2
Однако ничего особенно веселого по-прежнему не происходило. Несколько сироток в бледно-серых одеяниях, словно вырезанных из бумаги, унылыми голосами затянули рождественский гимн, остальные жадно поглядывали на стол, где остывало мясное рагу. Гости между тем откупорили шампанское, и это было кстати, потому что шампанское помогало матери Анабеллы смириться с тщеславием и тупостью своих родственниц.
В руках у Анабеллы внезапно оказалась коробка, завернутая в золоченую бумагу, и эту коробку следовало подарить кому-то из сироток. Анабелла отдала ее маленькой девочке с оцарапанным носом, та приняла подарок тонкими руками и опасливо посмотрела на Анабеллу, как будто та собиралась ее стукнуть. Анабелла попыталась улыбнуться, чтобы подбодрить девочку, но с непривычки улыбка вышла не очень удачная, и глаза девочки округлились от страха.
Слегка разочарованная своей благотворительной деятельностью, Анабелла вернулась на свою сторону обеденной залы.
– Мама!
– Что, дорогая? – мать обернулась, вспомнила, что у нее есть дочь, и тут же придумала, как от нее избавиться. – Почему бы тебе не поиграть с другими детьми? Тут же есть твои ровесники… Правда?
– Мама, не в этом дело. Я хотела спросить…
– Что, дорогая?
– Кто этот мальчик?
– Где? Кто?
– Вот, – Анабелла пальцем показала на подростка лет шестнадцати, который стоял по другую сторону стола и возвышался над прочими сиротами как радиомачта над деревенскими домиками. – Он ведь уже не ребенок, что он тут делает?
– Не знаю, дорогая, спроси у… У кого-нибудь.
Анабелла почему-то решила, что кто-то, способный дать объяснения, будет отличаться от прочих гостей отсутствием бокала с шампанским. И не ошиблась.
У Эммы не было не только бокала с шампанским, у нее также не было вечернего платья и сложной прически, и вообще Анабелла поначалу приняла ее за юношу и остановилась в нерешительности. Но потом Эмма заговорила, и стало понятно, что при брючном костюме и короткой стрижке она не перестает быть девушкой, причем осведомленной и острой на язык.
– Это Леонард, – сказала она. – Родственник Уолстенов. Его родители владеют компанией по производству автомобильных двигателей, девять заводов по всей Европе, даже в России. То есть в России у них был завод, теперь он национализирован. Революция и все такое.
Анабелла не очень хорошо понимала, что такое национализация, но ее это и не занимало.
– Если его родители живые и богатые, почему он – здесь, в приюте, с сиротами?
– Потому что он псих, – спокойно пояснила Эмма.
– Псих? – Анабелла недоверчиво посмотрела на подростка на другом конце зала. Тот спокойно стоял, скрестив руки на груди, и был исполнен холодного презрения к окружающему миру вообще и этому празднику в частности. Анабелла по-другому представляла себе психов, хотя опять-таки – книги? Насколько правдивы они могут быть?
– Он убил своего брата, – продолжала Эмма. – Поэтому его отправили в психиатрическую клинику, а потом сюда, в приют Уолстенов. Родители больше не хотят его видеть.
– Но если он живет здесь с обычными детьми, значит, он все-таки не псих, так?
– Если ты имеешь в виду – он ведь пока тут никого не убил, то да, пока он никого не убил. Что не делает его нормальным. Понимаешь, если признать Леонарда нормальным, то его надо судить за убийство и отправить в исправительное заведение, где Рождество справляют совсем по-другому. Поэтому он здесь, в приюте Уолстенов, в особой комнате.
– А почему он убил своего брата?
– Я слышала – из-за книг.
– Как это?
– Брат переставил книги на книжной полке Леонарда.
– И он из-за этого…
– Так я слышала.
– А ты… – Анабелла набралась храбрости и все-таки спросила: – Ты когда-нибудь разговаривала с ним?
– Нет, – сказала Эмма. – Некоторые люди считают меня странной девушкой, но настолько странные идеи мне в голову не приходили.
