Глава 10

Поникший вид Екатерины вызвал в Генрихе искреннее сочувствие, и даже сострадание. Впервые за многие годы в его душе шевельнулось давно забытое раскаяние и жалось к кому-то. Девушка ушла, а Генрих в очередной раз за последнее время ощутил себя законченным негодяем. Где-то глубоко в груди было холодно и мерзко.

Хотелось вернуть девушку и попытаться попросить прощения. Но это было бессмысленно. Он знал, что она его никогда и ни за что не простит. И знал это наверняка, с пронзительной ясностью.

Однако душевные муки Екатерины и ее жгучая ненависть хотя и волновали Генриха, но тревожила другая, куда более важная проблема. И она требовала незамедлительного решения.

Генрих вновь вернулся к отцу:

– Благодарю вас за деликатность. Екатерина очень переживает…

– Вижу. Она скоро привыкнет к своему новому положению в доме. Хорошая девушка. Заметно – проплакала все утро, боялась, как я приму ее… Теперь тебе неприлично будет жить с ней под одной крышей до свадьбы. На ночь здесь тебе оставаться не стоит. Следует избегать всего, что может бросить тень на Катю или скомпрометировать ее. Приедешь завтра утром, позавтракаем и вместе отправимся на завод. Еще очень много дел. До моего отъезда осталось совсем мало, а тебе придется вникать во всякие тонкости. Но ты справишься, я не сомневаюсь. В работе я тобой доволен. Не разочаруй меня в своей семейной жизни. Катя – редкое сокровище.

Для Генриха все это было не ко времени. Но тут уж ничего не поделаешь – отец оставлял управление завода на него и надо было оправдать его надежды.

Генрих попрощался с отцом и поехал в город. Смеркалось. Он гнал на своем автомобиле по темной дороге, идущей вдоль реки. Генрих думал о том, что сегодня надо еще столько всего сделать и при этом желательно не разбиться и не свернуть себе шею где-нибудь под откосом или в овраге.

Добравшись до города, он направился к уже закрытой рыбной лавке купца Рукавицына, расположенной в старом приземистом кирпичном доме с металлическими ставнями, и заколотил в дверь.

Заспанная прислуга поинтересовалась, чего барину угодно – лавки в городе закрывались рано. Генрих потребовал хозяина. Рукавицын был удивлен и обеспокоен поздним визитом молодого фон Берга.

Купец отправил прислугу спать и запер дверь. Еще раз убедившись, что в лавке никого нет, он предложил Генриху пройти в помещение в глубине дома.

– Здесь нас никто не услышит и не помешает. Не ожидал увидеть вас нынче, Генрих Александрович. Не иначе, случилось что-то непредвиденное… Итак, чем могу служить, чего желаете?

– Мне нужен мраморный угорь, и немедленно, – заявил Генрих.

Рукавицын удивленно посмотрел на него:

– Я должен был бы испросить позволения, но Магистр отбыл на Охоту… Это не подождет до его возвращения?

– Нет, к сожалению. Времени осталось совсем мало и я не могу ждать.

– Магистр будет недоволен… Я обязан доложить ему о вашем требовании, как вы понимаете.

– Знаю. Встречусь с ним, как только он вернется, и подробно расскажу обо всем случившемся. Но сейчас я вынужден действовать по обстоятельствам, и всю ответственность беру на себя, – Генриху не хотелось думать о том, что его ждет. Придется в очередной раз испытать на себе силу гнева Магистра. А гневаться тот умел…

– Воля ваша… Рассчитывайте на меня, если потребуется. Могу повременить с докладом… – купец искренне сочувствовал фон Бергу.

– Благодарю, не стоит. Делай, что положено. Ты меня и так не раз выручал. Теперь попробую разобраться сам.

Купец вышел и вскоре вернулся с небольшим свертком.

После этого Генриху пришлось еще долго мотаться на автомобиле по городу, прежде чем он нашел лавчонки, в которых приобрел нужные ему корешки и травы. Перебудив всех и там, он наконец получил все, что требовалось.

Собрав необходимые ингредиенты, Генрих поспешил в поместье. Была уже глубокая ночь. Он оставил автомобиль за оградой в лесу, спрятав его в зарослях так, чтобы он не привлекал внимания, если вдруг какая-нибудь парочка влюбленных вздумает прогуляться по дороге.

Стараясь не шуметь, Генрих прошел на задний двор и направился во флигель, где в одиночестве обитал кучер. Семья Егора жила недалеко от поместья, в деревне, куда он наведывался каждые свои выходные.

Этот сорокалетний мужчина выглядел, как обычный барский кучер – темные кудрявые волосы с чуть заметной проседью, карие внимательные глаза с хитрецой, пышные, лихо закрученные усы, которые делали его франтом.

Он немало удивился позднему визиту молодого барона и по его озабоченному виду понял – что–то произошло. Генрих кивнул Егору и устало опустился на кованый сундук, стоявший у окна.

– Это мраморный угорь. Надо, чтобы его подали на завтрак. Можешь смешать приправы? У тебя это получается лучше, чем у меня, – он протянул сверток и травы. – И пусть горничная скажет Екатерине Павловне, что мой отец приглашает ее, она может без этого не прийти.

Егор с удивлением и тревогой посмотрел на барона:

– Не сомневайтесь, будет сделано.

– Хорошо.

– Екатерина Павловна? – с опаской спросил Егор.

Фон Берг кивнул.

Егор наскоро накрыл на стол и приготовил чай. Теперь можно было перевести дух – гонять туда-сюда из поместья в город и обратно по темноте было не просто. Генрих машинально брал одну сушку за другой и с хрустом разгрызал их, запивая крепким и сладким чаем.

Его мысли роились в голове и не давали покоя. Он увидел свое искаженное отражение в пузатом самоваре – настоящее чудовище. Вероятно, внутри он таковым и является.

Оболгал невинную девушку. Из-за него жизнь Екатерины изменится безвозвратно. В свой Университет она, наверное, уже не поступит. А он продолжит вести привычное существование. Бездушный монстр, думающий только об удовольствиях.

Еще была слабая надежда, что все обойдется, но в глубине подсознания Генрих чувствовал – нет, не обойдется… И виной всему он со своим эгоизмом и легкомыслием.

Егор не задавал вопросов, пил чай молча, и Генрих был ему за это крайне признателен. Рассказывать пока нечего. Хорошо, если и завтра будет так же, но это вряд ли…

Генрих перекинулся с Егором несколькими ничего не значащими фразами. Они допили чай. Фон Берг, наконец, немного передохнул и покинул флигель, стараясь оставаться незамеченным.

Если бы кто-нибудь случайно увидел Егора и Генриха, пьющих чай в жилище кучера, он пришел бы в недоумение. Было заметно, что этих двоих связывает если не дружба, то по меньшей мере взаимное уважение и общие интересы. А что общего может быть у блестящего аристократа и его слуги?

Генрих обошел темный особняк, скрываясь в тени деревьев. Взглядом нашел окна комнат Екатерины, расположенных на втором этаже. Одно из них светилось – было уже поздно, но девушка не спала. И он тому причиной. Наверняка переживает, может даже плачет. «Зачем я тут хожу? – подумал Генрих. – Что хочу увидеть?»

Угрызения совести не давали ему покоя: «Все же зря я сказал отцу, что она ждет от меня ребенка. Подло получилось. Она меня не простит… А если все-таки не обойдется? Она мне больше не поверит. И что потом? Ладно, завтра будет видно, тогда и стану решать, что делать и как быть. А пока это все равно бессмысленно…»

Фон Берг всегда гордился тем, что мыслит логично и бесстрастно. Но ныне не мог избавить себя от тревожных дум. Ведь это касалось не его, а Екатерины, которая ни о чем пока не догадывалась. Он не мог просто выкинуть все это из головы, как ни старался.

Генрих вернулся к автомобилю и теперь уже не спеша поехал в город. Погруженное в сонную темноту поместье растворилось в ночи.

Впереди город тускло мерцал золотыми огнями, люди беззаботно спали или развлекались, жили обычной жизнью.

На душе у молодого аристократа было неспокойно, а он привык доверять своим предчувствиям. Прохладный ветер трепал его волосы и обдувал лицо, но не освежал голову.

Можно было навестить Полину, развеяться, но Генрих раздраженно отогнал эти мысли. Не сегодня… Сейчас он даже думать не хотел о ней – бесчувственная и самовлюбленная светская львица.

А он-то сам чем лучше? Так просто поломал судьбу девушки, которая только-только вошла во взрослую жизнь и за которую некому заступиться.

Чувство вины не покидало Генриха ни на мгновение, тяжелым камнем лежало на сердце и мучило своей необратимостью.