33. Засада

Почтовый тракт перед Бун-Тауном, штат Нью-Джерси

Апрель 1780 года

После четырех лет службы в армии Алекс научился немного разбираться в людях – в хороших плохих, героях и негодяях. Он встречал таких, как Генри Ливингстон, прежде и знал, что, проснувшись утром, негодяй если и вспомнит о вчерашнем, то найдет возможность обвинить в случившемся Элизу или алкоголь. Кого угодно, кроме себя. То есть не было ни малейшей надежды, что такой человек, как Генри Ливингстон, совершит достойный поступок и освободит оскорбленную девушку от данного ему слова. Ливингстоны были весьма уважаемой семьей, но, возможно, излишне гордой. Они тоже предпочли бы скрыть все произошедшее, нежели признать допущенную ошибку. Нет, если кто и мог положить конец этой ужасной помолвке, так это сами Скайлеры.

И лишь от него зависело, смогут ли они сделать это вовремя.

От Морристауна до Олбани было около 140 миль. Если Алекс будет скакать день и ночь, то к вечеру четверга он доберется до «Угодий». Однако ему придется часто менять лошадей, а значит, реквизировать их. На почтовых станциях их должно быть достаточно, чтобы полковник из штаба самого генерала Вашингтона мог взять одну, пользуясь своим званием. Когда все это закончится, его, несомненно, будет ждать суровое наказание, но это последний шанс завоевать Элизу. Ради этого он был готов рискнуть всем, даже карьерой.

Ему пришлось десять минут стучать, прежде чем служащий почтовой станции открыл дверь, и еще десять минут объяснять, что ему нужно, и доказывать, что он не примет ответ «нет». Десять минут спустя Гамильтон уже сидел на сером арабском жеребце – самом быстром в конюшне, по словам служащего. Луна в третьей четверти освещала дорогу, которую лошадь, судя по всему, неплохо знала. Алекс тоже хорошо ее изучил. Именно этим маршрутом он проезжал почти каждый день в феврале, когда ждал приезда Элизы. Мужчина поудобнее устроился в седле и опустил поводья. Гамильтон бодрствовал уже почти восемнадцать часов, проехал около тридцати миль, возвращаясь из Эмбоя, и успел дважды промокнуть под дождем. Он был измотанным, больным и замерзшим, но чередующиеся волны гнева и страсти заставляли его двигаться вперед. Прошел час, за ним другой. Луна опустилась к горизонту, и небо на востоке посветлело. Еще не рассвет, а лишь его предвестник.

Алекс не помнил, видел ли, как на дороге перед ним появились всадники. Позже полковник понял, что они, скорее всего, выехали из густого леса, подходящего к дороге с запада, и пересекали ее, чтобы найти укрытие с другой ее стороны, но, увидев их впервые, молодой офицер подумал, что эти люди появляются прямо из воздуха.

«Я, должно быть, заснул», –  мелькнула на краю сознания мысль.

Всадники, похоже, удивились его появлению ничуть не меньше. Они остановились и, хотя морды лошадей смотрели на запад, все как один повернулись к нему. Тут офицер заметил, что их лица скрыты платками.

Бандиты!

Он резко остановил коня, но было уже слишком поздно. Всадники подхлестнули лошадей, и, прежде чем он успел развернуться, устремились к нему. Полковник заметил, как они на ходу целятся в него из ружей, и успел пригнуться к лошадиной шее как раз вовремя. Раздался звук выстрела, и над его ухом просвистела пуля. Мгновение спустя он почувствовал острую боль в плече и понял, что пролетевшая пуля, похоже, оцарапала его.

Стрелявший не смог бы зарядить ружье, не сходя с лошади, но оставались еще двое. Алекс знал, что, сидя на лошади, представляет собой легкую мишень, поэтому скатился с коня, спрятавшись за ним от нападавших. Животное забеспокоилось, но осталось на месте, позволив Гамильтону вытащить свое ружье. Он быстро вышел из-под прикрытия лошади, прицелился в одного из двух бандитов и выстрелил. Кровь веером разлетелась вокруг головы грабителя, и он вывалился из седла.

Когда тот упал, его шинель распахнулась, и Алекс заметил под ней кусок красного мундира.

Красноспинные! Они, должно быть, отправились в рейд из своего лагеря на острове Манхэттен. Забраться так далеко было невероятно отчаянным поступком. Похоже, они отправились в путь по серьезной причине.

Теперь у него оставалось два противника. Алекс по-прежнему старался укрыться от них за спиной лошади, особенно от того, чье ружье все еще было заряжено; пока они огибали его коня, полковник наугад ткнул штыком, закрепленным на ружье. Он не попал во всадника, но почувствовал, как штык погрузился в лошадиный круп. Животное не столько пострадало, сколько испугалось, и от шока взбрыкнуло задними ногами, отправив ездока на землю.

Алекс не медлил. Упав на одно колено, он проткнул штыком распростертое на земле тело нападавшего, и тот выронил ружье. Гамильтон не был уверен, заряжено ли оно, но тем не менее отбросил свое и схватил оружие убитого. Последний противник кружил в отдалении, держа ружье перед собой, как копье, и явно не собираясь пускать его в ход.

Алекс понял, что у него в руках оказалось единственное заряженное ружье. Он прижал его к плечу и навел на бандита. Тот поскакал прямо на него, оглушая грохотом подков. Гамильтон подождал, чтобы наверняка не промазать, а затем выстрелил. Всадник вылетел из седла, словно его сдернули арканом. Лошадь, однако, неслась вперед, и Алексу пришлось броситься прочь с ее пути. Он неудачно приземлился на раненое плечо, которое ныло и пульсировало одновременно.

С трудом заставив себя подняться, мужчина нашарил оружие. Но в нем не было необходимости: трое поверженных лежали на дороге, и ни один из них не шевелился. Конь Алекса ускакал, но лошади двух нападавших остались на месте. И пусть ему отчаянно хотелось вернуться к своей миссии, он знал, что не выполнит свой долг, если хотя бы не обыщет нападавших, поскольку они, определенно, были шпионами.

У двоих не нашлось ничего, кроме обычного солдатского снаряжения, но у третьего в рукаве оказалась пачка писем, одно из которых было запечатано сургучом с печатью Континентальной армии. Во всей армии едва ли нашлось больше дюжины офицеров, которые могли бы ее использовать. Это было не в его компетенции – и, возможно, даже вне его полномочий, – но Алекс не удержался и вскрыл письмо. «Дорогой майор Андре», – прочитал он и увидел список передвижений американских войск. Но самым большим потрясением стала для него подпись в конце письма: «С наилучшими пожеланиями, генерал Бенедикт Арнольд».

Алекс не мог поверить тому, что обнаружил. Свидетельство измены одного из наиболее почитаемых героев Америки. К тому же здесь замешан, ни много ни мало, майор Андре, красавчик-британец, который вскружил Элизе голову на том самом балу, на котором Александр Гамильтон с ней познакомился. Он не мог поверить, что ему удалось наткнуться на такие важные документы, и понимал, что должен немедленно доложить о находке. Но важное дело звало его на север. Решив, что у Андре связаны руки без убитых им шпионов, Алекс решил, что еще есть день или два до того, как его молчание перейдет в пренебрежение долгом. Да и кому, как не другому генералу, лучше всего доложить об измене?

Прихрамывая и ругаясь сквозь зубы, он добрался до ближайшей лошади. Несмотря на то что ноздри коня трепетали, чуя кровь, отменная выучка не позволила ему тронуться с места, и животное лишь напряженно следило за подходящим человеком. Алекс обнаружил, что не может использовать правую руку, дабы взобраться на коня, и вынужден был использовать левую, однако это не помешало ему в конце концов оказаться в седле, все еще хранящем тепло тела предыдущего всадника.

Он еще раз окинул взглядом тела трех шпионов, раскинувшиеся на дороге.

– Никто никогда не поверит в это, – сказал он, пришпоривая коня, чтобы перепрыгнуть один из трупов, и продолжил свой путь на север.

* * *

Первым, что Алекс понял, проснувшись, было то, что он лежит на удивительно мягкой пуховой перине. Плечо болело, а перед глазами плыло, но, когда он смог сфокусироваться, взгляду предстала прекрасно отделанная и обставленная спальня, принадлежащая мальчику, судя по разбросанной тут и там одежде, а также по висящим над кроватью мушкету и сабле.

– Ты не спишь? – спросил голос.

Алекс повернулся. Хотя он никогда раньше не видел этого мальчика лет одиннадцати-двенадцати, судя по внешности, узнал бы его где угодно. У мальчишки было типичное лицо Скайлеров: серо-голубые глаза, высокий лоб и аккуратные, почти тонкие губы. Это, должно быть, Филипп-младший.

Алекс слабо кивнул.

– Как… – его голос прервался, и он не сразу смог заговорить снова, – как я сюда попал?

Филипп, побледнев, впился в него взглядом, а затем закричал:

– Папа! Дезертир проснулся!