6
Она не закричала только потому, что от ужаса забыла, как это делается. Звуки встали где-то поперек гортани и отказывались идти дальше. Несколько мгновений Настя яростно мяла пальцами горло, пытаясь вернуть себе голос, а затем…
Затем она огляделась по сторонам. И руки сами собой опустились. Настя вздрогнула, потому что руки опустились на что-то пушистое и приятное, а от того неожиданное. Это был плед, а под ним еще один, а там еще… Кто-то заботливо укрыл Настю дюжиной пледов, и не без оснований, потому что в комнате – если это помещение называлось комнатой – было холодно. Холодно и темно. Тонкая свеча у противоположной стены давала света не больше, чем одинокая звезда в черном ночном небе.
Несмотря на холод, по Настиной спине стекала противная капелька пота; и Настя почему-то была уверена, что виной тому не пледы, а нечто иное, нечто, заставившее ее вскочить с постели и завопить от ужаса.
То есть почти вскочить и почти закричать. Холод удержал ее на постели, а крик застрял в горле. Кстати, о горле… Настя осторожно откашлялась и для пробы немного помычала, тихо, чтобы слышно было только ей самой. Голос был на месте, что Настю сильно обрадовало.
– Кхм, – произнесла она уже не для себя самой, а чтобы получить ответную реакцию. – Эй! Кто-нибудь!
В темноте что-то громыхнуло, заскрипело, зашевелилось, и Настя даже засомневалась, стоило ли хрипами и криками будить неведомое лихо, но темнота знакомым голосом Армандо сказала:
– Принцесса?
– Ага, – ответила Настя. – То есть да, это я.
– Слава богу. Как вы себя чувствуете, Анастасия? – Армандо чиркнул спичкой и зажег еще одну свечу. Оказалось, что Настин телохранитель стоит рядом с постелью и что вопрос о самочувствии скорее стоит задать ему самому. Что Настя и не преминула сделать.
– Я в порядке, Армандо, – сказала она. – А ты? Что с тобой стряслось?
Армандо тронул повязку вокруг черепа и вздохнул:
– Неудачно упал.
– Надо осторожнее… падать, – посочувствовала Настя. – А почему я в постели? Я что, уснула на ходу? Или тоже неудачно упала? И где это мы вообще? Мы уже в Лионее?
– Вообще-то, нет, – сказал Армандо. – Это просто дом. Чтобы отдохнуть.
– Отдохнуть – это хорошо. Наверное, я и в самом деле устала, потому что…
– Что?
– Знал бы ты, Армандо, какой мне сейчас приснился кошмар, – Настя поежилась. – Жуть.
– Про Елизавету?
– Да, и еще про Люциуса, и про… Откуда ты знаешь? Армандо не ответил, да ответа и не требовалось. Он знал содержание ее сна, потому что это не было сном. Это случилось на самом деле.
…и поверх этой неестественной тишины, скользя над растоптанными телами, прошелестел голос Люциуса:
– Я же просил вас…
Может быть, он говорил и что-то еще, только в ушах у меня стоял и никак не хотел уходить вязкий звон, и вообще я чувствовала себя не очень хорошо. Я не просто валялась на земле, а меня как будто в нее втоптали. Я посмотрела вверх, увидела небо и увидела Бернара. Его лицо было испачкано кровью, но поразило меня не это, а глаза Бернара – невероятно изумленные, словно офицер внезапно оказался на чужой планете, не имеющей ничего общего с Землей.
Несмотря на падение и прочие неприятности я прекрасно отдавала себе отчет, что мы – и Бернар в том числе – находимся все в том же самом месте – горы, лес, Румыния. И где-то неподалеку должна была находиться Елизавета Прекрасная.
Когда пару минут спустя я все же сумела встать на ноги, то поняла Бернара. Это не было то же самое место. Это было нечто совершенно иное.
– Что случилось? – спросила я, но Бернар не ответил, а лишь махнул рукой. Я машинально повернулась в ту сторону, куда указал Бернар, и увидела Давида Гарджели.
– Давид?
Гарджели-младший молча смотрел в землю. Я встала рядом и тоже уставилась вниз. Там было на что посмотреть. Примерно в метре от ног Давида почва была выворочена, словно взорвана, и эта полоса взорванной земли тянулась и влево, и вправо, образуя дугообразную границу. Там, где полоса уходила в лес, торчали обломки сосен; там, где полоса коснулась гор, порода стала черной, будто выкрашенной соответствующей краской. Оплавившийся кусок железа, торчащий из земли, когда-то был автоматом; горстка пепла – владельцем этого автомата.
Давид поднял голову и посмотрел вперед, через выжженную на теле земли разделительную линию. Там была Елизавета.
– Я же просил вас… – Голос Люциуса наконец прорвался через тревожный гул, я поморщилась, на лице Давида тоже возникла недовольная гримаса – он еще не полностью пришел в себя, а потому не блокировал голос Люциуса:
– Я же просил вас не делать этого, просил оставить ее в покое…
– Да хватит уже, – раздраженно бросил Давид. – Заладил одно и то же…
Я еще раз посмотрела на сломанные деревья и наконец озвучила невероятный вывод, вертевшийся у меня на языке несколько последних минут:
– Такэто Люциус по нам врезал?
– Врезал, – кивнул Давид. – Только он еще об этом пожалеет…
Гарджели нагнулся, поднял с земли небольшой камень и швырнул его за выжженную полосу.
– Так я и знал, – удовлетворенно произнес он и шагнул вперед, через полосу. – Ни на что серьезное тебя уже не хватает, да, Люциус? Пошли! – бросил он через плечо, и я было восприняла это на свой счет, но потом сообразила, что Гарджели обращался к своим людям. На призыв откликнулись всего трое или четверо, в том числе Бернар. Остальные либо еще не пришли в себя, либо, обращенным в пепел, им уже некуда было приходить. Бойцы передвигались медленно, пошатываясь, и потому отстали от уверенно вышагивавшего Давида. Меня тоже мотало из стороны в сторону, но я смогла удержаться в паре шагов за Бернаром.
– Я так виноват перед тобой… – вдруг ударило в мои многострадальные уши. – Я не прошу простить меня, потому что меня нельзя простить, я сам это знаю…
– Хватит ныть! – яростно выкрикнул Давид, а я насторожилась, потому что Люциус извиняющийся – это было что-то новенькое и очень подозрительное…
Елизавета, между тем, равнодушно наблюдала за приближающимися к ней людьми. Она сидела на поваленном стволе сосны и не шевелилась, так что можно было подумать, что она замерзла насмерть. Волосы Елизаветы стали уже не рыжими и не серыми, а белыми; кожа приобрела бледно-голубой оттенок, и даже глаза, прежде столь непосредственно отражавшие ее яростную натуру, уже не были живыми, а казались кусочками льда, вставленными в глазницы. Рана на виске не успела исчезнуть, и входное отверстие от пули походило на кровоподтек. Такой же темнел ниже, на щеке.
Давид оглядел Елизавету с явным удовольствием и закончил начатую до вмешательства Люциуса фразу:
– Ну вот и все, Елизавета Прекрасная. И вроде бы даже бессмертная. Сколько веревочке ни виться…
– Я тебя не вижу, – вдруг перебила его Елизавета.
– Не видишь? Бедняга. Я прямо перед тобой, – сказал Давид. – Меня зовут Гарджели, Давид Гарджели.
– Она не про тебя, идиот, – голос Люциуса вворачивался в ухо, как шуруп.
– Что?
Я стояла чуть позади Давида и не видела выражения его лица, но даже по его спине стало понятно – происходит что-то неожиданное для Давида и уже потому неприятное.
– Я рядом с тобой, – сказал Люциус, я вздрогнула и завертела головой. Давид тоже задергался, Бернар резко обернулся и ткнул в пустое пространство автоматным стволом. И тут я поняла, что Люциус разговаривает не с нами, при этом почему-то все мы его слышим.
А разговаривал он с Елизаветой. Именно рядом с ней он и оказался.
– Теперь видишь?
Лично я видела. И увиденное было еще одним доказательством неординарности происходящего. Обычно, становясь видимым, Люциус принимал специфический облик, чтобы его не только увидели, но были при этом потрясены, напуганы и так далее. Он любил взять за исходник какого-нибудь известного актера или политика, а потом раздуть его до трехметровой высоты. На людей это производило впечатление. Знаю по себе. К сожалению, Люциус так и не сподобился явить мне Брэда Питта размером с двухэтажный дом, чего я ему никогда не прощу, но дело не в этом.
Явившись рядом с Елизаветой, Люциус был сам на себя не похож. То есть он был вообще ни на кого не похож. Эта была какая-то абстрактная человеческая фигура, ростом в полтора метра, серая, с вибрирующим и постоянно меняющимся контуром. То ли ему сейчас было плевать, как он выглядит, то ли выжигание границы вокруг Елизаветы отняло у него слишком много сил.
– Теперь вижу, – прошептала Елизавета. – Кто ты?
Я бы никогда не поверила в это, если бы не услышала собственными ушами.
Сначала в голосе Люциуса что-то дрогнуло. Я не уверена, могут ли ангелы плакать, но следующую фразу Люциус произнес как будто сквозь слезы.
– Я твой брат, – сказал Люциус. – Твой младший неразумный брат, который должен был сохранить тебя. И помочь тебе вернуться.
– Вернуться куда?
– Домой, Валентин. Домой.
Давид Гарджели повернулся ко мне и спросил:
– Ты слышишь то же самое, что и я?
– Люциус назвал ее Валентином, – сказала я и пожала плечами. А что еще я могла сказать? У Давида Гарджели нашлись слова, но, похоже, он и сам не очень-то в них верил.
– Это какая-то уловка, – пробормотал он. – Какой-то трюк… Подвох…
Давид завороженно повторял это и не услышал то, что услышала я: какой-то шум слева и сверху. Я посмотрела туда и увидела, что на скале, метрах в пятнадцати над землей, стоит небольшой толстенький человечек. Из-под ног у него сыпались камни, а человечек не обращал на это внимания, потому что совершал поспешные манипуляции с какой-то штукой, похожей на тубус для чертежей. На лице его плясала злорадная усмешка, да и сам он весь дергался, ходил ходуном, словно отплясывал ритуальный танец. Я ткнула Давида в плечо и показала ему наверх, и в это мгновение человечек на скале положил свой тубус на плечо, отчего тот разом стал похож не на тубус, а на гранатомет…
– Привет, Люциус! – заорал что есть силы человечек, а потом раздался громкий хлопок, я испуганно присела, но хлопком все дело и ограничилось. И еще повеяло холодом, но не обычным, зимним, снежным, а абсолютным и смертельным. Холодом пустоты.
Человечек на скале снова приплясывал – так мне показалось, на самом же деле он пытался сохранить равновесие и удержать свой тубус-гранатомет в руках. Давид, не больше моего понимающий, что происходит, махнул рукой Бернару, и тот взял человечка с тубусом на мушку. А я выпрямилась и увидела, что рядом с Елизаветой никого нет. То есть Люциуса там не было. И его голоса в ушах не было слышно. Я плохо соображала в тот день, но все же до меня дошло, что это должно быть как-то связано – исчезновение Люциуса и клоун на скале.
Человечек между тем игнорировал вздернутый ствол Бернарова автомата и предупредительные окрики, он все возился со своим тубусом, чуть ли не жонглируя им. Остановившись на мгновение, он выкрикнул, обращаясь опять-таки не к нам, а к своему необычному устройству:
– Ну и кто теперь старший ангел, а? Кто?
И потом:
– Ну как, хорошо тебе там? Тепло? Светло?
Память внезапно подбросила мне имя, и я выкрикнула его, свирепея со сверхзвуковой скоростью:
– Локстер!!!
Он не услышал меня, он все еще праздновал свою победу, и эта победа не могла быть полной без вопля:
– Прощай, Люциус!
Локстер подбросил тубус вверх и подхватил его так, что устройство было зажато в его широко расставленных руках. С явным усилием Локстер стал давить на тубус с обеих концов, и через несколько секунд он неожиданно сложился между ладоней Локстера в плоский кругляш.
– Я тебя схлопнул! – торжествующе объявил тот, и внезапно лицо его изменилось, как будто что-то пошло не так не по плану. Кругляш плясал в руках Локстера, словно горячая картофелина, которую невозможно удержать, а потом…
Вспышка белого холодного света съела Локстера и незамедлительно ударила в меня и во все, что было вокруг меня.
