Разъясняем, что приобщение статей и записей телепередач больше не ведется

Народ безмолвствовал. Дали команду молчать.

Ведущему еще правили грим. Две девушки: одна ватной палочкой размазывала тоналку в уголках глаз, потому что это было особо заметное место: участки под очками в кадре всегда высветлены и укрупнены; другая держала специальный планшет под его подбородком, потому что, осыпаясь, грим основной мог попасть на пиджак.

– Работаем.

Девушки скрылись. Сигнальные лампы. Подсветка сзади. Общий свет. Он вышел из сумрака, вернее, начал движение за секунду до того, как его выхватили прожектора.

– А мы продолжаем! – крикнул он. Текст полз на четырех мониторах. – Сегодня у нас в гостях президент благотворительного фонда «Духовностью и знанием спасемся», член Общественной палаты России Максим Николаев. Все правильно, Максим?

– Имени святой Татьяны! – Гость привстал с диванчика и назидательно поднял палец. На указательном (камера сфокусировалась) был перстень не перстень – кольцо с черным камушком, и походил гость, скорее, на армянина, в общем, человека кавказского – пышущего жаром, кудрями; всего в нем было в избытке, и даже на вороте винной рубашки поблескивало тиснение.

– Отлично. Имени святой Татьяны.

– Которая, как известно, является покровительницей МГУ. И студентов. – Гость продолжал привставать, вернее, зависать так, будто он не в студии, а на толчке.

– Прекрасно! – порадовался ведущий, хотя за его ослепительной улыбкой читалось: «Да за-ткнись ты уже». – Второе кресло, как вы сами видите, у нас пустует. Я надеюсь, пока, и Алексей к нам еще присоединится. Алексей Николаев. Студент Оксфорда, гражданин России, по некоторым данным, также гражданин Великобритании. Видите, у нас какая-то научная компания сегодня собирается, вы – МГУ, Алексей – из Оксфорда…

Максим Николаев ничего не понимал, но сидел довольный, как кот.

– Алексей должен быть здесь, но в свете последних событий, о которых вы знаете, он находится – по нашей информации – в ФСБ, однако мы надеемся, он все же к нам успеет.

Народ, которому не надо было пояснять, что за события, и вообще никогда не надо было пояснять, сочувственно кивал.

– Максим, чем занимается ваш фонд?

Максим выпал из тщеславного благодушия: вопрос будто бы застал его врасплох, он перестал жмуриться от останкинского сияния, но через секунду уже сгруппировался и понес:

– Мы считаем, что отечественная наука нуждается именно в отечественной, может быть, даже отеческой поддержке. – Он так радовался, словно этот сомнительный каламбур только что придумал сам. – Многие организации поддерживают сегодня науку, но у нас на этом поприще прямо-таки уникальный, можно сказать, профиль. Мы вычисляем те лаборатории, научные коллективы, институты, которые все еще получают поддержку из-за рубежа, и предлагаем им заместить финансирование.

– Это и есть те самые «иностранные агенты»?

– Нет, просто многие исследования получают оттуда гранты, или это совместные какие-то проекты, разработки… Мы находим возможность заместить это финансированием от Святой Татьяны, от нашего, российского фонда и объясняем, что иностранные деньги опасны, что это может больно ударить по открытию и через десять, через двадцать лет, потому что в этом есть что-то даже кармическое…

Девушка с рацией делала ему озлобленные знаки, что пора кончать.

– Очень хотелось бы, чтобы встреча однофамильцев состоялась, – проникновенно произнес ведущий, примостившись на какую-то жердочку или бортик бокового дивана. – Дело в том, что Алексей – сын путчиста Николаева. Алексея прятали от прессы много лет и, возможно, поэтому еще в детстве отправили за границу. Максим, вы имеете какое-нибудь отношение к этой семье?

– Нет. У нас же очень распространенная фамилия. И кстати. Раз уж зашла речь, я хочу сказать, что возмущен антиконституционными действиями Николаева. – Максим вдруг посуровел лицом, как-то перегруппировался на диване и теперь прямо-таки вещал. – Не думал, что когда-нибудь мне такое придется сказать, но мне впервые стыдно, что я ношу эту фамилию. Простую русскую фамилию…

– Да что ты врешь!

Полная дама крикнула из первого ряда – без микрофона, поэтому прозвучало странно, и камеры, дрыгнувшись, поехали на нее: смазанное движение, фокус-расфокус. Но возле нее уже давно паслись с микрофоном.

– Ты ж мне рассказывал, что ты его сын и у тебя там все схвачено!

– Простите, сначала представьтесь, пожалуйста, – радовался ведущий.

– …Я хочу сказать, что этот аферист съел нам весь мозг, он просто съел мозг половине Москвы, потому что он ездил и ездил и всех уговаривал профинансировать его фонд… Тоже болтал за науку… И все ему давали деньги, и я дала, потому что он везде козырял своим отцом! И даже намекал, что могут быть проблемы.

На «я дала» две девицы на общем плане красноречиво зашептались.

Видно было, что Максим растерян.

– Мы пришли сюда обсуждать патриотизм в науке, а не ваши сплетни, – укорил он.

Но ведущий уже вцепился намертво.

– Это правда, что вы выдавали себя за сына вице-премьера, чтобы доставать деньги?

– Конечно нет! Может, кто-то что-то и подумал, но я из совсем простой семьи и всего добился…

– Да вот же! – крикнули из другого конца зала, куда уже бежали с микрофоном.

Лощеный бритоголовый мужик тряс над головой телефоном.

Народ с интересом вертел головами.

– Вот! – Лощеный зачитал уже в микрофон. – Вот твое сообщение. «Ок, завтра обсужу это с отцом». Это про выделение полутора миллионов…

Камера пыталась выхватить экран телефона, но не могла сфокусироваться.

В зале шумели.

Пришло время вторых скрипок. Микрофон уже плыл к боковому дивану, те, кого туда сажали, назывались на здешнем сленге ЛОМами – лидерами общественного мнения; обычно это были люди немножко известные, легко возбудимые, готовые давать советы даже по темам, бесконечно от них далеким, и разбирать без ДНК, где чьи дети.

Известная в прошлом актриса в шляпке на парик властно требовала слово.

– Мне симпатичен этот молодой человек! – заявила она, привычно играя комическую старуху; тетки в зале заулыбались, зааплодировали, а Максим начал делать благодарственные жесты, как буддийский монах. – Какая разница, кем он прикрывался? Неважно! Он делал это ради нашей науки! Он же не на Канары ездил на эти деньги!

Максим замялся: возможно, все же ездил.

Актриса только воодушевлялась.

– …А настоящая семья этого Николаева и всей его компании тратила деньги на то, чтобы свалить в Англию! – кричала она под аплодисменты. – Они же разграбили матушку-Россию!

– Ну, не все успели свалить, – нехорошо ухмыльнулся ведущий.

Зал зааплодировал, как накануне – этому же – Госдума.

– Неважно! Что же, получается, настоящий сын этого Николаева лучше из-за того, что он настоящий? Или этот лучше? Простите, как вас…

– Максим!!! – Максим неожиданно легко спорхнул с дивана, подбежал, приклонился на одно колено и поцеловал руку.

Максиму было отчего приободриться: народ (в основном тетушки) был на его стороне. Сначала-то, когда он задвигал за науку, сидели с суровыми, непроницаемыми лицами.

– Что касается «разграбили Россию», сейчас мы сможем оценить, о чем речь, – заговорил ведущий. – Внимание на экран. Этот фильм-расследование, который вы наверняка еще не видели, три года назад сняли оппозиционные силы.

Нарезка была сделана таким образом, что сканы документов опустили, а сосредоточились на каких-то особняках, беседках и причалах, над которыми реял квадрокоптер. Это было снято в дальнем Подмосковье или смежных микрообластях; снято такой же поздней осенью, на пороге зимы, поэтому угодья, приписываемые Николаеву, выглядели заброшенно и печально.

Зал жиденько поаплодировал непонятно че-му – то ли размаху владений, то ли ловкости «оппозиционных сил». Кстати, на этой обтекаемой формулировке камера выхватила ухмыляющиеся лица: действительно, непонятно, то ли телеканал не успел обновить инструкции для ведущих, то ли что, но прежняя традиция не называть конкретную – ту самую – фамилию выглядела в новых обстоятельствах просто смешно.

Микрофон уже требовал кто-то из хорошо забытых политиков – побитое временем, помятое лицо демократа первой волны. Редкие, подкрашенные хной вспышки волос при лысине.

– Я удивляюсь, как можно ставить знак равенства? – прокричал он фальцетом, отчего его наверняка вспомнили еще два процента телезрителей. – Вы нам показали эти хоромы, чудовищно… И тут же говорите, что учиться в Англии, или где там, – то же самое. Но позвольте! Одно дело – дома, нестяжательство, и совсем другое дело – вклад в будущее, вклад в качественное образование…

– Своих детей!!! – крикнула актриса, у которой поехал парик.

– А какая разница? Впрочем, конечно, есть разница! – парировал демократ, дирижируя и рукой пытаясь поумерить шум. – Но все равно! Это же вклад в будущее, в том числе и России! Нам нужны блестяще образованные молодые люди, специалисты экстра-класса, чтобы наша страна наконец…

– Ага! Так он сюда и вернулся!

– Но сын Николаева сейчас в Москве, – кое-как вставил ведущий.

– Первое, что сделал Петр Великий, это послал дворянских детей в Голландию, потому что России были нужны кораблестроители, – вещал ветеран публичной политики.

– Они вам платят! Вы сидите на их подачках! Отставной козы барабанщик! – орала актриса.

– Будь моя воля, я бы декриминализировал те коррупционные моменты, которые связаны с вкладом в образование…

– Да слава богу, не ваша воля! Вас давно погнали, и правильно!..

– Друзья, друзья! – кричал ведущий, усмиряя ЛОМов. – Давайте все успокоимся! Это еще не всё. (И все тут же успокоились.) Алексей Николаев действительно неоднозначная личность. Та власть прятала своих детей от публичности, от камер – да. И вернулись бы они, чтобы жить и работать в России, – тоже большой вопрос. Но у Алекса есть и другая тайна. Молодого человека все еще нет с нами, но зато в нашей студии появляется…

От избытка эмоций ведущий чуть не выпал в ультразвук, народ зашелся в аплодисментах. Камера выхватила крупно несколько возбужденных, судачащих групп.

На гостье было сразу все. Бордово-красная рубашка вразлет наползала на черную юбку до пола, блестевшую, как олдскульная болонья; виднелись белые кроссовки; поверх рубашки был надет еще жакет, или не жакет, но что-то, массивностью проходящее, скорее, по разряду верхней одежды.

По пути к своему дивану она расцеловалась с ведущим; с этой же целью к ней метнулся наперерез Максим. Она, конечно, не отказала ему и поделала лицом вокруг его лица – изобразила светскую условность, но вряд ли поняла, кто это.

Наконец села.

– Ксюша, прекрасно выглядишь.

– Столько дней на баррикадах, даже странно, что не простыла, Андрюш.

Ведущий призвал к бурным аплодисментам.

– Кого, как не тебя, спрашивать о проблемах детей политиков, но скажи, ты хорошо знала Михаила Николаева? Он ведь когда-то давно, в начале девяностых, тоже работал в команде твоего отца?

– Я хорошо знала их всех, – отвечала гостья с загадочной улыбкой, получилось странно-порочно. – Так, кстати, будет называться моя книга, которая выйдет после Нового года. – Она поулыбалась новым аплодисментам. – Но, если честно, как раз Николаева я мало знала. Так. Шапочно.

– Но на самом деле я позвал тебя говорить не о нем, а об аутинге. Знаменем которого ты стала в России.

Раздались отдельные жиденькие хлопки, но крупный план выхватил недоуменные лица из зала, кто-то кого-то переспрашивал.

– На протяжении нескольких лет ты была, пожалуй, единственным публичным лицом, которое регулярно подвергало аутингу других публичных лиц, – зачитал ведущий по своей карточке в таком тоне и манере, будто это сообщение ТАСС. – В том числе, кстати, среди них были мои коллеги – журналисты.

– Да, Андрюша, но не совсем, – многозначительно ворковала гостья. – Они все-таки в основном были не журналисты, не телеведущие, а пропагандисты, так что не называй их нашими коллегами, Андрюш.

– И после каждого скандала в тусовке, даже либеральной, близкой тебе, обсуждался вопрос: корректно ли разоблачать чужую личную жизнь ради политической борьбы?

– А что такое аутинг? Я не в курсе, – внезапно вклинился Максим Николаев, у которого в руках почему-то оказался микрофон.

Ему никто не ответил, а недочет с микрофоном быстро исправили.

– Да, – торжественно заявила гостья и подчерк-нула это паузой. – Это некорректно и неприемлемо. Но у нас это единственный способ на что-то повлиять. По крайней мере, был вот до последних дней. Сейчас, надеюсь, появятся другие. Но поживем – увидим… Действительно, только так можно было сбить корону с этих людей. В отношении нас они творили беспредел, играли не по правилам, а мы, получается, должны были в ответ быть такими интеллигентиками, иисусиками – и их покрывать?

– Я такого не говорил.

– Они, получается, ведут двойную жизнь, причем даже толком не скрываясь. В клубах, не в клубах, на вечеринках делают то, что сами же публично осуждают с экрана, с трибуны… И как с этим можно еще бороться?

На крупном плане – старая актриса. Она задумчиво кивала.

– Ну хорошо, Ксюш. Что ты можешь сказать о Николаеве-младшем?

– Н-ну, это смотреть надо.

– Впервые в эфире! Эксклюзив! – возопил ведущий. – Мы увидим, как это происходит! Королева российского аутинга впервые делает это перед камерой!

Ей уже несли сумку-макси, добавлявшую к ее наряду еще один, четвертый, цвет.

– Простите, Ксюшенька, а насколько это этично? – спросил демократ первой волны.

– Мы же уже разобрались, что это неэтично, но необходимо, – ответил за нее ведущий, сорвав новые аплодисменты.

– Ксюша, а я вас же вот такой помню, – вдруг демократ показал рукой и улыбнулся, обнажив плохие зубы.

Ксюша не отреагировала. Он явно не входил в число желаемых «их всех».

– Я имею в виду, что семья Николаевых же повержена. Этот враг побежден. А как же милость к падшим, к которой призывал Пушкин?

– Знаете что? – резко ответила гостья. – Пушкин – это, конечно, наше все, но все-таки было бы полезно, если бы общество узнало, что в семье этого, как он там себя назвал… Верховного эмиссара?.. Считай, главного борца за так называемые традиционные ценности – тоже может быть такое. Чтобы люди и сейчас, и через десять лет понимали, что если им из телевизора авторитетный дядька говорит, что черное – это черное, а белое – это белое, то это совершенно не значит, что дома у него именно такая палитра…

Теперь уже ведущий бил в ладоши, ловко прижав куда-то и микрофон, и брендированную картонку.

Гостья деловито вынимала из черного бархата хрустальный шар и чуть не выронила, и синий луч, данный из потолка в приглушившемся свете, не сразу в него попал.

– Я подам в суд! Я официально требую прекратить аутинг!

Это кричал Максим Николаев, уже без микрофона, но камеры на него даже не поехали.

Она уже водила руками.

Он заметался, побежал, подбежал к ней, то ли успел толкнуть, то ли она сама дернулась, но шар упал, и гулко покатился, и, кажется, даже треснул, но это не успели выхватить светом.

Дальше, как всегда, прискакала охрана, вероятно, дежурившая за декорацией; с опозданием дали полный свет, Максима уводили, виртуозно материлась гостья; народ был воодушевлен.

– Давайте все успокоимся, – предложил опять ведущий, сам-то абсолютно счастливый. – Останется ли Николаев-младший в России или не останется и приложит ли свои дорогостоящие знания кораблестроителя к тому, чтобы помочь нашей бедной стране, как завещал Пушкин? Этого мы не знаем. Это будет его личный выбор. Прежде чем мы уйдем на рекламу, я расскажу, что через минуту в этой студии мы увидим младенцев и их молодых прекрасных матерей, которых знает вся страна, но не в том качестве, в котором они здесь сейчас предстанут. Немало лиц из команды [Mr. P.]а развелись со старыми женами и скрывали жизнь с актрисами, балеринами, олимпийскими чемпионками. Они скрывали всё про детей – вплоть до пола, возраста и самого факта их существования. Многие из этого нового поколения «детей Кремля» еще так малы, что не запомнят даже этой программы и вырастут, не зная, кем были их отцы. Может быть, они узнают это через двадцать лет, когда воспоминания о режиме [Mr. P.]а уже перестанут быть настолько негативными. Согласятся ли они принять такое наследство или начнут героизировать отцов с чистого листа? Внимание на экран!

Снова погасили свет. Сидел Штирлиц, нависал над ним Мюллер – в нераскрашенной, оттого бледноватой версии.

«Золото партии – это мост в будущее. Это обращение к нашим детям, к тем, которым сейчас месяц, год, три года… Тем, кому сейчас десять, мы не нужны – ни мы, ни наши идеи. Они не простят нам голода и бомбежек. А вот те, которые сейчас еще ничего не смыслят, они будут говорить о нас как о легенде. А легенду надо подкармливать! Надо создавать тех сказочников, которые переложат наши слова на иной лад, тот, которым будет жить человечество через двадцать лет. Как только где-нибудь вместо слова “здравствуйте” произнесут “хайль” в чей-то персональный адрес, знайте, там нас ждут, оттуда мы начнем свое великое возрождение! Вам сколько будет в 1965-м? Под семьдесят? Счастливчик. Вы доживете и будете играть свою партию…»

– Любимый фильм Николаева-старшего! Между прочим! – вклинился ведущий, перекрикивая Мюллера, и на него вновь пролили свет. – Итак, будут ли те, кто сегодня ничего не смыслят, играть свою партию или нет и что двигало женщинами, которые выходили за этих политиков, хотя были самодостаточны и успешны в спорте или искусстве? Через три минуты узнаем! Не переключайтесь!