Глава 37

Душка поджала губы, оглядев себя и отметив, что больничный халат такого оттенка зеленого ей совершенно не идет, как и трубки капельницы, приклеенные к коже скотчем, доставлявшим неприятные ощущения при попытке его отодрать. Рука болела там, где пришлось раскрыть артерию и вставить стент. Теперь точно шрам останется, подумала Душка.

Она заметно нервничала, пытаясь что-то вспомнить и никак не вспоминая. Нахмурилась, обведя взглядом посетительницу.

– Там в блоге ничего нового? Я уже устала от новостей о шторме и Хизер Блэкфорд.

Мэрили покачала головой:

– Ни слова, как ни удивительно. Уверена, на эту тему блогеру точно будет что сказать. Тоже жду с нетерпением. – Она улыбнулась Душке. – Вам очень повезло, вы и сами знаете. – Сев на край кровати, она поставила костыли рядом, раскрыла здоровой рукой свежий номер «Вестника Свит-Эппла», забинтованную положила на колени. – Если бы не ураган, мы бы и не узнали, что у вас закупорена артерия.

– Хотите сказать, если бы вы не швырнули меня с лестницы, мне бы не пришлось ложиться в больницу и проходить все эти тесты.

– Я не… – начала было Мэрили, но осеклась и улыбнулась. – Ну да, вы правы.

Душка фыркнула:

– Ну и каков же ущерб?

– С обоих домов сдуло кровли, немного разрушился дымоход и от воды испортился кафель, но на этом все. Ураган прошел лесом, снес крышу здания старшей школы, потом перекинулся на новый микрорайон. Повалил несколько дорожных знаков, но, к счастью, никто не пострадал. Уэйд обещал все починить еще до того, как вы вернетесь домой.

– Ха. Починить и продать. Он думает, если бы я торчала в этой богадельне с Уиллой Фэй, сразу бы выяснилось, что у меня проблемы с сердцем.

Мэрили покачала головой:

– Нет. Но он волнуется, что вы живете одна. Соглашусь, что за вами кто-то должен приглядывать, пока вы не поправитесь окончательно, но долгосрочных планов никто без вас строить не станет. Вы всю жизнь сами принимали решения, и теперь никто не станет принимать их за вас. Тем более я. Я же видела, какой вы становитесь, если вас как следует разозлить.

Душка, сама того не желая, хрипло рассмеялась:

– Как там Хизер Блэкфорд?

– Надеюсь, ужасно. У нее сильное сотрясение, и мы обе сломали лодыжки. Удивительно, как мы всю ночь на них бегали. Все вспоминается так смутно.

Душка задумалась:

– Я потеряла последнюю шляпу. Даже не знаю, чем ее заменить.

Мэрили пристально посмотрела на нее:

– Да, это трагедия. Но во всяком случае, бинокль уцелел. Даже не треснул. Теперь таких прочных вещей не производят.

– Это уж точно. – Душка посмотрела на свою руку, бледную, как простыни, в бледно-голубых прожилках вен. – Врать не буду – мне жаль, что Хизер осталась жива. Впрочем, и хороший срок – неплохая замена.

– Ее обвинили в попытке убийства, но, думаю, они скоро поймут, кто виноват в гибели Дэна. С меня уже сняли обвинения, так что, во всяком случае, вышли на правильный путь.

– Это радует. Только Дэна жалко. Он был хорошим человеком. Одним из лучших, – Душка сморгнула слезу, мешавшую видеть.

– Да, – согласилась Мэрили. – И Уэйд тоже хороший, хоть и болван. Когда он не смог дозвониться ни до меня, ни до вас, поехал к нам, невзирая на ураган. Поверить не могу, что он это сделал, но рада. Без него никто не сказал бы нам, что бояться уже нечего, и не помог выбраться из подвала. Слава богу, он догадался взять у кого-то мобильник и вызвать «Скорую». Но все равно болван.

– А вы со сломанной лодыжкой стащили меня вниз по ступеням, – отметила Душка.

– Вы имеете в виду – сбросила.

Душка изо всех сил старалась не улыбаться. Мэрили, склонившись к ней, взяла старушку за руку.

– А вы спасли мне жизнь.

На глаза навернулись слезы, и Мэрили позволила им скатиться по щекам. Душка опустила глаза.

– Ну Хизер не притащилась бы к вам, не оставь я это сообщение.

Мэрили сжала ее руку.

– Вы спасли мне жизнь, – повторила она. – А все остальное не имеет значения.

– Во всяком случае, мне выдалась возможность стукнуть Хизер по башке. Она давно напрашивалась.

Мэрили улыбнулась.

– Чего не сделаешь для дорогих людей.

Душка крепче сжала губы.

– Больше я ничего не скажу, и мы можем дальше делать вид, будто у вас нет сердца. Но я знаю правду. И, полагаю, Уэйд тоже знает. – Выпустив руку Душки, Мэрили села на стул. – Вы не спросили, сильно ли ураган прошелся по вашим лесам.

Душка сухо посмотрела на нее.

– А зачем? Если вам было бы что сказать, вы и сами бы сказали. Вы любите поболтать.

– Повалило половину деревьев, – сказала Мэрили. – Запах хвои стоит на много миль вокруг.

Душка ничего не ответила, сосредоточенно разглаживая одеяло.

– Кладбище не затронуло.

– Хорошо.

– Уэйд сказал, что цветы, которые вы принесли на могилы, так там и остались. Мистика, правда? Ураган, сваливший столько деревьев, не задел хрупкие цветы.

– Мистика, – согласилась Душка, не понимая, почему ощущает такую усталость теперь, когда должна чувствовать себя гораздо лучше. Но она устала. У нее не было больше сил скрывать тайну.

– Но когда Уэйд пошел проверить кладбище, – продолжала Мэрили, – он нашел неподалеку кое-что интересное.

– Да ну? – Голос Душки показался неубедительным даже самой Душке.

– Он нашел безымянную могилу. Маленький холмик, прижатый двумя камнями сверху и снизу, но на них ни слова не написано. Над ним нависла сосновая лапа. Уэйд сказал, что могила старая, но кто-то ухаживает за ней, полет сорняки. А цветов не было. Может быть, их унесло ураганом, но ведь на других могилах цветы лежали. Этот холмик чуть вдали от кладбища, но на той же стороне. Выходит, ураган там не прошел?

Душка посмотрела Мэрили в глаза.

– Где сейчас Уэйд?

– Я отправила его к вам домой, чтобы принес вещи, которые могут вам пригодиться, чтобы вы чувствовали себя как дома. Ночную рубашку, например. И помаду.

В глазах снова предательски защипало.

– Спасибо, – пробормотала Душка и, сама того не желая, взглянула на дверь, но тут же перевела взгляд на Мэрили. – Скажите ему, чтобы не ходил в папину библиотеку за закрытой дверью. Там жуткий бардак, не хочу, чтобы он видел.

– Я ему напишу, – вынув из сумочки телефон, Мэрили принялась набирать сообщение, – а вы пока, если хотите, можете рассказать мне вашу историю.

Душка пристально смотрела на Мэрили и узнавала себя, только гораздо моложе. Обе давно оставили детство далеко позади – может быть, раньше, чем были готовы. Обе пережили тяжелые периоды, синяки и шишки. Может быть, поэтому они смогли хранить страшные тайны и продолжать жить, продолжать дышать. Продолжать двигаться вперед. Но теперь у Мэрили больше не осталось секретов, ее жизнь стала открытой дорогой, и лишь она одна могла решать, куда повернуть. И повернуть ли. Душка расправила плечи и удивилась, как их согнули годы. Или, может быть, это тяжелая ноша хранимой тайны давила на них почти семьдесят лет.

– Солдатский ящик в подвале… – начала Душка.

Мэрили наклонилась вперед.

– Да?

– Я его туда не ставила. – Душка помолчала, погладила пальцами ткань одеяла. – Но я знаю, как он там оказался.

Я лежала в кровати, не в силах заснуть. В своей старой кровати, в отцовском доме, куда я вернулась вскоре после того, как Том ушел на фронт. Папа снова отправился в лагерь Гордона за военнопленными. Урожай кукурузы вымахал в два раза больше, чем до войны, но управляться с ним было некому, потому что все мужчины ушли воевать.

Я хотела бы остаться в новом доме, еще пахнущем свежей сосной и напоминавшем о муже, лежать в кровати, которую мы так недолго делили. Но мама теперь боялась оставаться одна, и, поскольку я знала почему, я решила ночевать здесь.

За окном прокричала сова, сидевшая на масличном дереве. Этой птицы здесь не было, пока жив был Джимми, но теперь она прилетала каждую ночь, чтобы составить мне компанию. Живот мой рос медленно, и трудно было понять, что я на четвертом месяце, чему я была рада. Мне было не важно, девочка будет или мальчик, я молилась лишь об одном – чтобы он родился здоровым, но маленьким, на случай, если кто-нибудь решит высчитать девять месяцев со дня свадьбы.

Взяв с тумбочки бинокль Джимми, я выбралась из кровати, отодвинула занавески. Огромная полная луна освещала осеннее небо и всю комнату сквозь стекло. Я очень осторожно потянула задвижку вверх, стараясь, чтобы ничего не звякнуло и не зашумело. Мама спала очень чутко, любой звук мог ее разбудить.

Прижав к глазам бинокль, я направила его на ветви масличного дерева, желая увидеть своего пернатого друга. Почти пять минут прошли в бесплодных попытках.

– Ух! Ух!

Птица сидела тут, и я очень медленно перевела бинокль повыше, потом пониже, подвигала вправо, влево.

– Ух! Ух!

Ничего не понимая, я посмотрела под дерево и замерла. В тени ветвей стояла фигура и смотрела на заднее крыльцо.

Я внезапно вспомнила дым, струившийся из трубы старого заброшенного дома, и ощущение тревоги, когда мы с Томом проезжали мимо. Теперь я точно знала, кто жил в этом доме. И точно знала, кто сейчас нагнулся, чтобы схватить камень, и направился к двери, в маленькое окно над которой можно было просунуть руку.

Я шагнула назад, затаив дыхание, будто он мог услышать. Голова закружилась от страха, я пятилась и пятилась, пока не ударилась ногами о кровать. Это немного привело меня в чувство. Мама. Я должна была идти к маме. Она была там, наверху, совсем одна. Я рванула по коридору, полному лунного света; молочно-белое сияние размывало грани, трудно было бежать и не споткнуться. Взлетев по лестнице, я сжала рукой перила и замерла, увидев фигуру, бродившую, как тень, у нижних ступеней.

Я не услышала, как разбилось окно – я была в другой части дома. Оставалось лишь надеяться, что услышала мама, что она закрыла дверь или, во всяком случае, спряталась.

– Ну привет, Душка. – Кертис Браун стоял под лестницей с таким видом, будто я пригласила его на чай. – Приятно, что ты меня встречаешь. Я немного расстроился, не увидев тебя в том доме, но и тут тоже неплохо.

Я ничего не сказала и не двинулась с места, думая, сильно ли расшибусь, если выпрыгну из окна спальни – оно ведь уже было открыто. Но я не могла оставить маму одну. Она была наверху, и нас разделял Кертис.

– Я принес свои вещи – все равно останусь тут. Я уже понял, что армия не для меня, и жить мне особо негде, а твой папаша вечно в разъездах – отлично, правда? Твой слабоумный братец как раз подох, а его приятель-ниггер где-то воюет. Получается, остались только ты, да я, да твоя дура-мамаша. Я и подумал, тебе нужна компания. – Он улыбнулся, и в лунном свете эта улыбка в темных отметинах на гнилых зубах была похожа на дьявольский оскал.

Я была не в силах сказать ни слова, не в силах шевельнуться. Меня будто парализовало, ноги прилипли к полу. Кертис поднимался по лестнице, и я не знала, куда идти. На шее по-прежнему висел бинокль, достаточно тяжелый, чтобы ударить, не напрягая сил. Я сжала его в руке, ощутила, какой он тяжелый. Какой увесистый.

– Кертис Браун.

Я почти не узнала голос мамы. Это были ее первые слова за очень-очень долгое время.

Кертис продолжал подниматься, будто ничего не слышал, я крепко сжимала бинокль. Услышав громкий щелчок затвора, он замер. Я знала, что отец хранит в тумбочке пистолет, потому что в последние месяцы участились грабежи. Но мне бы и в голову не пришло, что мама знает, где он. Или как с ним обращаться.

– Кертис Браун, – повторила она. Голос был хриплым, скрипучим оттого, что она слишком долго молчала, но таким знакомым.

Он повернулся к ней.

– Так, миссис Прескотт. Вам нельзя трогать оружие. Вы можете себе навредить, а мы ведь этого не хотим, верно? – Он побрел к ней неторопливой походкой. – Лучше отдайте пистолет мне, а сами идите спать, пока я закончу свои дела с вашей дочерью.

Он сделал еще шаг, мама вскинула пистолет и прицелилась.

– Стой, а не то выстрелю. – Ее голос был так слаб, что слова казались шуткой.

Откинув назад голову, он расхохотался, сделал еще шаг – теперь ему достаточно было лишь дотянуться и взять пистолет.

– Отдайте его мне, миссис Прескотт, и мы продолжим заниматься своими делами.

Она шагнула назад, давая ему пройти к двери. Он посмотрел туда, и на секунду мне показалось, что он сейчас уйдет, исчезнет в темноте, и больше мы никогда его не увидим.

Но он не ушел. Он шагнул к маме, и ночь взорвалась огнем и порохом. Кертис рухнул, как марионетка, которой оборвали ниточки, по сосновому полу медленно расползлась темная лужа. Пистолет выпал из маминой руки и шлепнулся возле головы Кертиса. Мама стояла очень тихо и не смотрела на него. Я знала, нужно включить свет и убедиться, что он мертв, но, пока она стояла там, я была не в силах этого сделать. Вспомнила о Томе, о его любви ко мне, и это придало сил. Я поняла, как быть дальше.

Я уложила маму в кровать, дала ей снотворного, которое прописал доктор Маккензи. Вернулась к Кертису, включила свет. На нем была униформа, но все знаки срезаны. По-видимому, решив уйти из армии, он решил от них избавиться, будучи слишком практичен, чтобы вернуть назад одежду, которую мог носить.

Пуля пробила грудь, рана зияла, как мишень, и я ощутила странное разочарование оттого, что он погиб почти мгновенно. Мне казалось, он должен заплатить бо́льшую цену за все, что сделал со мной и моей семьей. Его глаза были открыты и удивленно вытаращены, кровь стекала по спине, чертила дорожки на коврике.

Забыв о скромности, я стянула через голову ночную рубашку и подложила под тело Кертиса, чувствуя отвращение, когда пришлось коснуться его руками. Нужно было сообщить шерифу. Нужно было сказать ему, что моя мать застрелила Кертиса Брауна. Было очевидно, что он вломился в дом. Что две беззащитные женщины пытались спастись.

Но потом я подумала: а ведь мама застрелила его, чтобы спасти меня. Совершила поступок, которого никто от нее не ожидал, даже она сама. Даже если она спасла мою жизнь, человеку, которым она была когда-то и, может быть, осталась теперь, пришлось бы тысячу раз умереть мучительной смертью, если бы люди узнали, что она сделала. Узнали, что она без колебаний убила мужчину. Никто не стал бы думать, заслужил он того или нет. Может быть, шериф подал бы в суд – я не знала, какие обстоятельства защитили бы мою мать от суда. Но в любом случае ее, даже в поврежденном уме, всегда больше всего беспокоило общественное мнение.

Набравшись смелости, я спустилась к себе, надела платье и туфли без чулок. Набросила пальто, побежала к дому Уиллы Фэй и постучала в ее окно. Она, должно быть, увидела, в каком я состоянии, и не стала задавать вопросов. За это я и любила Уиллу Фэй. Красивую, глупенькую Уиллу Фэй, от которой не требовалось напрягать мозги, просчитывать наперед, что и как сделать.

Она выбрала в лесу место, и остаток ночи мы копали яму и хоронили Кертиса. Я ничего не чувствовала, бросая на его лицо первый ком земли, неотрывно глядя на него, пока лунный свет падал на его кожу. Уилла Фэй придумала хоронить его без униформы, чтобы, если кто-то обнаружит тело, распознать было бы труднее. В подвале стоял его ящик, и мы сложили туда униформу. Сначала мы хотели накидать туда камней и утопить ящик в озере вместе с моей ночной рубашкой и коврами, которыми мы вытерли кровь, но Уилла Фэй сказала, что нам нужно сохранить хоть что-то на случай, если нас ожидает расплата. Мама была религиозна, и я знала, что Уилла Фэй права. Но еще я знала, что, пока мама жива, я никому не расскажу об этой ночи.

Поэтому мы принесли из дома простыню, завернули в нее почти все, что было в ящике, мою рубашку и ковры в пятнах крови и, набросав туда камней, зашвырнули все это подальше в озеро. Уилла Фэй сказала, что спрячет ящик туда, где никто его не увидит. Я не спросила куда, и больше мы об этом не говорили. Уилла Фэй была маленькой, слабой и вряд ли унесла бы его далеко, но это не имело значения. Никого не волновал Кертис Браун.

Все эти годы я полола сорняки на его могиле – мне казалось, так хочет мама. Но на этом все. Большего он не заслуживал. Эту тайну я хранила тоже из уважения к маминой памяти.

Мы никогда не вспоминали ту ночь. Даже мама. Она вновь вернулась в свой мир и до самой смерти не произнесла больше ни слова. А мы с Уиллой Фэй не произнесли ни слова о том, что нас связало. С тех пор мы стали настоящими друзьями. И я никогда не забуду, как сказала ей, что нужно зарыть тело, а она ответила лишь: подожди, я принесу лопату.