СЕЗОН 1
МЯТЕЖ
И пусть неведом будет нам страх ни перед другом, ни перед врагом, ни перед тем, кто с нами, ни перед тем, кто вдали от нас.
И пусть повсюду будут у меня друзья.
Атхарваведа, книга XIX
Через пятнадцать лет
1843 ГОД ЭРЫ ГРОМА. ЗВЕЗДНАЯ ВОЙНА
Звездопад.
Был месяц полевик, второй свояк-день. Скучный день-постник миновал, по стране вновь открылись все театры, все мясные лавки и торговля табаком.
На этой станции полуденный поезд останавливался для заправки. Пассажиры пользовались случаем, чтобы размяться, заглянуть в станционный буфет и полюбоваться окрестностями.
Тут было на что взглянуть. По обеим сторонам долины возвышались зеленые лесистые холмы, с виду словно бархатные. У веселой голубой речушки красиво расположился опрятный поселок. При ясном небе, под ярким солнцем он смотрелся как игрушечный: бело-желтые домики с охряными черепичными крышами, сады, чистые улочки, украшенное башенкой с часами здание окружной управы и церковь со шпилем. День разгорался, становилось душновато, но от реки тянуло прохладой, и стоянка всем нравилась.
— Должно быть, жить здесь одно удовольствие! — заметил, раскурив сигару, толстяк-иностранец. Цепочка от часов пересекала его брюшко, будто немного провисший экватор на глобусе.
Дети кушали пирожки с печенкой, дамы лакомились суфле и пили шипучий лимонад, буфетчик откупоривал бутылки с пивом для господ. У вагонов третьего класса публика попроще раскуривала трубки, разворачивала платки с припасенной снедью и поглядывала, как торговец вкручивает насос в пивной бочонок.
— Кажется, в одно время приезжаем, и всегда ждать приходится, когда пивняк наладит свою помпу.
Отцепленный локомотив, с шипением пуская белые султаны пара, подъехал к водокачке. Загремел желоб транспортера, нагружая тендер углем.
— Какая пыль, фу! Дети, вернитесь ко мне! Иначе вы станете черными как трубочисты, — волновалась гувернантка. Но мальчики не слушали, зачарованные рокотом механизма и усатым человеком в промасленной робе, который колдовал с рычагами, направляя поток угля.
— Минита Эль, кто эта девочка? — тихо спросила гувернантку дочь хозяев. Она была постарше братьев, уже думала о своей внешности, не ротозейничала попусту, а любознательно поглядывала по сторонам и все-все замечала.
— Которая?
— Вон та, минита. В наручниках. Рядом с женщиной в темном платье.
Гувернантка строго выговорила воспитаннице:
— Барышня, вам не пристало обращать внимание на разных негодниц. Если юную особу заковали в кандалы, значит, она нарушила закон и поэтому наказана. Возможно, она воровка. Останьтесь здесь, я должна увести ваших братьев от этого угольного кошмара.
Нарядная девочка продолжала разглядывать странную пару, стоявшую в тени под деревьями, за решетчатой оградой перрона.
Гладко зачесанная дама в длинном платье цвета крепкого кофе носила форменную шляпку с кокетливо подогнутыми полями и кокардой на шелковой ленте. Издалека было не разобрать, что изображено на серебристой бляхе. Кожаный пояс дамы напоминал солдатский ремень, к нему подвешены ключи и кошелек. Девочка рядом с дамой была немного взрослее наблюдавшей за ней барышни, худощавая и скуластая, похожая на грустную птицу. Поля ее мятой матерчатой шляпы обвисли, покоробились от бесчисленных стирок, а грубое бурое платье, казалось, только что вынули из вошебойки. Портрет завершали уродливые башмаки с толстыми подошвами и, что самое ужасное, каучуковые браслеты на запястьях. Витая смычка мешала рукавам полностью скрыть это позорище.
«По-моему, такой куколь на девочек напяливают только в приюте. Или в дисциплинарном доме, — рассуждала про себя юная барышня. — А женщина похожа на жандармиху. Не хотела бы я иметь гувернантку вроде нее!»
Ту сторону жизни, где находились дисциплинарные дома, она знала плохо, в основном по нравственным книжкам. Где-то там, в грязных и тесных рабочих кварталах, живут необразованные люди, которые пьют пиво большими кружками и едят жилистую говядину. Там крикливые неряшливые женщины, дети-оборванцы, воровство и брань.
Но если простые люди будут прилежны и благовоспитанны, они могут высоко взойти. Недавно батюшка слушал доклад астролетчика, который сделал десять оборотов вокруг Мира и фотографировал планету сверху. Он вышел из самых низов, а поднялся до звездных высот!..
Про этого офицера много писали в прессе, какой он герой. Его фотографию барышня вырезала из газеты и хранила в своем дневнике. Молодой, красивый, просто прелесть: стройный, с чудесными глазами, в шикарном мундире астраль-поручика, а на груди орден Белого Жезла.
Пыхтя, паровоз подал назад. Вскоре лязгнула сцепка, и металлический стук пробежал по цепи едва качнувшихся вагонов. Станционный служитель ударил в колокол и крикнул:
— Просьба к пассажирам занять свои места!
Барышня проследила, куда направятся жандармиха с воровкой или приютской птахой. Все-таки дама, опоясанная ремнем по талии, соблюдала кое-какие приличия: она выждала до двух ударов колокола, чтобы перрон опустел. Даже если эта, в буром платье, очень плохая, нехорошо вести ее в наручниках через толпу.
Двое из приюта, а может из дисциплинарного дома, сели в вагон третьего класса.
«Может, мне следовало дать ей пирожок? — сомневалась барышня, устроившись на плюшевом диване своего купе. — Матушка говорит, падшим надо оказывать милость, чтобы они вернулись к добродетели. А батюшка жертвует на приюты».
Подумав так и эдак, она решилась:
— Минита Эль, я могу оказать той девочке помощь?
Гувернантка нахмурилась:
— Господи, ан Лисси, что вы взяли себе в голову? Вам следует забыть о ней, она не из вашего общества, будьте благоразумны.
— А матушка меня учила, — настаивала Лисси, — что в каждом человеке есть душа от Бога Единого, и каждый получит свою долю.
— Ее доля в том, чтобы каяться и исправляться. Нельзя потакать тем, кто заслужил кандалы.
— У меня остался пирожок. А еще есть карманные деньги. Матушка сказала, что я могу подавать милостыню и жертвовать на лазареты для больных чахоткой.
В глазах Лисси поблескивало фамильное упрямство. Гувернантка знала, что появление этого блеска означает одно: девочка будет упорствовать, пока не добьется своего.
— Дай пирожок мне! — заныл самый младший.
— Ты что, мало их слопал? Будешь пузатый, как тот иностранец.
— Ан Лисси, нельзя говорить «слопал», это простонародное выражение. Надо говорить «скушал».
— Лис, ты жадина! Жадина!
— Вы проводите меня, минита Эль? — коварно спросила девочка. — Я боюсь одна идти в тот вагон. Там страшно переходить по мостику.
Колокол ударил трижды, паровоз дал протяжный гудок, и поезд тронулся. Игрушечная долина с чистеньким поселком поплыла назад. Гувернантка едва преодолела соблазн цыкнуть на барышню, чтобы та думать забыла о своем капризе. Ох, эти дети! В государственном приюте обходиться с ними куда проще.
— Кондуктор, присмотрите за детьми. Я с барышней должна ненадолго отойти. Если мальчики будут просить вас открыть окно, ни в коем случае не открывайте, они могут простудиться.
Проводник ответил поклоном, принимая за услуги мелкую монету. У себя в одноместном купешке он давно отпустил стекло, чтобы хоть на ходу ветерок веял. Пусть даже дым паровоза залетает, ничего. Такая духота, словно воздух сгущается! Нет-нет да поглядишь на небо: что за напасть, не гроза ли будет?
Конвойная дама обходилась с Ларой просто и бесчувственно, как с чемоданом. Говорить между собой им было не о чем, поэтому они в основном молчали. Особенно Лара.
Проездные документы давали обоим право на безденежный проезд. Конвойной туда и обратно, Ларе в один конец.
Служебное бесстрастие дамы не значило, что она была совсем равнодушна к Ларе. Всю дорогу от приюта для умалишенных конвойная следила за тем, где Лара стоит, как сидит, не хочет ли к чему-то прислониться. Если бы девочка решила подойти к решетке, отделявшей ее от перрона, дама приняла бы решительные меры. У сторожей безумного приюта отработанные навыки. И не надо обольщаться на их монашеские одежды и постные лица. Руки этих дам привыкли не к четкам, а к короткой каучуковой дубинке, которую они скрывают в складках платья. Бьют они метко, сразу теряешь сознание. Или валишься, согнувшись пополам, если тебя ударяют в живот.
Удивительно, что до сих пор в приюте никого не убили. Хотя кое-кто пропал. Вроде бы они вылечились или их забрали домой родители. Но разве приютским скажут, как оно на самом деле?
Что касается Лары, с ней все было ясно. Такие болезни часто начинаются, едва девочка начнет взрослеть. Сначала страшные сны, потом нелепые фантазии и чьи-то голоса, которых больше никто не слышит. Если лекарства не помогают даже в больших дозах, ребенка надо запереть в отдельной комнате, пока не перебесится. Но это хорошо в богатой семье, которая имеет большой дом, слуг, может нанять сильную сиделку. Или отправить дочку в частную закрытую лечебницу.
Простые люди обращаются в государственные учреждения.
Там вышибут любую дурь.
В крайнем случае, если дурь засела крепко, можно забыть чадо в приюте, навещать все реже и реже.
Блажь изгоняется сильными средствами. Есть карцер, смирительная сбруя. Но есть и наблюдательные врачи, которые все примечают. Они пишут бумаги, вкладывают в конверт и отправляют почтой. В ответ приходит другая бумага: «Сопроводить больную Л. Д. в Гестель. Питание в дороге за казенный счет».
Колеса стучали по стыкам, поезд уносил Лару в неведомую даль. Что за Гестель? Где он находится?
— Будешь есть? — спросила конвойная, открыв корзинку.
— Нет, эрина, спасибо.
— Ешь. Голодать глупо. Только руки ко лбу не подноси, слышала?
Руки можно подносить только ко рту. В наручниках есть металлические замочки. Они маленькие, но доктор велел: никакого металла на теле. Заколки в приюте просто запрещены, а вдобавок Лару лишили даже металлических крючков и пуговиц на платье. Пуговицы роговые, вместо крючков дурацкие завязки.
— Я не голодна.
«А я запарилась», — со злостью и усталостью подумала конвойная, взопревшая в форменном платье. Шумная публика вагона третьего класса пооткрывала все окна, но сгустившийся воздух будто ленился залетать в проемы. Под деревянной крышей, крытой жестью, становилось душно как в парнике.
— Это у вас кто, эрина? — спросила полная тетка, утирая пот большим платком. — Потаскушка?
Лара уставилась в окно.
— Полоумная, — развернув вощеную бумагу свертка, ответила стражница. — Вы близко-то не придвигайтесь.
— Ох! И прямо так поездом возите?
— А что, прикажете отдельный экипаж ей выделять? Жирно будет.
— По телеграфу бы людей пересылать, — пьяно пошутил мужчина, как следует хвативший пивка на станции. — Засунул башку в аппарат, и ух туда, как в прорубь! А на другом телеграфе вылез, отряхнулся и пошел себе.
В проходе появились двое, которых Лара заметила на станции: чопорная дамочка в стильном сером платье и девочка в палевом, вроде бы скромном, но с великолепной отделкой. Серая модница глядела свысока, а палевая осматривалась с любопытством. Ну, ясно, сроду третьим классом не каталась. Чего они тут забыли?
Девочка в палевом держала в руках бумажный пакет. Ишь какая фря! Перчатки носит, будто взрослая. Мордашка тонкая, холеная, сразу видать, что моется душистым нежным мылом. Таращит огромные глазища, хлопает ресницами.
Лара хотела бы иметь такие глазки: синие, наивные. Но Бог молний дал простые, карие. Правда, разрез глаз удался — миндалевидный, изящный… слегка чужеземный. В приморских городах это бывает.
«И волосы неплохо бы, как у барышни, русые с золотистым отливом. Разве что окраситься. Да кто даст красоту наводить в приюте?..»
— Вы из учреждения, — надменно обратилась гувернантка к стражнице. Она не спрашивала, а подводила итог. — Моя воспитанница хочет сделать вашей пожертвование.
Лара нахохлилась и сжалась. Вот еще, выдумки господские! Какое такое она захотела?
— Возьми, — быстро подступив, палевая девочка подала ей свой пакет. — Это вкусно, оно свежее. Я еще кое-что дам.
Ей не хватало рук расстегнуть бисерный кошелек, и Лара невольно приняла протянутое. Внутри что-то мягкое, пружинит в пальцах. Булка? Нос подсказал: оно вкусней булки, похоже, с начинкой. Даже слюна во рту набралась, так аппетитно пахло.
— Вот, немного денег. Тебе пригодится.
— Давайте мне, — сказала конвойная. — Она больная, денег ей нельзя.
— Ну ведь не кусается. — Добродушная тетка отломила от своего хлеба. — Эй, Мик, дай ту курью ножку! Видишь, девчонка голодная.
— Я и так плачу налоги, чтоб их содержали, — пробурчал небритый мужичина, но достал жареную ножку. Курица, которая раньше ходила на ней, была тощая, с толстой пупырчатой кожей.
Пьяный тоже решил проявить щедрость:
— А вот, я еще налил в дорожку. На, детка, хлебай. Пивцо что надо!
— Кому собираем? — повернулась голова над деревянной спинкой.
— Сироте! — гаркнула полная тетка на весь вагон.
«Я не сирота!» — хотела закричать Лара. Глаза у нее намокли. Кое-кто уже повставал с сидений, прихватив того-сего из провизии.
— Деньги-то, — тянула руку конвойная.
— Ей, — твердо ответила Лисси. Гувернантка услышала в голосе звонкий металл, родню того блеска в глазах.
После месяцев взаперти, карцера, дубинок и смирительной сбруи Лара вдруг оказалась в кругу сочувствия. Лица обратились к ней, и столько рук сразу со всех сторон.
«Есть же люди на свете!»
Она готова была поверить в людей и забыть приют, когда воздух начал вибрировать от далекого, едва слышного гула. Звук быстро приближался, превращаясь в свистящий рев. Сперва Ларе показалось, что летит ракетоплан, низко летит, над самой железной дорогой, но рев становился все страшнее и сильнее.
Все в вагоне замерли, испуганно переглядываясь, и после короткого ошеломленного молчания тетка-доброхотка завопила:
— Звезда падает! Становите поезд! Ой, господи, только б мимо!
Монеты высыпались из ладони Лисси, руки Лары выпустили пирожок, упала курья ножка, стражница вскочила, щетинистый Мик бросился к стоп-крану.
За ревом, от которого раскалывалось небо, визг тормозов был едва слышен. Вагон рвануло, всех с криком бросило вперед, на спинки, на пол прохода, друг на друга. Улетела серая дамочка, девочка в палевом исчезла в груде тел, Лару швырнуло на конвойную. Лицо Лары было обернуто к окну, и она увидела падающую звезду.
Со стороны сияющего солнца, наискось через солнечный диск несся темный шар, перечеркивая голубое небо хвостом из дыма и алого пламени. Словно горящее ядро из великанской пушки. Воздух трепетал, расходясь, в стороны упругими волнами, а грохот рвал его в клочья.
Поезд встал за мгновение до того, как звезда ударилась о землю.
Земля плеснула вверх и в стороны, вагоны подбросило на рельсах и скинуло под откос. Паровоз завалился, треснул котел, половину поезда накрыло взрывом раскаленного пара.
Дрожь проходила по земле, пар клубился над обваренными трупами, а вдоль сбитого с рельсов поезда тянулся длинный стон, мучительные крики, и люди слепо возились, выбираясь в крови, на четвереньках, из разбитых окон и через двери тамбуров.
Невдалеке, где минуту назад колосилось поле, чернел и курился желто-серой гарью громадный кратер, опоясанный валом и широким венцом выброшенной земли. Даже сквозь дым заметно было, что развороченный ударом грунт отсвечивает мокрым блеском, а по склонам земляного вала медленно стекает пластами какая-то студенистая масса.
Очнувшись, Лара услышала голос внутри головы.
Она лежала на мягких, еще теплых телах, заваливших стену и окно, которые теперь стали полом, потому что вагон валялся на боку. Кто-то шевелился под ней, глухо мычал и хрипел.
Голос в голове говорил короткими фразами:
— Трасса семнадцать. Между пунктами сорок три и сорок четыре. Для оцепления дистанция обычная. Ветер северо-восточный, слабый. Внимание, появились облака. Поторопитесь с бомбардировкой.
Сейчас голос звучал громче, чем обычно. Раньше голоса доносились словно бы издали, а этот раздавался совсем рядом. Откуда-то сверху.
«Почему я слышу?»
Почти сразу Лара поняла: рядом с головой металл. Она почти уткнулась лбом в потолок, а там, за тканью и досочками, наверное, железный каркас вагона. Балки, палки, что-нибудь такое.
Опираясь, она приподнялась. Рядом было лицо конвойной дамы. Ее голова как-то вывернулась набок, а изо рта вытекла струйка крови.
«Она мертвая, о господи. Сломала шею».
Добрая тетка тоже лежала неподвижно, бездыханная. Она своим рыхлым телом смягчила падение Лары. Ее небритого Мика видно не было.
Ужасаться и пугаться некогда. Лара нашла пояс конвойной, сняла ключи и, повозившись, расстегнула замки наручников, сначала один, потом другой.
Те, кто уцелели в крушении, карабкались по сиденьям и спинкам, пробираясь к выходам, или пытались вылезти в окна, оказавшиеся теперь на потолке. Кто-то пытался вытаскивать других, но чаще старались спастись сами.
«Надо скорей убираться отсюда. — Лара схватилась за край скамьи, подтянулась и перебралась через нее. — Они нашли, где упала звезда, сейчас начнут бомбить. Что же я слышала? Это переговоры военных? А почему я? И что я слышала раньше?»
Через два отсека, близко к тамбуру, она заметила внизу нарядную девочку в палевом платье. Та смотрела как обалделая, моргая синими глазищами.
— Чего смотришь? Вылезай быстрей наружу! — крикнула ей Лара и протянула барышне руку. Господская дочка сообразила, ухватилась, и с помощью Лары вылезла наверх.
— Моя минита, где она?
— О, дьяволы, откуда же мне знать? Может, она уже выбралась.
— Там, впереди, мои братики в вагоне. Надо их вытащить!
— Посмотрим.
Снаружи, когда девочки кое-как слезли с тамбура наземь, им открылась вся жуткая картина катастрофы. Поваленные вагоны валялись как разбросанные детские игрушки. Вокруг лежали и копошились десятки людей в измятой и растрепанной одежде, окровавленные, ошарашенные, стонущие и кричащие. Взорвавшийся паровоз еще курился паром. У первых вагонов почти никого видно не было, только редкие неподвижные тела.
— Они там, — растерянно проговорила Лисси, но даже шага в ту сторону не сделала. Ее мутило, она схватилась за платье Лары, чтобы не упасть.
«Облака». — Лара подняла голову. В самом деле, на небе, совсем недавно ясном, быстро собирались облачка. Белые, они прямо на глазах росли и темнели.
Газеты писали: так всегда бывает при падении звезды. Дымный хвост и огонь отравляют воздух, и скоро начинает идти дождь.
Небо затягивалось, но было видно, как в высоте плывет серо-синий дирижабль, похожий на огромное веретено. Лара даже различала вращающиеся винты, большие, словно крылья ветряной мельницы. Там, где у летучего веретена под брюхом пассажирская гондола, часто и ярко моргал световой телеграф, передавая сигналы.
«Они уже здесь, — подумала Лара, а затем догадалась: — Они знали, что летит звезда, и были наготове. Неужели на нас бросят бомбы?»
— Я не могу идти одна, — жалобно сказала Лисси. — Пойдем вместе, ладно?
— Да ты ходить-то можешь? — Лара поглядела на нее с сомнением. — Смотри, оттуда никто не выбрался. Все задохнулись, или я не знаю что. Надо убегать, а то нам крышка.
— Нельзя их оставлять. И минита Эль, как я ее брошу?
— Ладно, пошли.
Лара запомнила мальчишек, они глазели на загрузку тендера. Правда, жалко, если они в вагоне, а вылезти не могут. Но Ларе казалось, что живых там нет. Паровоз словно вывернуло изнутри, он был весь изуродован.
Чтобы не путаться среди людей, девочки свернули в разрыв между расцепившимися вагонами и оказались у самой насыпи. Взглянув на поле, Лара заметила кратер. Во, как землю разбросало! А кругом будто слизью покрыто.
Там, у опоясанной валом круглой ямы, что-то происходило. Сначала Лара не поняла, почему это выглядит так тревожно, но затем присмотрелась, и ее охватил озноб.
Земля под склонами вала приподнималась и вспучивалась. Это шло во все стороны от кратера, словно под землей росли громадные корни.
— Сволочь, она ожила, — пробормотав, Лара с силой потянула барышню за собой. — Скорей!
Но добежать до вагона первого класса они не успели.
За лесом послышался режущий уши свист. Показался ракетоплан. Кирпичного цвета сигара с торчащими крыльями и хвостом-гребнем неслась ниже облаков, выбрасывая из горелок огненные языки. Затаив дыхание, девочки следили, как пилот делает круг над кратером, накренив машину. Потом летучий аппарат взмыл ввысь и оттуда спикировал. Стеклянный колпак кабины сверкнул на миг в луче солнца. Из-под крыльев выстрелили несколько ракет, в кратере грянули взрывы, и поднялись плотные клубы белого дыма.
— Газ, бежим! — увлекая барышню, Лара кинулась обратно между вагонами. Спотыкаясь, чуть не падая, Лисси поспешила за взлохмаченной девочкой в буром платье, потеряла туфлю, захромала. Пришлось скинуть и вторую, дальше Лисси бежала в одних чулках.
«Железка. Нужна любая железка, — озиралась Лара на бегу. — Если я слышала военных, то могу услышать еще раз!»
Как нарочно, по дороге ничего не попадалось. Наконец, Лара наткнулась на мужчину в форме железнодорожной полиции. Он лежал ничком, без признаков жизни. Похоже, это был охранник из почтового вагона. Велев барышне: «Стой!», Лара склонилась, расстегнула его кобуру и вытащила тяжелый револьвер. Как всякая девчонка, она побаивалась этих мужских штучек, и в руки бы их не взяла, но револьвер был стальной и мог пригодиться, чтобы слушать голоса.
Пробегая полосу между насыпью и лесом, Лара пыталась кричать людям: «Уходите! Спасайтесь!», но все были словно убитые и глядели на нее непонимающе, а глаза их казались пустыми, выгоревшими. Некоторые сидели как окоченевшие, другие блуждали, волоча ноги. Лишь несколько пассажиров двинулись в сторону леса, кто-то волок своих раненых, но за быстроногими девчонками никто успеть не мог.
Они отбежали от поезда и кратера уже довольно далеко, когда над полем показались новые военные дирижабли, перемигиваясь телеграфными огнями. Эти гиганты неторопливо двигались в небе, почти затянутом тучами, выжидая, когда звенья ракетчиков, летящие с запада, выпустят по кратеру боезапас и уйдут на посадку к ближнему ракетодрому. Вниз падали пустые горелки, легкие машины вытягивали крылья и превращались в планеры, а по земле разливались тучи фосфорного газа.
Затем началась бомбардировка по-настоящему, чтобы распылить и выжечь все вокруг кратера.
Поезд тоже попал под бомбы, и вместе с ним почти все пассажиры, живые и мертвые.
Разрывы вспыхивали в сумраке ливня как багровые цветы, по земле разливалось жидкое всепожирающее пламя, пар и гарь стелились над полегшими полями, а с неба вместе со струями дождя падали потоки балласта: дирижабли сбрасывали воду из цистерн, чтоб поскорей подняться выше туч.
