14. Болезнь, одержимость

Гостиная дома Кокранов, Морристаун, Нью-Джерси

Февраль 1780 года

Кухарка миссис Кокран была знаменита своими булочками. Она клала в начинку сушеную клюкву и покрывала их апельсиновым сиропом, от чего они становились пикантно сладкими и вкусными, несмотря на строгую дозировку муки и сахара.

Уставшая, но довольная целым днем плодотворной работы, Элиза устроилась в удобном кресле в гостиной дома тетушки. Новая встреча с полковником Гамильтоном взволновала ее, и она никак не могла перестать думать об этом. Но была полна решимости выкинуть из головы все мысли о нем, хотя по-прежнему представляла себе его напряженную руку и ярко-голубые глаза, глядящие прямо на нее. И вот, скрестив ноги, удобно лежащие на скамеечке перед камином, девушка обратилась к тетушке.

– Должна признаться, мне нелегко поверить в то, что процедура, которой мы посвятили последние четыре с половиной дня, действительно имеет отношение к медицине. Она так проста, что больше похожа на детскую игру или магический обряд.

На самом деле, Элиза вовсе так не считала. Когда отец сообщил, что им будут делать прививки, девушка прочитала о них все, что смогла найти, и теперь знала об их тонкостях не меньше любого человека, не связанного с медициной. Но тетушкино мнение о женском интеллекте, при всей ее исключительной независимости, было едва ли выше, чем у самых завзятых шовинистов, и больше всего на свете ей нравилось развеивать, как она выражалась, типичную девичью наивность.

– Медицина немного похожа на любовь, – начала она. Элиза поняла, что ей предстоит одна из столь любимых тетушкой лекций, пусть гениальных, но довольно-таки затянутых.

– Есть видимая часть, которая привлекает внимание: повязки, шприцы и настои – это своего рода цветы, любовные послания и ухаживания, но самое главное глазами не увидеть. Оно здесь, – продолжила тетушка, приложив руку к сердцу.

Элиза не смогла удержаться от смеха. Такого ответа она не ожидала.

– Не знаю, стала ли после твоего объяснения медицина интереснее или любовь скучнее, – с улыбкой заметила девушка. – Но, вероятно, биологические процессы приобретения иммунитета и эфемерная алхимия любви имеют нечто общее.

– Ты когда-нибудь видела микробы? – спросила тетушка Гертруда, не ожидая ответа племянницы. – Вот и я нет, и все-таки не сомневаюсь в их существовании, поскольку наблюдала, как они влияют на тело. Точно так же я никогда не видела «любви» и все же раз за разом наблюдала, как сильно она меняет людей.

– Но микробы реальны, – возразила Элиза, видевшая их лишь на картинках. – Я имею в виду, физически. В то время как любовь… любовь – всего лишь чувство. Его нельзя посадить в пробирку, и от него нет прививок, потому что из него не сделаешь порошок или пасту.

– Я своими глазами видела множество девушек, подхвативших любовную лихорадку при столкновении с романтическими соблазнами в их окружении. А также множество молодых людей, потерявших веру в любовь из-за слишком частых столкновений с ее наиболее низменными проявлениями.

– Я не совсем понимаю, о чем вы, тетушка.

– Тут как с примочкой, которую мы накладывали нашим бравым солдатам. Если царапина неглубока, болезнь будет протекать в более легкой форме, но если поцарапать до крови – совсем другое дело. Многие юноши, считающие любовь игрой или подменяющие ее тем, о чем добропорядочной леди говорить не подобает, черствеют сердцем, теряя ту чуткость, без которой нет истинного чувства.

Теперь Элиза поняла, о чем говорила тетушка. Будучи дочерью генерала, она значительно чаще, чем мог заподозрить отец, слышала, как солдаты обсуждают эту сторону своей жизни. Здесь, в Морристауне, девушка видела, как мужчины то и дело снуют возле неокрашенного дома на Уайтлаун-стрит, где жили пять одиноких женщин. Тетушка Гертруда уверяла, что это вдовы солдат, но Элиза не заметила на их лицах ни капли скорби.

– Как бы то ни было, – продолжила женщина, – пусть я и не люблю ссылаться на возраст, позволь мне сказать, что однажды, когда ты будешь давно и счастливо замужем, поймешь, о чем я говорю. Достаточно сказать, что любовь не терпит спешки, точно так же, как и медицина. Нужно разобраться в причинах, как и с болезнью, составить план борьбы и следовать ему со всей возможной точностью.

– Болезнь! Борьба! – воскликнула Элиза. – Тетушка Гертруда, ты рискуешь подтвердить все слухи о женском коварстве, которые распускают воинствующие холостяки. Разве любовь не приходит в свое время и на своих условиях? Разве все прочее может называться любовью, а не обычным манипулированием общепринятыми условностями?

– Мужчины уже манипулируют ими, Элиза. Мы, женщины, должны разрабатывать собственные стратегии или рисковать своим будущим счастьем, полагаясь на эмоциональную зрелость мужчин. А это, моя дорогая, все равно что позволить лошади выбирать гостиницу по качеству соломы в стойле!

Тетушка Гертруда завершила свою обличительную речь, тихонько хмыкнув. Элиза не была уверена, что полностью поняла тетушкино сравнение, но следующие слова пожилой женщины заставили ее напрочь забыть об этом.

– Нужно сделать еще несколько прививок. Мы еще не привили офицеров штаба генерала Вашингтона, за исключением полковника Гамильтона. Так что завтра с утра ты отправишься туда. Доктор Кокран попросил меня помочь ему с обходами, поэтому я была бы тебе очень признательна, если бы ты смогла сделать все сама. Ты с этим, определенно, справишься.

Элиза была решительно настроена оправдать доверие.

– Почту за честь, тетушка. Спасибо за то, что верите в мои способности.

– Ты это заслужила, моя дорогая.

Элиза разгадала замысел тетушки, когда они обсуждали подготовку маленькой корзинки, в которую следовало сложить бутылочки с порошком и все необходимые инструменты.

– Будь внимательна, Элиза. Без сомнения, некоторые офицеры постараются убедить тебя в том, что они уже привиты, но, если их имен не будет в моих списках, это не так. Возможно, их придется приободрить. Используй рассказ о добровольной прививке полковника Гамильтона как яркий пример храбрости и решительности для всех остальных. Скажи офицерам, это приказ доктора Кокрана, что равносильно приказу самого генерала Вашингтона. – Тетушка Гертруда легкомысленно махнула рукой. – Ты умная девочка. Придумаешь, что сказать…

Но прежде чем Элиза успела возразить, дворецкий объявил о прибытии нежданных гостей.

И в дверях появились Анжелика и Пегги.

– Элиза!

– Анжелика!

– И Пегги здесь! – воскликнула Элиза, вскочив с кресла, чтобы обнять сестер. – Что вы здесь делаете?

Девушки обменялись взглядами с тетушкой Гертрудой, которая, похоже, ничуть не удивилась их появлению. Анжелика невинно захлопала ресницами.

– Мы приехали помочь.

– Нет, на самом деле, – со смехом повторила Элиза, – что вы здесь делаете?

Анжелике удалось сохранить серьезное выражение лица не дольше секунды.

– В Олбани так скучно! – воскликнула она. – Мама все время ворчит из-за денег, папа муштрует слуг, словно те солдаты, и одни и те же семьи устраивают одни и те же вечеринки.

– Так и есть, – подтвердила Пегги. – Я бы не вынесла, если бы пришлось еще хоть раз танцевать с Корнелиусом ван дер Беззубом!

Элиза рассмеялась. Корнелиус ван дер Шут был заядлым холостяком лет пятидесяти, чьего состояния было явно недостаточно, чтобы найти себе жену, не в последнюю очередь из-за проблем, на которые указывало данное Пегги прозвище.

– Слышала о его последней выходке? – подхватила Анжелика. – Он заказал новый набор вставных зубов – сделанный из настоящих зубов! Он жует чужими зубами!

– Нет, – выдохнула Элиза. – Как отвратительно!

Сестры рухнули друг на друга, объятые приступом смеха, продлившимся несколько минут. Наконец Пегги высвободилась из объятий.

– Есть еще кое-что, – сказала она серьезно. Затем передала Элизе конверт, подписанный знакомым почерком матери. – Возможно, тебе лучше присесть.

Элиза вскрыла конверт и опешила, прочитав первые слова матери, пронизанные страданием.

Дражайшая Элизабет,

Как же больно сообщать тебе такие новости… Сожжение усадьбы в Саратоге этим негодяем, генералом Бергойном, кажется, снова и снова вносит разлад в наши жизни. Как ни старался ваш отец восстановить наш милый второй дом, вскоре стало ясно, что, вследствие полного опустошения дома и большинства построек усадьбы, финансам Скайлеров был нанесен сокрушительный удар. Более того, мы ощутили, пусть и не в полной мере, что такое быть бедным и бороться за кусок хлеба. Папа говорит, что все это временно, но, поскольку нам приходится кормить столько ртов, ситуация весьма неблагоприятная. В связи с этим, моя дорогая девочка, ваши любящие родители решили на эту зиму вверить вас, трех сестер, заботам ваших щедрых родственников, дяди Джона и тети Гертруды. Мое сердце наполняется гордостью при мысли, как дружно вы станете поднимать боевой дух наших солдат, радуя их своими свежими лицами и чистыми помыслами. О, если бы только я была столь же молода и проворна, то работала бы с вами бок о бок…

Элиза прервалась, чтобы смахнуть дрожащие на глазах слезы. Но затем случилось кое-что удивительное и чудесное. Она взглянула на сестер, ожидая увидеть на их лицах уныние, но с удивлением обнаружила, что на них написано то, чего она раньше не замечала: абсолютная решимость. Они приехали в Морристаун не плакать над горькой судьбой, а бороться с ней и поддерживать храбрых бойцов единственным известным им способом. Сестры хотели работать плечом к плечу с Элизой – штопать прохудившееся белье, ухаживать за больными, заниматься прививками – в общем, делать все, что поможет восстановить пошатнувшееся равновесие их мира.

– Отлично, дамы. У всех нас был нелегкий день. А завтра с утра мы отправимся делать прививки офицерам штаба. Ну а сейчас давайте-ка прогоним холод из ваших костей. Выбирайтесь из своих шуб и устраивайтесь у огня. Кухарка тетушки – настоящий гений по части булочек!

Тетушка Гертруда позвонила в крохотный серебряный колокольчик, и робкая горничная тут же принесла новую тарелку сдобы.

– Спасибо, Луиза, – сказала тетушка с огоньком в глазах. – Дальше я справлюсь сама.

На дворе был 1780 год, и жизнерадостные, воодушевленные сестры Скайлер готовились присоединиться к борьбе за независимость – как их молодой и дерзкой страны, так и собственную. К тому же у каждой из них была своя мечта, и настало время браться за ее осуществление.