Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Алекс так никогда и не узнал, что именно в палатке «имеет особенно летний вид». Ну да, остальные – стерто-брезентовые какие-то, а эта скроена будто бы из ярких кусков парусины. Ярких когда-то. Владельца, как видно, пошвыряло по миру или просто по тусовкам турья: на светлых участках, голубых и зеленых, сохранились даже следы каких-то надписей перманентным маркером – кажется, топонимов. Лето, лес, гитара и выпивка. Как видно, у всех дурачков ассоциации одинаковые. Даже у лондонских корреспондентов.
– Это напоминает историю с доктором Хайдером. Ты даже не слышал, кто это.
– Господи, папа! Ты меня напугал.
– Какой-то профессор американский. Разбил вот так вот палатку возле их Белого дома и голодал в ней. Уже не помню, в чем там было дело. То ли против ракет. Но, в общем, наши все за него уцепились, и «Правда», и все, и день и ночь: доктор Хайдер, доктор Хайдер. Это просто смешно, потому что уже и перестройка началась, а это было такими бреднями из прошлого.
– Господи, как ты одет?!
– А мы, когда поехали в Вашингтон, делегация была такая, от Ленсовета, громкая была история, мы даже не на сам Белый дом смотрели, а на эту палатку, до того нам проклепали мозги. Или это была уже не та палатка, а доктора уже не было. Я уже не помню. Но там до сих пор, наверное, сумасшедшие сидят вокруг в палатках.
– Папа, что происходит, что ты делаешь?!
– Смотрю и слушаю. Оцениваю. В жизни самое главное – вовремя смотреть и слушать. Или вовремя прислушаться. Иногда самую мудрую мысль, которую во-он на том десятом этаже понять не могут, запросто произносит бомж у горящей помойки. Кстати, это же похоже на горящую помойку, да. Я тут у одного костра погреюсь, у другого.
– Какого костра?!
– А ты просто еще ночью здесь не был. Вот когда настоящие костры. Братание. Здесь нальют, там нальют. Не узнают и убьют.
– То есть пока я, как дурак, жду тебя на этой чертовой квартире…
– Это же молодость, Алешенька. Многое вспоминается. Иногда хочется так, по-стариковски, побродить. Побыть с людьми.
– Что это? Telograyka? Bushlat? Вы там что, в вашем временном правительстве, совсем с ума сошли?!
– Надо быть с людьми. С людьми. Запомни это. Впрочем. Это что. Разве это оно. Жиденький стал народ. Вот я помню, в девяносто восьмом. Когда шахтеры сидели, да вот тут же, чуть подальше, на Горбатом мосту. Касками стучали по мосту. Что, видео не видел, что ли? Вот это были мужики. Настоящие, русские. От сохи. Понимаешь. Да что ты понимаешь.
– В мужиках.
– Конечно, мы всё это знали. Что Береза им денег дал, ну не им, конечно. Их лидерам. Мужиков просто подставили, по факту. А они сами честные были. Да. Мы тогда тоже в штатском ходили, я подсаживался к кострам, разговаривал. Много говорили за жизнь. Кстати, они не выпивали.
– «Тоже в штатском»? Папа, а в девяносто восьмом ты разве не в мэрии Питера работал?
– Теперь уже говно, а не народ. Ну ничего. Сдюжим. Справимся. И потом. Как там говорили. Нам-то умирать не страшно. Мы отжили свое. Мы одинокие стареющие мужчины. А дети. Что будет с детьми. Мы должны думать об их будущем.
– Чего?..
– Это из «Штирлица». Ты что, «Штирлица» не смотрел? Это Штирлиц говорит пастору Шлагу.
– «Одинокие». Прикольно, прикольно.
– Ну белые. Васпы, как у вас говорят.
– Я уже ничего не понимаю. Во-первых, WASP говорят не у нас, а в Штатах… White Anglo-Saxon Protestant.
– Какая разница. Главное, что они решились наконец на борьбу. Или мы. Мы объединились, чтобы спасти себя. Нам уже нечего терять. Больше невозможно было терпеть это.
– Терпеть что? [Mr. P.]а? А [Mr. P.] разве не WASP?
– Конечно нет. Ты что, не видишь? Он перешел в бурятскую расу. Все, кто предает народ, рано или поздно переходят в бурятскую расу. И когда ты видишь, что у него скулы заплыли и глаза не открываются, это первый знак. Мы слишком долго делали вид, что ничего не замечаем. Не хотели это понимать. «Штирлица» ты не смотрел, но про манкуртов же хотя бы слышал.
– Ой, всё. Если я послушаю тебя еще минуту, то у меня взорвется башка. Мне надо любой шопинг. Мне надо купить теплую одежду, иначе я тут умру.
Всё – кончено!
Всё – начато!
Айда в кино!
– Вообще-то, папа, я сюда приехал, чтобы поговорить с тобой, ну то есть, конечно, не сюда, но…
А завтра, в палец чиркнувши,
Вонзится злей пчелы
Иголочка от циркуля
Из горсточки золы…
– Так, я вижу, что это совершенно бесполезно, и, видимо, мне зря отсоветовали улететь сегодня же.
Пылайте широко,
Коровники в амурах,
Райклубы в рококо!
– А я, дурак, остался, потому что подумал – ой, как он там. Ну ладно. Счастливо оставаться.
Жизнь – смена пепелищ.
Мы все перегораем.
Живешь – горишь.
Политическая нестабильность в Москве шокирует весь мир, но, положа руку на сердце, – вряд ли дипломатические и военные авантюры с ядерной ракетой наперевес могли кончиться как-то по-другому. Вернее, могли, так что сегодня мы видим еще вариант light, при котором перепуганный Кремль достает из архива пожелтевшие «Бюллетени о болезни Иосифа Сталина», чтобы наспех поменять имя перед новой публикацией в прикормленных газетах. Напоминание о том, что эти «Бюллетени» фабриковались арестованными врачами, когда задушенный вождь уже лежал в луже собственной мочи, боюсь, заставит нас проводить слишком смелые параллели.
Но Кремль достал из пыльного архива еще кое-что, и это оказывается уже более эффективной мерой, чем невнятная ложь то ли о болезни, то ли об отпуске «терминатора» [Mr. P.]а, который 19 лет своего правления почему-то обходился без болезней и отпусков.
Речь идет о Владилене Сурикатове, подзабытом в наше время архитекторе идеологии первых [Mr. P.]ских сроков. Блестяще эрудированный, тогда еще молодой человек широких политических и эстетических взглядов начинал карьеру в администрации Бориса Ельцина. Момент, когда к власти пришел «невзрачный кагэбэшник» с его не слишком интеллектуальной командой (микс из спецслужб и петербургской мэрии), стал звездным часом для Владилена Сурикатова. Новая команда ничего не понимала в идеологии. За эту подзабытую за девяностые годы сферу взялся Сурикатов – странный человек, шокировавший подчиненных постмодернизмом своего мышления.
Неслучайно многие политологи и литературные критики сравнивали Сурикатова с его ровесником и, по слухам, другом – писателем Виктором Олегиным, чьи романы определили интеллектуальное лицо России девяностых – двухтысячных годов, – лицо, мало знакомое Западу, потому что оно оказалось заслонено более привычным рылом «ястреба из Генштаба». Да, это не оговорка – литературные критики: в благополучные годы расцвета «[Mr. P.]ского Версаля» влиятельный Сурикатов подкармливал интеллигенцию романами, написанными под псевдонимом. Он же стал учредителем интеллектуальных глянцевых изданий, которые сделались таким же прибежищем прогрессивных писателей, как в Америке пятидесятых – Playboy.
Русская постмодернистская культура оказалась тесно связана с веществами, расширяющими сознание, – вероятно, это произросло из московской клубной традиции девяностых; не случайно на символике синтетических веществ густо замешаны упомянутые романы Олегина. Обвинить Сурикатова – «видного государственного деятеля» (любимая в России формулировка, популярная еще во времена брежневского Политбюро), бессменного замглавы администрации президента – в том, что его идеи также навеяны наркотиками, никто не решался, но у элит было ощущение, что они слепо доверяются обкуренному шаману.
Впрочем, в первое [Mr. P.]ское десятилетие эта тактика оправдывала себя. Так появлялись проекты «суверенной демократии», маргинальных молодежных движений, официально якобы никак не связанных с властью (здесь Сурикатов творчески развил идею Мао о хунвейбинах), в дипломатии – проекты в диапазоне от «оси Москва – Берлин – Париж» (по счастью, Лондон так и не поддался обаянию тогдашнего «доброго [Mr. P.]а») до «мюнхенской речи». Лебединой песнью Сурикатова стала идея обожествления национального лидера, частное проявление сверхидеи Кремля, господствующей над умами чиновников почти весь XXI век: как продлить [Mr. P.]ское правление до бесконечности и по возможности законно. Старожилы помнят, как в какой-то момент сурикатовская команда начала носиться с идеей восхваления Рузвельта – хотя российская апологетика президента Америки выглядела абсурдной. Поняв, в чем дело, даже посольство США в Москве устранилось от участия в юбилейных конференциях. Секрет был прост: умело микшируя нюансы времен Второй мировой, идеологи продвигали идею, что даже в Америке, помешанной на конституционных процедурах, выборах и сменяемости власти, в кризисный момент сделали исключение для выдающегося лидера нации: он единственный из президентов оставался у власти четыре срока…
С временным уходом [Mr. P.]а в правительство начался закат постмодернистской сурикатовской эпохи. Причиной было то ли излишнее сближение креативного идеолога с премьером, которому [Mr. P.] никогда не доверял до конца, то ли внезапная проба самого Сурикатова на роль «ястреба»: якобы именно он стал автором сценария скрытого участия России в гражданской войне на Украине. Тактические успехи, в том числе очевидно удавшееся отвлечение россиян от нарастающих экономических проблем, не смогли затмить стратегического поражения этого геополитического проекта. А возможно, [Mr. P.] просто устал от Сурикатова, и удержание власти во втором десятилетии (ведь намечалось и третье) потребовало более действенных и грубых инструментов, чем витиеватые тактики интеллектуала, воспитанного на Джойсе.
Если не сверяться с «Википедией» (чего я намеренно не делаю), даже политолог и «кремлевед» не вспомнит точно, как сейчас называется должность Сурикатова, чем он занимается, в какой околовластной структуре и какие этапы проходило его падение с олимпа. По старой кремлевской традиции опала начиналась постепенно: как у Ежова, сменившего пост главного сталинского палача на портфель министра водного транспорта (это издевательски назвали «повышением»); как у Жукова, после победы во Второй мировой отправленного командовать войсками Уральского региона; как у Молотова, дипломатическая карьера которого кончилась в МАГАТЭ.
Сурикатов оказался отстранен от реальной государственной политики, почти полностью выпал из публичного пространства, но продолжал существовать в каком-то пыльном, темном, второстепенном кабинете, подобно тому как писатель Виктор Олегин живет инкогнито в некой московской квартире, которую никогда не покидает и ни с кем не выходит на связь. Сближение «сиамских близнецов» русского постмодернизма наконец состоялось.
Но в том, что происходит в Москве сегодня, очевидно чувствуется подзабытая сурикатовская рука. Очевидно и то, что чрезвычайный комитет силовиков, перехвативший власть у [Mr. P.]а, не сразу привлек опального Сурикатова к этому проекту. Иначе все не началось бы так невнятно и бездарно, с расплывчатой риторикой о загадочной болезни первого лица и уходом от неудобных вопросов. Нет, в Кремле объявили бы, что [Mr. P.] вознесся, как Иисус. И сделали бы это так изящно, что все поверили бы. Даже Запад. Зная Владилена, я думаю, все было бы именно так.
Но ему пришлось работать с тем, что есть. В ситуации, когда кто-то, как говорят в России, уже наломал дров. Я думаю, делегация чрезвычайного правительства приехала в его заброшенный темный кабинет на третий или четвертый день этого бездарного путча. Они выпили водки и сказали: «Владилен, спасай ситуацию, ты умеешь это делать».
И Сурикатов филигранно показывает, как он умеет.
В том, что происходит сегодня на площадях Москвы, мне видится ремейк одного из излюбленных проектов Владилена Сурикатова конца двухтысячных годов (потому что в том десятилетии в обществе не существовало никакого запроса на оппозицию [Mr. P.]у: этим безнадежным делом занимались только откровенные маргиналы). Когда оппозиционные силы подняли голову, Сурикатов занялся тем, что в недобитой российской политологии получило название «спойлеры». Он создавал бесконечные клоны партий и движений, составлявших потенциальную угрозу [Mr. P.]ской власти. Началось с сонма фальшивых коммунистических и социалистических партий, которые размывали электорат все еще влиятельной КПРФ, продолжилось партиями демократического и центристского спектра. В российскую политическую культуру плотно вошла практика параллельных съездов партий-двойников, шулерского перехвата инициативы на настоящих съездах настоящих партий, что получило название «рейдерских захватов», и многого другого. В регионах подхватывали кураж Сурикатова и развивали его по-своему: так, на местных выборах в бюллетенях появлялись полные тезки оппозиционных кандидатов.
Пока и Запад, и сами одураченные россияне радуются протесту на московских улицах, Сурикатов в запертом темном кабинете, вероятно, открывает победную бутылку хорошего брюта. Потому что мы наблюдаем торжество спойлеров и клонов. В то время как настоящее недовольство выражается на Манежной площади, к которой стянуты войска, бóльшую рекламу сознательно получают митинги-двойники, баррикады-двойники: например, самая популярная из них – возле Белого дома (правительства России). Чем больше параллельных баррикад, параллельной реальности, тем более размытыми оказываются требования гражданского общества. В идеале они представляют собой протест против незаконного захвата власти, на самом деле – уже невозможно понять, кто и на какой площади чего хочет. Кстати, в этом смысле активность требований «вернуть» законно избранного лидера, которую я отмечаю на этих митингах-клонах, может быть тревожным сигналом для тех, кто еще надеется, что с [Mr. P.]м все в порядке. Как реалист и циник, лишенный сантиментов, и как человек, несомненно, обиженный на «предательство» [Mr. P.]а, Сурикатов лучше всех понимает, что хороший лев – это мертвый лев.
Будучи приверженцем демократических ценностей и считая, что власть в России немедленно должна быть передана парламенту до скорейшего проведения выборов, я тем не менее не могу не отметить, что Владилен Сурикатов все еще находится в прекрасной форме как креатор и творец смыслов. Возможно, именно он, а не безликие Степановы и Николаевы, мог бы выступить как «кандидат Кремля» (пока дезориентированного) на честных и прозрачных выборах. Разумеется, при условии, что народу России будет предоставлена правдивая информация о том, что он и другие кандидаты делали в период [Mr. P.]а. Мы видим, что интеллектуальный постмодерн Сурикатова в некотором роде все еще, как и десятилетие назад, есть единственный эффективный механизм для поддержания [Mr. P.]ского режима. Лишившись именно этого механизма, режим начал радикализироваться и движется к своему краху. Я не оговорился, называя «[Mr. P.]ский режим» в настоящем времени: эта та же «расширительная инерция», которая позволяет нам говорить о «брежневской геронтократии» про 1983–1984 годы, когда сам Леонид Брежнев был уже мертв.
Я бы хотел обсудить с Владиленом все это. Если эта статья попадет в его запрятанный где-то в московских зданиях безымянный кабинет с опущенными шторами – он знает, как меня найти.
Специально для The Guardian –Анатолий Кадилин,деятель искусств, куратор, политический эмигрант
Войти с помощью соц. сетей: