ПРОЛОГ
1628 год Эры Грома
ПРОКЛЯТИЕ И СМЕРТЬ
— Во имя Бога Единого! Я обращаюсь к осажденным от лица магистра-знаменосца.
Была жара. Безветрие. Море как синее стекло лежало вокруг мыса, где стоял форт с высокими стенами. В зеркальном море отражалось палящее, безжалостное солнце.
Там, на морской глади, виднелись черные силуэты орденских галер — недвижимые, безмолвные. Словно на них не было заряженных пушек и абордажных отрядов.
В этот знойный час, казалось, все живое замерло, забившись в тень, и погрузилось в тягостную дрему. Да, замерло — но в напряжении и затаив дыхание, прильнув к бойницам форта, стоя у фальшборта, прижав к глазницам горячие медные окуляры подзорных труб, сжимая пики, эфесы, мушкеты и орудийные запальники.
Сотни глаз следили за парламентером, остановившимся у ворот форта.
— Предлагаю вам завтра, на восходе солнца, сдаться на милость Его Преосвященства, сложив оружие, знамена и доспехи. Благородных людей ждет справедливый суд, а если отрекутся от ереси — полное прощение вины. Людям простого звания — ни суда, ни казни, только большое покаяние! Новообращенные вообще не будут наказаны.
— Он хочет внести раскол в наши ряды, — молвил коменданту мушкетер, стоявший рядом у бойницы. — Подстрекает сержантов открыть ворота и заслужить награду.
— Ложь, — краем рта бросил комендант. — В обители Трех Щитов они проделали тот же трюк, и старшина впустил их. Всех наших перебили. Брат-вещатель заперся в башне и говорил с нами… пока был жив.
— Наверняка они хотели захватить его.
— Да; только он не сдался.
— Чистый духом, с мечом в руке, с молитвой на устах и верой в сердце… — взяв мушкет в левую руку, солдат правой осенил себя знамением Ока, а сосед закончил поминальную, повторив его движение:
— …ты по радуге восходишь в громовое небо. Брат, прощай!
Офицер с бледно-голубым флагом мира смотрелся как посланник царя тьмы. Вороненый шлем, скрытое черным платком лицо, кираса — словно из гагата. На плечах угольный плащ, похожий на перепонки нетопыря, с багровым знаком серпа.
Воины переговаривались:
— Всегда прячут лица…
— Они похитили наш цвет, а знак мечей и серебро носить не смеют.
— Братоубийцам меч запретен. Только палаческий серп.
— Подумать только — эти ночные тени заменили нас у патриаршего престола…
— Доблесть больше не нужна, — проговорил комендант, атлетически сложенный мужчина в черном кафтане с серебряным галуном и символом братства — Око на скрещенных клинках. — Орден меча сделал свое дело, завоевал Кивиту для первосвященника и покорил дикарей — кончено. Отец Веры избавляется от нас.
— Положим, без войны вы стали опасны для престола, — перебирая четки, задумчиво сказала аббатиса в лиловой рясе с вышитым на груди цветком ириса. — Вы воины, а ему нужны надсмотрщики… Но мы-то чем не угодили? Мирные лекарки и сиделки…
Комендант покосился, нахмурившись:
— Давно вы перечитывали свой устав, блаженная сестра?
— Как? И вы нашли там указания на ведовство?! — Аббатиса возмутилась. — Стыдитесь, брат. Не вашими устами повторять ложь черных проповедников. Наш устав писан святой Увангой, ей диктовали ангелы, а патриарх…
— Орден любви благ и чист, но — верьте слову солдата, — любая из ваших девиц покорит вражеский гарнизон быстрее, чем сотня моих мушкетеров.
— Только силой любви!
— Разве я говорю о военной силе?
— Каков будет ваш ответ?! — взывал снаружи офицер в черном.
— Вы пропустите нас — с оружием, хоругвями и барабанами, — громко заговорил комендант, — к границе имперских земель! Вы не станете чинить нам препятствий, позволите брать по пути лошадей, воду и пищу за честную плату! А магистр-знаменосец поклянется Молотом Господним и честью рыцаря, что так и будет. Тогда мы уйдем отсюда — все! — и вы сможете занять форт, хотя он выстроен на деньги ордена. Вот наши условия!
— Нет! — Офицер сделал рукой отрицательный жест. — Только на условиях Его Преосвященства. Ваши ордена запрещены и распущены, ибо, — он вдохнул поглубже, — стали вертепами ереси, колдовства и блуда! Вы лишились права ставить святой церкви условия. Капитуляция — или штурм. Решайте!
— Твоя беда, несчастный, — появилась над парапетом аббатиса, — в том, что ты рожден после священной войны! Званием и оружием ты обязан меченосцам, которые несли сюда знамя истины. Ты смуглый — наполовину кивит… Кто учил тебя грамоте? монах! Кто наставлял в вере твою мать? монахиня! И за это ты нам угрожаешь?
— Твое счастье, ведьма, что я веду переговоры, а не иду на приступ! — гортанно выкрикнул офицер в черном. — Ты бы на первом слове поперхнулась пулей!
— Так будь ты проклят, неблагодарный ублюдок! — Перегнувшись через парапет, она плюнула в его сторону. — Ты и все ваше черное отродье с его ядовитой ложью! Пусть половина из вас не увидит зари, а другая — унесет в душе ужас!
— Мы будем стрелять, пока стены не рухнут, — пообещал офицер, прежде чем уйти, — а когда войдем, сложим костер из живых и мертвых. Встретимся на рассвете. Серп и Молот!
— Все равно нам не дадут дойти до владений короны. — Комендант спускался во двор, сохраняя бестрепетное выражение лица. — Семьсот миль… с ранеными, детьми… Полк латной кавалерии просто сметет нас, развеет по ветру. Брат келарь, — обратился он к ответственному за провизию, — как с запасами воды?
— По полторы кружки на взрослых, по полкружки младшим. Если завтра не будет дождя, придется раздавать вино.
— Насчет дождя — как бог даст, а вот будет ли завтрашний день — еще вопрос… Сегодня воду экономьте, утром — разводить с вином напополам. Обязательно оставить красного для молитвенного возлияния. Богослужение справим при звездах, самое раннее.
На дворе стоял тяжкий запах множества людей, скученных в тесном пространстве. Миазмы пота, гнойных ран и испражнений смешивались с появившимся недавно трупным духом.
Проходя по форту, комендант встречал обращенные к нему взгляды — молчаливые, жалобные, молящие. Приходилось вилять между лежащими, сидящими людьми. Кроме воинов, чудом скрывшихся от черной облавы, в последнюю твердыню Ордена сбежались и крестьяне-колонисты, которые в новых землях старались жить ближе к меченосцам или милостивым сестрам, и новообращенные оливковые кивиты — эти, по обычаю своей жаркой страны скудно одетые, выглядели растерянными, как заблудившиеся дети.
Им все было странно. Отчего перессорились воинственные жрецы с холодного юга? Почему одни преследуют других? Зачем рыцари чистят клинки и мушкеты, неужели будет битва?
Туземцы целовали полы его кафтана, но что комендант мог сделать для кивитов? Только предложить выбор — смерть от меча или огня.
— Бог воздаст Его Святейшеству за клевету на нас, — твердо сказала аббатиса. — Будь он истинным пастырем, нашел бы иные средства… раз уж захотел нас устранить. Скажем, послал бы со знаменем истины дальше, за море.
Комендант усмехнулся с презрением:
— Он не воитель, а скопидом. Стоит ему представить, что придется тратить червонцы и снаряжать корабли в бой, как его начинает трясти от жадности.
— Но какая подлость с его стороны! какая низость! Объявить нас — ведьмами! Вас — заподозрить в связях с темным царством!.. Кстати, — аббатиса понизила голос и доверительно склонилась к коменданту, — вашему… брату-вещателю удалось вызвать кого-нибудь?
Ее собеседник печально покачал головой:
— Ни звука. Все монастыри в пределах слуха молчат. Тайный орден сработал чисто — наши обители захвачены одновременно.
— Тогда пусть он призовет ангелов. — Голос аббатисы дрогнул. — Иначе завтра мы будем в костре, живые или мертвые.
— Небо молчит. — Коменданту горько было произнести это, но он не посмел обманывать сестру ложной надеждой. — Брат Динц все испробовал, много молился, но слышал лишь какие-то неявственные, угрожающие звуки…
— Неужели мы так грешны, что недостойны ответа? — Опытная, прожившая большую жизнь сестра была близка к отчаянию.
— …и эти звуки не с неба, — выговорил комендант самое трудное.
— Они… из тьмы?
— Брат Динц, выйдя из забытья, сказал: «Дальше, чем небо. Глубже, чем тьма».
— И с ним говорили оттуда? Кто? — Аббатису стал охватывать страх, граничащий с запретным наслаждением — страх, знакомый всякому, кто в молитвенном экстазе прикасался к небесам.
Почти шепотом комендант отозвался:
— Нечто, одетое в лед и железо.
— Если… если оно отвечает — пусть поможет нам. Во спасение праведных ничто не может быть нечистым!
— Брат Динц говорил: «Хуже, чем царь тьмы».
— Пусть зовет! — Она торопливо осенилась.
— Я такой помощи не приму. Лучше пасть в бою. С мечом в руке, с молитвой на устах…Разве не так нас учили?
— Я тоже останусь, — гордо выпрямилась аббатиса, — хотя могу уйти. Со мной семь сестер, способных подниматься — каждая возьмет двоих… если не слишком тяжелы.
— Значит, ваш долг — подняться с ними вместе. Еще две спасенные души.
— А вы?
Комендант понял, что она хочет унести его. Лично его.
— Я выйду против черных. Надо ударить на их позиции раньше, чем начнется канонада. Если затемно пробьемся, сможем рассеяться в лесах. Хотя бы часть уцелеет. А в стенах форта — нам всем могила.
Леса Кивиты, густые и влажные — гибель для чужаков, родной дом для туземцев. С проводниками-кивитами здесь не пропадешь.
— Я хочу сама говорить с братом Динцем.
— Извольте, сестра. Если только он в состоянии беседовать…
— Что, болен?
— Он испытывает на себе зелья. Настои трав помогают говорить и слышать дальше… но порой от них он бывает как помешанный.
Аббатисе повезло. Молодой брат-сержант еще не принял свое снадобье и был в здравом рассудке. Карие глаза миндалевидные, типично кивитские, а простецкое скуластое лицо напоминало рыбаков из устья Гура — парней, которые могут поделиться с неудачником своим уловом, но могут и выставить ложный маяк, чтоб поживиться плодами кораблекрушения.
Хотя сержант держался молодцом, опыты с зельями на нем сказались — лицо унылое, осанка утомленная, глаза запавшие и тусклые.
— Благословение грома небесного с вами, добрая сестра.
— Свет молнии между нами, — поцеловала она сержанта, как велит устав. — Что это, брат, — твоя родня? — улыбнувшись, аббатиса кивком указала на пару кивитских ребятишек, похоже, брата с сестренкой. Те прятались за Динца.
— Просили пить, — пожал он плечами. — Как не дать?
— А что же самому останется? Ты занят важным для братии делом…
— Я пью не воду, — указал сержант на бутылку с болотно-зеленым настоем.
— Это и есть ключ от неба?.. — Она с недоверием понюхала зелье. — Ужасно. С великой жажды — и то бы не выпила. Могу ли я присутствовать, когда ты будешь… говорить?
— Если вам угодно. Предупреждаю — моя речь может быть очень грубой.
— Так водится у вещателей?
— Нет. — Сержант смущенно покосился на старшего. — Дело в том, что…
— Черные вышли на связь? — подался вперед комендант.
— Да, блаженный брат. Один, по имени Раскат, пытался совращать меня.
— Много предлагал за измену?
— Кавалерское звание, пятьсот червонцев, табун коней, поместье, двух наложниц…
— Воистину, патриарх щедр! — Комендант с отвращением сплюнул.
— …и еще я должен был зарезать вас, блаженный брат.
— Как же ты ему ответил?
— Здесь благородная дама, я не могу повторить.
— Доставь мне удовольствие, сержант. — Аббатиса ласково притронулась к его руке. — Я желаю знать, получил ли Раскат то, чего заслуживал.
— Цыц! — Сержант прогнал детей, откашлялся и, глядя в сторону, скучным голосом проговорил свой ответ. Сомневаться в точности не приходилось — память у вещунов превосходная. Монахиня с ирисом на груди довольно жмурилась и смеялась, не разжимая губ.
— Ах, какой слог! Какие точные слова!.. Ты достоин награды, сержант.
— Увы, брат, я лишен возможности сделать тебя кавалером — орден распущен, капитула нет, — сожалел комендант. — Но бог свидетель, — поднял он руку, как для клятвы, — на капитуле мой голос — в твою пользу! Дворянство заслужено тобой по праву чести и верности.
— Подтверждаю здесь, — наклонила голову аббатиса, — и повторю устно или письменно, что речь брата-коменданта целиком правдива. Пока же могу предложить лишь свою слабую помощь… Травы и зелья, собранные сведущими сестрами — все в твоем распоряжении. Если они пригодятся, значит, мы трудились не зря. Я пришлю к тебе сестру-травницу… А сейчас приступай к вещанию. Если услышишь Раската — выругай его как следует.
— Премного благодарен, — поклонился сержант, румяный от волнения. — Да славится имя светлейшей Девы-Радуги…
Он взял со стола массивный стальной шлем — в таких головных уборах с ременными подшлемниками и войлочными прокладками воины-меченосцы некогда шли на штурм кивитских укреплений, когда со стен летели камни и копья.
Монахиня в лиловой рясе замерла. Наигранная, нервная веселость покинула ее; настало время таинств. Что для одних — защита от вражеских снарядов и клинков, для других — врата в мир далеких голосов… быть может, лестница в небо… или гибельный провал в темное царство… Куда он пошлет свой зов? кто ему ответит?
— Слушайте… слушайте меня, — нерешительно начал он, застегнув подбородочный ремень. — Говорит сержант Динц из Ордена меча. Я в форте Скалистого мыса, на восточном берегу Кивиты. Мы осаждены войском Тайного ордена. Если кто-нибудь слышит меня, ответьте…
Ни единого голоса. Лишь далекий, мерный шум, похожий на звук прибоя.
— Кто-нибудь слышит меня? Ответьте…
Никого. Даже соблазнитель Раскат снял шлем, вышел из сферы голосов.
«Если бы он подслушивал, я бы его почуял».
— Кто-нибудь… Вы меня слышите?
Безмолвие вокруг на сотни миль. Один шорох невидимых волн.
Все вещуны-меченосцы — молчат. Схвачены черными. Убиты в бою. Покончили с собой, как брат из Трех Щитов.
За волнами шума послышалось слабое, невнятное слово — и погасло. Сержант напрягся, пытаясь его разобрать — не успел.
«Кто это?.. Черные? Донеслось из-за моря? из Вея прилетело? у вейских царей тоже есть вещатели…»
Вновь тишина, нарушаемая только шипением и шорохом. Он закрыл глаза.
— Вы меня слышите?
Сержант с болью ощутил себя одиноким, говорящим среди беспредельной немоты. Кивита с ее поселками, монастырями, портами, плантациями — на самом деле не населенный полуостров, а лесная пустыня, безлюдье гор и озер, на краю которого сидит единственный человек и зовет, безнадежно зовет — последний голос вымершей земли…
— Поговорите со мной, кто-нибудь. Пожалуйста. Ради бога.
Схватив бутылку, он торопливо сделал несколько глотков. Аббатиса стиснула пальцы — похоже, сержант решился расширить слух и речь куда-то далеко, за пределы дозволенного.
— Вы слышите?
В глазах начало мутиться, темнеть. Фигуры коменданта, монахини стали расплываться, словно их рассеивало ветром. Каменные стены кельи просвечивали, как стекло. Затем растворились стены форта, но берега и леса за ними не было — голая земля, серое небо без солнца, пыльная буря. Ветер нес тающие крики, длинные стоны, исступленные вопли.
Вдали — где, сержант не мог понять, — появилась выпуклая громада, висящая посреди ветра. Лед и железо, холодная глыба.
— Опять? — раздалось из нее удивленно. То был не голос, а дуновение, похожее на вздох великана.
— Господи! Отец Небесный, услышь меня!!
— Что тебе? — дохнуло, едва не сдув сержанта со скамьи.
— Попроси… — осмелилась произнести аббатиса, но комендант жестом велел ей умолкнуть.
— Спаси нас!
Ветер клубился пыльными вихрями вокруг темной громады. То, что было заключено внутри, задумалось. Затем прилетел ответ:
— Возьми в море.
Вслед за голосом ударил знакомый звук волн.
Пыль поднималась, заволакивала горизонт; она скрыла источник голоса-дыхания, и, наконец, сгустилась до плотности камня. Сержант вновь оказался в келье — опустошенный, дрожащий.
— Тебе ответили? — нарушил молчание комендант.
— Да…
— Тот же, что прежде?
— Да…
— И что он сказал?
— Надо понять. Я… что-то в море. Я должен прийти в себя.
— Отдыхай. И постарайся понять сегодня. Завтра будет поздно.
Солнце двигалось по небу, отмеряя часы молитв, отсчитывая остаток жизни. Черно-серебряные готовились к бою с черными. Комендант принимал донесения старшин, распоряжался — все пистолеты и мушкеты должны быть заряжены, ударный отряд собирается у ворот, чтобы атаковать сразу после раннего богослужения.
— Тяжелораненым дать отпущение грехов, меч в руку и вино забвения. Кивитов брать только молодых и быстроногих, прочие пусть остаются.
Кое-как избавившись от впечатления — после двух добрых стаканов от беседы среди ветра остались в памяти только слова, — сержант поднялся к парапету, смотреть на водную гладь.
«Возьми в море.Что там взять?»
Стало смеркаться. Девица в лиловой рясе подошла неслышно. Он очнулся, когда она оказалась рядом. Уставился на ирис, вышитый на груди.
— Прости, я тебе помешала?
— Нет… Да… Я размышляю.
— Матушка-аббатиса сказала — тебе нужны травы, брат-сержант. Испытаешь их? Если сделать отвар…
«Я никогда не раскрою эту загадку! — хотел закричать он. — Возьми!И шум… Шум… Легче голову разбить о камень…»
Он рад был отвлечься. Лиловая с ирисом явилась как спасение от мучительных раздумий, сержант испытывал к ней искреннюю благодарность.
В ее кожаной укладке брат Динц увидел множество пакетов, склянок и горшочков, каждый с разборчивой надписью или бумажной наклейкой. Вейский дурман, «листва пророка» из земли варакиян-пустосвятов… даже «корень вдов», что избавляет жен от постылых мужей. И лекарь, и отравитель нашли бы здесь снадобье для любой цели.
— Что тут завернуто?
— Пьянь-трава, гигауна. Ее нельзя пробовать. Она разливает в теле желчь и приводит к злой водянке. Отвешивать гигауну может лишь матушка.
— Да-а-а, слыхивал я, что среди травок лиловых сестер есть и вредные…
— Для души — нисколько.
— А эти пилюли из красного воска?
— Если я завтра не смогу взлететь, то приму одну с молитвой «Избави, Господи» и взойду по радуге, — тихо ответила девушка.
— Мы будем сражаться. — Брат Динц невольно сжал кулак. — Дадим вам время, чтоб войти в летучий сон. Или что — для этого нет подходящих зелий?..
— Я умею взлетать без них. Это секрет, — она рассмеялась, словно мгновение назад не говорила о самоубийстве.
— Ох вы, травницы, зелейницы… Расскажи, сестра! Люблю разные хитрости. Да что ты хмуришься?.. Если выживу — секрет не выдам, если нет — тем более. Слово меченосца.
Они шептались, перебирая и откладывая подходящие растения — двое молодых, вопреки орденским правилам оказавшиеся вместе и наедине. Иногда их руки соприкасались, от этого по телу шли теплые волны. Сержанту было легко и радостно, будто он выпил хмельного.
— Ты — Динц, я знаю. Смотри, не выболтай, что я сказала. И больше ни к кому из сестер не подходи…
— Почему так строго?
— Сначала обещай, потом скажу, — искоса поглядывала девушка. Кареглазый сержант казался ей очень милым.
— Ты вправду ведьма?
— А ты — говоришь с дьяволами?
Ее слова заставили брата Динца вспомнить о голосе из нездешней дали, о загадке — и он помрачнел.
— Но я так не считаю, — поспешила заверить монашка, испугавшись — вдруг сержант обидится?
— Я должен что-то сказать в море. Взять… Это не слова, а… звук? Никак не пойму.
— Есть подсказка?
— Только шум волн.
— В море… в море… — Она задумалась. — Корабль, идущий на подмогу?
— Если бы!.. Только о нем и думаю. Но я зову — ответа нет.
— Что-то внутри моря? под водой? Разве там есть, кому слышать? Рыбы, водоросли и утопленники…
— О, гром господень! — вскинулся сержант. — Внутри!.. А я-то поверху искал! Сейчас же надо проверить…
— Подожди! мы еще не подобрали травы!..
Он взбежал на стену уже в шлеме. Солнце опускалось за лес, окрашивая его кайму кровавым багрянцем; во дворе на очагах и кострах готовили скудную пищу, сытный дымок жареного поднимался к потемневшему небосводу. Море стало густой темной синью, у горизонта сливаясь с первыми робкими звездами.
Глоток из бутылки. Горечь во рту.
«Еще никто не говорил в глубь моря. Всегда через воздух. Почему? Разве не любопытно послать туда голос?..»
— Именем Господним, — начал сержант, протянув к морю правую руку, — призываю тебя, повелеваю тебе — явись и избавь нас от черных притеснителей! Ты, кто должен быть взят — сегодня ты взят мною!
Он осязал жидкую толщу вод и то, как в нее входит голос. Море молчало. После ожидания Динц понял, что сейчас его — как молния с небес, — ударит разочарование. Дьявольский обман!..
И едва он собрался сорвать с себя шлем, чтобы швырнуть бесполезное железо о камни, как море ответило — содрогнулось и молвило:
— Да.
Ваше Преосвященство, дражайший и высокочтимый брат мой!
Спешу Вас уведомить, что осада Скалистого мыса завершилась самым неожиданным и неприятным для нас образом.
Наши галеры потоплены, а из экипажей их и воинских команд спаслись от прискорбной гибели в воде лишь единицы. Пешее войско понесло меньшие потери, так как было своевременно уведено от берега в сторону леса, однако большинство пушек потеряно.
Это произошло вскоре после вечерни, когда наш командор (путь ему по радуге в громовое небо!) завершил богослужение. Руководимый царем тьмы комендант форта путем злодейского волхвования вызвал из морской пучины нечто неописуемое и бесформенное. Сия тварь походила на всплывший остров. Артиллеристы с галер, а также с суши смело обстреливали ее, но не преуспели. Чудище надвинулось на берег, хватая наших людей. В этой схватке пропал командор, видимо, утащенный порождением тьмы.
Ночной мрак мешал наблюдать, что происходит в форте, однако многие слышали оттуда крики ужаса. До того, как начало светать, тварь погрузилась в море, и тогда я счел возможным выслать отряд на разведку. Мои посланцы нашли форт опустевшим, там не осталось ни живых, ни мертвых.
По общему суждению старшин и кавалеров, это кара Божья.
Все посвященные, а также обычные рыцари, младшие братья и нижние чины готовы свидетельствовать о наказании, постигшем бывший Орден меча за измену вере и присягу темному царству.
Через двести лет
1828 ГОД ЭРЫ ГРОМА. ЗВЕЗДНАЯ ВОЙНА
— Во имя Бога Единого, — благословлял бортовой священник пилотов. Затянутые в кожу и ремни, держа под левой рукой летные шлемы, парни подходили по одному, целовали Божье Око, прикладывали ко лбу орарь с вышитым золотым зигзагом.
— На одоление сил дьявольских… Во торжество правой веры… Грядите к победе со славой, и да сопутствуют вам чистота и сила молнии!
Сурово Студеное море в начале осени! Свинцово-серые волны взметали гребни пены, на окоеме низкое хмурое небо сливалось с холмами. Здесь, на промозглой окраине империи, у берегов мрачного Южно-Полярного океана, редко бывали военные эскадры.
Мгла висела над землей — там, на вершинах холмов, еле видимо моргали дуговые лампы, сообщая кораблям о ходе сражения. Шипя ослепительным светом, с корабельных мачт им отвечали прожекторы флотских связистов.
Метеоролог доложил:
— Облачность — сто мер над водой, гере капитан-лейтенант. Ветер южный, пятьдесят миль в час, и продолжает крепчать. По инструкции следует отложить вылет…
— Поздно; на суше уже начался бой. Господа, — обратился старший к своей команде, — взлетаем немедленно. Набрав высоту, поворот налево в четверть круга. Сигнальщик! Передать на берег — мы идем. У них есть минута, чтобы указать нам цель. По машинам!
Авианосный рейдер «Бешеный» сильно отличался от кораблей недавнего прошлого — ни клочка парусов, дымные трубы, гребные колеса в кожухах, большая площадка на юте с наклонными стартовыми установками.
Чтобы уменьшить качку, рулевые держали «Бешеного» носом к волне.
— Покинуть пусковую палубу!
— Теперь не двадцать шестой год! — ободряя необстрелянных матросиков, подмигнул флаг-мичман, пригнувшийся за щитом укрытия. — Я гардемарином был на «Буревестнике» — ветер ловили, подходили на предельную дистанцию, под самый луч…
За годы войны изменилось многое — забылись яркие мундиры, щегольские кивера, расшитые шнурами куртки кавалеристов, яростные штыковые атаки. Армия, кроме свитских рот и авиации, оделась в темные цвета. Фетровые двууголки офицеров лишились плюмажей, превратились в форменные шляпы или кепи. Блестящие каски стали тусклыми шлемами. На поля битв пришла наука с новым сокрушительным оружием.
Но важнее всего — исчез панический страх перед врагом.
— Девять! Восемь! Семь! Шесть!.. — выкрикивал рупор. Молодые матросы с ужасом и любопытством выглядывали из-за щита, всматриваясь в замершие на стартовой позиции крылатые машины с армейским знаком молота на гладких бортах. Самолет-снаряд — во как! Будто ракета, только в голове летчик, а в брюхе — шестисотфунтовый фугас.
— …Ноль! Первый — пуск!
Будто фугас рванул на палубе! Все озарило вспышкой; машина капитан-лейтенанта в буре пламени и вихре дыма прянула ввысь и ушла в тучи. Не успел отгудеть в ушах грохот первого старта, как снова:
— Второй — пуск!
Один за другим взвивались в небо сорвиголовы палубной эскадрильи. Наконец, рев умолк, и матросы выскочили из укрытий, хохоча, обнимаясь и с криками: «Гром! Гром и Молот!» подбрасывая бескозырки в воздух.
Лампа на мачте замигала огненным глазом:
«Дан старт. Укажите цель».
Над тучами, на высоте двух миль, машины сверкнули в свете осеннего солнца и перестроились для ухода в пикирование. Снизу вынырнула красная ракета, вытягивая за собой полосу дыма. Ведущий качнул крыльями: «За мной» — и спикировал первым.
Тьма в тучах. Потом серый просвет. Рябь моря, пена прибоя, волнистые береговые холмы. В земле, словно язва — громадный кратер, внутри по склонам опоясанный террасами. Капитан-лейтенант с отвращением заметил — на террасах и в центре, в мокрой ямине, что-то кишит, копошится. Как жуки в навозе. Или будто муравьи в разворошенном муравейнике.
В чаше кратера мерцали вспышки, расширялись газовые облачка. Ага, батареи бомбометов заработали!
По краям чаши ворочались, лезли на пологий вал тела, похожие на перевернутые миски. От них разлетались яркие желтые лучи — то прямые, как спицы, то прерывистые. Но батареи укрывала пелена дымовой завесы — артиллеристы били вслепую, по расчетам наводчиков.
Дольше разглядывать картину боя было некогда — командир выбрал себе мишень, наметился, сбросил фугас, а затем увел машину в сторону от кратера. Теперь молись Ветру-Воителю, чтобы враги как можно позже заметили угрозу сверху…
Позади гулко, глухо звучали адские взрывы «шестисоток». Капитан-лейтенант улыбнулся, представив, как внизу все превращается в клочья.
«И это лишь начало! Вас ждет привет от крейсерского главного калибра».
Так и случилось — получив депешу от береговых сигнальщиков, командиры «Святого Эгена» и «Варвара» приказали открыть огонь из башенных орудий.
— По чужепланетным агрессорам… по отродью тьмы… — Младший офицер чуть не задыхался от боевого восторга. — Пли!!
Стальные хоботы изрыгнули столбы огня; гром раскатился над морским простором, дым окутал крейсера — снаряды с воем понеслись к невидимому берегу, чтобы упасть в чашу, подобную язве.
В старину медицина учила — язвы надо выжигать!
— Ну-с, друг штабс-капитан, скоро конец вашим бдениям в железном колпаке! — бодро возгласил флотский старлей, с шумом войдя в каюту и стряхнув дождевые капли с фуражки. От влаги его плащ блестел как лакированный. — Если верить звездочетам, эта яма — последняя! Они клянутся, что больше никто не летит в нашу сторону. Дай-то бог! Планеты расходятся — и надолго…
— На пятнадцать лет, — резким, отрывистым голосом уточнил офицер, сидевший за столом в шлеме.
Как только корабельные ни острили по поводу его головного убора — «чугунок», «чайник», «горшок»!..
Но низкорослый коренастый штабс-капитан с круглой, рано начавшей лысеть головой (прозвище Купол было ему к лицу) реально мог связаться с «Варваром» и «Бешеным», даже когда те шли за горизонтом, в тумане. Или с береговыми частями, что важно для координации огня.
— О, это целая вечность! Я успею стать капитан-командором… И вообще чертовы гости выдохлись, а мы стали гораздо опытнее. Пусть только попробуют явиться вновь — уж мы их встретим!
— С ними надо бороться иначе. Я намерен рапортовать по инстанции, предложить кое-какие меры.
— Вы опоздали, дружище! Через час-другой от их логова мокрое место останется…
Корабль вновь дрогнул, грохот залпа заглушил все звуки — прошлось выждать, чтобы продолжить беседу. Правда, толковать с Куполом было сложно — одновременно он вел переговоры со своими собратьями в нескольких точках, отчего походил на сумасшедшего.
— …мокрое место, я сказал! Раньше они более метко запускали свои шары. Чтобы угодить в берег — такого пока не случалось. Разве что прямо в море пускать пузыри…
— Да, и мне это кажется странным, гере старший лейтенант. Так. Понял. Записываю… Сколько прорвалось? Да. У меня помехи. Нет, не от корпуса корабля… что-то иное, какой-то шорох или плеск. Кто у нас в квадрате семь? Никого?.. Если есть резервные части, пусть выдвинутся в квадрат семь. Я вас уверяю — оттуда шел сигнал. Да, шумовой, без голоса. Проверьте. Так, о чем бишь я? — обернулся Купол к старлею. — Высадка на берегу — да, удивительно. Еще удивительнее то, что они окапываются как ни в чем не бывало. Прежде они меняли место.
— Что-то не ладится на суше? — тихо спросил моряк.
— Увы. К фактории Еркен прорвалось два чуда-юда и десяток мелкой сволочи. Штурм-бригада их отбила… с большими потерями. Дело спас один поручик… бедовая голова. Обвязался взрывчаткой, вдоль ручья прокрался в тыл, успел к самой махине подбежать. Саблю обнажил, да с тем и подорвался.
— С мечом в руке, с молитвой на устах и верой в сердце… —Старлей невольно осенился. — Живы еще меченосцы.
— Только, прошу, при бортовом попе не повторяйте.
— Да что вы, друг!
— Слушаю… Как? Громче! Я почти не слышу! Кто… Козырь! Козырь! Отвечайте!.. Срочно, — посмотрел он на старлея в крайнем волнении, — немедленно доложите вахтенному помощнику… капитану — на «Варваре» катастрофа.
— Сейчас же идем к нему, — заверил старлей, словно лично собирался повернуть штурвал.
— Нет! ни в коем случае! — Купол внезапно перешел на крик. — От него, и как можно скорей! полным ходом! «Варвар» погиб, там спасать некого. Я вам говорю, они уже мертвы!.. Мундштук, Мундштук, — заговорил он уже для связиста на «Бешеном», — передай своим — поворот на запад и полный вперед! «Варвар»… ты тоже слышал? А я разобрал — угроза снизу. Кто ждал? никто! надо всегда ждать!..
— Да объясните наконец!
— Хорошо. Еще полчаса промедления — и вы встретите на дне друзей с «Варвара». Устраивает? тогда садитесь и закуривайте.
— Но… на берегу ждут огневой поддержки!
— Без нас управятся. Обычное сражение. И не последнее, вы поняли?
