспоминанием о мостике через Созе… Красный полицейский дирижабль… глухая тишина заброшенного села… мальчишка с именем Джовани Стерца… грудь Джейн… спектры и ионизация… Эпицентр циклона, в сон вклинилась совершенно ясная мысль. Вселенная распадается, рушится повсюду, и мы в центре, в ожидании, когда сто миллиардов звезд рухнут на наши головы… мы словно ничтожные песчинки в бесконечности… Какой смысл тогда в существовании этого мира, какой смысл всего вообще?
На мгновение ему показалось, что он вот-вот что-то поймет, что он на пути к разгадке тайны, объединяющей гибель Земли с философскими проповедями отца Донована. Как и тогда, два дня назад в мертвом селе, все его тело задрожало от этого чувства близости к разгадке. Наконец он очнулся оттого, что Мишин изо всех сил пытается его растрясти.
— Вставай, Коля, вставай! Скучно тут. Душно. Пошли лучше к мадам Хильде. Там настоящая жизнь… Не лезь в карман, я расплатился, даже сдачу дали. Доказали мы им наконец превосходство русского рубля.
Поднимаясь, Николай бросил взгляд на нетронутую форель, и у него свело желудок. «Последнего здоровья лишит меня этот русский медведь, — подумал он. — А тому хоть бы что. На двадцать лет старше меня, а перепьет молодого».
Холодный воздух улицы немного взбодрил его. Мишин быстро шагал в темноте, ведомый безошибочной интуицией пьяницы, при этом ни на секунду не умолкая:
— Какая ночь, а? Красота! Не было таких звезд до Коллапса. Ты еще маленький был, не помнишь, наверное. Дым, смог, толпы… Так что, если быть объективным, и от Коллапса есть некоторая польза. Одним махом устранил два самых страшных бича двадцать первого века — загрязнение окружающей среды и перенаселение. Жестоко, не отрицаю, но зато чистого воздуха вокруг сколько хочешь… — Он шумно принюхался. — Правда, конским говном здорово несет. Но к этому привыкаешь. Давай, Коля, не отставай! Еще чуть-чуть, и мы на месте. У мадам Хильды хорошо, светло…
И правда, было светло. Заведение было похоже на роскошный маленький отель — с портье в ливрее, с красными ковровыми дорожками и зеркалами в коридорах. Но самым потрясающим было несметное количество подсвечников из полированной голубоватой меди с тремя горящими свечами в каждом. Огоньки, повсюду огоньки — неслыханная роскошь на фоне всеобщего ограничения на право жечь огонь; тем более потрясающая, если задуматься о том, сколько взяток надо дать, чтобы подкупить контролирующие органы. Слева был бар, небольшой зал со светло-бежевыми стенами, по которым были развешаны подлинные Пикассо и Матис. За изящными столиками в стиле Луи XV сидели всего несколько человек — хотя заведение работало до утра, завсегдатаи предпочитали приходить пораньше с вечера, чаще всего делая предварительный заказ. За стойкой из полированного красного дерева старый бармен Тони смешивал коктейли с ловкостью фокусника. В глубине бара камерный оркестр играл музыку прошлого века, что-то из Джона Леннона.
Госпожа Хильда поднялась из-за столика у входа и медленной походкой пошла им навстречу. По внешнему виду она совсем не походила на «мадам» — пепельно-русые волосы, стройная фигура, среднего роста, одетая в элегантный, но строгий черный костюм и белую блузку. За ней следовал шлейф ненавязчиво дорогих духов. Возраст не наложил на нее своего отпечатка; Николай подумал, что с тех пор, как с ней познакомился, она выглядела все такой же, с одинаковым успехом ей можно было дать как тридцать, так и пятьдесят лет.
— Добрый вечер, Ник, — проговорила она низким, с хрипотцой, голосом. — Привет, Мишин. Если опять будешь скандалить, лучше бы тебе было остаться в «Байкале».
На удивление галантным жестом богатырь взял ее руку и поднес к губам.
— Не будь жестокой, Хильда. Пить в своей пивнушке — все равно что спать с законной супругой: безвкусно и неинтересно.
Она попыталась было сохранить строгое выражение лица, но безуспешно.
— Не слышала, чтоб ты был когда-нибудь женат.
— Никогда, — серьезно кивнул Мишин. — Именно поэтому я так хорошо осведомлен о прелестях брака… Не беспокойся, дорогая, я не стану поднимать шум. Стар я для этого. Посижу тихонечко в каком-нибудь закутке, чтобы не пугать клиентов своим видом, выпью рюмочку коньяку, если угостишь хорошим… Я из-за него вот пришел. Он сегодня вернулся после тяжелой миссии, всю неделю жизнь его на волоске висела. Знаешь, что в таких случаях полагается?
— Эй, погодите! — попытался протестовать Николай. — Мне ничего не надо. Я устал и хочу просто отдохнуть.
— Не дергайся, Коля, — больно похлопал его по плечу Мишин. — Старые люди лучше знают, что тебе надо.
— Я пришлю ему Арлет, — деловито сказала хозяйка. — Она умеет снимать усталость.
— Зачем мне Арлет? — неловко пошутил Николай. — Если уж проводить с кем-нибудь ночь, то пусть это будет настоящая женщина, такая, как вы, мадам.
Шутка повисла в воздухе. Хильда слегка улыбнулась, и в ее взгляде смешались меланхолия, симпатия и уверенное чувство превосходства.
— Дорогой Ник, — серьезно заявила она, — я действительно могла бы доставить тебе огромное удовольствие, но это стоит слишком дорого. А если я захочу, чтобы ты доставил мне удовольствие… — Она помолчала, вздохнув. — Лучше не будем об этом. Поднимайся наверх, мой мальчик, комната 28. Арлет скоро придет.
Сконфуженный, с чувством, что кажется смешным и неловким, Николай поднялся по ступенькам. Коридор верхнего этажа тоже был покрыт красной дорожкой, но освещение было совсем слабым. Всматриваясь в голубоватые медные квадратики на дверях, он нашел номер 28 и вошел. Тяжелые шторы были опущены. Не было ни фонарей, ни свечей, и свет шел только от бушевавшего в мраморном камине пламени. Справа в полумраке бесплотно белел балдахин широкой средневековой кровати с витыми колоннами черного дерева. Николай посмотрел, покачал головой и опустился на медвежью шкуру у камина, ощущая всем телом тепло огня. Да, только ради этого одного стоило прийти. Пламя считалось более чем грехом и запрещенным удовольствием, оно было фантастической роскошью здесь, под носом Буше вместе со всеми его полицейскими инспекторами.
Дверь тихо отворилась, и в комнату вошла Арлет — низенькая пышная блондинка с невинным личиком и удивленными голубыми глазами. Одета она была во что-то красное, короткое и прозрачное; под одеждой были видны очертания округлого тела, расписанного по последней эротичной моде стрелками, направленными к стратегическим местам. Покачивая бедрами, она подошла и опустилась рядом с ним на колени.
— Устал?
Николай кивнул, не отрываясь от огня.
— Тогда расслабься. — Ее пальцы легко прикоснулись к его шее и начали ее массировать. — Вот так…
— У мадам Хильды есть любовник? — спросил он неожиданно, сам удивившись своему вопросу. Но Арлет это не смутило.
— А ты не знаешь? — Голосок у нее был тоненький, почти детский. — К ней ходит Ален Буше. Каждую пятницу, в шесть вечера, как часы.
— Ах, Буше… — пробормотал Николай. — Тогда, конечно, она может позволить себе все это…
Наверное, он уснул, потому что, когда открыл глаза, огонь в камине догорал. В слабом сиянии догорающих углей склонившееся над ним тело Арлет выглядело красным, и зрачки светились, как у кошки.
— Извини, что разбудила, — прошептала она. — Тут один человек настаивает. Говорит, что это очень важно. Он согласен на шесть австралийских долларов, как ты ему предлагал.
«На сей раз я его точно прибью, — подумал Николай, наполовину разозлившись, наполовину развеселившись. — Достал со своим «мсье Бенев».
Он встал, толкнул дверь и замер на пороге с открытым ртом. Мишин, в распахнутой рубахе и совершенно пьяный, прижимал менялу к противоположной стене, подпирая подбородок бедняги длинным дулом маузера.
— Сейчас отправишься прямой наводкой на тот свет, — ворчал он мрачно и деловито. — Там самое место таким, как ты. Ууу, кровопийца проклятый! Даже наедине с дамой не оставишь человека в покое!
— Смилуйтесь, мсье, — жалобно пыхтел тот — У меня тоже есть дама, жена… больная. Туберкулез кости…
Мишин чуть опустил пистолет.
— Больная? — недоверчиво переспросил он.
— Да, туберкулезом кости. И четверо детей. Самый младший — хроменький. Ему всего три годика…
Краешком глаза Мишин заметил Николая и кивнул, чтобы тот подошел.
— Ты слышал, Коля? — грустно спросил он. — Больная жена и четверо малышей. А я, старый злодей, хотел пристрелить беднягу. Слушай, отдай ему эти рубли, а? По шесть австралийских долларов предлагает. Не жмись, сынок, голодная челядь ждет его дома.
— И при такой-то нищете болтается с кучей денег в карманах, — с сарказмом заметил Николай. — Откуда ты знаешь, что у него вообще имеется челядь?
— Имеется! — воскликнул мужичок, почуяв, что лед тронулся. — Детьми клянусь!
Мишин шмыгнул носом и уставился на друга влажными глазами, в которых читался немой укор.
— Вот видишь, детьми клянется. Помоги человеку, Коля, не будь алчным. Алчность до добра не доведет. — Внезапно он схватил его в охапку, вытащил из его кармана деньги и начал, листая, пересчитывать. — Так… Это оставь, это не нужно… Йены, марки, франки… А, вот и рубли, вот они, миленькие. Сколько тут?
— Триста десять, — ответил Николай. Он смирился, зная, что спорить с Мишиным, особенно когда тот пьян, бесполезно.
— Прекрасно! А теперь подсчитаем. Три по шесть… сколько будет?
— Тысяча шестьсот, — подсказал мошенник.
— Тысяча восемьсот, — поправил Николай. — Плюс еще шестьдесят. Давай деньги и проваливай!
— Сию секунду, мсье Бенев! Подождите, я сейчас! — Человечек засуетился, вытащил из кармана пачку банкнот и начал отсчитывать, слюнявя палец. — Десять, двенадцать, пятнадцать… Готово, вот вам тысяча девятьсот, не будем мелочиться. Приятного вам вечера, господа, приятного вечера!
Со вздохом облегчения мелкий жулик спрятал рубли и собрался было пойти к лестнице, но Мишин его остановил.
— Подожди, куда торопишься? Такую сделку надо обмыть. Не перечь, я знаю. Больная жена, дети и прочее. Я тебя надолго не задержу, только заскочим в «Эльдорадо». Там и так скоро закрываются.
Они пошли по коридору. Николай проводил их взглядом. Он уже не сердился на менялу, скорей сочувствовал. Нелегко тому будет отделаться от Мишина.
Арлет стояла на пороге комнаты, слегка поеживаясь от холода в своей эфирной одежонке.
— Сколько с меня? — спросил он.
— Нисколько, Мишин уже заплатил… Ты не останешься? Если нет настроения, можем просто поспать вместе.
— Нет, пойду, пожалуй. Спокойной ночи, Арлет.
Внизу было уже не так светло. Две из трех свечей в каждом из подсвечников были погашены. В опустевшем баре сидел только один клиент с волосами цвета стали и в старой военной форме. Отец Донован, узнал Николай, и подошел к его столику.
— Привет, отче!
Духовник устало поднял голову. На его сухощавом лице морщины обозначились более резко, чем обычно, но глаза были все такими же живыми, проницательными и умными.
— А, Ник. Добрый вечер… или, скорее, доброе утро. Садись, сейчас Тони принесет кофе. Тони! Две чашки, пожалуйста.
— В странном месте встречаемся, — обронил Николай, присаживаясь напротив него.
Донован улыбнулся.
— В странном для меня, хочешь сказать. Не в таком уж и странном… Я был у Хильды, она по-своему неплохая женщина. Дала мне половину дневной выручки… много денег.
— На сиротский приют?
— Да, на приют… и на больницу.
Старый Тони подошел и поставил на столик кофейник, две чашки, молоко и сахарницу с кусковым коричневатого цвета сахаром. Отец Донован налил кофе.
— А ты, Ник? Успешно согрешил? Могу тебя исповедовать.
— Да мне и каяться-то не в чем, если, конечно, не считать грехом, что обменял рубли. По шесть австралийских долларов за рубль.
— Тебя надули, — покачал головой священник. — Курс уже подскочил до семи с половиной.
Размешивая сахар, Николай засмотрелся на маленькую черную воронку в белом фарфоровом круге чашки. Воронка, подумал он. Звездный вихрь. Эпицентр циклона.
— Отче, — тихо произнес он, — недавно я встретил… одного человека. Он сказал, что Коллапс, оказывается, произошел не только здесь, на Земле. Мы, похоже, попали в центр бури, разыгравшейся во всей Вселенной.
Донован отхлебнул из чашки и медленно поставил ее на блюдечко. Движение было точным и уверенным.
— Не стану спрашивать, что это за человек, Ник… но будь осторожен. Общение с ним может быть опасным, даже очень опасным.
Николай, опершись на локти, устремил взгляд в лицо стареющего мужчины.
— Это правда? — продолжал настаивать он.
Голубые, странно теплые глаза Донована встретили его взгляд, не моргнув, спокойно и немного печально.
— Сравнение не точное, но по-своему верное. Я тоже об этом слышал, хотя, согласись, ведь я не физик и не астроном, чтобы проверить, так это или не так. Сейчас ты, наверное, спросишь меня, почему бог допускает, чтобы было разрушено творение его рук?
— Нет, — покачал головой Николай. — От разговоров во вселенских масштабах у меня начинает кружиться голова. Хочу спросить проще: какой смысл во всем этом? Зачем мы живем? Зачем ты, отче, тратишь свою жизнь на заботу о сиротах и больных, зачем проповедуешь крестьянам, которые в благодарность забрасывают тебя камнями? Какой смысл творить добро, если вихрь может смести все это в одночасье?
— Вопрос этот стар как мир, — закашлялся священник. — Человек задает его с тех пор, как осознал бренность своего тела. Какой смысл делать добро? Есть много ответов — и философских, и прагматических, но, по моему мнению, правильней всего было бы ответить на него встречным вопросом: а какой смысл делать зло? И ведь зло-то никогда его себе не задает. Оно не размышляет, оно действует и находит награду в себе самом. Я бы даже сказал, что, в некотором смысле, оно более жизнеспособно, чем добро. Но стоит перестать бороться, стоит опустить руки, его победа станет молниеносной и неминуемой. Поэтому, когда мне тяжело, я представляю себе мир как боксерскую арену, где шанс на победу остается до самого финального гонга… или до нокаута. — Он тихонько засмеялся. — Разве не так, в конце концов? Даже когда рефери уже досчитал до девяти, шанс все еще остается.
Николай откинулся назад. На мгновение тревога отступила, рассеянная не столько ответом, сколько страстной силой и убежденностью священника.
— Беру свои слова обратно, отче, — сказал он. — Место нашей встречи вовсе не странное. Просто ты неординарный человек. Стоит тебе отправиться просить помощи на твои добрые дела, похоже, никто не может устоять. Крестьяне, мадам Хильда, Мишин, я, мсье Луи… слышал даже, что ты и до Аренса несколько раз добирался. У меня такое чувство, что если этой ночью на Землю спустится антихрист со всем своим воинством, ты и с него стрясешь франк-другой на приют.
— По крайней мере, попытаюсь, — улыбнулся Донован. — Думаю, его возможности значительно больше, чем у Аренса. — Он допил кофе и встал. — Давай прогуляемся, Ник. Я тебя провожу.
На улице было холодно. Ночь еще владела миром, но со стороны горизонта угадывались первые зыбкие лучи утра. Где-то на соседней улице лениво цокали конские копыта — полицейский патруль или запоздалый путник. Еще робкая, заря начала проявлять страшные лики брошенных зданий. Поблизости зиял, словно беззубый рот, развороченный вход в банк. Никто не рисковал заходить внутрь здания, даже бездомные собаки. Бумажные деньги давно разворовали, а внизу, в подземелье, лежали кучи радиоактивного золота.
Отец Донован шел медленно, прихрамывая из-за старой раны в правой ноге. Как же он ходит по горным тропам, заходя в села? — удивлялся Николай. И как ему удается столько лет ускользать от патруля Аренса и Баумштеда?
— Это правда, что ты работал на американские спецслужбы? — спросил он.
Священник пренебрежительно махнул рукой.
— Старая история… Мишин тебе сказал? Ему доставляет удовольствие и на шахматной доске продолжать все ту же давнюю, бессмысленную борьбу — КГБ против ЦРУ. А все гораздо проще. Где-то четверть века назад группа шизофреников в фуражках из американской армии решила создать ЭКЮ.
— Что?
— ЭКЮ, — повторил Донован. — Emergency Counteraction Unit, отделение по ликвидации последствий чрезвычайных ситуаций. Или, говоря иными словами, группа командос, готовых по первому сигналу броситься в ад с автоматом в одной руке и прыскалкой со святой водой в другой… Не смейся, ничего удивительного, что они предусмотрели и то и другое, — просто чтобы не дай бог не ущемить глобальных интересов Дяди Сэма. Во всяком случае, при ЭКЮ было сформировано и религиозное спецподразделение. С тайного одобрения высших церковных кругов, заметь. При одном лишь условии: в критических обстоятельствах духовные лица сохраняли право отказа от применения оружия. Во всем остальном мы были наравне с остальными. Три года нас тренировали, как бешеных, в рамках пресловутой ликвидации последствий, но мы так и не поняли, что конкретно имелось в виду. Кто-то предполагал, что идет подготовка к возможной высадке инопланетян. Потом… — Он вздохнул и провел растопыренными пальцами ладони по лицу. — Потом я ушел.
— Из-за ранения?
Донован молча шел вперед, слегка углубившись в себя, словно предаваясь воспоминаниям. Наконец он обратил взор на спутника и снова попытался улыбнуться.
— Что-то я разболтался в последнее время. Вот оно, вредное влияние Мишина, а?
— Теперь я лучше тебя понимаю, — произнес задумчиво Николай. — Ты по-прежнему готов прыгнуть в ад… или куда там? С автоматом в одной руке и прыскалкой…
— Без автомата, — перебил его священник. — Не забывай, такое право у нас было.
— Ладно, пусть без автомата. За это снимаю перед тобой шляпу, уважаю тебя и люблю почти как Мишина. Но вопросы, которые мучают меня, не религиозные и не философские. Они практические и простые. Наступает конец Вселенной…
— Подожди! — властно изрек Донован. — Остановись на мгновение и посмотри!
Они стояли в конце заброшенного городского сквера с разбитыми скамейками и раскрошившимся асфальтом аллей. В полумраке среди деревьев, сорняков, колючек и травы все, казалось, сливалось в непроходимую чащу, скрывающую в глубине кучи зловонного мусора.
— Почва, — продолжал отец Донован. — Гумус. Он покрывает почти всю сушу мира слоем толщиной в метр, два, три, а иногда и больше. А ты задумывался когда-нибудь, что представляет собой гумус? Просто смесь микроскопических скальных частиц с истлевшими останками бесчисленного множества давно почивших божьих созданий. Наша Земля — колоссальная гробница, Ник. Попытайся представить себе этот неимоверный слой гумуса. Он питает зеленую одежду мира — растительность. Из него она черпает силы, чтобы давать жизнь листьям и забирать солнечную энергию. Потом травоядные прерывают жизнь растений, чтобы обеспечить собственное существование — и, в свою очередь, стать жертвой хищников. Хватит ли у тебя воображения, чтобы понять, что все это значит? Каждая секунда, каждое ничтожное мгновение несут миллиардам и миллиардам хрупких, чувствующих созданий страдание и смерть! И так в продолжение бесконечно многих лет. — Голос священника дрожал, прерывался от волнения. — Словно Вселенной недостаточно, чтобы вобрать в себя эту чудовищную пирамиду из боли и небытия. Почему? Почему, Ник? Какое может быть оправдание, если во всем этом не скрыта какая-то цель — невообразимо величественная и прекрасная, что-то такое, что, может быть, выше бога? Ты веришь, что он вдруг возьмет да и откажется от такой цели?
Николай оцепенел от смутного предчувствия откровения и близости со всем живым на свете, но стоило священнику замолчать, как это чувство быстро увяло, тронутое утренним холодом медленно умирающего города.
— Значит, единственное, что нам остается, это надеяться на бога, — разочарованно пробормотал он.
Отец Донован нетерпеливо притопнул ногой и пошел дальше по разбитому тротуару.
— Бог не благотворительное общество, мой мальчик! В конце концов, мы сами решаем в силу данной нам свободы воли.
— Подожди, отче! — возразил Николай. — да ведь мы никогда не сталкивались ни с чем подобным. Все предыдущие бедствия были дуновением ветерка по сравнению с этим вселенским вихрем. Человечество прошло через множество кризисов — экологический, ядерный, энергетический, эпидемия электромагнитной аллергии в двадцатые годы… Но все они были вызваны самими нами, значит, был шанс как-то с этим бороться. Впервые угроза идет извне, причем со всех сторон. С тех пор как мы с тобой познакомились, ты мне твердишь одно и то же: добро, добро спасет мир. Как? Каким образом может сдержать стихию наше хрупкое человеческое добро или зло?
Донован опять остановился, прислонившись к стене, чтобы дать отдых больной ноге, и скрестил руки на груди.
— Трудный вопрос, — сказал он. — Попытаюсь ответить на него коротенькой притчей. Представь себе, что разразилась ядерная война. Но в результате войны погибло не все, что-то осталось, ну, допустим. Через много, много лет после Апокалипсиса где-то в руинах среди джунглей родился дикарь. Однажды, бродя среди деревьев, он наткнулся на странную пещеру с прямоугольным входом. Хорошая пещера, удобная, сухая… со множеством красных кнопок на стене. Дикарь устроился в пещере и жил там в свое удовольствие — насколько это возможно в подобных обстоятельствах. Ходил на охоту, разжигал огонь, жарил мясо. Но проклятое любопытство не давало ему покоя. Его мучил вопрос: а что будет, если нажать на эти красные кнопочки? Наконец не выдержал. Нажал. И пришел конец. Ни дикаря, ни кнопочек, ни пещеры… ни белого света! Ну, Ник, и кто, по сути дела, уничтожил мир? Может быть, дикарь? Абсурд! Сколько бы он ни махал своим каменным топором, он ничего страшного не мог бы сотворить с земным шаром, кроме как выкопать яму. И все же это сделал он. Нет, ничего не говори! Допусти лишь, на миг допусти, что все мы живем на красной кнопке Вселенной.
Николай размял плечи. Когда он собрался с мыслями, чтобы ответить, голос его прозвучал тихо и неуверенно:
— Ты… хочешь связать Коллапс всей Вселенной с неизмеримо более мелкой величиной — человеком. А доказательства?
— Да, конечно, доказательства… О том же твердит и один мой очень умный знакомый. Только иногда аргументы стоят меньше, чем сами вопросы. Не веришь? Тогда подумай над тем, что этот самый знакомый называет «принципом симультанности», иными словами — над тем странным фактом, что куда бы ни заглянули астрономы, они видят, что повсюду на звездах происходят одни и те же катастрофические изменения… Ну, я с тобой досюда. Зайду к Мишину и возьму лошадь. До свидания, Ник. Приятных снов.
Отец Донован кивнул, свернул направо за угол и, прихрамывая, пошел вверх по рю де Виктоар. Глядя на удаляющуюся спину, Николай постоял на перекрестке. Улыбнулся. До сих пор ему ни разу не удавалось выиграть спор со священником, да и в будущем вряд ли удастся. Донован умел закончить разговор в самый невыгодный для противника момент, что постоянно приводило в бешенство Мишина.
Небо светлело. Поеживаясь от холода, он свернул налево. Через несколько минут он наконец будет дома. С боковой улочки послышался стук колес и на рю де Виктоар выехала телега молочника. Он махнул рукой и прокричал:
— Доброе утро, Гюстав. Дай головку сыра из тех, что поменьше.
Молочник ослабил уздечку, подождал, пока лошадь остановится, и повернулся к нему.
— Шесть франков.
Николай сунул руку в карман, набитый банкнотами. Порылся, нащупал подушечками пальцев какую-то маленькую бумажку и вытащил. Потертая оранжево-коричневая банкнота достоинством в один рубль. Хотел сунуть обратно. Не жмись, подумал он, всю ночь денежными проблемами занимался, хватит на сегодня. И решительно протянул рубль молочнику.
Гюстав взял бумажку. Поднес ее к близоруким глазам, внимательно рассмотрел и вернул пренебрежительным жестом.
— Убери этот мусор, приятель. Я же сказал, шесть франков, или ты не расслышал?
— Постой, постой, — успокаивал его Николай с чувством превосходства. — Этот, как ты выразился, мусор, стоит, по меньшей мере, сто двадцать франков. Или ты не знаешь, что прошлой… нет, позапрошлой ночью у старого Розенхайма сгорел дом?
Молочник смерил его взглядом с головы до пят.
— Представь себе, знаю. И еще знаю то, чего ты, похоже, не знаешь. Ночью Розенхайм продавал рубли, как бешеный. Через подставных лиц. — Гюстав рассмеялся, потом смех перешел в болезненный сухой кашель, и на глазах выступили слезы. — Хорошие… хорошие денежки, должно быть, поимел… от этого пожара.
Николай вынул пачку, нашел десять франков и молча заплатил. Он так устал за ночь, что даже удивляться не было сил. С маленькой головкой сыра он пошел дальше. За его спиной телега Гюстава опять загрохотала по брусчатке. Банкноты оттопыривали карман его брюк. «Утром куплю Мишину бутылку водки, — пообещал он. — Самую лучшую из тех, что найдется на черном рынке».
Старый шестиэтажный дом на рю де Виктоар в эти утренние часы выглядел мрачно со своей облупившейся штукатуркой, с неприличными надписями на стенах и выбитыми на нижних этажах стеклами. Не спеша, Николай подошел ко входу, приостановился, обругав себя за неосмотрительность, и вынул пистолет. В темных коридорах осторожность никогда не повредит.
На сей раз, кажется, все в порядке. Не видно ни наркоманов, ни алкоголиков, ни мелких жуликов. Только неприятный запах в коридоре намекал, что недавно кто-то заскакивал сюда справить нужду. С пистолетом в руке Николай поднялся по грязным ступеням мимо зияющих дверных проемов разграбленных квартир. Кроме него, в доме жили только две семьи, но они жили выше. Всеобщая нестабильность заставляла людей искать спасения в высоте.
На четвертом этаже он остановился и полез в карман за ключами. Новые вмятины на железной двери свидетельствовали о чьей-то неудачной попытке залезть в квартиру. Дураки, пожал плечами Николай. Там нет ничего ценного, а железная дверь — не более чем защитная мера против нашествия вандалов. Хорошо еще, что не залепили какую-нибудь из трех замочных скважин. Два года назад это создало ему немалые проблемы.
Внутри было пыльно и душно, почти как в доме в том заброшенном селе. Надо будет прибраться, подумал он, запирая дверь на две массивные щеколды. Потом глянул по привычке в «глазок» — собственное изобретение, зеркальная система перископов, сделанная таким образом, чтобы можно было предупредить попытку стрельбы с той стороны «глазка».
В коридоре стоял человек.
Свет в коридор проникал только через грязное окно лестничной площадки, так что, сколько ни старайся напрягать зрение, все равно ничего толком не разглядеть. Темный, высокий, слегка сутуловатый силуэт в широкополой шляпе. В руке что-то держит — палку или короткоствольное ружье, плохо видно.
Он оторвался от «глазка», протер глаза и опять прильнул к «глазку».
Человек исчез.
Николай приложил ухо к железной двери и затаил дыхание. Ему показалось, что он слышит шаги. Да, ошибки быть не могло! Тихие, осторожные шаги, которые удалялись и вскоре затихли. Кто это мог быть? «Грабитель, — кольнула его тревожная мысль. — Узнал про историю с рублями и решил меня потрясти».
Ощущая неприятный кисловатый вкус тревоги, он пошел закрыть окно и начал раздеваться. Только вытащил рубашку из брюк, как на ковер упал и покатился шарик из зеленой бумаги. Он нагнулся, взял его в руки и, медленно развернув, посмотрел. Сто долларов. От Мишина…
Вдруг на него нашел смех — облегчающий, очищающий, прогоняющий усталость последних дней. С улицы шел чистый, влажный и прохладный воздух, лаская голую грудь и отгоняя прочь тревогу. Он скинул рубашку на пол и пошел к кровати.
Наконец-то он был дома.
