Сегодня его как никогда тянуло поехать домой, сдав дискетку Воронину или Штейну – нате, мол, разбирайтесь, я свое дело сделал, вынул из шляпы белого кролика, утер носы почитай всей Конторе – полдня сопли с пальцев счищать… Малахов остался. Чуть заметно кольнуло – и этого хватило, вот только вид дивана, на котором он спал последние шесть ночей, исключая вчерашнюю, заставил его пробормотать краткое ругательство. Ничего, потерпим…

Вывез савраска, с несколько отстраненным злорадством подумал он, падая в рабочее кресло. Поднатужился битюг, изогнул в муке шею, напружинил готовые лопнуть жилы, налил глаза кровью, как бычара, раскачал, стронул, повез… И вывез. Пусть не сам и не по девственной глине, пусть по костям Филина и Кручковича – но вывез же! Дело сделано, и плевать на издержки. И не такие издержки бывают. Вот шуруп снова сидит в башке – это плохо. В чем дело? Приоритет?.. Не нуждаюсь. Обойдусь как-нибудь без приоритета, никогда я всерьез не мечтал стать спасителем человечества, пусть благодарные потомки ставят монументы Филину и Кручковичу, я еще этому посодействую… Мелочь. Главное – если только эти два гаврика не облажались – «Надежда» сделала решительный рывок к финишу, осталась в общем-то рутина, а справляться с рутиной мы умеем. Ай да Малахов!..

Радости от хорошо сделанного дела почему-то не было никакой. Мелькнула только мысль о том, что Кручкович, какой бы скотиной он ни был, пожалуй, может еще пригодиться, и было бы естественно сдать его Штейну прямо сейчас, не дожидаясь, пока он наложит на себя руки…

Шуруп в мозгу опять провернулся на пол-оборота, и Малахов выругался вслух. Вот что занятно: доведет ли когда-нибудь ЧПП до болевого шока? То-то был бы правильный во всех отношениях путь!

Ладно, что снова не так? Помалкивать? Штейну – ни полслова? И вообще никому?.. Так я и думал.

Малахов скрипнул зубами. Подтверждая догадку, ушла боль. Он еще раз просмотрел дискетку и, подумав, запустил проверку на наличие стертых файлов. Таковых оказалось всего два, оба текстовые, и Малахов, теряя терпение, потратив впятеро больше времени, чем потребовалось бы мало-мальски грамотному специалисту, восстановил оба. Филин даже не позаботился уничтожить их как следует.

Начав читать без особого интереса, Малахов очень скоро поймал себя на том, что сидит с раскрытым ртом и не верит собственным глазам. Такого он никак не мог ожидать.

Первый текст, по-видимому, вообще не имел отношения к «Надежде». Это был подробно расписанный проект программы глобального генетического контроля населения страны и одновременно своего рода евгенический план. Предлагалось ввести всеобщее тестирование генокода новорожденных, повторное тестирование по достижении возраста, условно принимаемого за момент наступления половой зрелости, непременное выявление дефектных генов у вступающих в брак и выдача документа на право произвести на свет определенное количество детей – от «без ограничений» до категорического запрета. Прогноз на улучшение генофонда страны спустя три-четыре поколения был более чем благоприятным. Особое внимание уделялось тщательности контроля и правовым вопросам, в частности разработке системы наказаний, для чего предлагалось ввести соответствующие статьи (примерные тексты прилагались) в Уголовное уложение.

Логично было предположить, что проект в своей исполнительной части некогда попал к Филину на анализ реализуемости вообще и возможных социальных последствий в частности. Какими методами анализа пользовался математик, к каким выводам он пришел и какие дал рекомендации, осталось неизвестным.

Ну и ну, подумал Малахов в восхищении. Ай да Нетленный! Проект, естественно, несвоевременный, раньше чем через полвека о нем и думать нечего, но – черт возьми, масштабно… Любопытные, оказывается, дела делаются в СДЗН. Вот тебе и Ибикус юродствующий, вот тебе и Мощи!..

Второй текст удалось восстановить лишь частично. Зато его автором, без сомнения, был сам Филин, и являлся этот документ, по сути, отчетом или, вернее, черновиком отчета Филина руководству СДЗН, датированным июнем прошлого года. Файл почему-то назывался kiss.me – «поцелуй меня», в чем Малахов усмотрел некий смысл. Сколько можно было судить о юморе людей, оказавшихся в положении Филина и Кручковича, имя файла вполне могло подразумевать «лейкен зи мир арш» или что-нибудь в этом роде.

Малахов прочел документ дважды и трижды – пока не заболели глаза. Тогда он встал, прошелся по кабинету, напрягая и расслабляя отсиженные ягодицы, шуганул с подоконника голубя, не поленившегося залететь на восьмой этаж, и без всякого удовольствия подумал о том, что, возможно, бог дал человеку разум не в целях эксперимента, а ради мести. Чем-то приматы ему не угодили.

Ничтоже сумняшеся Филин постулировал существование единого психополя человечества, некоей сверхауры как проекции более глобального информационно-эмоционального поля. Принцип генерации поля его не беспокоил: поле есть поле, внечувствительная данность, и точка. Отстаньте, мол, от меня с физикой процесса, занимайтесь ею сами, коли вас со страшной силой донимает научный зуд, а я пас, и прошу на меня не ссылаться – такой примерно вывод сам собой напрашивался из вступления к отчету Филина. Сам же он ссылался на ряд малозаметных статей (некоторые – прошлого века), посвященных этой еретической теме, притом решительно никак их не комментируя. Его вовсе не интересовало, КАК происходит явление, тем более его не интересовало, ПОЧЕМУ оно происходит, – в сущности, весь его научный интерес к явлению ограничивался описательной частью и некоторыми приложениями.

Что Филин внес от себя, так это понятие критической численности вида. Ниже критической численности, писал он, существование общего для биологического вида поля невозможно доказать, его как бы не существует вообще, как не существует психической деятельности вируса, например. Первые сдвиги, писал он, наступают, по-видимому, при достижении видом численности порядка нескольких процентов от критической величины, и проявляться они могут по-разному, в частности в виде паранормальных явлений, спонтанно проявляющихся в непредсказуемое время в непредсказуемом месте и спонтанно же исчезающих, как-то: аномальное поведение отдельных особей и целых групп, необъяснимые миграции популяций, случаи ясновидения и точного предсказания будущего, а также временного группового помешательства (у человека), групповые галлюцинации (у него же; в качестве примеров приводились наблюдения НЛО), нечастые случаи группового – но не массового и тем более не тотального – суицида (у высших животных) и так далее, и тому подобное. Единое поле вида, писал Филин, здесь уже существует и проявляется, однако о каком-либо прогнозировании и тем более об управлении полем не может быть и речи. По сути, если продолжить аналогию с вирусом, взаимодействие вида с собственным полем на данном этапе можно сравнить с нервной деятельностью амебы – поле уже ВЕДЕТ себя, но проявляется чаще всего через разнообразные флюктуации, внешне выглядящие абсолютно случайными. На этом этапе ни о какой угрозе виду со стороны им же созданного поля говорить не приходится.

Наконец, при достижении процветающим видом критической численности, утверждал Филин, картина меняется резко, скачком. И вот тут-то, скромно сообщал он, виду предстоит пережить очень непростые времена. Адаптивное поведение особей, уже целиком определяемое полем, резко меняется, и изменение это лишь случайно может оказаться благоприятным для вида; на случайности же, как известно, лучше не рассчитывать. В предельном случае вид погибнет от адаптивной катастрофы, и кто знает, не было ли обусловлено вымирание некоторых видов именно этим обстоятельством, а вовсе не вульгарным поражением в борьбе за пищу. Во всяком случае, кладбища ящеров мелового периода наводят на определенные мысли…

Любопытно, думал Малахов, в четвертый раз читая документ, – попал ли этот отчетец к адресату? Скорее всего нет, а жаль.

Он фыркнул от удовольствия, представив себе выражение лица Нетленных Мощей, получившего вместо толкового анализа сомнительную байку о меловых динозаврах… Ей-ей, стоило бы посмотреть!

К счастью, писал Филин (и «к счастью» было выделено цветом, а за ним стояло в скобочках три восклицательных знака), в большинстве случаев, по-видимому, срабатывает специфический механизм сохранения вида, проявляющийся в самоуничтожении той или иной части особей, как то явно наблюдается, например у леммингов, пускающихся в свои безнадежные марши задолго до иссякания пищевых ресурсов данной территории…

Ай да Филин, отметил Малахов с завистью. Ведь и я о том же думал, и как думал! – мозги трещали… Думал-то я, а объяснил – он. Хорошо, пусть не объяснил, пусть всего только предложил новую гипотезу, но поди ее опровергни! Дудки. Что толку трещать мозгами, коли трещишь впустую: рабочие наброски – в лапшерезку, пар – в свисток…

Вспышка зависти прошла, и он дочитал документ уже спокойно. Критическая численность, утверждал Филин, не есть величина постоянная для каждого вида – она зависит от целого комплекса причин, или факторов, и, чем вид сложнее организован, тем больше факторов в комплексе и тем сложнее и тоньше их взаимодействие, тем непредсказуемее последствия привнесения любого, самого незначительного, на первый взгляд, нового фактора – от взаимоподавления до кумулятивных эффектов. Высчитать критическую численность такой сложно организованной формы жизни, как вид Homo sapiens, писал Филин, в настоящий момент представляется категорически невозможным; эмпирически же (при настоящем положении дел в мире) мы должны принять критическую численность человечества равной нынешней, то есть порядка двенадцати миллиардов единиц… Как это ни фантастично звучит, можно предположить, что единое информационно-эмоциональное поле, или аура, есть первый робкий шаг на пути превращения человечества в единый суперорганизм, еще не обладающий сознанием и тем более разумом (если это вообще возможно, то произойдет естественным путем не раньше, чем через миллионы лет), но уже способный воспринимать действия раздражителей и отвечать на них приспособительными реакциями, чисто рефлекторно. Можно сказать, писал далее Филин, что суперорганизм – человечество не так далеко ушло от уже упомянутой амебы, как хотелось бы, – но важно то, что он уже ВЕДЕТ себя, он уже ЖИВОЙ…

На этом восстановленный фрагмент обрывался. Дальше шли несколько абзацев сущей бессмыслицы, восстановленных условно, и запущенный Малаховым логический анализ выдал на-гора пятнадцать вариантов их прочтения, противоречащих один другому, так что, пожалуй, рассматривать эти абзацы не имело большого смысла.

Он снова вскочил, забегал по кабинету. Звякнул вызов «шухера» – Малахов не обратил на него внимания. То, что писал Филин, скверно адаптируя формальный язык науки к восприятию Нетленными Мощами, начало понемногу откладываться в голове.

Возмущенная аура человечества, бурлящее информационно-эмоциональное поле… Единое психополе человечества, регулирующее самое себя.

И – заодно уж – численность человечества…

Возможно, и у жалких леммингов существует подобное поле. Почему бы ему не существовать? Перегрузка недопустима. Лишние должны исчезнуть, до того как истощатся запасы пищи. Вид должен жить. Не особи и даже не популяция. Вид целиком. Где коренится механизм процесса – вопрос не сиюминутный, на дальнюю перспективу. Геном человека изучен вдоль и поперек – но ближе ли мы стали к пониманию явления под названием «человек»? Не смешите меня. Как насчет «пассивной» части генома, вроде бы не несущей никакой информации, но отчего-то вчетверо большей, чем «активная»? Кто-нибудь когда-нибудь ею всерьез занимался? Сомнительно…

Значит, принимаем гипотезу как рабочую?

Многострадальный, издерганный затылок молчал – «демоний» не пожелал воткнуть иглу. Мало того – опять, второй раз в жизни! – что-то похожее на теплую ладонь коснулось головы – и краткое, в чем-то схожее с оргазмом ощущение блаженства…

Ясно.

Гипотеза могла быть сугубо неверна. Но если даже это было так, все равно выводы, следующие из нее, неизбежно и неудержимо оформляющиеся в поручения, распоряжения, приказы, во все то, что, подобно цепной реакции, приводит в движение сначала сотни, тысячи, затем и миллионы людей, а потом почему-то называется государственной политикой, – эти выводы все же могли оказаться спасительными! Несмотря на возможную ошибочность исходных постулатов. Несмотря на управленческий бардак. Несмотря ни на что.

Так бывает.

«Демонию» наплевать на человечество – он заботится лишь о хозяине. Функционер, чтобы выжить, должен не щадить себя в служении людям. В этом странном мире все взаимосвязано. Благо функционера есть общее благо, и никуда ты от этого не денешься, хоть тресни.

А кто, собственно, возражает?

Снова вякнул «шухер». Малахов, выругавшись, дал связь. Звонил Гузь:

– Михаил Николаевич, опять «Периферия». Кажется, у них еще один воздушный нарушитель из чумного района…

– Ну и что? Они не знают, что надо делать?

Гузь помялся:

– Простите, Михаил Николаевич, дело вот в чем… Там ведь могут быть беженцы. Я бы хотел уточнить: какие будут распоряжения?

Малахов неслышно выматерился. На мгновение перед глазами встало лицо полковника… как его… Юрченко, кажется.

– Без меня и в ерунде не можете? – спросил он желчно. – Ну вот что: нарушителя посадить и сжечь. Проследите. Нет там беженцев. А если есть, то я за это отвечу, а не вы. Понятно?..

Игрушка на дискетке оказалась до тошноты простой – обыкновенная головоломка для тех, кому голова не дорога, причем головоломка тупая. Нужно было сложить из фигурных деталей заданную конструкцию, в то время как лениво парящий вокруг конструкции птеродактиль то и дело норовил вытащить из нее своими зубастыми щипцами какую-нибудь несущую деталь, грозя обрушением всего сооружения, и подбить летучего гада было нечем. Упражнение на скорость, кто быстрее. На глаз никакого мерцания заметно не было. Малахов отметил про себя, что Филин, если он писал эту программу (а кто еще, кроме?!), вряд ли особенно напрягал мозги, – средний человек должен был справиться с задачей минут за пять. Очевидно, как раз такого времени хватало с лихвой для полноценного сеанса лечения.

Зато сквозь текст программы ему пришлось продираться, как через поглощенную джунглями свалку старых автомобилей, и ясней ясного было видно, что Филин как слепил свою поделку «на коленке», так и не пожелал к ней больше возвращаться, нимало не озаботившись вопросами программной эстетики или хотя бы удобочитаемости. Малахов весь взмок, прежде чем ему удалось вычислить в этом кошмаре нужную подпрограмму и отыскать в ней параметры мерцания.

Он выписал на лист бумаги колонки цифр: частота, длительность и количество импульсов в пакетах, длительность пауз, порядок чередования пакетов. Как он и подозревал, найденные параметры имели к тэта-ритму весьма отдаленное отношение, последовательность была совершенно оригинальная. Запоминая, он прочел цифры несколько раз. Затем сунул лист в лапшерезку. Затылок не болел.

Один из файлов игровой программы оказался текстовым. Малахов вывел его на экран и, не удержавшись, прыснул. Вместо ожидаемой инструкции по пользованию там оказался след чьей-то любви к афоризмам – то ли Кручковича, то ли Филина:

«Природу человека победить нельзя. Но можно ее обмануть».

И рамочка.

Спорить с данным утверждением Малахов не пожелал. Вместо этого он занялся обдумыванием ближайших шагов. Во-первых, скопировать спецдискету – но это задача для людей Штейна, притом чисто техническая и сравнительно несложная. Во-вторых, выявить – и как можно скорее! – нескольких вероятных кандидатов в самоубийцы, а начать с той вчерашней женщины, если еще жива. В-третьих, по поступлении материала – и хорошо бы уже завтра – приступить к проверке методики, предваряющей краткий, насколько возможно, цикл клинических испытаний…

И тут его укололо.