За железным занавесом

Возвращение на Багамы для записи «Powerslave» было для нас как возвращение домой. Конечно, у всех у нас были собственные дома, но никто из нас не провел там сколько-нибудь значительного времени в течение более чем двух лет. Никто из нас не мог по-настоящему понять, что пройдет еще два года, прежде чем в наших жизнях начнут появляться какие-либо признаки обычного человеческого существования – но даже и тогда совсем ненадолго.

Мы сводили альбом в городе, который никогда не спит, который так хорош, что его называют дважды: Нью-Йорк, Нью-Йорк.

Я люблю Нью-Йорк, и за долгие годы город не раз платил мне добром за это. Это фантастический город кинематографических масштабов, и это раскрывается даже в мельчайших деталях. Разговаривающие скороговорками полицейские, суета и дерзкая пошлость, которые в любом другом городе мира казались бы грубыми… но в Нью-Йорке все это граничит с вдохновением. Ранним утром зимнего дня из твоего картонного стаканчика с кофе поднимается пар, а по выбоинам тротуаров скрипят мусоросборочные тележки, и ты чувствуешь себя так, словно находишься внутри фильма «Французский связной», и его главный герой, Попай Дойл, вот-вот выйдет из расположенного напротив офисного здания. А может, и не выйдет…

Я нашел фехтовальный зал (так по-английски называется клуб), управлял которым мастер мирового класса, перебежчик из Украины. Стэн был спортивным героем Советского Союза и тренером сборной Украины. Он нелегально приехал в США и смог добраться до Нью-Йорка. Он был эксцентричным и трудолюбивым человеком, и, помимо управления фехтовальной школой, у него был также бизнес по производству фехтовальной формы и импорту ее во все страны мира.

Я тренировался часами, каждую неделю. Около 11 утра я запрыгивал в поезд метро на 23-й улице вместе со своей тренировочной сумкой, приезжал в зал, разминался и брал урок один на один, продолжавшийся 45 минут. Потом, обессилевший и пропотевший, я шел в местный гастроном, покупал себе что-нибудь поесть и возвращался обратно, чтобы наблюдать, как он дает уроки следующей партии современных мушкетеров. Пара часов спарринга, и я был заряжен энергией на весь остаток дня.

Студия Electric Ladyland, в которой сводилась пластинка, располагалась в подвале в Гринвич-Виллидж, добраться до которого можно было, проехав всего пару остановок или просто пройдясь по улице, наслаждаясь окружающей обстановкой. Нужно было внимательно все прослушать, сделать выводы и позволить ребятам покончить с этим. Стиву понравился процесс микширования, а я предпочел оставить все на усмотрение саунд-инженеров и внести лишь небольшие коррективы. Музыкант слишком плотно срастается со своей музыкой, чтобы иметь способность вынести объективное суждение.

Позднее, когда была в самом разгаре моя сольная карьера, мне пришлось более активно участвовать в процессе сведения. Тем не менее, я лишь давал общие руководящие указания и всегда сознательно оставлял команду в покое, чтобы позволить ребятам работать над миксом так, как они сами посчитают нужным. Вы не сможете нарисовать картину, если видите только то, что находится на кончике кисти. Также очень легко увязнуть в технических подробностях, творческом эквиваленте зыбучих песков.

После того, как все было готово, мы отрепетировали программу грядущего тура в на удивление аляповатом ночном клубе в Форт-Лодердейле и остановились в кишащем тараканами приморском мотеле.

Довольно скоро наши каникулы закончились. Настало время отправляться в «Империю Зла», за «железный занавес», как это называлось в 1984 году, чтобы открыть тур в поддержку альбома «Powerslave» выступлением в Польше. Самолет Туполева Ту-134 – небольшой двухмоторный авиалайнер, и именно он был выбран в качестве транспортного средства, которое должно было доставить нас в Польшу. Авиакомпания LOT Airlines использовала технику только советского производства, а у модели, на которой мы летели, имелся в носовой части отсек для хранения бомб, что было весьма волнующим опытом.

Мы сидели в тесном фюзеляже, где вместо полок для багажа висели какие-то гирлянды из сетки, а бортпроводники, моральных дух которых лучше всего можно было охарактеризовать как жажда убийства, подносили нам нераспознаваемые мясные продукты и вареные сладости.

Варшава была запретным плодом. Нас принимали так, что это заставило вспомнить о сценах из биографии The Beatles, когда они вернулись обратно в Великобританию после того, как отыграли на нью-йоркском стадионе Ши. Когда мы сошли с самолета, то сперва не заметили сотен поляков, осаждавших аэропорт, держа в руках баннеры, плакаты и пластинки.

Люди из приветственного комитета были сердечными, легкими и полностью развенчивали любое предвзятое мнение, которое мы могли иметь о сталинских аппаратчиках или злодеях в духе германской разведки «Штази», организовавших эту поездку, чтобы заманить нас в свое логово.

Мы спустились по трапу самолета и пожали руку представителю компании-организатора. Повсюду были улыбки. Мы улыбались, он улыбался, светило солнце, и воздух вокруг бетонного козырька плавился от жары.

– Где Род? – спросил представитель. Род Смоллвуд выбрал этот момент, чтобы сделать смелое заявление. Перед этой поездкой он купил белый костюм (хотя Род до сих пор настаивает, что он бежевый) и темные очки. Когда дверь самолета открылась, он посмотрел на приемную комиссию, которая его проигнорировала. Мы спустились на землю и поболтали со всеми, но Род стоял на отшибе, в костюме и солнцезащитных очках.

Перед этим, когда загрузились в самолет, мы спросили его про выбор одежды.

– Я должен показать им, кто в доме хозяин, – был его ответ. Кажется, никто из нас не был уверен в том, что белый костюм будет способен произвести какой-то фурор в Варшаве.

К тому времени, как мы прошли таможню и иммиграционный контроль, стало ясно, что весь государственный аппарат Польши поражен эпидемией фанатизма по отношению к Iron Maiden. Любой человек, у которого было при себе оружие, желал взять автограф, а когда мы попытались сесть в автобус возле терминала, мне понадобились все мои навыки игры в регби, чтобы пробиться сквозь толпу.

В автобусе обсуждалась тема белого костюма. Роду было слегка не по себе, поскольку он оказался в центре внимания не по той причине, по которой хотел бы. Признаюсь честно, я решил его подразнить.

У Рода была неприятная привычка бить собеседника кулаком по макушке, если ему не нравилось, что тот говорит. Руководители звукозаписывающих компаний жили в страхе, но для мачистской культуры тех времен это было в порядке вещей, так же, как и женщины, когда их лапали и шлепали, терпели это, стиснув зубы, и лишь в мыслях своих били обидчика коленом в пах.

– А ну-ка, заткнись, – сказал Род и протянул руку, чтобы стукнуть меня по голове.

Я схватил его за запястье, началась борьба. Это становилось интересным. В конце концов борьба перешла в партер на полу возле дивана, и Род сказал: «Черт возьми, ты достаточно силен для коротышки».

После этой недостойной джентльменов возни белый костюм больше не был белым. Он был покрыт пылью и растрепан. Больше мы его никогда не видели.

Поляки были потрясающими ребятами. Для меня это была также первая страна, которая никогда не видела группу с предыдущим вокалистом, так что все это было новым для всех нас.

Концерты прошли, как мы и предвидели, без сучка без задоринки. Энтузиазм поклонников и витавшее в воздухе ощущение свободы были столь мощными, что мы запросто могли бы стоять на сцене в одних трусах, размахивая белыми флагами – и реакция зрителей была бы точно такой же.

Наше путешествие по Польше было похоже на экскурс в историю последних сорока лет – от ужасов Освенцима до мрачного и очевидного краха коммунизма, за которым следовало медленное, но постоянно нарастающее ощущение нового будущего, постепенно прораставшее где-то на расстоянии.

Нам помогал очень бодрый молодой парень по имени Йозеф, который должен был быть нашим охранником на протяжении всего тура. Йозеф очень мало говорил по-английски и был обучен советскими военными убивать людей творческим и неожиданным образом. Он был бойцом спецназа – как мы, британцы, это называем, отряда особого назначения. К счастью, Йозефу не захотелось прикончить никого из нас – но это, конечно, могло быть совсем по-другому, если бы наши страны находились в состоянии войны.

Йозеф был в бессрочной увольнительной после того, как его парашют не раскрылся должным образом, когда он выпрыгнул из самолета на высоте 300 футов. Травма спины означала, что теперь он должен трудиться в тылу, охраняя декадентствующих западных рок-звезд.

Через пару дней мы обратили его в свою веру, и он стал придерживаться наших взглядов на мир. Изначально реакцией Йозефа на рок-н-ролльный хаос, который начинался, как только мы заселялись в отель, было желание всех перебить. У него был пистолет, но для убийства Йозеф в нем не нуждался, поскольку, как он продемонстрировал однажды вечером, когда выключал свет, его ноги были не менее смертоносным оружием. Вместо того, чтобы сделать это рукой, он несколько раз взмахнул ногами на уровне головы и, наконец, нажал на кнопку выключателя своей пяткой.

Мы объяснили Йозефу, что зрители на самом деле были нашими друзьями, и что на самом деле их не нужно пытаться убить, потому что они всего лишь стараются быть милыми. Казалось, он принял это к сведению, и в течение следующих нескольких дней его английский заметно улучшился, даже когда выбранная им тема разговора была более яркой, чем мы могли ожидать.

Кто-то из наших техников раздобыл кое-какие наркотики, и мы убедили Йозефа попробовать немного. Результат был незамедлительным и, боюсь, долгоиграющим. Йозеф встал на кровати и жестом призвал присутствующих к тишине.

– Вот это хорошая женщина! – сказал он, присев на корточки, будто бы садясь на воображаемый член. Еще два таких же невидимых члена он держал в руках, и двигал языком за щекой так, словно делает минет. Йозеф начал петь песню «Голубой Дунай», двигаясь вверх-вниз и из стороны в сторону в на удивление четком ритме.

– Очень хорошо, Йозеф, – очевидно, что с этим нужно было еще немного поработать, но, все же, мы добились прогресса.

Когда мы ехали на одну из концертных площадок через сельскую местность, он показал пальцем на обочину.

– Вон там секретная военная база.

– Там самолеты «МиГ»? – спросил я.

– Да! «МиГ 21».

Мне нравился Йозеф. На самом деле, мне понравились все поляки, которых мы встретили.

Польские города выглядели, по большей части, довольно удручающе. Мы остановились в престижном отеле в Варшаве, но после одного пьяного вечера я проснулся в варшавской квартире, которую впервые видел. Вокруг были люди, которых я не знал и которые не говорили по-английски. Как оказалось, накануне вечером я напился с Говардом Джонсоном, журналистом, который должен был освещать концерт. Мы оказались в машине, были остановлены полицией, и наши сопровождающие сказали копам, что мы тоже поляки. Так мы оказались в той квартире, страдая от похмелья и слушая хозяйские кассеты, записанные с радио.

От яркого солнца было больно. У нас было несколько злотых, местной валюты, и мы вышли на улицу, оказавшись во дворе многоэтажного жилого комплекса. Здания были серыми и обшарпанными, люди выстраивались в очереди на трамвай или автобус, а с телег, запряженных лошадьми, продавались овощи.

Мы ждали около часа, прежде чем сумели разыскать такси, и, хотя у нас не было при себе денег, было очевидно, что мы иностранцы. Несмотря на свои длинные волосы, мы очень хотели попасть в отель El Posh. В том числе и по той причине, что тем вечером у группы не было вокалиста, и некому было петь на концерте.

Остальные города, в которых мы побывали, ничем особо не отличались. Нас привезли на шопинг в универмаг, но купить там было почти что нечего. Здание очень мало изменилось со времен оккупации, когда там располагалась штаб-квартира гестапо. Некоторые из площадок, на которых мы выступали, были спортивными учреждениями, и стадион Сподек был спроектирован таким образом, чтобы напоминать гигантскую летающую тарелку. Невероятная глупость.

Во Вроцлаве мы играли в Зале Столетия, и это был весьма волнующий опыт. В огромном зале висел красный бархатный занавес, закрывавший центр купола. Скоро причина этого стала нам понятна. Железобетонные потолочные балки там были выполнены в форме нацистской награды Железный Крест. Демонтировать эту конструкцию, не обрушив крышу, не представлялось возможным. Поэтому ее просто завесили тканью.

В стенах за кулисами имелись встроенные шпионские глазки, чтобы гестапо могло наблюдать за зрителями и, вероятно, оценивать их личный энтузиазм относительно нацистских пропагандистских шоу. Ходили слухи, что тоннели под этим зданием простирались вниз на добрых семнадцать этажей.

Останки нацистской Европы, казалось, преследовали нас повсюду. Остров Джерси, на котором мы бывали ранее, тоже был оккупирован нацистами и превращен в укрепленный узел. Большая часть бетона была все еще там, а рабочие, которые умерли при строительстве – и некоторые из них были пленными поляками – просто были замурованы в стенах там, где они упали замертво.

Безусловно, самым отрезвляющим и удручающим проявлением призраков прошлого Европы стало посещение Освенцима, где смерть планировалась, упорядоченно и жестко, была клинически неизбежной.

В нашем перегруженном визуальной информацией мире геноцид утратил способность шокировать людей. «Красные кхмеры», сталинские чистки – все это, кажется, слилось воедино в массовом сознании. Геноцид происходит где-то в мире прямо сейчас, но лишь мысль о невинном ребенке, обреченном на смерть, причиняет боль до глубины души… если, конечно, вы не отказались от этой идеи, не променяли ее на «просто выполнение приказов».

Над Освенцимом не летают птицы. Ни одна, никогда. Как будто сама местная почва отравляет воздух зловонием смерти и зла тех, кто ходил по ней, планируя ужасные массовые убийства. Именно банальность планирования казней в промышленных масштабах, контрастирующая с криками в газовых камерах, и является истинным мерилом ужаса. Этот ужас, полагаю, является потаенным страхом перед тем, что все мы в глубине души можем быть такими же монстрами. Одна лишь только мысль об этом заставляет меня вздрагивать.

Я много плакал после той поездки. Я был зол и молчалив. Никогда, за исключением поездки в Сараево во время осады десять лет спустя, я не чувствовал такого же напряжения.