Глава тринадцатая

Нейронная связь, вживленная хирургами в Рождественском, – маленькая и умная штучка, но это все же протез. Изысканная ловушка, к которой Ариэль относится с осторожностью: нельзя забывать, что ты инвалид. Нельзя забывать о том, что твой позвоночник рассечен и ты паралитик. Но все равно технология потрясающая. С этим трансплантатом она может танцевать. Ариэль позволяет себе пируэт перед оконным экраном с его роскошным видом на усыпанную драгоценностями чашу Кориолиса. Она все равно в клетке для заложницы, но, по крайней мере, условия шикарные.

«Абена Маану Асамоа», – объявляет Бейжафлор. Ариэль заказывает чай и потягивает его, наблюдая, как вагон фуникулера поднимается от станции. Абена, как всегда, выглядит элегантно и самоуверенно, а также модно в накидке из искусственного меха и шляпке-таблетке с короткой вуалью. Но даже ей не под силу скрыть усталость от путешествия на поезде с одной стороны Луны на другую.

– Не понимаю, почему мы не могли сделать это через сеть, – говорит она, копируя для Ариэли свой отчет о достижениях. Хорошая девочка. Слишком хорошая, чтобы тратить талант на политику.

– Чтобы я знала, за кем посылать Дакоту, если будет нарушена секретность, – говорит Ариэль.

– У вас странная походка.

– Эти ноги ощущаются как чужие. Итак, предварительное слушание. Я хочу, чтобы его провела ты.

А еще у этой девочки потрясающий самоконтроль. У нее лишь самую малость распахиваются глаза.

– Вы адвокат и ведете тяжбу.

– На видимой стороне с этим кое-какие проблемы. Я не племянница омахене.

– А я не адвокат.

– Это не проблема, солнышко. Ну, проблема, но ты же придумаешь, как ее решить.

– Возьмите кого-то другого из консультантов.

– Нет. У них в этом деле нет заинтересованности.

– Вы хотите сказать, никто из них с ним не трахался.

Талант, самоконтроль и бодрящая склонность к самоанализу.

– И ты будешь сама по себе.

– Что?

– Ты будешь сама по себе. Без помощников.

– Это…

– Театрально. Разумеется. Одна женщина – один голос перед Судом Клавия, – окруженная тысячью могущественных врагов? Наша доминирующая метафора по отношению к суду связана с гладиаторскими боями. С ареной. Нет-нет, корасан. Суд – это театр, сцена. Закон – это не борьба, а убеждение. И так было всегда. Это лучше, чем любая теленовелла. Сетевые рейтинги пробьют наши искусственные небеса. – Ариэль видит, как Абена мысленно проговаривает последовательность «не могу, совершенно неразумно, вы шутите/сошли с ума/невыносимы». – Ты что-то хотела сказать?

– Да. Иди ты на хрен, Ариэль Корта.

– Да-да. Но тебя там не бросят одну. У тебя всегда будет полная поддержка ИИ, команда за спиной и мой голос в ухе. По-твоему, я отпустила бы тебя в Суд Клавия с голыми сиськами? Так, тебе понадобится защитник.

– Разрешение споров с помощью драки – варварство, архаизм и унижение закона.

– Ну, конечно. Но будь я Лукасом, бросила бы вызов лишь ради того, чтобы поглядеть, как ты разденешься до лифчика и трусов и воткнешь стилет в волосы вместо шпильки. Тебя такое устроит?

– Это унижает всех и вся. Мы не дикари.

– Мой брат был защитником «Корта Элиу». Карлиньос был самым милым, нежным, красивым и заботливым мужчиной, которого я когда-либо знала, и я видела, как он перерезал глотку Хэдли Маккензи в Суде Клавия. С таким же успехом он мог сам остаться лежать на тех досках, в луже собственной крови. У нашего закона есть цена – и она такова: любой, кто его тронет, может порезаться. От закона, который ничего не стоит, не будет справедливости. Карлиньос это понимал. Найми защитника. Я раньше пользовалась услугами Ишолы Олувафеми. А потом мы поработаем над твоим судебным имиджем. И пока ты здесь, ступай поговори с Лукасинью. Он теперь может разговаривать. Расскажи ему какую-нибудь историю. Он любит истории. Расскажи ему о вас двоих.

Абена останавливается в дверях.

– У тебя проснулся материнский инстинкт, Ариэль?

– Иди и познакомься с клиентом.

– Надо так?

Луна кивает – да-да! – и отрезает ложкой еще кусочек кекса.

– Я могу… кормиться. Сам, – говорит Лукасинью Корта. Он берет ложку и подносит к губам. Луна с тревогой наблюдает. В самый последний момент, когда он уже не видит руку, та начинает дрожать; Луна бросается на помощь и ловит падающий кусочек на бумажное полотенце. – Прости.

Каждый день она приходит к нему, когда доктор Гебреселасси заканчивает вкладывать в его голову очередную порцию непонятно чего, – и каждый день его реакции становятся точнее, лицо – ярче, речь – более внятной, однако вскоре она обнаруживает в его разуме пробелы: моменты, дни и целые истории, которые сама помнит четко и ясно, а для него они не существуют.

«Не заставляй его вспоминать, – инструктирует доктор Гебреселасси. – Он не сможет вспомнить то, чего нет. Но говори с ним о том, что он помнит. Совместные воспоминания – это важно».

Сегодня она присела на край его кровати и завела разговор о пирогах. Сперва он едва понимал, о чем она толкует, но потом воспоминания начали возвращаться, и, когда белковые чипы установили связь между разрозненными обрывками, все ожило в его голове. Она рассказала, с чего все началось: он заявил, что больше не будет никаких лунных пирогов на Чжунцю – дескать, они никому не нравятся, – и вместо этого собрался приготовить капкейки. Ему понадобилось три дня, он переборщил с сахаром и ароматизаторами, зато обошелся без лунных пирогов. Все аплодировали, и, воодушевленный, он продолжил печь на дни святых, фестивали, дни рождения и любые поводы, какие возникали в коллоквиуме, и со временем у него это стало хорошо получаться. По мере того как Луна рассказывала историю про пироги, свет в его глазах разгорался сильнее. Он все вспомнил, и тогда Луна вернула его в Море Спокойствия: туда, где во время их бегства на присвоенном ровере он пытался скоротать время, читая ей лекцию о тортах. О торте как идеальном подарке, о том, как трудно его приготовить и как сделать это правильно. Они ехали и ехали, через борозды и кратеры, пока не наткнулись на отряд «Маккензи Металз». Тут его лицо помрачнело. Он покачал головой. Между тортом и пробуждением в медцентре Кориолиса в его разуме зияла дыра.

Даже в самом передовом научном центре Луны потребовалось время, чтобы напечатать органические материалы для кекса с лимонной глазурью. Лукасинью занервничал, когда Луна взяла ложку и придвинулась к нему, словно мать, чтобы накормить. А потом на его лице отразился исступленный восторг.

– Еще, пожалуйста.

На этот раз он позволяет Луне придерживать его руку, пока несет ложку ко рту.

– Получилось!

– Раньше у тебя был особый способ их готовить.

Лукасинью озадаченно хмурится. Его память – лунный пейзаж из кратеров и пропастей.

– Вспомнишь, когда придет время, – говорит Луна.

Фамильяры в унисон объявляют о посетителе. Глаза Лукасинью распахиваются.

– Абена!

Луна хмурится под маской Леди Луны. Это ее время. Ее место. Ее кузен. Она занимает позицию в изножье кровати Лукасинью, оттуда удобнее обороняться. Изо всех сил сверлит незваную гостью взглядом. Абена Асамоа даже не моргает.

– Луна. Лукасинью.

Лукасинью пытается сесть ровно. Луна не разрешает. Он может что-то порвать, растянуть, сломать. Потом она отступает, но все равно остается между кузеном и Абеной.

– Почему ты здесь?

– Пришла повидаться с клиентом.

Луна раздувает ноздри и напряженно хмурится:

– Я твой клиент.

Попала! Вот тебе, воображала Асамоа. Я знаю про тебя и Лукасинью, но все в прошлом, и большинство из вас – просто дыры в его памяти.

– Я все-таки должна поговорить с…

– Если я твой клиент, могу сказать, чтобы ты уходила.

В тот момент, когда эти слова звучат, Луна понимает: пустые угрозы. Абена тоже это понимает.

– Я не уйду, Луна.

– Ладно. Но оставайся там, а я буду здесь.

Поразмыслив мгновение, Абена Асамоа встает в изножье.

– Абена, – говорит Лукасинью.

Теперь Абена Асамоа потрясена.

– Я не знала, что ты уже можешь говорить.

– Он говорит уже несколько дней. Мы много разговариваем, – сообщает Луна. – Правда, Лукасинью?

– Много, – соглашается кузен.

Луне показалось, или в глазах Абены блеснули слезы?

Шмыгнув носом, девушка достает из сумочки носовой платок.

– Ты… отлично выглядишь, Лукасинью.

– Дерьмово выгляжу, – возражает он. – А вот ты. Отлично. Шляпа красивая.

Опять слезы.

– Давай быстрее, – говорит Луна. – Его нельзя расстраивать, смущать или говорить слишком много трудных вещей. Доктор Гебреселасси очень строга в этом отношении. – Но на самом деле не Лукасинью, а сама Абена расстроилась из-за множества трудных вещей.

– Ладно. Лукасинью, я не знаю, объяснила ли тебе Луна, что происходит, но за тебя развернулась настоящая битва.

Лукасинью вскрикивает, вытаращив глаза.

– Я что тебе сказала?! – Луна шипит, подражая своей матери. – Лукасинью знает о процессе. Говори «процесс», а не «битва».

– Пайн и майн, – говорит Лукасинью. – И тиа Ариэль.

– Ладно, – уступает Абена. – Я работаю с Ариэль, и мы думаем, что лучше оставить тебя в покое, пока не поправишься. И мы будем сража… работать над тем, чтобы ты оставался здесь, пока не сможешь принимать собственные решения. Чего мы хотим, так это сделать нашу Луну твоим контрактным опекуном. Она тебя уже один раз спасла, неформальный договор между вами существует. Ты меня понимаешь?

Лукасинью кивает. Луна объясняла это ему снова и снова, но в его новом мозгу так много воспоминаний, борющихся за пространство, что они нередко вытесняют недавние события. Он часто говорил ей одно и то же по три-четыре раза. Бабушка Адриана была такой на исходе жизни. Луна видит замешательство в его глазах.

– Ты просто должен поправиться, – говорит девочка. Потом замечает нерешительность на лице Абены. – Ну, что еще?

– Мне нужно, чтобы ты кое-что сделал, Лука…

– Это не его имя, – перебивает Луна.

– Лука, – бормочет Лукасинью с кровати.

– Он устал, – заявляет девочка. – Тебе надо уходить.

– Мне надо сказать то, что я должна сказать, – парирует Абена. – Я отправляюсь в суд. Переживать не о чем – это просто предварительное слушание, где мы решим, что лучше для тебя, пока не настало время суда как такового.

– Лучше здесь, – говорит Лукасинью.

– Мы тоже так думаем. И я собираюсь позаботиться о том, чтобы ты остался здесь. У твоей тиа Ариэль есть план. Но ты должен нам с ним помочь.

– Ты мне не сказала! – ворчит Луна. – Это ведь я твой клиент. Я должна знать такие вещи.

Абена вздыхает.

– Ну, ладно, Луна, – нам нужна помощь Лукасинью.

– А все получится?

– Это же план Ариэль Корты.

– Ладно. Теперь спрашивай Лукасинью.

– Лука, нам нужно, чтобы ты кое-что для нас сделал.

Луна пропускает прозвище мимо ушей, но у нее пробуждаются подозрения.

– Что сделал?

– Кое-что забавное, – говорит Абена Асамоа.

Лукасинью сияет от восторга, но Луна хмурится.

– Что сделал? – снова спрашивает она.

– Просто поговори со мной по сети, – просит Абена.

– Это безопасно? – спрашивает Луна.

– Безопасно, – заверяет Абена. – Это самая безопасная вещь в мире.

– Лука, я считаю, ты должен это сделать, – решает девочка.

Абена с облегчением переводит дух.

– Спасибо. Это что, лимонный кекс?

Лукасинью кивает.

– А можно кусочек?

– Да, – говорит Лукасинью, обращаясь к разъяренной Луне. – Коне… Конечно.

В Меридиане есть бары для всех. У стекольщиков – джаз-бар «Мир»; у королев путей ВТО – «Красное Динамо», а их коллеги из «ВТО-Космос» потягивают мартини с водкой в лаунже «Восток». Работники «Маккензи Гелиум» стряхивают лунную пыль с подошв в «Куги»; джакару «Маккензи Металз» чокаются друг с другом в «Молоте» в соседней квадре. Звезды премьер-лиги гандбола развлекаются в «Ди», «Лига ди Луна» – в «Святой Марии», а хозяева хвастаются и заключают сделки на террасах «Профессионального клуба». Программисты и инженеры по софту оттягиваются в «Индексе», медики – в «Бойне». Есть бары для диспетчеров БАЛТРАНа, железнодорожных контролеров, актеров, комиков, певцов, музыкантов и двухсот видов студентов. Политиканы пьют и спорят в специальных клубах, расположенных вдоль 32-й улицы, – по бару на каждое политическое течение; адвокаты брюзжат и ворчат в «Клуби ди аргументос». На другой стороне квадры – та же улица, тот же номер – судьи из Клавия проматывают гонорары на ужасный джин. «Сверкающий клинок» – это бар защитников.

Абена Асамоа воображает себе «Сверкающий клинок»: буйное пиратское местечко с низким каменным потолком и дверными косяками, изрезанными надписями; пространство вражды и вендетты, где ссоры вспыхивают быстро, а давние обиды находят свой конец на острие кинжала. Грохот хип-хоп-металла, стихи про Вальхаллу в такт звону стаканов. Песни в честь заслуженных Клинков.

«Сверкающий клинок» сильно разочаровывает. Абена стоит перед анфиладой стандартных помещений со стенами из необработанного камня на Пятьдесят третьем уровне, с восточной стороны. Стекло и титан. Она надеялась обратить на себя внимание, когда войдет. Но ничей взор не привлекают ее костюм с осиной талией, накидка из искусственной лисы и фантастическая шляпа.

Клиентура – еще одно разочарование. Она ожидала увидеть крупных мужчин и худых злых женщин; серьги и татуировки, пирсинг и бритые головы, сверкающие в мягком свете. Ирокезы. Шрамы и отсутствующие пальцы. Рваные футболки, толстовки без рукавов – мешанину из всех причуд лунной моды. Настоящую кожу. Убийственную обувь. Крупные мужчины и худые злые женщины здесь впрямь есть, и Джо Лунников, которых нанимают из-за земных мышц, заметить нетрудно. Однако в целом защитники Суда Клавия в той же степени разнообразны по виду, возрасту, гендеру и стилю, как и завсегдатаи любого меридиановского клуба. Звучит тщательно подобранная лунная попса – безобидная, но вызывающая желание постукивать ногами в такт. Пьют мартини в элегантных бокалах, покрытых каплями конденсата. В нишах, за столиками и у стойки разговаривают не о битвах и крови, славных победах и сокрушенных на арене врагах, а о процессах – текущих, исторических, примечательных; о прецедентах, доводах и уловках, о характерах и слабостях судей, адвокатов, истцов и ответчиков: обычные судейские сплетни и скандалы. Эти защитники повидали больше судов, чем многие адвокаты, которые их нанимают; даже больше, чем судьи. Абена не видит ни ножей, ни безошибочно узнаваемых контуров ножен под какой-нибудь блузкой. Большинство посетителей «Сверкающего клинка» ни разу не обнажали этот самый клинок во имя закона.

Туми, ее фамильяр, уже опознал нужного человека, но Абена идет к барной стойке, чтобы как следует его рассмотреть и оценить. Ишола Олувафеми: давний защитник Ариэли. Широкоплечий круглоголовый йоруба, улыбчивый и чему-то радующийся среди коллег. Его смех льется рекой. Ариэль сказала: он славный человек, любящий отец, свирепый боец. Абена этого не видит. Прошло два года с тех пор, как Ишола Олувафеми в последний раз обнажил клинок в суде.

«Он здоровяк», – говорит Абена Туми.

«Но в плохой форме», – уточняет фамильяр.

Ишола Олувафеми ослабел в лунной силе тяжести и потратил слишком много ночей на смех с приятелями в «Сверкающем клинке». Абена подходит к его столику.

– Я хочу нанять защитника.

– Обратитесь к моему агенту, – отвечает Ишола.

– Я представляю Ариэль Корту.

– Я знаю Ариэль Корту, – говорит Ишола. – Если я нужен Ариэль Корте, пусть она придет ко мне сама, а не присылает стажерку.

Абена протягивает руку через стол, выливает полупустой стакан Ишолы и переворачивает вверх дном. Ишола уже на ногах. «Сверкающий клинок» безмолвен и неподвижен, как холодное сердце Луны. Все знают, что означает перевернутый стакан. Здесь все бойцы.

– Я хочу нанять защитника от имени Ариэль Корты, – говорит Абена. – Тот, кто победит его, получит эту работу.

И «Сверкающий клинок» взрывается. Кто-то кидается на Ишолу Олувафеми, стол опрокидывается, и Абена отскакивает. Мимо пролетает стул – она ныряет, уходя из-под удара кулаком. В заведении начинается всеобщая потасовка: люди рвутся друг к другу, орут. Абена, пригибаясь, ищет укрытие. Столы переворачиваются, напитки льются рекой, мебель разлетается на части, и каждую кто-то подбирает, превращая в оружие. Ножка стула едва не задевает ее нос, летящий нож отрезает сантиметр от пера на шляпе-таблетке. Чей-то ботинок метит ей в лицо, но в последний момент нападающий видит, что она не участвует в игре, и, сделав пируэт, бьет в ухо атакующую женщину, у которой в каждой руке по ножу. Тела падают на пол, усеянный осколками бокалов для мартини. Абена добирается до барной стойки и приседает под ней, закрыв голову руками. Кажется, путь к выходу ей преградило все население Луны и каждый лунник только и знает, что махать кулаками в драке.

Рука на ее плече. Абена резко поворачивается, вскинув сумочку как оружие для удара. Перед ней худощавая латиноамериканка в синей блузе и красном в белый горошек платке, совсем как Клепальщица Рози . Ее фамильяр носит бело-синие круги университета.

– Идем! – кричит она с сильным акцентом обратной стороны. – Я тебя выведу.

Абена берет протянутую руку. Хватка женщины сильна – она уверенно ведет Абену, увлекая сквозь ритм битвы в баре и скользя через промежутки, которые открываются между бойцами, приостанавливаясь, когда кто-то кувырком летит мимо, и резким, едва не вывихнувшим плечо движением выдергивая Абену с траектории замаха стулом. Незнакомка бросает на нее взгляд, ухмыляясь. Незамеченный боец пытается ударить спасительницу по голове обломком стола. Абена не успевает открыть рот, как женщина в синем поворачивается, блокирует удар – и движение переходит в бросок, от которого противник переворачивается на лету и врезается в стенку. Только два драчуна остаются между женщинами и улицей, но они видят, на что способна Клепальщица Рози. Оба вытаскивают ножи: один держит оружие высоко, другой – низко. Клепальщица отпускает руку Абены, уходит от низкого клинка, выбивает высокий ударом ноги. Двое мужчин теряют равновесие, и Клепальщица толкает Абену в зазор. Абена, споткнувшись на предательских каблуках, тяжело приваливается к перилам Пятьдесят третьего уровня. Перед ней простирается квадра Водолея. Испещренная блесками света пустота. И опять кто-то хватает ее за руку.

– Ты можешь в них бегать? – Женщина кивком указывает на туфли. Абена их скидывает и бросает в сторону дерущихся в «Сверкающем клинке». Усиливает хаос.

– Теперь могу.

– Теперь беги.

Они останавливаются в лифте. Приваливаются к стене, тяжело дыша.

– Понравилось? – спрашивает женщина. Кабина спускается к проспекту Терешковой. На мгновение Абена застигнута врасплох, оскорблена, а потом признает истину о том, что почувствовала, когда опустила на стол перевернутый стакан и все в баре вскочили.

– О да. – Она наслаждалась каждой опасной, кровавой, ужасной и дурацкой секундой случившегося.

– Так я и знала, – говорит женщина. – Росарио Сальгадо О’Хэнлон де Циолковски. Агента нет.

– Я сказала – кто его победит, получит работу.

– Я победила, – заявляет ее спасительница. – Одолеть противника можно не только в драке. – Туми проверяет фамильяра Росарио. Абена сканирует досье. Она была права насчет обратной стороны. Диссертация по лунным теленовеллам. Гази-стажер. Это объясняет боевые приемы.

– Почему ты не закончила обучение?

– У меня случился интеллектуальный кризис.

– Мыльные оперы. – Абена не скрывает презрения.

– Ты смотришь теленовеллы?

– Нет.

– Значит, ты не можешь судить, – говорит Росарио со сдержанной яростью. – Я утратила веру. И не надо мне ничего объяснять. Я пришла на встречу с наставником и узрела кометы. Облака комет, далеких, холодных и мертвых, где-то там, среди пустоты. Теории, теории, теории – и все такие же вымышленные, как теленовеллы. Метапроза, банальности. Изобилию теорий нет конца. Я поблагодарила его и ушла.

– И стала работать защитником по найму. – Туми снова проверяет резюме Росарио. – Сражений не было, как я погляжу.

– Проигранных дел – тоже. Передай контракт моему фамильяру, пожалуйста.

Абена наблюдает за нанятой работницей, пока кабина спускается. Эта Росарио вся из узлов и стальных тросов, жилистая и быстрая. Язык у нее острый, но в истинной схватке, от которой не улизнуть, как глубоко она сможет ранить? И что подумает Ариэль Корта? Восхитится вопиющей дерзостью, самоуверенностью, ореолом краха и изгнания. А что думает Абена Маану Асамоа? То же самое. И еще кое-что. Ей нравится риск, опасность, ощущение, что миры застыли на острие клинка, – все, что воплощает собой эта маленькая женщина. Среди своих товарищей в коллоквиуме «Кабошон» Абена выступала против варварской сути лунного права. Любой общественный договор должен опираться на гражданский и уголовный кодекс. В глубине души она восхищалась его интимностью. Правосудие должно задевать за живое и чего-то стоить: любой, кто неверно воспользуется правосудием, должен порезаться им как ножом. Однажды – иногда она говорит себе, что это было с какой-то другой Абеной, – она подарила Лукасинью Корте право просить убежища у семьи Асамоа и воткнула ему в ухо серьгу, пустив кровь, которую слизнула, попробовала на вкус. Эта Абена и затеяла драку в баре, чтобы поставить на место Ишолу Олувафеми, – да, показать, что она тоже может играть в эту игру, да; но большей частью просто потому, что она могла так поступить. Потому что это было захватывающе. Удары кулаков, блеск ножей, падение тел и звон разбитого стекла возбудили ее сильнее, чем бывало до сих пор. Нет, не существует двух Абен Маану Асамоа. Есть только одна, и ей не терпится выйти на арену Суда Клавия.

«Не позволяй ей соблазнить тебя, – сказали друзья из „Кабошона“, когда она заняла место личного секретаря Ариэль в УЛА. – Она очаровательна и умна, она превратит тебя в нечто неузнаваемое».

«Все гораздо хуже, – могла бы сказать им Абена. – Она превращает меня в себя».

Моту раскрывается. Абена Маану Асамоа переводит дух и выходит на площадь Суда. Налетают камеры. Репортеры рвутся вперед. Голоса сливаются в шум. Абена Маану Асамоа накидывает на плечи меха и уверенным шагом идет к дверям Суда Клавия. Ее каблуки звенят по полированному агломерату, словно череда тихих выстрелов.

«Заседание суда начинается в тот момент, когда ты распрямляешь ноги в моту», – сказала Ариэль. В пять утра коллеги по коллоквиуму начали ее одевать. В шесть прибыла команда парикмахеров со своими приспособлениями и воздвигла вокруг нее строительные леса. В семь настал черед косметики, и ей нарисовали «судебное лицо». В девять она поела немного фруктов – маленьких ягод, чтобы не вызвать отечность и не запятнать безупречные зубы. В девять пятнадцать в последний раз связалась с Ариэль на обратной стороне.

«Видала я составы суда и похуже, – сказала адвокатесса. – Валентина Арсе принимает решение в первые десять минут, так что выдвигай главные доводы пораньше. Квеко Кума захочет, чтобы все закончилось до обеда. Он жуткий фанат гандбола. Вторую половину дня всегда тратит на скандалы на фанатских сайтах. Мано ди Диос – его фанатское имя. Риеко Нагаи я знаю давно. Она привела меня в Павильон Белого Зайца и все еще в нем состоит. Дает советы моему брату. Предвзятость не влечет за собой юридических проблем, если ее компенсировать; предубеждение – другое дело. Она будет слушать тебя внимательно. Риеко и Валентина никогда друг с другом не соглашаются. Квеко это знает, так что не пытайся лизать ему зад. Не на публике. Ну, развлекайся».

В десять прибывает ее защитница. Росарио выглядит аккуратно и профессионально в своей униформе из комбинезона клепальщицы и головного платка. Когда они поднимаются по ступенькам, она следует за Абеной, держась за плечом. Репортеры и кураторы сплетен выкрикивают вопросы:

– Госпожа Асамоа…

– Громкое дело…

– Молодость и неопытность…

– Я только что поймала и обезвредила пять дронов, нацелившихся на тебя в рое камер, – шепчет Росарио. – Может, это ерунда, а может – убийцы. Лучше перестраховаться. Подумала, тебе надо знать.

Абена касается пальцами задней стороны шеи – принятый в Тве ритуальный жест: смахивание смертоносного паука. О, темные сестры Ананси. Она не может дышать. Она не может сделать следующий шаг. Росарио касается ее локтя – и сила течет рекой.

– Продолжай идти, продолжай улыбаться, – говорит Росарио. – И не переживай. Если кто-то обойдет мою электронную защиту, у меня есть противоядия от пятидесяти самых мощных токсинов.

Наверное, защитники так шутят. Но Абену это бодрит.

– Суни и Корта…

– Неопытность…

– Молодость.

– Неопытность.

Судебный зал номер два – один из старейших – Абена и не ждала от Суней меньшего. Это глубокий и грозный полуцилиндр из гладко отполированного камня; судейский помост обращен к зрительским местам, которые занимают пять уровней. Ложи и аркады, колонны и скамьи. Этот суд напоминает оперу. На этой сцене с законом сближаешься будто для поцелуя. Абена занимает место в отведенной ей ложе, Росарио спускается в яму для защитников. Команда Лукаса на месте: три яруса адвокатов. Глава юридической службы Лукаса, Виего Кирога, кивает ей. Абена все про него разузнала, как и он про нее. Их защитник – русский, человек-гора по имени Константин Павлюченко. Он может пробить скалу ударом кулака.

«Я с ним справлюсь, – говорит Росарио. – Большие мужчины полны сомнений».

Делегация Суней еще не прибыла. Они явятся красиво, в последнюю минуту. Аманда Сунь сама ведет дело и устроит настоящее шоу. «У Аманды будут поющие поверенные и танцующие адвокаты, а также консультанты с торчащими из задницы красивыми цветочками: настоящая теленовелла, – сказала Ариэль. – Ты – женщина, которая в одиночку говорит правду. Этого более чем достаточно».

Сообщения – друзья, родственники, коллеги по коллоквиуму нашли места в ярусах над ней – «Где ты? Там тебя не видно».

«Вы меня увидите».

«Ариэль», – объявляет Манинью.

«Последняя предстартовая проверка, дорогая. Тебе надо в туалет? Не ходи. Человек красноречивее с полным мочевым пузырем. Это придает его речам напор. Далее: я знаю, что ты ничего не принимала, но если прихватила с собой какой-нибудь стимулятор или что-нибудь, чтобы сфокусироваться, сосредоточиться, успокоиться или расслабиться, не принимай. Лучше избавься от этого. Квеко презирает фармакологические трюки. Что забавно для фаната гандбола. В зале суда должны быть его нюхачи, так что никакой химии. И последние точки над i. Если дела пойдут плохо, проси отсрочку. Отступай от сценария. Маландрагем, искусная уловка – это сердце Суда Клавия. Но ты должна воспользоваться ею хорошо. Чем плохая уловка – лучше никакой. Не отключай меня. Лучше перестраховаться, чем потом пожалеть».

Приходят Суни. Они элегантны, аристократичны и безупречны. Абена запомнила имена и лица. Аманда Сунь занимает ложу адвоката. Ловит взгляд Абены и отвечает ледяным презрением. Дом Сунь всегда смотрел на Дом Асамоа свысока. Компания из Дворца Вечного света заполняет зрительские галереи. Вот леди Сунь, опирается на трость. А кто этот юноша, что помогает ей присесть в ложе позади Аманды и ее советников?

«Дариус Маккензи-Сунь, – говорит Туми. – Его матерью была Джейд Сунь. Он последний ребенок Роберта Маккензи. После Железного Ливня его забрали во Дворец Вечного света, и там он стал протеже Вдовы из Шеклтона. Учится в школе Семи Колоколов под личным надзором Мариану Габриэла Демарии.

«Усыновить наследника…» – размышляет Абена, пока Туми готовит полное досье на Дариуса Суня. До чего опрометчиво – дважды решиться на один и тот же трюк.

Она наблюдает, как леди Сунь делает крошечный глоток из изящной фарфоровой фляги. Самый лучший, самый прочный фарфор делают с добавлением костяной золы. На Луне это значит, что кости человеческие.

Пристав издает предупреждающий возглас, и все в зале суда поднимаются. Первыми входят защитники судейского состава, потому что в Суде Клавия под судом находятся все, включая самих судей. Бойцы занимают места в яме для сражений. Затем появляются судьи: их белые мантии сверкают в резком свете арены. Валентина Арсе призывает присутствующих к порядку, Квеко Кума перечисляет участников процесса, их отношение к делу и согласованную правовую базу, Риеко Нагаи зачитывает суть спора. И слушание начинается.

Виего Кирога заваливает судебный зал номер два медицинскими деталями и призывами на тему отцовского долга, семьи, исцеления и единства. Лукас Корта появляется с заранее записанным заявлением: ему нужно одно – чтобы Лукасинью вернулся, был рядом, и тогда он станет заботиться о юноше, как любящий отец. Абена замечает – а также судьи, вся публика, репортеры и торговцы слухами, – что Лукас Корта не предстал перед Судом Клавия, чтобы лично заверить в своей отцовской любви.

Вот на полированный пол из лунного камня, имеющий форму буквы D, спускается Аманда Сунь. По зрительским галереям пробегает шепот. Она устремляет на каждого судью долгий взгляд.

Защитники судей беспокойно шевелятся в своей траншее.

– Наш закон – хороший закон, потому что запрещает предубеждение, но признает предвзятость. Я предвзята. А разве я не могу такой быть? Я же мать. И хочу, чтобы сын был со мной. Это всё.

Она продолжает, изображая Лукаса плохим отцом: отсутствующим отцом; безрассудным и, что хуже всего, опасным. Разве Орлиное Гнездо – подходящее место для ребенка? С клинками, спрятанными в каждой руке, и дронами-убийцами, которые могут скрываться за каждым, едва заметным, стремительным движением?

«Отец, которого ты пыталась убить», – думает Абена. Взгляд на судей подсказывает, что они об этом знают, как и о слухе, что войну между Корта и Маккензи режиссировали Суни.

– Дворец Вечного света силен и стабилен, это надежное место, чтобы мой сын смог там исцелиться под защитой семьи. Семья – это важно. Университет, конечно, многое значит, но он не семья. Ариэль Корта – которую этот суд хорошо знает – утверждает, что представляет Луну Корту на основании договора об уходе, который та якобы заключила с Лукасинью. Я спрашиваю вас: разве бывало так, чтобы Ариэль Корта проявляла интерес к племяннице, уже не говоря о племяннике, если их безопасность не обеспечивала ее собственную? Кто отвернулся от семьи, чтобы строить блистательную карьеру знаменитой адвокатессы? Ариэль Корта. Когда Лукасинью находился под защитой Асамоа, где была Ариэль Корта? На самом деле она всегда представляла лишь собственные интересы. Взгляните на публичный интерес в этом деле, в предварительном слушании. Ариэль Корта думает, что она умна, раз устранилась от опекунства и передала обязанность племяннице, Луне Корте, но я не сомневаюсь, что столь прозрачные махинации не обманут суд. Ариэль Корта собирается использовать племянника как лестницу, чтобы снова забраться на вершину социальной иерархии.

Семья превыше всего. Таково правило. Но давайте взглянем на эту семью. Отсутствующий отец и тетка, жаждущая занять положение в обществе. Мы, Суни, знаем толк в семейственности. Мы старые, сильные и держимся вместе. Знаем истину: в конечном счете существуют только семьи и индивиды. Семья превыше всего, конечно. Корта – не семья. Мы – другое дело.

Аманда Сунь кивком благодарит судей за внимание и возвращается на свою скамью.

– Адвокат Луны Корты?

Абена сглатывает. Желудок у нее сжимается. Момент настал – и заявления, доводы, позиции вылетели у нее из головы.

Надо связаться с Ариэль.

Приказ Туми вертится на языке. Абена сглатывает. Не нужна ей никакая Ариэль Корта.

«Ударь, топор Шанго, дай мне силы для битвы».

Она спускается на сверкающий каменный пол.

– Я представляю интересы адвоката Луны Корты, которая требует сохранить юридическую силу возникшего ранее неофициального контракта об уходе…

Виего Кирога и Аманда Сунь вскакивают.

– Ваша честь, в самом деле…

– Госпожа Асамоа не имеет квалификации, позволяющей выступать в этом суде.

Абена шипит: «Спасибо, Шанго». Ее враги попались в расставленную ловушку.

Судья Риеко смотрит на нее:

– Госпожа Асамоа?

– Ариэль Корта является адвокатом Луны Корты. Я ее агент здесь, на видимой стороне. По соображениям личной безопасности Ариэль предпочитает оставаться на обратной стороне Луны.

– Сеньора Корта могла бы участвовать в процессе через сеть, – говорит Квеко Кума.

– Как вы знаете, Ариэль Корта всегда предпочитала физическое, а не виртуальное.

Риеко Нагаи прячет улыбку от такого нахальства.

– Вы адвокат? – спрашивает Валентина Арсе.

– Я изучаю политологию в коллоквиуме «Кабошон».

– У вас нет юридического образования, – замечает Кума.

– Нет, ваша честь. Я считаю, оно мне не нужно.

Зрители на всех пяти ярусах судебного зала номер два ахают. Судья Риеко Нагаи снова улыбается.

– Наш закон держится на трех опорах, – говорит Абена. – В Суде Клавия все под судом, включая сам Суд Клавия. Все, включая закон как таковой, может обсуждаться, и более того – я также хочу об этом заявить, – чем больше законов, тем хуже законность. Настаивать на юридической квалификации для участия в этом процессе означает ограничивать право на выступление перед публикой. По поводу этого права никто ни с кем не договаривался; оно бы увеличило количество законов, а не уменьшило, и его еще ни разу не подвергали сомнению. До настоящего момента.

Риеко Нагаи прячет откровенный смешок за стаканом с водой.

– Суд сделает небольшой перерыв, после которого мы вынесем решение относительно позиции госпожи Асамоа, – объявляет судья Арсе.

Судебный зал номер два взрывается от шума голосов. Абена соскальзывает к Росарио, в яму для защитников.

– Ты в порядке? – Абена трясется. Она не может говорить, поэтому кивает. – Ты наживаешь себе врагов, – продолжает Росарио. – На тебя уже контракты заключают. Это так, к слову. Не волнуйся, мы их перекупим. Считай это профессиональным комплиментом.

Камеры-дроны зависают перед ее лицом. Туми сообщает о дюжине запросов на интервью, двадцати приглашениях на светские мероприятия, куда ее никогда не пустили бы даже как племянницу омахене.

Болтовня стихает, будто ее отсекли клинком. Судьи вернулись.

– Госпожа Асамоа, – подзывает ее Валентина Арсе. Абена читает язык тела: движения конечностей, выражение лиц. У нее получилось.

– Суд вас выслушает, – говорит судья Риеко.

Зрители шепчутся, ворчат.

– Маландрагем, – говорит Квеко Кума. – Ну, ладно, мы потратили на это достаточно времени. Я хотел бы закруглиться до обеда.

– Не проблема, – говорит Абена. – У меня лишь одно заявление.

Туми открывает канал связи с обратной стороной, и сеть Суда Клавия транслирует изображение каждому фамильяру в зале. Шепотки превращаются в изумленные вздохи. На каждой линзе, у каждого перед глазами – Лукасинью Корта. Он сидит на краю функциональной кровати, и распростертые руки медицинских роботов окружают его словно ореол. Худая грудь, запавшие щеки, взгляд отрешенный и потерянный. Скулы такие же прекрасные, какими их всегда считала Абена Асамоа. Он машет рукой.

– Привет.

По галереям судебного зала номер два пробегает звук – нечто среднее между вздохом и всхлипом.

– Привет всем, – произносит он с трудом, невнятно. – Папа, привет. Люблю тебя. Не могу вернуться. Надо выздороветь. Лучше помнить. Много дел. Я могу ходить. Смотрите! – Он с трудом встает с кровати и делает неуверенный шаг к камере. – Долго идти. И все-таки. Скажу так: Луна спасла меня один раз. Она спасает меня снова.

Абена прерывает связь.

– Семья – это семья, но в данном случае имеет значение только благополучие Лукасинью, – говорит она. – Посмотрите, чего добился Университет. Но, как сказал вам Лукасинью, идти еще долго. Даже если и Суни, и Лукас Корта согласятся оставить его на обратной стороне, – нет гарантии, что так и случится. Лукасинью должен быть вне политики. Ради его собственного блага я ходатайствую о том, чтобы суд признал, продлил и придал официальный статус существующему договору об уходе, который Луна Корта основала, когда спасла Лукасинью Корту и принесла его в Боа-Виста.

Она кланяется судьям и возвращается к своему месту. Они переглядываются:

– Мы приняли решение.

Три адвоката встают.

– Суд единогласно принимает решение в пользу Луны Корты, представленной адвокатом Ариэль Кортой, – говорит судья Риеко. – Госпожа Асамоа, можете пройти в кабинет?

Судьи встают и по одному уходят с возвышения.

Абена слышала, что задние комнаты Суда Клавия печально знамениты теснотой, но каморка, в которой судья Риеко засовывает мантию в утилизатор и переодевается в обычную одежду, все равно ее удивляет.

– Ариэль хорошо вас подготовила. Ваш облик – ее рук дело?

– Да, но довод про три опоры я разработала сама, – говорит Абена.

От возбуждения ее тело будто наэлектризовано. Ничто – даже доклад перед Лунарским обществом и секс с Лукасинью – не заставляет ее сиять, задыхаться и пылать так, как сейчас. Теперь она это понимает. О, вечером она будет кутить. Какому-нибудь мальчику повезет.

– Хорошо сыграно, но в будущем придерживайтесь политики.

И Абена камнем падает с небес.

– Одной Ариэль Корты вполне достаточно.

Видья Рао ненавидит их шутки, сарказм и жестокие причуды. Э ненавидит словесные игры, в которые приходится с ними играть (обмен репликами в строгих поэтических формах, ответы лишь на предложения, в которых нет буквы «а»), навязанные ими роли (шанхайский сборщик мусора 2040 года, перевозчик фарфора из XVIII века); миры, которые они строят и в которых вынуждают жить (подобие вестерна, но в бело-голубых тонах, наподобие узора уиллоу ; виртуальная реальность, основанная на версии «Алисы в Стране Чудес» в антураже позднего XX века). Э ненавидит то, что они меняют личности, воспоминания и самих себя целиком. Еще ни разу не повторились. Э ненавидит их мелочность, снисходительность, высокомерие и другие черты характера, у которых нет прямого соответствия в человеческом лексиконе на тему эмоций.

Видья Рао ненавидит Трех Августейших Мудрецов.

Найдись у э больше времени и терпения, можно было бы на досуге изучить концепцию квантового интеллекта: то, насколько глубоко он будет отличаться от человеческого, и возможно ли его распознать как интеллект, и то, как его квантовая суть могла бы проявляться в виде сюрреалистического юмора. Но после перехода от работы в «Уитэкр Годдард» к консультированию общение Видьи Рао с квантовым компьютером все время кто-то контролирует. Э начинает подозревать, что получает доступ к Трем Августейшим Мудрецам лишь потому, что они не желают общаться с другими людьми.

Еще э начинает подозревать, что «Уитэкр Годдард» выбрала в политической борьбе сторону, чьи интересы противоположны эйным. Но беспокойство по поводу притязаний Ван Юнцин на Лунную биржу вынуждает Видью Рао тихо выпрашивать услуги, мягко требовать возврата долгов и шепотом шантажировать.

Э вводит коды, настраивает протоколы и позволяет чужеродной архитектуре квантовой операционной системы взаимодействовать со своим фамильяром. Вздыхает. Сегодня Три Августейших Мудреца будут развлекать своего собеседника-человека, как боги в антураже, воспроизводящем тики-бар в Сан-Франциско 1950-х. Играют укулеле, летают пластиковые попугаи, гремит гром. Три Августейших ждут.

Судорога, внезапная боль, дисгармония, эхо.

В симуляцию проник кто-то еще.

Робсон Корта сияет. Каждый квадратный сантиметр его кожи излучает энергию. Он ощущает свой запах: сладковатый, солоноватый, слегка отдающий паленым. «У тебя низкий уровень витамина D», – сказал Джокер и забронировал ему световую ванну в бане. Робсон верит в витамины так же, как в математику – нечто абстрактное, невидимое, но полезное. Но он точно знает, что, простояв тридцать минут голым в солнечной камере, чувствует себя наэлектризованным. Сияющим.

Прыжок к верхней части дверной рамы, немедленный кувырок назад и поворот, чтобы схватиться за ферму, – и, раскачавшись, он оказывается в надстройке Теофила. Бежит быстро, пригибаясь, перекатывается под опорными балками, скользит под коробами, в которых спрятаны провода под напряжением, прыгает через зазоры и целые перекрестки, пролетает над головами теофильцев. Он мог бы делать это бесконечно.

Наверное, так Вагнер чувствует себя, когда заряжается светом полной Земли и превращается в волка. Всё и вся кажется ему ярким – и нет такой вещи, до которой он не сумел бы дотянуться и постичь ее. Единство тела и разума, превосходящее сознание и волю. Все есть поток. Захватывающее и пугающее чувство.

Я что же, превращаюсь в волка?

«У меня недостаточно информации, чтобы поставить диагноз, – говорит Джокер. Робсон и не заметил, что мысль проникла в субвокальный диапазон. – Однако нам следует еще раз поговорить о половом созревании».

– Джокер! – шипит Робсон. Фамильярам неведом стыд.

Как жаль, что Вагнер еще не вернулся. Робсон беспокоится, как бы с ним чего ни случилось в пыли. Побыстрее домой, Лобинью. Он обещал в те разы, когда выходил в сеть, что вернется до того, как Анелиза отправится в концертный тур. Но Луна есть Луна, и она знает тысячу способов сделать тебе подлость. Робсон по-прежнему относится к Анелизе настороженно – она снимает комнату в другой квартире, по ее словам, чтобы практиковаться в игре на сетаре , а он подозревает, что ей хочется быть подальше от него. Может, она согласилась отправиться в тур, чтобы оказаться подальше от него. Но сидеть дома в одиночестве ему неуютно. Он уже бывал один, когда Вагнер работал на стекле. Когда он сбежал в город повыше, чем Байрру-Алту, где обитали только машины и ветер. Он боялся каждую секунду: им овладели страх, одиночество, холод и голод, но сама мысль о том, чтобы спуститься на оживленные улицы, ужасала еще сильнее.

Вагнер пришел, чтобы вернуть его домой. Вагнер, который боится высоты. Он одолел половину видимой стороны, невзирая на вторжение и космическую бомбардировку, войну ботов и осаду. Он вернется.

Из своего укрытия на верхотуре Робсон наблюдает, как его товарищи по коллоквиуму собираются на арене и спорят, куда пойти поесть. Нет никаких шансов, что кто-то предложит «Эль гато», но он все равно ждет, пока они определятся и уйдут. Робсон вспоминает, как незаметно следил за Вагнером на встрече волков в Меридиане. Он не понимал беззвучного языка, на котором Вагнер общался с тем волком из стаи Меридиана. Теперь понимает.

Может, Джокер и прав. Он уже несколько раз просыпался рано утром, мокрый от пота, с затвердевшим членом. И его яйца темнеют, а одно из них опустилось ниже.

Робсон вздрагивает, озябнув от смущения.

Через минуту он возле «Эль гато», где спрыгивает со служебной надстройки и приземляется перед дверью.

Цзяньюй за кухонной стойкой кланяется и аплодирует.

– Чего? – спрашивает Робсон Корта.

Посетители за столиками и выпивохи, выстроившиеся вдоль изогнутого бара, тоже принимаются ему аплодировать.

– Я же вам говорил, знакомая физиономия! – кричит юноша, один из новых завсегдатаев, в свободной рубашке с короткими рукавами и сдвинутой на затылок шляпе-хомбурге.

– Тебе было больно? – спрашивает Риггер Джейн, из старых знакомых, со своего обычного места в углу бара. И внезапно на Робсона обрушивается дюжина вопросов.

– Ч-ч-чего? Да что это с вами? – спрашивает мальчик, уже начиная понимать, что произошло.

– Ты тот пацан, который упал с крыши Царицы Южной, – заявляет Цзяньюй.

– Знакомая физиономия! – опять кричит хомбург. – Я ее по соцсетям запомнил. Ты же тот самый Корта, верно?

В «Эль гато энкантадо» становится тихо. Затем Робсон видит Хайдера в нише: ноги его друга по-прежнему не касаются пола, но на этот раз он ими не болтает, вообще не шевелится. Его лицо – цвета священного пепла. Робсон бросается к нему.

– Что ты наделал? Что ты рассказал?

– Ну, такая была история, я не смог удержаться.

– Не здесь. – Робсон тащит Хайдера в уборную и там набрасывается на него. – Что ты наделал?!

– Прости, я не устоял. Тот парень в шляпе сказал – ходят слухи, что мальчик, упавший с неба, живет в Теофиле, и Цзяньюй такой – ничего не знаю, вот я и не устоял. Я рассказал им всю историю. Это отличная история, Робсон. Ты не умеешь рассказывать ее правильно. Это было здорово. Все слушали, затаив дыхание.

– Лучше бы ты этого не делал.

– Но ведь все будет в порядке, правда?

– Я не знаю, – говорит Робсон. – Парень в шляпе? Кто он такой? Ему можно доверять? А если он кому-то еще расскажет? Если про меня узнают? И нам придется уехать?

– Разве такое может случиться?

– Не знаю. Куда мы пойдем? Где найдем безопасное место?

Гнев Робсона угасает, превращаясь в тлеющие угольки. Хайдера обуревают чувство вины, стыд и ужас оттого, что его минута славы и зачарованные его словами зрители подвергли Робсона опасности, испепелили их дружбу.

– Мне очень жаль, – говорит Хайдер.

– Что сказано, то сказано, – отвечает Робсон. – Мне придется все объяснить Анелизе. И Вагнеру.

А еще – озираться по сторонам, оборачиваться, поглядывать во все углы, и все равно ему больше никогда не будет так уютно в коридорах Теофила. Это утешительное чувство всегда было ложью. Иллюзией, представлением. Если ты Корта – навеки в опасности. Лишь одно убежище можно соорудить на Луне: из трупов тех, кого любишь.

Лицо Хайдера дергается.

– Ты плачешь?

– А если и так?

– Да все нормально. – Робсон мягко тыкает друга кулаком в плечо. – Ты не сделал ничего плохого.

– Это было так здорово. Они меня слушали. У меня больше ничего нет – только слова.

– Слова и причиняют вред, – говорит Робсон Корта.