Глава 7
Полет

Шел двенадцатый день марсианской миссии. Миссии, которая в этот раз, спустя столько десятилетий ожиданий, тревог и разочарований, должна была наконец преодолеть «проклятие бога войны» и пройти полностью в штатном режиме. До одного из самых волнующих моментов человеческой истории – первых шагов землянина по пыльной, холодной поверхности Красной планеты оставалось менее двух дней.

Корабль «Орион-5» представлял собой настоящую космическую крепость, в несколько раз превосходя по размерам все когда-либо покидавшие орбиту Земли аппараты. И это был первый в истории межпланетный корабль, оборудованный термоядерным ракетным двигателем. Старые химические двигатели, на которых корабли до сих пор летали на земную орбиту и на Луну, давно исчерпали возможности для их усовершенствования. Для покорения «большого» космоса (для начала – в пределах Солнечной системы) они годились не лучше, чем первый летательный аппарат братьев Райт, продержавшийся в воздухе лишь несколько секунд, для кругосветного перелета.

Корабль «Орион» имел длинную, вытянутую форму. Его сборка на околоземной орбите длилась около полугода, при том, что грузовые корабли с оборудованием взлетали с Земли все это время почти ежедневно. Первоначально одобренный бюджет проекта в четыреста миллиардов долларов, несмотря на все усилия, оказался превышен почти в два раза, что, правда, держалось в тайне от общественности. Длина «Ориона-5» составляла около трехсот метров, двести из которых приходились на рабочую структуру реактора, похожего на длинную тонкую трубу сечением менее десяти метров. Двигатель работал по принципу непрерывной управляемой реакции термоядерного синтеза с вращающимся магнитным полем. Поток радиации из сопла существенно уменьшался благодаря реакции исходящих нейтронов с лунным изотопом гелий-3 и не угрожал облучением даже при интенсивном режиме работы ни многочисленным обитаемым комплексам, находящимся по соседству с ним на земной орбите, ни самим астронавтам. Ускорение корабля было плавным, постепенным, чтобы пилоты не испытывали чрезмерных перегрузок. Жилое пространство, находившееся в передней части корабля, было беспрецедентно большим по сравнению со всеми предыдущими кораблями, когда-либо бороздившими космическое пространство: свыше трех тысяч кубических метров – более чем достаточно для комфорта пяти членов экипажа, у каждого из которых впервые в истории пилотируемого космоса имелся небольшой индивидуальный отсек. Сейчас, когда полет длился две недели, это было не столь уж важно, но для будущих миссий аппарата (например, на спутники Юпитера или Титана) продолжительностью в несколько месяцев – просто необходимо. В объемном грузовом отсеке хватало места не только для аппаратуры, но и для небольшой теплицы с семенами и растениями для разведения на Красной планете (пока в качестве эксперимента), искусственная почва (сухой промерзший марсианский грунт для земледелия, к сожалению, не годился), приборы искусственного освещения и, конечно, запас еды и воды на два месяца пребывания астронавтов на планете. Снаружи почти во всю длину корабля были установлены электрические панели – солнечные батареи, дававшие астронавтам энергию для жизнеобеспечения и бытовых нужд во время полета.

Стыковка корабля Falcon-1492, доставившего экипаж на околоземную орбиту, с «Орионом» транслировалась во всем мире в прямом эфире. Многие телезрители могли, используя очки виртуальной реальности и нательные сенсоры, не только рассмотреть во всех деталях огромное внутреннее пространство корабля, еще до своего первого полета ставшего легендарным, но и буквально кожей ощутить то, как астронавты, выбравшись через соединительный шлюз из тесной ракеты, оказываются в ярко освещенном жилом пространстве «Ориона», не уступающем по комфорту люксу роскошной гостиницы. Трансляция этого события продолжалась около часа, в течение которого астронавты на разных языках приветствовали миллиарды телезрителей, шутили о том, что на Марсе из-за задержки радиосигнала они не смогут быстро заказать себе пиццу, а также просили близких не забыть о том, что Рождество они обязательно встретят вместе (корабль после завершения миссии должен был вернуться с астронавтами на Землю через три месяца, в декабре).

После окончания трансляции настрой экипажа изменился. От недавней веселости и напускного благодушия не осталось и следа. В ходе полета дисциплина на корабле должна была быть строже, чем военная. Полет стоимостью почти триллион долларов не предполагал никаких отступлений от генерального плана, за исключением крайних, форс-мажорных обстоятельств.

Командир Дэвид Роджерс, многократно осуществлявший доставку грузов и пассажиров на Луну, провел в космосе в общей сложности более двух с половиной лет своей жизни. О нем говорили, что это самый скучный командир космических кораблей в истории: на его рейсах никогда ничего экстраординарного не происходило. И как раз эта шутка о надежности исполнения им его сложнейшей работы, вероятно, была наивысшей похвалой и причиной, почему именно он сейчас давал последние установки членам экипажа перед стартом.

– Я приветствую вас на борту тяжелого межпланетного корабля «Орион-5». Каждый из вас прекрасно информирован как об общей цели нашей экспедиции, так и о личных должностных обязанностях. И все же некоторые подробности миссии известны только мне и экспертам центра управления, так как нельзя было допустить ни малейшего риска утечки информации на Земле до полета. Более того, некоторые подробности миссии и технологии, применяемые в ходе ее проведения, останутся секретными даже после завершения. Я надеюсь, это понятно всем членам экипажа.

В настоящий момент мы находимся на околоземной орбите. Только что мы произвели отстыковку ракеты Falcon, которая прошла в штатном режиме. Начало запуска собственных двигателей «Ориона» начнется через четверть часа. Напомню, что мы имеем дело с системой, технологией движения в безвоздушном пространстве, ранее еще никогда не применявшейся. Кевин и Ли знают все об этом двигателе, но для Елены и Аарона, не являющихся специалистами в ракетной технике, я еще раз напомню главное о нашем полете. Орионом в древнегреческой мифологии назвали охотника, отличавшегося необыкновенной красотой, ловкостью, а также великанским ростом. В его честь названо созвездие, одно из самых ярких на ночном небе. Пятый номер Ориону присвоили в честь ракеты «Сатурн-5» – первой доставившей астронавтов на Луну еще более ста лет назад. Нам предстоит сделать новый гигантский шаг для всего человечества, как сказал тогда Нил Армстронг.

Для того чтобы «Орион» покинул орбиту Земли, кораблю необходимо набрать вторую космическую скорость – чуть более одиннадцати километров в секунду. Далее мы выйдем на параболическую орбиту, то есть оторвемся от земной гравитации и по плавной траектории начнем сближение с Марсом, который сейчас находится на минимальном расстоянии от Земли. До него – пятьдесят миллионов километров. Чтобы оказаться на марсианской орбите через две недели, Ориону надо двигаться в среднем со скоростью сорок километров в секунду, то есть в четыре раза быстрее скорости отрыва от земной орбиты. Такую скорость не набирал еще ни один пилотируемый корабль в истории. При этом мы не можем выполнить ускорение, а затем торможение мгновенно, так как такие перегрузки убили бы нас в первую же секунду. Поэтому мы плавно разгонимся до скорости семьдесят километров в секунду, а за два дня до прибытия начнем торможение. Поскольку в космосе нет силы трения, а значит, в нем невозможно просто затормозить, нам придется снова включить двигатель, но развернуть его тягу в противоположную сторону. На старых химических двигателях подобные маневры были невозможны. К счастью, мы вооружены совершенно новой технологией, открывающей человечеству настоящую дорогу в космос. Через десять минут я инициирую процесс управляемого термоядерного синтеза в двигателе нашего корабля. Атомы водорода, а точнее, его изотопы дейтерий и тритий, разогретые до сотен миллионов градусов, начнут активно вступать в ядерную реакцию между собой, сливаясь в атомы гелия и выделяя огромное количество энергии. Возникающий при этом управляемый поток плазмы из торца двигателя со сверхвысоким импульсом будет разгонять корабль вперед.

Еще не достигнув Марса, уже через минуты, мы совершим прорыв в космонавтике. До сих пор все корабли, покидавшие гравитацию Земли, набирали необходимую скорость во время старта с поверхности Земли по мере сжигания в атмосфере их ступеней. Впервые в истории космический корабль стартует в дальний космос не с Земли, а прямо с земной орбиты. В космосе нет атмосферы, поэтому термоядерная реакция запускается здесь даже быстрее и легче, протекая более надежно и плавно, чем в энергетических реакторах на Земле. Компьютерное моделирование показало, что надежность двигателя чрезвычайно высока, вероятность аварии под воздействием как внутренних, так и внешних факторов составляет доли процента. Даже в чрезвычайном случае – например, если стенки двигателя внезапно прошьет крупный метеорит – температура рабочего магнитного тора упадет, и реакция просто перестанет происходить. Корабль какое-то время будет двигаться по инерции, а после ремонта повреждения мы сможем перезапустить двигатель.

И последнее, что я должен сказать вам перед запуском. Наша миссия заключается не только в том, о чем говорит сегодня, наверное, каждый человек на нашей планете. Дело не только в том, что один из нас сделает наконец первые шаги по поверхности Марса. Мы также должны выполнить еще ряд задач, огласить которые по инструкции я могу накануне нашей высадки. В течение полета каждый член экипажа должен производить научные эксперименты и докладывать мне лично о любых малейших проблемах и нештатных ситуациях. Отдельная просьба к Елене. Если кто-то из трех остальных мужчин – членов экипажа – забудет побриться утром или не сделает часть обязательных ежедневных трехчасовых физических упражнений, сообщите об этом мне. В качестве наказания на Марсе он первым будет драить подземный жилой бункер, в котором мы проведем два месяца. Простите мой юмор. В юности я служил сержантом в морской пехоте.

– Есть, капитан! Показания приборов о состоянии здоровья членов экипажа будут поступать мне в реальном времени вплоть до нашего возвращения домой, на Землю. Не волнуйтесь. Я доставлю вас, парни, домой живыми и невредимыми. Слово русской женщины.

– Спасибо, Елена! Нам всем сразу стало легче.

Две минуты до запуска двигателя. Всем членам экипажа занять стартовые места. Планируемое ускорение – не больше 2g, но действовать оно будет более двадцати минут. Затем набор скорости завершится, и корабль вернется в состояние невесомости. Кевин, включить лазеры для нагрева рабочего тела двигателя. Ли, докладывать температуру реактора каждые десять секунд. Отчет пошел.

Елена с удовольствием легла в стартовое кресло, пристегнулась и надела на голову легкий скафандр. Последнее было формальностью. Если бы что-то пошло не так – например, реакция в двигателе перешла бы допустимые температурные пороги, что закончилось бы взрывом, неминуемо разнесшим их тела на отдельные атомы, или в случае простой разгерметизации жилого отсека со взрывом кислорода – в общем-то несильным, но с таким же неминуемым для экипажа летальным исходом, скафандр на голове ничем не мог бы помочь. Но таковы были правила.

Перегрузки она переносила легко: несколько лет работы асом-испытателем гиперзвуковых истребителей приучили ее к ускорениям до семи сил тяжести, правда, длившимся лишь мгновения: когда кровь приливает к глазным яблокам так резко, что наступает темнота с острой болью, невозможно пошевелить даже мизинцем и сделать вдох. Две силы тяжести ничем не угрожали здоровью, но подвох здесь был в том, что такая перегрузка, по авиационным меркам, длилась чрезвычайно долго. По сути, это значило, что в течение двадцати с лишним минут сверху на тебе лежит человек такого же, как ты, веса. Стоя, в вертикальном положении подобная продолжительная нагрузка могла серьезно травмировать позвоночник, но лежа перенести ее было легче и безопаснее.

Командир корабля продолжал отсчет до старта, до которого оставались секунды. Под воздействием миниатюрных сверхмощных лазерных пушек рабочее тело реактора – смесь дейтерия и трития – разогрелась уже до требуемой температуры начала реакции в сто пятьдесят миллионов градусов. По приборам тяга должна была возникнуть в это самое мгновение.

– Реакция?

Командир Роджерс буквально кричал, хотя бортинженеру Ли его и так было отлично слышно.

– Нет реакции!

– Какого черта?

– Не знаю! Уже лишних десять секунд!

– Температура?

– Поднялась до ста семидесяти миллионов. Лазеры продолжают работать на полную мощность.

– Если перейдем через двести, можем взлететь на воздух к чертовой матери. Ли, что происходит?

– Сорок секунд. Через полминуты температура станет двести десять.

– Отменить старт, отключить лазеры! Срочный сигнал аварии в центр управления.

Рука Ли Чжэньфаня дернулась к пульту, но он не успел прикоснуться к нему. В это самое мгновение раздался низкий, утробный, скрежещущий звук в диапазоне, едва различаемым человеческим ухом, но бессознательно вызывающем в человеке ощущение величайшей тревоги. Мощная звуковая волна, которая не преодолевает космический вакуум, но зато прекрасно передается по стенкам корабля, заставила дрожать аппаратуру, пульты, лежащих в креслах людей. Казалось, что они все вот-вот окажутся в бесконечно глубоком чреве библейского Левиафана, ибо не было известно силы, которая могла хотя бы на сотую долю сравниться с мощью образования новой материи. На тело каждого из них навалилась тяжесть, которая в первый момент показалась не слишком большой, но затем с каждой минутой вдавливала их в кресла все сильнее. На самом деле, корабль разгонялся равномерно – уровень перегрузки был постоянным. Просто организму с течением времени для противодействия ей нужно прикладывать все больше сил.

– Импульс тяги пятьсот тысяч. Двигатель – в норме. Мы оторвались от орбиты. Все хорошо.

Голос миниатюрного сингапурского китайца звучал так же ровно, как и работа реактора. Кажется, он лучше других сохранял спокойствие в критические моменты старта.

– Активировать защитную литиевую оболочку реактора. Проверить скорость потока нейтронов. Измерить уровень исходящей радиации.

«Орион-5» набирал скорость уже десять минут. Жизни экипажа и ходу миссии экспедиции, кажется, ничто не угрожало. Все пятеро членов экипажа по-прежнему лежали в креслах, со все большими усилиями справляясь с нагрузками, даже несмотря на то, что каждый астронавт прошел предполетную подготовку, включая ежедневные, порой мучительные занятия на центрифуге. Елена чувствовала, как онемели ее ладони, сердцебиение замедлилось – до сорока ударов в минуту. Главное – ровно, ритмично дышать. Она с трудом приподняла голову, чтобы посмотреть на приборы, показывающие уровень активности процессов жизнедеятельности других членов экипажа. Дэвид, Ли и Кевин были в порядке, а вот датчики Аарона показывали критически низкий уровень гемоглобина в крови, а также крайне неровный пульс в районе двадцати ударов в минуту. Израильтянин, выдающийся ученый, но единственный из экипажа, имевший минимальный опыт пребывания в космосе, прошел предполетную подготовку по сокращенной программе.

– Капитан, с Аароном проблема. Ар, ты нас слышишь?

Вместо ответа донеслось несвязное бормотание.

– Дэвид, мне нужно ему помочь. До точки нулевой гравитации он может не выдержать. Ему срочно нужна инъекция адреналина.

– Елена, ты сможешь это сделать?

– Я постараюсь.

Было трудно даже просто поднять руку, чтобы отстегнуть себя от кресла. Больше всего двойное давление ощущалось в области шеи, которую при каждом движении накрывала волна боли, буквально до хруста позвонков. Нащупав миниатюрный шприц для бесконтактных инъекций, Елена, страхуя себя, как можно аккуратнее скатилась на пол, и поползла к креслу Аарона. От нее до его кресла было не больше десяти метров, но это расстояние она преодолела лишь за пару минут. Губы физика были почти белыми, он слегка подрагивал, но все еще дышал. Собрав все оставшиеся силы, чтобы поднять руку с шприцем, Елена дотянулась им до его шеи. Адреналин под давлением проник через кожу в вены. Аарон вздрогнул, несколько раз резко дернулся и, не открывая глаз, часто задышал. На этом силы Елены закончились, сознание затуманилось, и она бессильно осталась лежать на полу, думая только о том, чтобы правильно дышать. Где-то над ней израильтянин тем временем громко расстался с содержимым своего желудка.

– Елена, что у вас там?

Она все осознавала, но на ответ у нее не было сил. Еще две или три мучительные минуты, длившиеся целую вечность. Наверно, так выглядит смерть, которая, придя однажды, все сильнее и беспощаднее вдавливает тебя в твое смертное ложе, – единственная мысль, остававшаяся в ее голове. Затем она услышала голос Ли, доносившийся как будто через вату, из другой Галактики.

– Скорость – семьдесят километров в секунду. Мы находимся на расчетной параболической орбите. Разрешите начать отключение реактора.

– Да.

Елена сделала еще один вздох. На удивление, диафрагма легких расширилась значительно лучше. Мышцы закостенели, но боль в шее стихла, она могла уже спокойно поднять голову.

– Двигатель отключен. Реакция прекращается, импульс тяги снижается.

В ту же секунду она почувствовала мощную силу инерции, подобную той, когда автомобиль на ходу резко останавливается, а его не пристегнутые пассажиры улетают головой вперед. Произошло то же самое, только ее полет был не вперед, а прямо вверх, в воздух. Корабль прекратил ускорение, образующее повышенную гравитацию, перейдя в режим почти беспрепятственного скольжения по безвоздушному пространству, прочь от Земли. Жилой отсек опять пришел в состояние невесомости.

– Есть!!!

Кевин что-то громко восторженно кричал по-немецки, Ли продолжал сосредоточенно наблюдать за приборами. Аарон, пришедший в себя, обессиленно лежал в кресле с растерянной детской улыбкой.

На голографическом экране появилось изображение сотрудников Центра управления полетами в Хьюстоне. Все собравшиеся сотни людей улыбались. Одной из них была Мэри Остин, директор по безопасности полетов.

– Поздравляем! Вы все – герои! Сегодня вечером в NASA будет самый роскошный банкет за последние лет десять. Если бы вы знали, что на Земле творилось, когда начался отсчет старта с орбиты! Вы – прямо сейчас – во всех сводках мировых новостей!

Капитан Роджерс обрел свою обычную уверенность, но не был склонен к излишним торжествам.

– У нас во время разгона произошли инциденты. Реакция в двигателе началась с сорокасекундной задержкой. Кроме того, Аарон Коэн был близок к клинической смерти из-за перегрузок. Прошу экспертов центра изучить эти факты и как можно скорее сообщить мне об их причинах. Ничего необъяснимого в миссии быть не должно.

Во время сеанса связи можно было услышать небольшой звуковой брак. Между вопросами и ответами существовала короткая, но ощутимая задержка. Дело было не в качестве трансляции. Через три часа после старта с орбиты «Орион-5» успел отдалиться от Земли на полмиллиона километров. Это означало, что световой сигнал от него в центр управления доходил лишь за две секунды, столько же требовалось и для ответа. И с каждым днем эта задержка связи, порождаемая ограниченностью скорости света – самым фундаментальным законом природы, – должна становиться все сильнее.

Ощущение времени в космосе совершенно не похоже на обычный земной опыт. Нет восходов и закатов, солнечный свет за толстыми многослойными окнами иллюминаторов выглядит как тонкая и довольно тусклая полоска света, одинокая в бесконечно глубокой темноте галактики. Звезды блестят намного ярче, чем в земном небе в самую ясную ночь, но их совокупный свет все равно ничтожен по сравнению с яркостью солнца днем на Земле. Кажется, что корабль висит в пространстве, не движется, и лишь показания приборов говорят о том, что он становится все ближе к цели. Члены экипажа спят по очереди, в вертикальном положении (некоторые – шутки ради – вниз головой, ведь в невесомости ориентация тела не имеет значения), надежно закрепив себя стропами в личном пространстве в отсеке. Каждый день астронавты три часа занимаются тяжелыми, сверхинтенсивными физическими упражнениями: бегают по дорожке, пристегнув себя к тренажеру специальными ремнями, крутят педали и поднимают тяжести, прикрепленные к полу. За сотню лет космических полетов еще никто не придумал более эффективных способов если не остановить, то хотя бы замедлить сверхбыструю деградацию мышц и костей в невесомости.

По сравнению с любыми космическими аппаратами прошлого «Орион» мог показаться летающим дворцом. Объем его внутреннего пространства в несколько раз превышал размер общей капсулы Международной космической станции, бороздившей низкую земную орбиту более тридцати лет, примерно полвека назад, и был в десять раз больше, чем в кораблях, доставляющих людей на Луну. Собственно, с термоядерной тягой его размеры могли бы быть даже еще больше, но в этом проектировщики не видели практической необходимости; кроме того, чрезмерная масса конструкции могла вызвать нестабильность его полета на орбите Марса, имевшего меньшую, чем Земля, гравитацию.

Елена за прошедшие дни стала душой экипажа. Каждый на корабле с первого дня полета считал ее почти ангелом-хранителем миссии. Она никогда не вела себя чрезмерно открыто или фамильярно, старалась держать должную дистанцию с каждым, но именно через нее проходил невидимый основной коммуникационный канал экипажа, когда речь не шла только о выполнении полетных обязанностей. Сеансы связи с Землей, несмотря на весь интерес к их миссии (а точнее, как раз из-за этого), были строго ограничены. Максимум десять минут разговора с родственниками, рутинный доклад Центру управления. Общение с прессой в миссии было запрещено: Центр управления лишь время от времени просил сделать видеозаписи их быта продолжительностью в десять-двадцать секунд, а затем уже от своего имени готовил всемирные информационные сводки о ходе полета.

– Ар, как ты? Прости, но я не пойму. Ты вообще проходил подготовку? Как тебя взяли в эту миссию?

– Я узнал о том, что лечу, всего пару месяцев назад. Вообще-то я не астронавт и даже не летчик. Я исследователь в области геобиологии – изучаю, как и откуда могла возникнуть жизнь на Земле и вообще во Вселенной. В моей лаборатории в Тель-Авиве я ставлю эксперименты: моделирую состояние планеты три миллиарда лет назад, стараюсь получить из первичного бульона хотя бы фрагменты белков, из которых могла бы возникнуть первая клетка.

– Я слышала, что одна из задач миссии – поиск следов жизни на Марсе. Значит, тебя пригласили как главного в мире эксперта по этой теме?

– Да, вероятно. У меня есть несколько теорий о том, как и под влиянием чего могла возникнуть жизнь во Вселенной. Но на нашей планете доказательства этих теорий не найти – в ней слишком активная биосфера, которая за миллиарды лет давно поглотила следы того, как развивались древние формы жизни. Все, что у нас есть, – редкие окаменелости и неясные отпечатки трилобитов, живших миллиард лет назад. Если на Марсе была разумная или вообще хоть какая-то жизнь, то в сухом климате без кислорода и атмосферы ее следы должны сохраниться намного лучше. Достаточно копнуть неглубоко под поверхностью и можно найти много интересного. Было бы очень полезно изучить и то, что находится под полярными ледовыми шапками.

– Ну, до полюсов мы в этот раз точно не доберемся. Дай бог хотя бы без лишних приключений освоиться вокруг нашей базы.

– Елена, вы верите в Бога? По правде сказать, я тоже. Я знаю, что в этой экспедиции вы врач, биолог. Но мне хотелось бы также видеть в вас коллегу в области моих исследований, когда мы прилетим.

– Мне это очень интересно. Но моя работа – это все-таки не копаться в марсианском грунте, а довести всех живыми домой. Кроме того, я отвечаю за эксперименты по выращиванию растений и овощей в теплицах биологической лаборатории базы. Кстати, вы не ответили, как вы себя чувствуете. Приборы показали, что под воздействием гравитации в момент разгона ваше сердце на некоторое время остановилось. Это чревато серьезными последствиями.

– Елена, вы знаете, так звали сестру моей матери. Она была внучкой женщины, уехавшей из России в Святую землю много лет назад. Тогда это было еще не так просто сделать. Так вот Елена, моя тетя, все еще хорошо говорила по-русски, она относилась ко мне с такой нежностью и заботой. И вот теперь вы. Мне кажется, это не случайное совпадение. Да, спасибо, я чувствую себя хорошо. Конечно, как любого новичка в космосе, в первые два дня меня раз десять вырвало из-за невесомости, но затем я, в общем, приспособился. Если мне станет хуже, я сообщу вам.

– Старайтесь дольше спать, хотя в невесомости это и довольно трудно, пейте больше жидкости. Скоро мы начнем торможение, и оно тоже может стать трудным испытанием для организма. Но в этот раз адреналин будет наготове – чтобы самому сделать себе укол.

Марс – крохотное оранжевое пятнышко, едва различимое на фоне темной ночной панорамы, теперь превращался во все более массивный объект. Второго октября до него оставалось уже не больше трех миллионов километров – невообразимая пропасть в сотню земных экваторов на нашей родной планете и три маленьких шажка по меркам Солнечной системы.

Начало торможения при подлете к планете было запланировано на 16 часов по земному времени меридиана Гринвича. Этому маневру предшествовала сложная переориентация вектора тяги выключенного двигателя «Ориона». В открытом космосе практически отсутствует трение и какое-либо сопротивление свободному поступательному движению физического тела. Поэтому, согласно первому закону Ньютона, корабль все эти дни двигался к Красной планете с выключенным реактором прямолинейно по инерции, а его скорость без трения воздуха почти не снизилась. Используя только энергию первоначального разгона, «Орион» в своих последующих миссиях в принципе мог бы добраться и до гораздо более далеких планет. Но теперь, чтобы затормозить, требовалось снова включить двигатель, направив его тягу в противоположную движению сторону.

– Ли, активировать лазеры, начать разогрев рабочего тела.

– Есть активировать лазеры.

Бортинженер, как и во время старта с орбиты, ежеминутно докладывал температуру реактора. В этот раз она поднялась до ста пятидесяти, двухсот, затем двухсот семидесяти миллионов градусов. Однако реакция не начиналась. Когда датчики показали триста пятьдесят миллионов градусов по шкале Кельвина, что превышало максимально допустимый порог, который могла выдержать защитная магнитная оболочка двигателя, Роджерс дал команду заглушить двигатель. Еще минута, и корабль бы взорвался, разлетевшись на атомы. Реакция термоядерного синтеза так и не началась.

Командир экипажа связался с наземным Центром управления полетом. Операторы заверили, что лучшие инженерные умы глобальной космической программы будут анализировать возникшую на борту «Ориона» критическую, форс-мажорную ситуацию и в ближайшие часы сообщат о том, что необходимо предпринять. Во время сеанса связи перерыв между сообщениями экипажа и ответами составлял уже более трех минут. Это напоминало чудовищно замедленный фильм и действовало на психику, ведь именно сейчас решения надо было принимать как можно быстрее.

– Кевин, сколько у нас в распоряжении времени?

– Если мы не сможем включить двигатель, то примерно через сутки пронесемся мимо Марса, прямо в открытый космос за ним.

– У нас есть еще какие-то аварийные варианты?

– Боюсь, что нет. Мы летим слишком быстро, чтобы иметь хоть малейший шанс войти в область притяжения Марса и зацепиться за его орбиту. Для этого нам нужно затормозить корабль до скорости пять километров в секунду. А сейчас мы летим в десять раз быстрее. Мы можем немного снизить скорость: например, выпустив в сторону Марса тяжелые боевые ракеты, которые есть у нас на борту. Мы можем изменить конфигурацию корпуса корабля, что еще немного замедлит его движение. Но, к сожалению, этого будет явно недостаточно. Если мы не запустим двигатель, у нас останется на выбор два варианта: улететь навсегда дальше в открытый космос без возможности вернуться, либо, если мы хотим быстрой смерти, просто на всей скорости врезаться в планету. Но в этом случае, даже если не брать в расчет наши жизни, такое столкновение может нанести ущерб экологии Марса. Так что этот «маневр» Центр наверняка не согласует.

– И я тоже не согласую. У меня нет инструкций по поводу самоубийства экипажа. Поэтому не говорите ерунды, Кевин. Сколько раз на хайвеях Америки бывало, что у меня не включался двигатель с первого раза. То аккумулятор подсаживался, то бортовой компьютер барахлил. Но потом все как-то решалось. Отставить панику. Ли, что происходит? Что показывает компьютер?

– Не могу понять. Все части реактора работают штатно. Аномалий по показаниям приборов нет. Но синтез не происходит.

– Хорошо, будем ждать информации с Земли. Всем сохранять спокойствие. У нас в запасе есть еще почти сутки.

Экстренные совещания по поводу причин сбоя двигателя шли много часов подряд, во всех ведущих космических исследовательских центрах мира. Показания приборов, переданные «Орионом», анализировались детальнейшим образом, в том числе с помощью передовых компьютерных программ. Выдвигались десятки предположений, но потом каждое из них опровергалось. К раннему утру следующего дня по земному времени ситуация стала казаться почти безвыходной.

Нейронные социальные сети буквально исходили мистическими рассуждениями о том, что никакой реальной технической причины неисправности реактора на самом деле нет. Дело было лишь в том, что Красная планета, символ кровавого бога войны, по-прежнему была и всегда будет недосягаема для людей. Любой человек, посмевший приблизиться к ней, умрет. Этот мистический закон, верный в прошлом, останется нерушимым и в будущем, каких бы высот ни достиг научный прогресс.

До прохождения «Орионом-5» орбиты Марса оставалось менее шести часов. Обнадеживающих новостей с Земли по-прежнему не было.

Мэри Остин, которую мучили кошмары с самого начала экспедиции, выключив коммуникатор и надежно заперев дверь своего кабинета в самом сердце Центра NASA, беззвучно плакала. Она понимала, что долгий мучительный конец членов экипажа «Ориона», теперь обреченных бессильно дрейфовать по необъятному космическому пространству между Марсом и поясом астероидов до тех пор, пока у них не закончатся ресурсы жизнеобеспечения, на глазах всего мира, который уже ничем не может им помочь (ибо старые корабли на химических двигателях летели бы им на помощь с Земли года два, а второго термоядерного «Ориона» не существовало), – это худшее, чем могла окончиться марсианская миссия.

Ее горькие размышления прервал звонок по зашифрованной голографической связи. Звонивший представился Стивеном Тальботом, доктором наук в области универсального искусственного интеллекта. Не теряя время, он попросил прислать ему весь массив информации о конструкции термоядерного двигателя «Ориона», описание основ ядерной физики и механизма протекания термоядерной реакции, а также показания всех приборов реактора на протяжении полета. Он сказал, что близко знаком с лучшим в мире экспертом в области физики элементарных частиц. На вопрос об имени и научных заслугах этого эксперта доктор Тальбот лишь ответил, что его знакомого зовут Шейн, а его фамилия Мэри вряд ли что-то скажет.

Еще примерно через час на стол Мэри легло срочное сообщение. Причина сбоя в работе двигателя «Ориона» заключалась в неизвестном ранее науке физическом эффекте, проявлявшемся на квантовом уровне при сверхвысоких температурах. Избыток гелия-4, скопившегося в двигателе после стартового ускорения, спонтанно намагничивал и изменял спин вращения атомов трития (сверхтяжелого водорода). В результате для сближения с дейтерием на необходимое кулоновское расстояние для начала синтеза требовался разогрев до температуры свыше пятисот миллионов градусов, которую защитная магнитная оболочка реактора бы не выдержала. Неизвестный эксперт в качестве выхода предложил снизить намагниченность трития коротким направленным действием источника мощного электрического напряжения на его облако. Далее следовало увеличить объем трития в реакторе на десять процентов из его резервных запасов в баках «Ориона». После этого старт корабля мог пройти с вероятностью успеха в девяносто девять и шесть десятых процента.

Короткое сообщение вызвало в Центре NASA эффект разорвавшейся бомбы. Ученые усомнились в предложенном способе, ссылаясь на отсутствие научных данных и экспериментов в данной области. Но Мэри Остин, не колеблясь, уцепилась за эту странную, появившуюся словно ниоткуда, непроверенную информацию, как утопающий в бурном потоке цепляется даже за хрупкий стебель.

Бортовой компьютер «Ориона» выполнил предписанные действия. Запуск двигателя в этот раз произошел с точностью до секунды. Гравитационное давление, не столь сильное, как при разгоне, так как в этот раз оно было растянуто почти на час, члены экипажа перенесли легче. По окончании маневра, как только корабль снова оказался в невесомости, Елена была первой, кто подлетел к самому большому из иллюминаторов. То, что она увидела, невозможно было описать словами.

Марс – огромный, почти идеально гладкий шар яркого розово-оранжевого цвета с поверхностью, испещренной древними продолговатыми кратерами, – сияя, лежал прямо под ними.