Когда Сусанна проснулась, на краю ее постели сидел Бруно Вайс. Увидев, что он улыбается, она приподнялась и натянула одеяло до самого подбородка. На ней была пижама, но она не помнила, как надевала ее и ложилась.
– Что ты здесь делаешь? – спросила Сусанна, радуясь, что Бруно рядом. По крайней мере, сейчас она была уверена, что Бруно – не галлюцинация.
– Я совсем недавно приехал из аэропорта и не хотел тебя будить. Мне нравится смотреть, как ты спишь.
– Сколько времени?
– Два часа дня.
– Я хочу есть, – сказала Сусанна.
Бруно держал в руках мобильный телефон.
– Хельга сказала, что ты спишь уже больше двадцати часов.
– Что еще она тебе сказала?
– Ничего, о чем тебе стоит волноваться. Берлин – змей-искуситель, здесь небеса соседствуют с преисподней. Теперь ты это знаешь.
Мозг Сусанны искал в памяти воспоминания о том, что она делала с вечера пятницы, но обнаружила только беспорядочные обрывки смутных образов. Она откинула одеяло в сторону и встала.
– Где Хельга?
– Ждет нас в ресторане. Это недалеко отсюда.
Пока они шли, на голову капал унылый дождик. Снова оказавшись рядом с Бруно, Сусанна почувствовала, как ее наполняет приятное ощущение покоя.
Бруно рассказывал ей про Милан, про великий театр Ла Скала и про неописуемые эмоции, вызванные аплодисментами публики в финале концерта для виолончели с оркестром Дворжака, который он исполнял в качестве солиста.
– Это несравнимо ни с одним наркотиком, – закончил он.
Слово «наркотик» ударило ей в голову, как будто она снова вдохнула порошок кристалла. И это не было результатом угрызений совести из-за того, что произошло в ночь с пятницы на субботу, о чем она не хотела вспоминать. Какой-то другой голос, затерянный глубоко в памяти, говорил ей, что теперь все изменилось и больше никогда не будет прежним.
– Почему ты так изменился? – спросила она.
Взгляд Бруно скользнул по лицу Сусанны, на секунду задержавшись на глазах.
– Что значит изменился?
– Ты не похож сам на себя.
– Ты так считаешь?
– Сейчас ты другой, совсем не такой, как в тот день, когда я встретилась с тобой на вокзале в Лейпциге, или как ночью в прошлый четверг, когда играл со своей группой в «Бимбо Таун». С распущенными волосами ты какой-то… более загадочный.
– Я могу развязать хвост, если тебе так больше нравится.
– Нет, нет, мне больше нравится так.
Хельга сидела в стеклянной галерее ресторана, расположенного у Бранденбургских ворот. На столе перед ней стояла бутылка пива и стакан. Кругом за столиками сидели туристы.
– Ты не можешь уехать из Берлина, не побывав на Паризер-плац. Надеюсь, Бруно уже рассказал тебе какую-нибудь историю, связанную с этой площадью, пока вы шли сюда? – поинтересовалась Хельга после того, как Сусанна и Бруно сели за стол.
– Мы говорили только о моей поездке в Италию, – объяснил ей Бруно. Взяв меню, он передал его Сусанне, предлагая ей выбрать блюда для себя.
– Ты сам расскажешь? – спросила Хельга.
На лице Сусанны появилось недоуменное выражение.
– Когда Лесси съехала с квартиры, я тоже нашел в ее комнате кое-что связанное с запиской про «Девчонок из выгребной ямы».
– Я вас не понимаю, – сказала Сусанна.
– Лесси не взяла с собой пьесу, которую она писала.
– Она у тебя?
– Да, она спрятана в надежном месте.
– Что значит «спрятана»?
– Лесси не хотела, чтобы кто-нибудь прочитал текст ее пьесы, – ответила Хельга.
– Но ты ее читал?
– Да, она очень интересная, – признался Бруно.
– И зачем вы мне об этом рассказали?
– Книга объясняет желтую закладку, которую ты нашла, и появление пистолета, – пояснил Бруно.
Сусанна моргнула и перевела взгляд на Хельгу. Однако Бруно продолжил:
– Хельга рассказала, что ты рылась у меня в мансарде.
– Извини, мне очень жаль, что я так поступила, – ответила Сусанна.
– Это уже не важно.
– Не знаю, что сделать, чтобы ты меня простил.
Официант подал им еду: тушеное мясо с картошкой. Хельга взяла со стола нож и, указав им на Сусанну, заявила:
– Достаточно, если ты не будешь об этом говорить, если тебя кто-нибудь спросит.
– Кого ты имеешь в виду? Я вас не понимаю.
– Например, инспектора Клауса Баумана, – ответил Бруно.
– Это тот, который расследует смерть пяти девушек?
– Да, мы знаем, что произошло.
– И не сообщаете об этом полиции?
– Полиция все узнает в свое время.
Он не мог вернуться домой без Карлы. Когда Клаус с комиссаром уезжали на задержание Густава Ластоона, полные слез глаза Ингрид молча умоляли его найти дочь.
Как он мог сказать жене, что кладбищенский гид сбежал через потайной тоннель, который обнаружили в подвале его дома с помощью георадара, имевшегося в распоряжении группы спецопераций. Сердце разрывалось надвое с тех пор, как ему пришлось признать, что исчезновение Карлы за несколько часов до того, как Густав Ластоон, словно крыса, ускользнул в лабиринте коллекторов под Лейпцигом, не просто совпадение. В тоннеле нашли выпачканный в грязи мобильник Карлы.
В конце войны многие дома Лейпцига и других городов Восточной Германии оказались заминированы. Взрывчатка закладывалась в тоннели, которые выкапывали, чтобы прятаться от бомбежки. Позднее, в эпоху социализма, их использовали те, кто скрывался от преследований тайной полиции Штази.
Клаус Бауман не сомневался: если полиция нашла телефон Карлы в потайном тоннеле его дома, значит, Густав Ластоон знает, где его дочь и жива ли она. Он вернет Карлу только, если раньше найдет проклятого кладбищенского гида, который увел ее в какое-то другое место в Лейпциге или еще где-то в Германии. Клаус должен найти это место, пока не сошел с ума.
В десять часов утра группа из трех мужчин в серых плащах вошла в кабинет комиссара Клеменса Айзембага.
Клаус сидел в кресле, не зная, куда девать руки. Он сразу понял, кто эти люди и что они прибыли в Лейпциг из Берлина. Агенты федеральной полиции. Теперь этим делом будут заниматься они. Комиссар объяснил Клаусу, что это решение было принято в министерстве вскоре после того, как рано утром они получили информацию об исчезновении Карлы и бегстве единственного подозреваемого в деле о пяти мертвых девушках-иностранках.
Трое агентов сняли плащи, повесили их на вешалку у входа в кабинет и расселись: двое на диване, один в кресле у стола, как будто он собирался следить за закрытой входной дверью. Комиссар устроился в кресле напротив Клауса.
Первым заговорил старший из агентов – мужчина лет пятидесяти, с проседью в волосах и ухоженной бородке. Он сообщил то, о чем Клаус еще не знал.
– Случай вашей дочери – не единственный, – сказал он, глядя на инспектора, на которого его слова подействовали как удар в грудь. – За две ночи с пятницы по воскресенье домой не вернулись еще пять девочек. Все они немки подросткового возраста.
Клаус почувствовал, как незаметно для посторонних глаз все его тело задрожало. С исчезновением Карлы и других девочек ее возраста история кровавого разврата Хелены Майтнер, ее мужа капитана Штрута и четырех офицеров СС, которую он по настоянию самого Густава Ластоона прочитал в докторской диссертации, похоже, повторялась, словно кошмарный сон.
– Пять немецких девочек? – в ужасе переспросил Клаус, нетерпеливым жестом отчаяния запустив руку в волосы. Совесть буквально кричала, что он один виноват в этих исчезновениях.
Федеральный агент поднялся на ноги, взял красный фломастер и подошел к большой карте Германии, висевшей на стене кабинета. Он продолжил говорить, одновременно делая пометки на карте:
– Исчезнувшие подростки, включая вашу дочь Карлу, проживали в разных городах шести германских земель: две на севере, одна на востоке, одна на западе и две оставшихся на юге.
Клаус Бауман мысленно соединил линиями шесть красных точек, нанесенных на карту.
– Это перевернутый силуэт шестиугольного саркофага, – произнес он нейтральным, почти безжизненным тоном.
Более молодой федеральный агент в больших модных очках, сидевший на диване, с сочувствием посмотрел на него.
– Именно так, инспектор Бауман. Проанализировав предшествующий случай с пятью девушками-иностранками, а также ваши отчеты о беседах с Густавом Ластооном, мы пришли к следующему выводу: все указывает на то, что именно он с помощью своих сообщников совершил преступление у монумента. А теперь он намерен совершить еще одно, следуя какому-то некрофильскому ритуалу, где фигурирует эротичное белье и нарисованные на спине жертв раны с торчащими в них кинжалами.
Комиссар продолжал хранить молчание.
– Но все, что он говорил, выглядело так реально, так правдоподобно, так гладко… – простонал Клаус.
– Не обманывайте себя, инспектор. История тайного нацистского общества просто небылица, придуманная самим Густавом Ластооном, чтобы сбить вас со следа. Мы считаем, что вчера ночью, предполагая, что вы собираетесь его задержать, он похитил вашу дочь, когда она возвращалась домой, и сбежал, чтобы спрятаться где-то в другом месте. Но можете не сомневаться, мы его найдем.
Клаус Бауман мысленно прокручивал в голове каждый момент своих встреч с Густавом Ластооном, и в его памяти всплыл голос гида, говоривший, что он боится, как бы его тоже не убили. Какая-то часть его сознания упорно не желала соглашаться с тем, что кладбищенский гид имеет отношение к исчезновению Карлы, даже несмотря на то, что мобильный телефон его дочери найден в потайном тоннеле, через который этой ночью ушел Ластоон. Клаус понимал: перед лицом федеральных агентов он не может признаться, что смотрит на события иначе, что голос Густава Ластоона в его голове кричит, умоляя по-прежнему верить ему.
– Если подростки исчезли в шести разных землях, невозможно считать, что это просто дело рук психопатов под руководством такого юродивого безумца, как Густав Ластоон. За ним должна стоять преступная организация, имеющая серьезную сеть, действующую по всей стране, – произнес он, с огромным трудом подбирая нужные слова, чтобы выразить эту простую мысль.
– Поэтому мы здесь, инспектор. Чтобы выяснить, что за чертовщина тут творится.