Эпилог II

Тея

«Я впервые открываю глаза…»

– Не могу поверить, что это взаправду, – сказала я. – Это сон, и я вот-вот проснусь в любую секунду.

– Могу представить, – поддакнул Джимми, обвивая руками мою талию и целуя меня в шею. – Ты гений. Ты этого заслуживаешь.

Я сжимала держащие меня руки и оглядывала затемненную галерею. Выставка заняла целое крыло в Ричмондском музее современного искусства и была посвящена исключительно моему творчеству. Сегодня вечером давали торжественную вечеринку, устроенную куратором. Искусствоведы назвали мои картины необычайным визуальным путешествием по жизни человека, страдающего от одного из самых тяжелых случаев амнезии в мире.

Вылеченного случая амнезии.

Я принимала «Лапарин» в течение последних десяти лет и, за исключением одного побочного эффекта, спокойно собиралась остаться на нем до конца своей жизни. Он удержал меня в моей жизни.

– Ты готова? – спросил Джимми. – Они скоро откроются.

– Я хочу побыть еще несколько секунд наедине с тобой.

– Меня это устраивает. Ты выглядишь потрясающе. – Он наклонился, чтобы поцеловать шрам на моей ключице. – Это платье было дорогим?

– Почему ты спрашиваешь? Разве не хочешь, чтобы твоя жена выглядела красиво в свою важную ночь?

– Просто прикидываю, насколько я должен быть осторожен, когда сорву его с тебя позже.

Я прильнула к нему, пока он ласкал мою шею.

– Ты всегда точно знаешь, что сказать, чтобы я растаяла. И смокинг – это нечестно. Чересчур, ну правда.

Я с трудом привыкла к тому, насколько красив он был в костюмах, которые носил на рабочих встречах. Но смокинг?

«Сжальтесь надо мной…»

Я провела пальцами по его волосам, восхищаясь моим уверенным, блестящим мужем. Джим Уилан, самый скромный человек в мире. Он получил степень в области речевых патологий и теперь, в возрасте тридцати пяти лет, руководил собственной практикой в Роаноке. Каждый день он помогал детям, таким, как он, снова обрести голос.

Моя любовь к нему выросла до каких-то невозможных размеров. Мой Джимми, который никогда не покидал меня в течение восемнадцати месяцев после возвращения амнезии. Который с тех пор делил со мной все трудности… и каждую невообразимую радость.

– Я так горжусь, что ты мой муж, – заявила я. – Я самая счастливая женщина в мире.

Он слегка растерянно улыбнулся.

– У тебя все нормально? В смысле, я знаю, это много, – сказал он, оглядываясь по сторонам, – но последние несколько дней ты какая-то…

– Взвинченная?

Он сделал вид, что думает.

– Да.

Я рассмеялась.

– Я просто счастлива. Не каждый день девушка получает все, что может.

Он улыбнулся и поцеловал меня.

– Я знаю это чувство.

– Джимми… – Вдох. Выдох. – Я…

– Папа!

Наш двухлетний сын Джек на полной скорости бежал к нам в своем детском костюме. Джим наклонился подхватить его. Я смотрела, как мой муж держит нашего сына – сажает на бедро, обнимает, и мое сердце наполнилось любовью. Счастьем.

– Привет, человечек, – сказал Джимми. – Как ты сбежал?

– С моей помощью, как обычно. Я пыталась удержать его, но он в два счета от нас улизнул, – сказала Рита. Она замедлила шаги, подстраиваясь под Алонзо. Тот шел рядом с ней, опираясь на трость, которую использовал из-за артрита коленей. – Он хотел видеть маму и папу.

– Он настоящее шило, этот Джек, – заметил Алонзо. – Как и его отец.

– В холле толпа, – сообщила Рита. Десять лет добавили несколько морщинок вокруг ее улыбки. – Это так увлекательно, Тея. Похоже на премьеру фильма.

– Ты прекрасно выглядишь, моя дорогая, – сказал Алонзо, целуя меня в щеку. – Твое искусство их потрясет. Хотя некоторые из нас знали это давным-давно.

– Мама, – позвал Джек, потянувшись к прядям моих волос.

– Разве мама не красавица? – спросил Джим.

Джек закивал головой.

– Дааа.

Я взяла его пальчики и поцеловала их по очереди.

– Люблю тебя, малыш.

Снижение фертильности было единственным побочным эффектом «Лапарина», но серьезным. Потребовалось два с половиной года лечения, чтобы получить жизнеспособный эмбрион, который подарил нам Джека Уилана. Точную копию его отца – крепкий, сильный нос, широкий рот и темные волосы. Но его глаза были голубыми, как мои. Рита пророчила, что он вырастет настоящим сердцеедом, но я знала, что с таким отцом, как Джим, сын вырастет честным человеком и будет относиться к женщинам с тем же уважением и вниманием, которые Джим проявлял ко мне с момента нашей первой встречи.

К нам поспешил помощник из музея.

– Миссис Уилан? Они готовы открыться сейчас, и госпожа Такамура хочет познакомить вас с некоторыми людьми.

Эме Такамура была моим агентом. Она сделала целью своей жизни поиск неизвестных художников с уникальной историей и демонстрацию их талантов. Джимми и я отправились в Карнеги-Мелон, чтобы посмотреть на потрясающую стеклянную композицию одного из ее бывших клиентов, молодого человека, который скончался вскоре после создания своего шедевра.

– Ему было что сказать о жизни, – пояснила мне Эме. – Я чувствую то же самое, когда смотрю на твои картины.

И я поняла, что могу доверить ей свои работы.

И вот настала та самая ночь. Я вздохнула.

– Что ж? – спросила я небольшую группу. – Думаю, пора. Поцелуешь маму, Джек?

Джек ткнул свой влажный ротик в мою щеку. Джим наклонился и тоже меня поцеловал.

– Я люблю тебя, – сказала я, задерживая поцелуй.

– Я так тебя люблю, – признался он. – Боже, детка, так сильно. – И улыбнулся. – Меня подстрелили воробьем Купидона.

Я засмеялась и положила руку на сердце. В течение моих восемнадцати месяцев амнезии Джим посмотрел все девять сезонов «Офиса». Четырежды.

– Иди, – сказал он. – Они ждут, чтобы ты их сразила.

Мы с Эме провели экскурсию по выставке для поклонников искусства, критиков, арт-дилеров и прессы. Вокруг нас гуляла публика, а обслуживающий персонал разносил шампанское и закуски.

– Эта первая комната называется «Весна в пустыне», – сказала Эме. – Художник готов расцвести в своем даровании.

Я наклонилась к Эме.

– Расцвести в своем даровании?

– Просто смирись, – пробормотала она в ответ.

В «Весне» были представлены мои работы из художественной школы: пирамиды и сцены в пустыне, Нил и Сфинкс.

Эме привела нас в следующее помещение, называемое «Крик». Рисунки Египта, только теперь из цепочек слов. Мои крики о помощи. Их было немного – только те, которые Джимми и доктор Чен спасли за несколько недель до первой процедуры лечения.

Я услышала испуганное бормотание и приглушенные разговоры, когда группа вытянула шеи, чтобы прочитать крошечные цепочки слов. Я подняла голову и увидела одну.

Захвачен похоронен похоронен рожден порван траур стон одинок одинокий одинокий одинокий одинокий одинокий

Моя кожа покрылась мурашками. В амнезии было так одиноко, но те дни было труднее вспомнить, и они исчезали с каждым мгновением рядом с Джимми и Джеком.

– Далее у нас «Поворотный момент», – сказала Эме.

Здесь была выставлена только одна картина: разрушенный холст Нью-Йорка. Букет небоскребов прорастал из Центрального парка, и черные полосы краски зачеркивали голубое небо.

Я снова вздрогнула и тихо помолилась за всех, кто подвергся нападению, жестокому обращению или издевательствам – мальчиков на игровых площадках или женщин, пойманных в собственных кроватях, – которые чувствовали, что у них не осталось голоса.

Затем настал «Переход». Здесь была картина в стиле Джексона Поллока, которую я нарисовала после первой процедуры. Другой вид крика о помощи. Желание быть свободным, чтобы узнать мир и все его цвета. Не сковывать себя рамками холста.

В слабо освещенной нише размещались картины, которые я сделала после того, как вернулась амнезия. Все картины нью-йоркской ночи, виды из отеля «Артхаус». Несколько других полотен, показывающих Таймс-сквер в геометрических цветных плоскостях. Абстракция, как фотографические вспышки.

– Это, – драматически сказала Эме, – называется «Пейзаж снов».

Я улыбнулась.

– Как тонко.

– Тихо, им нравится.

Наконец, последняя комната, ярко освещенная и самая красочная, была увешана картинами, которые я сделала после второй процедуры лечения. Моя лучшая работа за последние десять лет. Никаких больше огромных пустынь или городских пейзажей, все эти полотна были сценами из нашего маленького дома в Бунс-Милл.

Джимми в субботу утром спит с нашим маленьким сыном на груди. Оба с открытыми ртами в одинаковых позах.

Журнальный столик нашей гостиной загроможден игрушками Джека и моими набросками.

Гитара Джимми в углу комнаты, свет струится из окна.

Тур завершился, и посетители восхищенно загудели и защелкали фотоаппаратами.

– Ты слышишь это? – спросила Эме. – Это звук твоего искусства, которое достигло их сердец. Ты умница, моя дорогая. Не то чтобы я удивлена. У меня нюх на эти вещи.

– Спасибо, Эм. За все.

Она просияла и взяла две бокала шампанского с подноса.

– Поздравляю, милая. – Мы чокнулись, и она сделала глоток. – А теперь иди и найди своих родных, пока я разговариваю тут.

Я взяла бокал и вернулась к Джимми. Тот, все еще с Джеком на руках, стоял и разговаривал с Делией и Роджером.

Я давно простила свою сестру. Джимми потребовалось немного больше времени, но и он справился. Тем не менее, эхо вины было запечатлено на лице Делии. Оно же читалось в ее неуверенной походке и поцелуе в мою щеку.

– Это невероятно, – сказала она. – Я так тобой горжусь. И я знаю, что мама и папа тоже гордились бы.

– Спасибо, Дел. Я тоже так думаю. Роджер, спасибо, что пришли.

– Ни за что бы не пропустили, – ответил он немного рассеянно.

– Как дела в Ванкувере?

Он не ответил. Роджер повернулся, сунул руки в карманы и уставился на картины.

– Роджер, дорогой, – мягко окликнула Делия. – Моя сестра задала тебе вопрос.

– Хм? Ой. Извините, я просто… Это завораживает. Просто… невероятно. Эволюция этого… Это как если бы разные люди рисовали их на разных этапах жизни, но все же все картины объединяла единая мысль.

– Ух ты, Роджер. – Я чмокнула его в щеку и прошептала: – Большое тебе спасибо.

– Это все правда. Твоя работа…

– Я про то, что ты сделал мою сестру счастливой. – Мне не терпелось пошутить, что Гераклу было легче, но я была слишком счастлива, чтобы отпускать колкости.

– Джек становится таким большим, – заметила Делия. Она решила не заводить собственных детей, но я иногда задавалась вопросом, не сожалеет ли сестра об этом. Особенно когда она смотрела на Джека с такой тоской.

– Держи. – Я передала Джимми шампанское и забрала Джека из его рук, чтобы вручить сына Делии. – Вы с Роджером присмотрите за этим маленьким сорванцом? Мне нужно поговорить секунду с моим красивым мужем.

Делия обняла Джека.

– Хочешь посмотреть картины мамы? Давай. Мы с дядей Роджером покажем тебе наши любимые.

Она поставила Джека на пол и повела его за ручку к… залу «Переход». Всего несколько шагов, затем Джек потянулся к Роджеру, желая, чтобы его снова понесли.

– Плод нашей любви, – обратилась я к Джимми.

– Да, – подтвердил Джим. – Он наше маленькое чудо.

Я кивнула, мое сердце ударилось о грудь.

– Наша жизнь была полна чудес.

– Точно. – Джимми попытался передать мне шампанское. – За тебя, детка. Они в восторге, не так ли?

– Да. Но я не хочу пить. – Я вздохнула. – Вернее, мне нельзя.

– Почему нет? – спросил он, а затем уставился на меня.

Я кивнула, слезы текли у меня из глаз, и я наконец смогла произнести слова:

– Я беременна.

Джимми так и замер.

– Что?

Я сдержала смех, глядя на его ошеломленное лицо.

– У меня будет еще один ребенок.

Джимми явно вспоминал, какой ценой нам далось появление Джека на свет. Напиток в его руке дрогнул, и я забрала бокал у мужа и поставила на стол, пока он не уронил.

– Как?.. – Он сглотнул. – Как это случилось?

– Ну, когда мужчина и женщина очень сильно любят друг друга, мужчина, в данном случае ты, засовывает свой огромный член в женщину…

Джимми покачал головой, на полпути между смехом и шоком.

– Подожди, подожди, подожди. Стоп. Вернись. Скажи это снова.

– Я беременна, дорогой.

– Но как? И можешь пропустить урок биологии для взрослых.

– Я не знаю как, – ответила я. – Они сказали, что это было почти невозможно.

– Почти невозможно.

– Вероятно, это не был официальный медицинский диагноз, но да… Не невозможно.

– Я просто… я не могу в это поверить.

– И я. Хотя теперь, когда я думаю об этом… Помнишь, как днем ты вернулся с работы? Джек спал, а ты ворвался в дом, почти не сказав ни слова, и тут же повел меня к кухонной стойке? – Приятная дрожь прокатилась по телу. – Боже, как вспомню…

– Я помню… – отозвался Джим. – Один из моих лучших дней.

– Лучший, как оказалось.

Брови Джимми нахмурились, и он пристально посмотрел на меня, без шуток.

– Ты правда беременна?

– Восемь недель. Ты счастлив?

– Я где-то за гранью счастья. Но…

– Я знаю. Я тоже напугана. Но у меня есть ощущение, что она будет в порядке.

– Она?

– Мне кажется, я ношу твою дочку.

Джим пристально посмотрел на меня, затем притянул к себе, сжимая своими сильными руками. Объятия, которые всегда говорили мне, что я под защитой, что меня любят. Так сильно любят.

– Боже, Тея, – прошептал он мне в волосы.

Я отстранилась и обхватила его лицо ладонями.

– Ты вернул мне мою жизнь. Все, что у меня есть, это благодаря тебе.

– Я могу сказать то же самое, Тея. Ты вернула мне мою жизнь, когда я перестал надеяться.

Он нежно поцеловал меня, и я положила голову ему на плечо. Мы наблюдали, как наш сын играет с моей сестрой, которую я буду любить всегда, несмотря ни на что. Потому лучше восстановить мосты, чем смотреть, как они горят.

Джимми обнял меня, его рука скользнула по моему животу.

– Люблю тебя, – выдохнул он. – Так сильно.

– Я тоже тебя люблю, – сказала я в ответ. – Так сильно.

Я была наполнена ею, такой большой любовью к моему Джимми и этой жизни, которую мы построили, несмотря на то, что порой нам было отпущено всего лишь пять минут…

Конец