В 00:00 прошло отключение камер, обстоятельства выясняются

Поздний вечер. Квартира. Прихлебывая кофе, Алекс читал, читал, читал. Полумрак «его» комнаты воплощал сейчас паранойю, которую рано или поздно цепляешь тут, как чуму (и в общем ночном бреду не удивишься, если откроется дверь и войдет не охранник, а чумной доктор в плаще и с клювом). Можно включить свет. Вспыхивали люсторки. Неприятно отвлекало мельтешение веток за черным окном – Алексу все казалось, что за ним смотрят. С дерева напротив; птица; доктор с птичьим клювом; из невидимого дома напротив, где молча и медленно крутятся бобины.

Однажды выяснилось, что Тео не знает, что такое катушечный магнитофон, он не в курсе, что такое было в эволюционной цепочке; это смешно.

Алекс подходил и задергивал шторы. Но тогда начинало казаться, что за этими плотными, богатыми (отблески люстр в ткани) шторами кто-то стоит.

Это ведь кофейный бред, температурный (возможно, Алекс начал заболевать), но он ловил себя на том, что не столько вникает в очередную статью, сколько боковым зрением следит: не шевельнется ли что. Нет уж. Лучше в полумраке низких торшеров, но так, чтоб ничего не задергивать и видеть кусочек московского неба не чернотой, а вечной лиловатой грязью отсветов большого и всегда, конечно, пасмурного города.

После Moscow Trip и правда стоит подлечить нервы. Пытаясь отключить наконец боковое зрение, Алекс с усилием снова вникал в «кремлевские гадания» The Independent – их автор многословно, но явно не слишком-то компетентно склонял людей не «типа Николаева» (и на том спасибо), а больше оперировал какими-то еще памятными Западу тенями прошлого. Некоторые и в правительстве-то давно не работали. Степанов. Oh Lord. Степанов сто лет как отошел от дел, приняв декоративную должность спецпредставителя президента по морским котикам или кому-то, кого там теперь отстреливать нельзя. Все еще гадали, в честь чего такая опала, а Алекс, тогда еще не сваливший в Кембридж, знал от отца, что просто у всесильного Степаныча рак и он не видит смысла оставаться всесильным. Говорят, [Mr. P.] не только не «увольнял», а, напротив, долго не мог этих мотивов понять и отпустить, что, конечно, больше говорило о [Mr. P.]е, чем о человеке, увидевшем конец пути и осознавшем бессмысленность. Так вот, в этой безумной статейке именно Степанов подавался как глава заговора; ну уж состав временного правительства в интернете-то автору можно было прочитать.

Еще Алекса неясно раздражало что-то – он не понимал что; темный квадрат в углу – видно, что картина, но торшеры просто до нее не добивали, и стало неприятно отвлекать – что за картина. Attention span. Алекс встал и подошел. Шишкинский лес или что там; три медведя, утро в сосновом лесу. Он еще рассмотрел вблизи, провел пальцем: уж не подлинник ли; тут ничему не стоило удивляться. Впрочем, сейчас есть специальная музейная 3D-печать, которая в точности воспроизводит толщину мазков масла… Но нет. Здесь заморачиваться не стали. Обычная дешевая копия на глянцевой плотной бумаге. Чуть ли не вырезка из журнала. Однажды Алекс прочитал в такой же многословной английской клюкве, посвященной смерти Сталина, что накануне престарелый диктатор увешал дом вырезками из «Огонька»: девочки поят лосенка, мальчики кормят козленка… Алекс еще так запомнил, потому что авторы как-то недопоняли, что это – «вырезки из “Огонька”», и странно перевели. Да нет же!.. Это была не клюква, а Аллилуева. Потому что о том, что картинками из журналов он заменил себе внуков, говорилось с явной обидой.

Пробовал читать дальше, но теперь, когда он знал, что это за картина, шишки в медвежьем углу начали напрягать еще больше. Алекс то и дело отвлекался от текста (этому способствовал и текст), вглядывался в пятна, по которым можно было только гадать: медведь там или дерево. Все сливалось в одно, и в Алексе поднимались какие-то детские ощущения, ранние, подобные звериным инстинктам. Что-то пугающее в этой картине. Будто бы он когда-то, в позапрошлой жизни, не человеком еще, не понимая, что такое деревья, медведи, подолгу ее рассматривал. Очень странно. Залипая (а может, это просто уже подступала дрема), Алекс размышлял, не могла ли эта картина висеть где-нибудь над его кроватью, или тогда уж кроваткой; странно в таком случае, что всю сознательную жизнь, встречая этот попсовый сюжет на каждой конфетной обертке, Алекс ничего такого не чувствовал. А почувствовал здесь – будто неясная опасность и беззащитность резко обострили что-то.

Или, может, это ковер? Коврик для детской с этим сюжетом. Самое дикое, что смутно, прапамятью, Алекс вытаскивал какую-то вроде бы детскую, но не свою, а ту, в которой он мог когда-то спать; он не понимал, что это, откуда и что это за место. Перебирал их питерские дачи, из которых четко помнил только последнюю; он уже и не улавливал, где что было и где прошло его детство, потому что оно пришлось на странный период в жизни отца. Когда все они, вся их стая, снялась за [Mr. P.]м, где-то кружила, между Питером и Москвой, но еще никуда не села. В стае папа менял места и должности раз в несколько месяцев: какие-то контрольные управления, администрации президента, аппараты правительства; теперь Алексу снились не птицы, а самолеты – это как самолет меняет тона двигателя, скорости, выпускает шасси и закрылки, короче, хаос какой-то перед самой уже посадкой на полосу; это был хаос перед плотной, капитальной посадкой в большие кресла и навсегда; у Алекса потекла слюна, и…

Щелкнул замок, стукнула дверь, в кухне негромко переговаривались; потом зашумела вода, и это окончательно разбудило Алекса, он подобрал слюну и коротко мигнул айфоном. 12:16 пи эм. Смена караула (он уже коварно выучил их распорядки). Он проморгался, потер уши – чилийский способ быстро проснуться; начал ходить по полутемной комнате, туго соображая, что понадобится ему этой ночью: паспорт, карточки, шнурок, пауэр-банк?.. Сразу являться не следовало. Алекс выжидал, пока стихнет все и, главное, хлопнет дверь – Ринат уедет спать.

В кухню Алекс вышел уже ближе к часу.

– Йоу! Привет!!! – В рукопожатие, а затем и во внезапную дружескую попытку словно бы приобнять – на американский манер – Алекс вложил всю задушевность, которую мог изобразить.

Ну а как? Юрий был здесь единственный, кто мог ему помогать.

Тот, конечно, не ожидал, вскочив и недоуменно дожевывая. Он так и держал в руке тарелку с сыром, с колбасой – ночной перекус охранника.

– Ну, как дела?

Все еще не прожевав и явно не зная, что сказать, Юрий пожал плечами и просто вежливо улыбнулся.

Застрял кусочек сыра.

– Ты готов? – со значением спрашивал Алекс. – Тогда пошли. Да ты доешь, доешь.

Не то чтобы он боялся, что с Манежки все разойдутся, – газеты обещали круглосуточные стачечные костры, – но задерживаться тоже не стоило, здесь его планы могли сорвать каждую минуту. Например, приедет отец.

Наконец они вышли в коридор.

– Я надеюсь, это останется между нами, – начал Алекс, оборачиваясь на ходу, хотя на самом деле его мало волновали карьерные перипетии стажера охраны; Юрий схватил его за плечо, привлек к себе, и, прежде чем Алекс понял, что это вообще поцелуй, они ощутимо столкнулись зубами.

Ого.

– Ого, – сказал Алекс.

При этом Юрий метнул какой-то панический взгляд на потолок – к вероятным камерам.

Они молчали остановившись.

Причем чем дольше длилась эта пауза, тем более жалким делалось лицо Юрия, который понял, что ошибся.

Еще секунда, и это будет катастрофа. Он уже выглядел так, как будто может разбежаться и броситься в окно.

– Так. Пошли, – мягко скомандовал Алекс, завел ошеломленного Юрия в гостиную, усадил в кресло и оставил одного – надолго, потому что два кофе машина делала долго.

Прежде чем ехать на площадь, надо было закрывать все эти русские гештальты.