Большая Медведица

Быть участником группы, пользующейся мировым спросом с альбомом номер один, было похоже на американские горки. Разница в нашем случае заключалась в том, что наши американские горки не останавливались и даже не замедлялись в течение следующих пяти лет. Мы понеслись вверх по изогнутой железной дороге, а потом очутились на пороге падения. Мы перевалиливась через край и оказывались на пороге обрыва и летели прямо вниз, крича, со вставшими дыбом волосами, с венами, полными адреналина. Пять лет такого образа жизни могут серьезно пошатнуть любые внутренние гироскопы, на которые вы могли бы положиться. Однако на тот момент мы просто наслаждались скоростной поездкой.

Почти сразу же по окончании сведения альбома был выпущен сингл «Run to the Hills», который продался в Великобритании тиражом почти в 250 000 экземпляров. Накануне выхода альбома мы находились в середине британского турне, и вот тогда у нас впервые случилась одна из тех ссор, что иногда происходили за годы совместной работы.

У нас был совершенно нелепый график: восемь концертов, выходной, еще семь концертов, выходной, и так далее. Это были двухчасовые шоу, и пропеть их было не самым легким делом в мире. Трения начались уже с того, кто где должен стоять на сцене. Я был довольно традиционен в этом плане и придерживался основ сценического искусства: эй, если я пою, то я должен стоять впереди. Если ты играешь соло, то ты должен стоять впереди. Что-то в этом роде.

Но у Стива Харриса были другие представления об этих вещах. Он хотел находиться впереди всех и бегать по всей сцене. Мне это пришлось не по нраву. Я не хотел петь в затылок басисту.

Клиновидные мониторы, которые мы использовали, были равномерно распределены по передней части сцены, и это означало, что там не было точки фокуса, когда я пел.

Мы провели саундчек, потом начался концерт. Первое, что я сделал – это переместил свои клиновидные мониторы вперед и в центр сцены. Стив стал ругаться, и грузчики отодвинули их назад. Поэтому я снова вернул их в центр.

Когда я пел, мне в нос вдруг врезался гриф бас-гитары, поскольку там явно была какая-то демаркационная линия, которую я нарушил. Я ответил на это, встав на основание микрофонной стойки. Оно теперь было похоже на телевизионную антенну, и своим периферийным зрением я мог видеть, когда Стив несется по направлению ко мне. У меня до сих пор очень много сколов на зубах из-за того, что он врезался в меня на сцене, когда бежал, наклонив голову и не видя ничего перед собой.

Конфликт достиг своего апогея, когда мы играли в ратуше Ньюкасла.

Мы приехали из Эдинбурга, в неподобающее утреннее время, поскольку Род посчитал хорошей идеей снимать там весь день клип на «The Number of the Beast», непосредственно перед концертом. В качестве массовки мы привлекли бальных танцоров, на спинах у которых висели таблички, образовывавшие число 666. Думаю, возможно, это была даже моя идея.

В любом случае, двери зала должны были оставаться открытыми, потому что мы продолжали снимать клип еще за полчаса до того, как в зале должна была появиться публика. Конечно, все мы были измотаны. Мы вышли на сцену, которая была довольно маленькой и узкой, и мы со Стивом сцепились, как два оленя, желающих опробовать в деле свои отросшие рога.

Род растащил нас за кулисами. Мы уже закатывали рукава, чтобы выйти на улицу и разобраться друг с другом, как следует. Стив кричал Роду, когда тот нас разнимал: «Всё! Ему пора валить из группы на хер!».

Что ж… Я не пошёл на хер. Не могу сказать, что я не предупреждал вас, ребята – теперь все будет немножко по-другому. Привыкайте к этому.

Мы пришли к компромиссу насчет расположения микрофонов и мониторов и пришли к выводу, что в вопросе, кто перед кем должен стоять, хорошие манеры важнее, чем безудержный энтузиазм. Это был небольшой прорыв, но он вывел нас на новый уровень театральности и сценического искусства.

Нам сообщили, что наш альбом стал номером один, когда мы выезжали из дешевого отеля в швейцарском городе Винтертур. Празднование было слегка омрачено необходимостью толкать здоровенный туровый автобус вниз по склону, чтобы он завелся. Водитель объяснил это совершенно ненужной нам подробностью, что экстренные тормоза истощают аккумулятор, короче, вон из-за той хреновины перестала работать эта хреновина. На самом деле он мог бы просто сознаться, что оставил фары включенными.

Мы играли во всех странах, про которые я слышал и в которых никогда не был. У меня появилась возможность попрактиковаться в моем вертлявом французском, который был намного лучше, чем мой несуществующий испанский. На концерте в Мадриде я попытался придумать фразу на испанском, которую можно было бы перевести как «Вы лучшие певцы в мире» – так я хотел похвалить подпевающих фанатов. Что ж… была газета El Mundo, и это означало «мир». С пением, насколько я знал, было как-то связано слово «cantante». Что ж… кто сказал, что это будет трудно?

Что бы я ни сказал, я сказал это смело, и они встретили меня приветственными криками.

Поэтому я сказал это снова, и в этот раз их приветствия были несколько менее бодрыми.

Думая, что во второй раз они меня неправильно расслышали, я произнес фразу медленно и, как мне показалось, очень напористо и отчетливо.

Воцарилась почти полная тишина.

После шоу я поинтересовался в нашей звукозаписывающей компании, что же произошло.

– Ну… Ты сказал, что ты лучший певец в мире.

Хм. Громкое заявление. Самоуверенное. И неправда, конечно.

Мы вышли за пределы Европы, проложив себе путь куда угодно, в любую страну, правительство которой достойно упоминания. Мы были в Соединенных Штатах, месте настолько невероятно экзотическом, что я неделю не мог уснуть, вспоминая все, что там видел.

Однажды летом мы приземлились в Детройте, штат Мичиган. Следующей остановкой был город Флинт, затем прочие места, о которых я раньше даже не слышал. Мы побывали в самом сердце автомобильной индустрии США, еще до того, как водопроводные скандалы и банкротства компаний вырвали это сердце. В начале своего наступления на США мы оказались на третьей позиции на афише, в компании самой необычной пары, которую только можно было себе представить: Rainbow и 38 Special.

В последний раз, когда я гастролировал с Rainbow, в группе еще был Грэм Боннет. Он отличался своим чудовищным хриплым тенором, а также весьма витиеватым вкусом в том, что касалось сценической одежды, в сочетании со стрижкой, которая больше подошла бы Джеймсу Дину, а не товарищу «Человека в Черном», Ричи Блэкмора.

Я был и остаюсь большим поклонником Блэкмора. Я понимаю его склонность носить остроконечные колдовские шляпы и наряжать музыкантов как бродячих менестрелей. Тот тур, однако, не был таким. Вокалистом был теперь Джо Линн Тернер, американец, который, как надеялся Ронни, стал бы «голосом радио» и дал Rainbow ту опору, которая была необходима им в США. Ирония, однако, заключается в том, что если бы Rainbow остались с Ронни Дио, в конце концов мир мог бы повернуться к ним лицом – но это все, конечно, предположения, а история не знает сослагательных наклонений.

В любом случае это был Ронни, с его легендарными ныне кудрями и пышной шевелюрой, и это был Джо, с такой же пышной шевелюрой, но менее сложной структурой волос – словно в большом парике.

С другой стороны, в состав 38 Special входили три вокалиста, один из которых был, главным образом, талисманом группы. Гитарист являлся основным автором песен и главным мужским голосом, но в группе был Ван Зант – король южного рока, носивший характерную для этого стиля шляпу-трилби. Были еще два или, возможно, три бэк-вокалиста, и все они носили потрясающие кри-нолиновые костюмы, лучше подходившие для прогулки на лодке по Миссисипи в начале 1900-х годов.

И еще там были мы. Пять английских терьеров, которые хватают всех за пятки и заставляют испуганно вытягиваться лица американцев, думающих, что они пришли посмотреть на какой-то ориентированный на взрослых рок, но вместо этого получивших 20 минут Вест-Хэма, наотмашь бьющих по их шокированным мозгам, как железный прут.

Сами-то мы неплохо ладили со всеми, но не все было проникнуто духом мира и любви между южным рок-братством и мрачноватым потомком призрака Паганини. Постоянно возникали споры о том, кто должен быть хедлайнером, и главным аргументом в этих спорах было то, кто, по мнению менеджера каждой из групп, продал больше билетов. Система посменного статуса хедлайнера начала разрушаться. В конце концов одно из шоу возглавили мы, Iron Maiden, поскольку никто не мог договориться, кто должен выходить на сцену последним.

Род Смоллвуд решил, что туровый автобус – напрасная трата денег, поэтому мы ездили по Америке на двух больших автомобилях марки Ford LTD, один из которых водил Род, а второй – наш тур-менеджер Тони Виггенс. В машине Рода всегда было много места.

Существуют разные глупые вещи, которые запускают в группе процесс распада. В нашем случае это был багаж Клайва Барра, который превышал объем выделенного места, из-за чего мы часто задерживались, когда съезжали из гостиниц. Раздавались грязные ругательства. Конечно, будь у нас туровый автобус, таких проблем ни у кого не возникло бы.

Америка была не очень открытой страной со странными процедурами и необычными механизмами, которых простой парень из Уорксопа прежде никогда не видывал. Мы жили в тех же гостиницах, что команды техников американских звезд, и в первую ночь в отеле «Рамада» во Флинте звукорежиссер Rainbow представился нам и сказал: «Ребята идут на вечеринку с горячим тазиком, если вы это любите, присоединяйтесь».

«Горячий тазик»? Это заставило мой разум лихорадочно работать. Что такое «горячий тазик», и каким образом он может быть связан с вечеринками? Мне вспомнилась английская народная игра с ловлей яблок зубами из миски с водой, но почему тогда вода должна быть горячей? Возможно, у них там яблоки в карамели, размышлял я. Иначе зачем людям устраивать вечеринки вокруг ушата с горячей водой?

Мое любопытство разгорелось, такси остановилось возле широкого одноэтажного загородного дома, и я впервые увидел то, что зовется духом американской молодежи.

На кухне было много девушек, пивших вино. В гостиной было полно парней, которые не разговаривали с девушками, поскольку уже потеряли способность говорить. Замок Элмли прибыл в Мичиган, но вместо галлюциногенного сидра к потолку вздымались огромные ядерные грибы дыма от косяков, а посетители вечеринки были сосредоточены на примитивной видеоигре Pong.

Мои разгульные деньки, когда я вел себя как шекспировский Фальстаф, к тому моменту давно остались в прошлом. Я пил пиво, но не более того. Я прошел в заднюю часть дома, где обнаружил огромную ванну-джакузи, полную грузчиков и техников, а также женщин, которые не были грузчиками и техниками. В этом городе не играли в ловлю яблок зубами, а в спальнях было доступно для расслабления еще одно американское изобретение, водяные матрасы.

Я вернулся на кухню и завел разговор об автомобильной промышленности и местной экономике с девушкой, которая, казалось, представляла из себя больше, чем остальные. Спустя всего несколько минут она устала от этой темы и спросила: «Мы пойдем в джакузи?».

Я не мог не заметить ее сломанную руку, закрепленную под прямым углом в очень твердой гипсовой повязке.

– Ты не боишься, что твой гипс размокнет? – спросил я.

– О, нет, я его положу на бок ванны.

Моя первая гидромассажная ванна была интересным опытом. Звукорежиссер Rainbow подавал нам напитки, пока мы нежили свою плоть в горячей воде, но разговоры с другими людьми в помещении не слишком складывались. Сложно говорить со своим звукоинженером о фонах, когда он собирается эякулировать.

Вода на время перестала пузыриться, и я наклонился к серебряной кнопке. «Я точно знаю, для чего она нужна», – подумал я.

Мы ездили по США в наших машинах марки Ford LTD. Мы останавливались в странных мотелях и ели в Луизиане гамбургеры, которые подавали нам люди с лицами, покрытыми бородавками. Несколько раз нас штрафовали за превышение скорости, и вот, наконец-то, наш тур завершился – в Нормане, штат Оклахома.

Мы должны были прилететь в Канаду для короткого тура, где были хедлайнерами на коротком туре, а потом – вернуться в Америку, чтобы выступить в статусе специальных гостей вместе со Scorpions. Я всегда любил Канаду, и Канада отплатила за это благодарностью, преданно следуя за Maiden в течение многих лет. Канада поддержала группу задолго до США и сделала это, не ориентируясь на капризы моды и популярность группы на радио. Она продолжает безустанно делать это и сейчас. У канадцев очень похожее чувство юмора и освежающее отсутствие истерии. Возможно, из-за их более тесных общественных связей и присутствия французской культуры, их чувство истории является очень прочным, придавая таким местам, как Торонто, утешительное чувство постоянства.

Несмотря на то, что это стало выглядеть как школьный пикник, я получил довольно неприятную травму, а одному из наших техников чуть не оторвало голову в Мейси-Холле в Торонто, где нас снимали для прямой трансляции. Кто-то бросил на сцену фейерверк (эквивалентом, как говорят, в четверть динамитной шашки) во время перемены групп, как раз когда наш специалист по гитарам рассматривал педальный пульт, присев на корточки на полу. Бомбочка упала на верхнюю часть пульта и там взорвалась. Билл получил сотрясение и был ослеплен взрывом. Я схватил микрофон и принялся говорить о том, каким придурком был человек, который это сделал, и мы были близки к тому, чтобы отменить концерт. К счастью, Билл выжил, а его зрение вернулось.

Я не на сто процентов уверен, что движет теми, кто бросает что-либо в людей, находящихся на сцене. Это акт уважения или покушение на убийство? То же самое касается футбольных хулиганов-расистов, которые швыряют различные предметы в игроков на поле.

Иногда предметы, которые они бросают, по-настоящему интригуют. Однажды в Доннингтоне я обнаружил в передней части сцены хересный трайфл – полностью приготовленный, разве что без чашки. Может быть, в местном пивбаре стояла хитро замаскированная катапульта, мечущая трайфлы, и если да, то почему в заварном креме имелась лишь одна трещина, похожая на миниатюрную рифтовую долину?

Напротив, в Португалии я как-то раз заметил наполненные кровью шприцы, которые торчали из линолеумного настила сцены, воткнутые в него иглами. Это было отвратительно и по-настоящему опасно. Боевые патроны, шарикоподшипники, монеты, кошельки, солнцезащитные очки, бюстгальтеры, трусики, футболки, флаги, гамбургеры, пивные банки, бутылки с мочой, сотни и сотни башмаков – все, что угодно, обрушивалось на наш парад.

В Аргентине на сцене оказалось так много обуви, что я предложил сконструировать обувную пушку, чтобы выстреливать обратно в зал все эти дрянные вонючие кроссовки и ботинки. Наполеоновский артиллерист мог бы назвать «дыханием картечи».

Загадка летящих на сцену башмаков сбивала меня с толку годами, пока механизм, наконец, не раскрылся. Зачем кому-то снимать обувь (а прилетали только левые или правые башмаки, никогда парой), если она понадобится, чтобы пойти домой? Вероятно, их рюкзаки были полны обуви, которую они принесли специально для того, чтобы швырять ее в нас? Вопрос все еще оставался открытым. Зачем? Правда заключается в том, что вся эта обувь, в основном, была украдена у людей, практиковавших крауд-серфинг – тех самых, что прыгали со сцены в толпу, чтобы их носили на руках. Какие-то негодяи, воспользовавшись возможностью, крадут чужие башмаки и бросают их на сцену. Вот, собственно говоря, и все. Дело закрыто.

Что ж, я рад, что мы с этим разобрались, поскольку этот вопрос занимал меня на протяжении многих лет, всякий раз, когда ботинки появлялись на сцене. В Канаде, впрочем, у меня были другие поводы для беспокойства. Я практически полностью потерял способность пользоваться своей левой рукой.

Эта проблема началась еще парой месяцев ранее, в европейском туре. Каждый вечер на сцене я размахивал головой вверх-вниз. К тому времени у меня отросла густая грива волос, и в этом был важный нюанс – они взлетали в воздух, разлетались и развевались, покуда я так и сяк тряс своей шеей. Это называется хедбэнгинг – и это очень хороший способ потерять всякое ощущение времени и пространства, чтобы раскачивать свой мозг в такт музыке.

Из-за этого в моей шее произошло смещение позвонков, и я не мог пошевелиться, чтобы не испытать сильнейшую боль. Меня отправили к немецкому доктору, который сделал мне пару уколов и на полчаса положил меня под две огромные грелки. Затем он отправил меня восвояси, мои движения были слегка скованными, но в целом все выглядело неплохо.

Тем не менее, травма, которую яростный хедбэнгинг нанес межпозвоночным дискам в моей шее, не исчезла, только ее симптомы были временно смягчены. Потом они вернулись, и все стало намного хуже. В Канаде я едва мог двигать левой рукой, которую сотрясали судороги и спазмы, отдававшиеся в левую часть моей шеи. Боль была нарастающей и беспощадной, и я потерял способность шевелить большим, указательным и средним пальцами на левой руке.

Я попробовал пакеты со льдом. От массажа стало еще хуже. От прогревания – еще хуже. Я не мог спать. Меня отправили к местному врачу в Оттаве.

– У вас мышечные спазмы, – сказал он.

«Скажите мне что-нибудь, чего я не знаю», – подумал я.

– Почему у меня мышечные спазмы?

Он уже вовсю писал рецепт:

– Возьмите это.

Мне назначили либриум, флексерил и бутазолидин. Я продержался на них лишь один день, после которого понял, что потерял способность разговаривать и не могу чувствовать свои десны, когда чищу зубы.

Концерты возобновились, и мы приехали в Монреаль. Я отправился в больницу. Там меня просвечивали рентгеном и вставляли булавки в мой большой палец.

– Вы можете почувствовать боль?

Я сказал, что могу.

– Хм. С неврологической точки зрения все нормально, – написал врач у себя в блокноте. Он развернул свое кресло, чтобы прикрепить на стену рентгеновские снимки.

– Ага! – с торжественным видом сказал он.

– Что такое?

– Видите это? – он указал кончиком своей ручки на замутненные области вокруг моей лопатки. – Это – мышечные спазмы!

– Элементарно, Шерлок! – пробормотал я.

Он не сказал мне ничего такого, чего бы я уже не знал. Разве что объяснил насчет таблеток, которые мне дали.

– О Боже, кто дал вам это? – спросил он.

– Канадский врач.

– А он проводил с вами тест на функциональность печени?

Я не стал качать головой, потому что это причиняло мне боль. Мои глаза ответили вместо этого.

Я выбросил все таблетки в мусорное ведро. Следующей остановкой был Нью-Йорк. Уж там-то должен был найтись кто-то, кто понимал, о чем говорит. Я заплатил сто долларов за пятиминутный прием у спортивного врача. Он работал с Мохаммедом Али, балетными танцорами и игроками в американский футбол. Он придавил мое больное место пальцами.

– Здесь?

– Больно!

Затем он сжал мою голову и осторожно поднял ее вверх, снимая давление с позвоночника.

– А если так?

Он сделал рентген. Все выглядело очень уродливо.

– У вас грыжа межпозвоночного диска в верхней части шеи, С4 и С5. Я могу назначить вам операцию на понедельник.

– Так, стоп, док. Какая еще операция?

– Ну, я извлекаю хрящ и вставляю вместо него кусок пластмассы.

– У меня концерт в Чикаго накануне понедельника.

– Что ж, в таком случае нужно будет сделать тракцию позвоночника.

– Как много времени это займет?

– Восемь недель.

– Ну, это тоже не сработает? Еще какие-нибудь варианты есть?

Он вздохнул. Я чувствовал, что доктору хочется пойти поиграть в гольф, а я его задерживаю.

– Хорошо. Домашний тяговый блок и воротник на шею. Лучшее, что я могу сделать в такой ситуации.

Домашний тяговый блок представлял собой плохо спроектированную виселицу, которая помещалась поверх дверцы шкафа. С одной стороны была подвешена бутылка с водой, с другой располагалась моя приподнятая голова. Все это выглядело довольно глупо.

Наконец мне на помощь пришел Тони Виггенс, наш тур-менеджер. Его американская подруга порекомендовала мануального терапевта.

– Как-как это называется? Хиропрактик? Это как предсказатель, который трупы потрошит?

– Нет, это некромант.

Терапевт смог по-настоящему хорошо объяснить моему мертвому телу, что именно происходит. Он дал мне много полезных советов, лучший из которых заключался в том, чтобы перестать мотать головой с такой скоростью, словно я хочу, чтобы она оторвалась от тела и улетела в зрительный зал. Носи шейный воротник, а остальную часть аппарата можешь выбросить на помойку, сказал он мне. Также он рассказал, как мне изменить свои привычки в движении, еде и питье, чтобы дать моей шее больше шансов на выздоровление, даже в условиях изматывающего графика.

В будущем нас поджидал серебристый туровый автобус American Eagle, на котором мы совершили серию долгих ночных поездок по США, следуя за Scorpions. Мы были специальными гостями в шоу, состоявшем из трех групп, и у нас было много времени, чтобы наработать связь с аудиторией, которую нам предстояло подмять под себя.

Европейским туровым автобусам потребовалось некоторое время, чтобы догнать своих американских двоюродных братьев, а уж в далеком 1982 году их просто невозможно было сравнивать. American Eagle был очень похож на публичный дом на колесах.

Жизнь в автобусе скоро установила свои порядки. Его передняя часть была проникнута атмосферой печали, где Род играл в карты и брюзжал, а Стив часами смотрел видео. В задней части царил дух бунтарства – там Клайв, Дэйви и Эдриан уничтожали огромные количества водки. Я бродил из одного отсека в другой и скоро понял, что весь процесс немного разочаровывает.

Во время тура «Number of the Beast» мы сделали большую часть вещей в дороге впервые в жизни. Со временем я понял, что новизна быстро приедается. Радость от того, что я безмозгло трясу хаером каждую ночь, чтобы следом прожить бессмысленные 18 часов, скоро превратилась в безнадежное оцепенение, продолжавшееся до тех пор, пока очередной концерт не приносил в наш мир свет и жизнь.

Главный фактор, который меняет ситуацию «тусим по субботам с ребятами из группы» на «каждую субботу проводим в реабилитации или у терапевта» – это деньги и наркотики. Свободный доступ к любой из этих вещей может серьезно повредить вашему психическому здоровью. На самом деле, денег-то у нас было не так уж много – не думаю, что кто-то из группы был владельцем кредитной карты – но все хотели дать нам наркотики, этих людей было много, и они давали нам все бесплатно.

Я не хотел бы называть наркотики главной причиной растущего отчуждения между Клайвом и Стивом, однако к нам за кулисы мало-помалу закрадывались споры и дрязги.

Багаж Клайва был проблемой – и Клайв стал возить с собой еще больше багажа. Стив запрыгнул на подножие ударной установки и велел ему играть быстрее – Клайв замедлился. Передняя часть автобуса стала линией фронта, а задняя – превратилась в бункер для плохих парней.

У них был такой потрясающий сценический скандал во время концерта в Сент-Луисе, что Клайв в знак протеста стал играть медленнее. Я не сильно помог исправить ситуацию, когда принес подушку и два одеяла и притворился, что ложусь спать посреди сцены в собственный знак протеста против происходящего.

– Я думал, что дела пошли не лучшим образом, – сказал Стив.

– Да, согласен, – ответил я.

Как только внутри группы появляется такая червоточина, она словно бы превращается в собаку, грызущую кость: она всегда находится где-нибудь поблизости, выжидая момента, чтобы жевать и терзать. Мы были слишком заняты, чтобы сесть и поговорить об этом, слишком близки друг к другу, чтобы попытаться убежать от этого, и слишком уставшими в один момент и переполненными адреналином в следующий, чтобы относиться к этому с рациональной точки зрения.

Колесница Джаггернаута продолжала нестись вперед, но одно из ее колес уже начало расшатываться.