8

Эмбер

Всю дорогу к Рэну мне казалось, что за мной следят.

При этом я точно знала, что мой страх абсолютно безосновательный. Руби сидит в городской библиотеке на другом конце Гормси и читает конспекты, которые Джеймс и Лин по очереди ей приносят. По дороге домой она даже не приблизится к этому району. Поэтому волноваться не о чем.

Но я все равно не могла избавиться от чувства тревоги.

Возможно, оно не покидало меня из-за того, что я еще никогда прежде не врала сестре. Конечно, у нас есть секреты друг от друга, но не такого масштаба. Я встречаюсь с парнем из пафосной школы за ее спиной – если Руби узнает, что я делаю именно то, от чего она меня специально предостерегала, то будет бесконечно разочарована.

Она и слушать не захочет, что мы с Рэном всего лишь друзья – притом что я и сама не уверена, правильное ли это определение того, кто мы с ним друг другу. Ведь несмотря на то, что переписываемся мы почти каждый день, я по пальцам одной руки могу пересчитать наши личные встречи.

Возможно, я просто волнуюсь. А вдруг я приду не в тот дом и позвоню не в ту дверь – или, что еще хуже, мне никто не откроет?

Но когда я свернула на улицу, которую Рэн написал в эсэмэс, мне в глаза сразу же бросился грузовик, из которого грузчики как раз несли диван в небольшой двухквартирный дом. Перед входной дверью и по дороге к ней скопились картонные коробки, поэтому я не могла ошибиться. Это стало очевидно, когда в дверях вдруг возник Рэн и поднял одну из коробок. На нем была серая тренировочная майка без рукавов и черные джинсы со спортивной обувью. Увидев меня на краю дороги, он поднял руку.

Я прошла остаток улицы мимо грузовика и по узкой дорожке палисадника к двери, не сводя глаз с Рэна – пока не вспомнила, что собиралась засечь время. Я быстро глянула на наручные часы.

– От моей двери до твоей всего восемь минут, – объявила я.

– Тогда навигатор в телефоне явно соврал, – ответил Рэн.

– Либо он недооценил мою скорость.

– Может быть, программа по подсчету времени в пути задумывалась для стариков с ходунками и поэтому насчитала лишних десять минут?

Я улыбнулась. Рэн нерешительно ответил на мою улыбку и оглянулся по сторонам. Затем снова повернулся ко мне:

– Входи.

Я сделала шаг к дому, но тут снова обратила внимание на множество коробок и, недолго думая, нагнулась и подхватила одну из них, на которой большими черными буквами было написано имя Рэна.

– Я знаю эту улицу, – сказала я, когда Рэн отступил, пропуская меня в дом. Он тоже взял одну из коробок и, не закрывая дверь, пошел на верхний этаж. Белая деревянная лестница скрипела под ногами, когда я шла за ним. Ступеньки были очень узкие, и приходилось следить, как бы не оступиться, а это нелегко с коробкой в руках.

– Вот здесь, – произнес Рэн, когда мы вошли в первую комнату по правую сторону. – Просто поставь ее на пол.

Комната была примерно такой же, как и моя. Стены пожелтевшие и голые, в штукатурке местами виднелись трещины, которые с годами станут больше. Дощатый пол скрипел даже громче, чем ступеньки на лестнице. Если сделать здесь шаг, его определенно будет слышно во всем доме.

– Это… – начал Рэн, и я сперва подумала, что он сделал паузу, чтобы подобрать подходящие слова, но потом он сдался и лишь пожал плечами.

– Мне кажется, тут мило. Из этого определенно можно сделать что-нибудь крутое. Я же здесь для этого, не так ли? Я специально надела вещи для ремонта. – Я указала на серые треники и свободную черную футболку с открытыми плечами, на которой до сих пор были видны капли лака с Рождества, когда мы с Руби готовили папе в подарок полочку для специй. Волосы я собрала в высокий хвост, кончик которого щекотал мои лопатки.

– Мне бы хоть каплю твоего оптимизма, – сказал Рэн и еще раз демонстративно оглядел комнату. Каркас кровати был готов, как и письменный стол у стены. Он стоял под окном, и я сделала пару шагов, чтобы выглянуть на улицу.

– Отсюда прекрасный вид на соседские сады. – Я улыбнулась Рену через плечо. – Ты сможешь шпионить за ними. Если тебе вдруг станет скучно.

– Мне бы на ум пришло несколько других дел, – услышала я в ответ.

Улыбка исчезла с моего лица, когда я задумалась, что он мог иметь в виду под «другими делами». Перед глазами возникли картины, совершенно неуместные в данный момент.

Ко всему прочему я заметила, что покраснела.

– Я принесла все, что смогла найти дома, – сказала я быстро и скинула сумку с плеча на стол. Я достала оттуда малярный скотч, защитную пленку и флизелиновый холст. – Ты купил краску?

– Да, – ответил Рэн и указал на два ведра, стоящие у двери. Затем подошел ко мне и взял в руки малярный скотч.

Я незаметно наблюдала за ним со стороны.

Хотя мы и знали друг друга не так давно и он никогда не говорил об этом, я заметила, как ему неприятен этот переезд.

Сначала наше общение ограничивалось комментариями под моими постами. Рэн сдержал обещание, данное на благотворительном вечере, и посмотрел мой блог. У меня каждый день стало появляться минимум по новому комментарию, Рэн написал что-то даже под самыми первыми записями. Иногда это было несколько лаконичных строк, а иной раз он писал целые сочинения о том, что раньше не задумывался о восприятии толстых людей и не понимал, что мнением общества главным образом управляют средства массовой информации. Некоторые его комментарии становились началом обсуждений сперва в моем блоге, потом в директе Инстаграма. Когда мы наконец обменялись номерами, то стали общаться на всевозможные темы, а не только о Bellbird. Он рассказал мне о ситуации у него дома, об отце, который так винил себя, что не мог смотреть в глаза ни Рэну, ни его матери, и о своем страхе не получить стипендию и не попасть в Оксфорд. Я рассказала, как мне бывает тяжело вставать по утрам – не потому, что я устала, а потому, что у меня нет сил, чтобы принять вызовы нового дня – и как ни странно, именно в эти дни я сочиняю наиболее вдохновенные и оптимистичные посты для блога.

Поразительно, как легко можно найти общий язык с некоторыми людьми, пусть даже с самыми сложными. Особенно ночью, когда весь остальной мир спокойно спит.

– Я бы для начала заклеила розетки, – предложила я после паузы и указала на малярный скотч в руках Рэна.

Он лишь буркнул в ответ.

Я толкнула его плечом. Он вопросительно посмотрел на меня.

– Не огорчайся так. Это весело.

– Если бы ты видела мою старую комнату, то поняла бы, почему мне здесь не нравится.

– Начинай заклеивать розетки, – сказала я, не обращая внимания на замечание. Я взяла флизелиновый холст и расстелила у продольной стороны комнаты. На нем остались брызги светло-зеленой и серой краски с нашего прошлого ремонта, и я вспомнила смеющуюся на лестнице маму и Руби, которая направила на меня как оружие кисточку, пропитанную краской.

Я осмелилась взглянуть на Рэна, который как раз заклеивал скотчем нижнюю часть розетки.

– Понимаю, как, должно быть, паршиво потерять свой дом, Рэн, – произнесла я. Он на секунду замер, но затем снова продолжил свое занятие как ни в чем не бывало. – Но ты должен посмотреть на все с другого ракурса. Иначе поседеешь, если будешь злиться.

Теперь он бросил на меня кокетливый взгляд:

– Люди седеют оттого, что злятся?

Я кивнула и встала, чтобы взять со стола защитную пленку.

– Разве тебе охота быть единственным поседевшим восемнадцатилетним парнем на три сотни миль вокруг? Думаю, нет.

– А я думал, это сейчас в тренде. Не в твоем ли блоге я читал про «Granny-look»?

Я улыбнулась. Он и под этой записью оставлял комментарий. Я тогда отдыхала с родителями в Лондоне и увидела на улице девушку, чей стиль мне жутко понравился. На ней была юбка с цветочным принтом и завязанная на животе джинсовая рубашка, но больше всего мне понравилась ее прическа – две высоко заплетенные косы серебристо-седого цвета и прямая, растрепанная челка. Не раздумывая, я спросила, не хочет ли она засветиться в моем блоге в качестве гостя – и после этого около часа расспрашивала ее об этой прическе.

– «Granny-look» – это когда ты специально красишь волосы в седой цвет. Кроме того, нужно соответствовать этому стилю, это не шутки. К тому же у тебя отличная комната, – сказала я и обвела комнату широким жестом. – Нам нужно только немного поработать.

Рэн какое-то время смотрел на меня. Наконец он кивнул.

– Ты права. Прости.

– Тебе не за что извиняться. Лучше скорее заканчивай с остальными розетками.

Уголок его рта немного приподнялся в улыбке, он кивнул и пошел к следующей розетке. А я в это время закрыла батарею отопления, которая видала и лучшие времена.

Я как раз гуглила, можно ли красить батарею обычной краской для стен, когда половицы комнаты Рэна заскрипели.

Я повернулась к двери, там стояла высокая женщина – по всей видимости, мама Рэна. У нее была темная кожа, такие же глаза, как у Рэна, и короткие черные волосы. Увидев меня, она тепло улыбнулась.

– Ты, должно быть, Эмбер, – сказала она, подходя ближе. Казалось, она искренне рада меня видеть, поэтому я ее обняла.

– Рада с вами познакомиться, миссис Фицджеральд, – вежливо ответила я.

– Я тоже очень рада. И, пожалуйста, называй меня Кристин. – Она с любопытством огляделась. Ее взгляд упал на пленку, лежащую на полу возле меня. – Вижу, вы все в работе.

– У Эмбер большие замыслы насчет этой комнаты, – сказал Рэн из другого угла и встал на ноги. – Тебе что-нибудь нужно, мам?

Она отрицательно помотала головой:

– Я только хотела сказать, что иду в магазин. Здесь неподалеку должен быть «Tesco». Вам что-нибудь купить?

Рэн немного подумал.

– Может, апельсинового сока?

– Записала. Еще что-нибудь? Эмбер?

Я отрицательно покачала головой:

– Нет, спасибо.

Кристина кивнула. Затем снова посмотрела на нас – то на меня, то на Рэна.

– Если вам понадобится помощь при покраске, позовите.

– Хорошо, мам.

Последний раз тепло улыбнувшись, мать Рэна вышла, снова оставив нас одних. Я повернулась к нему.

– У тебя чудесная мама, – шепнула я.

– Приятно, что ты это сказала. Раньше она была моделью.

– Правда?

Он кивнул:

– Она ездила на неделю моды в Париж и Милан. Но с тех пор прошло почти двадцать лет.

– Вау, наверняка это было прекрасное время для нее, – воодушевленно сказала я.

– Не знаю, – пожал плечами Рэн. – Она не любит об этом говорить.

– Почему? – удивилась я.

Рэн приклеил последний кусок скотча на розетку и пошел к письменному столу:

– Я думаю, она иногда скучает по прошлой жизни. Каждый раз, когда об этом заходит разговор, она старается быстрее сменить тему.

– О. – Я встала рядом с ним и начала выкладывать на стол оставшиеся вещи. – У меня с папой так же. Он тоже никогда не говорит о жизни до аварии, как будто до нее ничего не было.

Рэн принес ведро с краской и поставил его на флизелиновый холст. Затем медленно снял крышку. Не глядя на меня, неожиданно произнес:

– Моя мама сейчас такая странная.

– В каком смысле?

Он взял малярный валик, который я ему протянула, и нерешительно повертел его в руке.

– Она делает вид, что ее все устраивает, но… – Он немного замялся. – Вчера я слышал, как она плакала в ванной комнате. Здесь очень тонкие стены.

Я прикусила губу.

– Думаю, такие перемены даются нелегко, – тихо сказала я. – Потребуется время, пока она ко всему привыкнет.

Рэн немного помолчал. Затем резко выдохнул:

– Ненавижу, когда мама грустит.

Он выглядел таким подавленным и потерявшим всякую надежду, что мне захотелось подойти и обнять его. Но я не сдвинулась с места.

– Вообще-то плакать полезно, тогда ты не держишь горе в себе и оно тебя не разъедает.

Рэн кивнул, хотя и не выглядел убежденным.

– Может, твоей маме нужно выйти на крышу и громко поплакать, чтобы избавиться от всего, что ее гложет.

Уголок его рта приподнялся:

– Тогда она наверняка напугает соседей.

– Хорошая отговорка. Тогда ей надо выждать время, когда вы со всеми подружитесь и она уже никого не сможет напугать.

Я разложила кисточки на столе и стала рассматривать их по очереди, чтобы решить, какую взять первой.

Тут я заметила, что Рэн смотрит на меня, качая головой. Его улыбка становилась все шире.

– Что? – спросила я.

Его взгляд скользил по моему лицу, он крепко сжал губы.

– Ничего, – наконец сказал он и кивнул в сторону ведра с краской. – Ну что, начнем?

– А для чего же еще я здесь? – Я взяла кисточку и двинулась к ведру с краской.

Все время, пока мы красили стены новой комнаты Рэна, я задавалась вопросом, для каких же слов ему не хватило смелости.

Руби

Мой ежедневник выглядит теперь совсем не так, как еще буквально неделю назад.

Тогда, как обычно, я всегда составляла план на день, основываясь на учебном расписании, работе оргкомитета и подготовке к Оксфорду, сейчас же у меня не было никаких причин вставать по утрам к определенному времени или выполнять домашнее задание. Первые два дня полностью выбили меня из колеи, но потом я решила, что не собираюсь тонуть в пучине уныния, и по-быстрому составила себе новый распорядок дня.

Первую половину дня я провожу в небольшой местной библиотеке Гормси, где читаю необходимую литературу для Оксфорда и в то же время начинаю подготовку к тестам. После уроков ко мне домой приходят Джеймс или Лин и снабжают меня учебным материалом прошедшего дня, который я до вечера, по мере возможности, прорабатываю.

Это так странно – не ходить в школу. С каждым днем становится сложнее избавиться от этого невыносимого страха, который с понедельника все ползет и ползет по моим венам и, кажется, буквально душит меня. Он терзает меня по дороге в библиотеку и в течение пятнадцати минут, которые я иду назад домой. Он присутствует, когда я сижу с семьей, и мешает мне заснуть, хотя Джеймс на другом конце трубки отвлекает меня разговорами обо всем.

Но я не дам себя сломить. И я отказываюсь принимать эту ситуацию. Джеймс поставил Сирилу ультиматум, и пока его срок не истек, я цепляюсь за надежду, что Лексингтон узнает правду и вернет меня в Макстон-холл. Сейчас я и думать не могу о том, что будет, если этот план не сработает. А если все-таки задумываюсь, то мое будущее лопается как мыльный пузырь у меня перед глазами. И я не могу этого выдержать.

Эмбер же каждый день представляет мне новую альтернативу на случай, если план А (Оксфорд. Любым путем) не сработает.

Ее фаворитами пока остаются план Б (Пойти на стажировку к Элис Кэмпбелл, чтобы потом устроиться на работу в ее культурный фонд) и план В (Бросить все и основать вместе с Эмбер империю моды), причем план В вдохновлял ее определенно больше, чем меня.

Я откинулась назад и вытянула руки над головой. Стулья в библиотеке, обитые серым материалом, были крайне неудобные. И неустойчивые. За последние три дня я выяснила, что лишь два стула не шатаются, причем у одного из них регулярно выскакивают болты. За время занятия я два раза чуть не пережила сердечный приступ, потому что сиденье вдруг уезжало из-под меня, и я думала, что сейчас же рухну на пол.

Но пока все было хорошо. Хотя я уверена, что Вильям, пенсионер, который каждый день ходит в библиотеку, тоже в курсе этих поломок. Каждый раз, когда он приходил раньше меня, он забирал себе единственный не скрипящий и не разваливающийся стул и с искорками любопытства в глазах наблюдал за тем, как я тащу к своему столу один из оставшихся стульев.

Но он все равно мне симпатичен.

Когда я пришла к библиотеке в пятницу утром, она оказалась закрыта на инвентаризацию и должна была открыться лишь к обеду. Это немного выбило меня из колеи, но, в конце концов, я села с книгой в маленьком кафе и скоротала там время. Когда ровно в тринадцать часов я подошла к дверям библиотеки, Вильям уже ждал меня там. Он впервые улыбнулся мне, и вечером, когда я собрала вещи, чтобы уйти из своего уголка, я помахала ему. Радуясь этому маленькому успеху, я направилась домой.

– Я вернулась! – крикнула я, открыв дверь.

– На кухне! – тотчас раздался папин ответ.

Я выскользнула из своих ботинок и повесила в гардероб легкую курточку.

– Сегодня Вильям впервые улыбнулся мне, – сказала я, идя по коридору. – Я думаю, он…

Я остановилась и заморгала.

Папа был на кухне не один.

Рядом с ним у разделочного стола стоял Джеймс.

Рукава его белой рубашки были закатаны до локтей. В одной руке он держал картофелину, в другой овощечистку. Мой папа сидел рядом и нарезал картошку тонкими ломтиками.

Какое-то время я была не уверена, реальность ли это или же очень странный сон.

– Что… что это вы тут делаете? – выдавила я.

– Картофельный гратен, – ответил папа, не отвлекаясь от разделочной доски.

Присмотревшись к Джеймсу, я сразу заметила, что здесь что-то не так.

Я поняла это по его глазам, его позе и мрачной атмосфере, окружавшей их.

– Все в порядке? – спросила я. Я старалась говорить спокойно, но ничего не могла поделать с тем, что мои плечи окаменели и пальцы впились в ремешки рюкзака.

Джеймс откашлялся. Он посмотрел на свои руки, как будто забыл, что, собственно, делает. Затем снова поднял взгляд. Уголки его губ чуть дернулись вверх. Это была не настоящая улыбка, а жалкая попытка ее изобразить. Желудок свело от этой сцены.

– Я пришел тебя навестить, но никого не нашел, кроме… – Он кивнул в сторону папы. – Так что меня взяли в помощники на кухне.

Наморщив лоб, я переводила взгляд с одного из них на другого.

– Я вовсе не так плох, как боялся, – сказал Джеймс, и папа утвердительно кивнул:

– Определенно. Сейчас картошки больше, чем очистков.

При обычных обстоятельствах я бы улыбнулась этой подколке, но что-то мне подсказывало, что ситуация совсем не веселая. То, как Джеймс стоял – с закатанными рукавами и взъерошенными волосами, как будто не раз запускал в них руки, как бы намекало, что все куда серьезней. Таким я его еще не видела. Обычно своим присутствием Джеймс заполняет самые большие пространства, но сейчас он выглядит неуверенным и нерешительным. Как будто не знает, где находится, не говоря уже о том, что ему делать.

– Почему бы вам не пойти наверх и не поговорить, пока еда не будет готова? – внезапно предложил папа. – Ты мне очень помог, Джеймс, но с остальным я справлюсь один.

Джеймс немного помедлил, но кивнул и отдал папе овощечистку. Он положил картофелину на доску, пошел к раковине и помыл руки.

Я с благодарностью посмотрела на папу. Он ответил на мой взгляд, хотя в его глазах и было заметно беспокойство. Тревожился ли он за меня или за Джеймса, я не знала.

Я подождала, пока Джеймс закончит, и мы вместе пошли наверх в мою комнату. Положив рюкзак на кровать, я повернулась к Джеймсу, который нерешительно стоял посреди комнаты.

Осторожно подойдя ближе к нему, я посмотрела ему в глаза. Он ответил на мой взгляд, и мне снова показалось, будто он заставляет себя улыбнуться.

– Ты не должен улыбаться, если тебе не хочется, Джеймс, – шепнула я, боясь, что он сбежит от малейшего шороха. Наверное, потому, что я еще никогда его таким не видела. Я не знала, что мне делать. Единственно разумным я посчитала дать ему время.

– Я сделал это, – наконец хрипло сказал он. – Я ушел из «Бофорт».

Я не сразу поняла смысл его слов.

– Что? – переспросила я едва слышно.

– Я застал сцену, как отец хотел подкупить Саттона, чтобы тот держался от Лидии подальше. – Он покачал головой и нервно провел рукой по волосам. – Я не знаю, что произошло, но во мне что-то переклинило. Я понял, насколько все это неправильно. И что я так больше не могу.

Я непроизвольно положила руки ему на пояс.

– Я сказал ему, что не хочу иметь ничего общего с «Бофорт» и продам свою долю.

У меня перехватило дыхание.

Еще несколько недель назад Джеймс признавался мне, что боится разочаровать мать и разрушить дело ее жизни, в случае, если ему не удастся правильно управлять компанией «Бофорт». Отречься от отца было заветной, но неосуществимой мечтой Джеймса. Не важно, насколько сильно я для него этого хотела. То, что он сегодня сделал – осознавая все последствия своего решения – было для меня невообразимо.

– Как он отреагировал? – прошептала я.

– Он сказал, что мне не нужно возвращаться домой.

Я почувствовала болезненное покалывание в груди, прежде всего от вида того, как тяжело было Джеймсу сохранять самообладание. Его лицо побелело, а когда я взяла его за обе руки, они оказались ледяными.

– У меня больше нет семьи, Руби.

Я обвила его руками.

Плечи у него задрожали, как только он обнял меня в ответ. Он буквально уцепился за меня, и я неизбежно вспомнила тот день, когда приехала к нему домой после смерти его мамы и он плакал на моих руках. Сейчас я чувствовала то же самое.

Не знаю, как долго мы так стояли. В комнате было слышно лишь наше дыхание.

Спустя какое-то время Джеймс немного отстранился и посмотрел на меня. Его щеки, как и глаза, были красными.

– Я… хотел к тебе. Прости, что так неожиданно нагрянул.

Я моментально замотала головой:

– Я рада, что ты пришел. Я все для тебя сделаю.

– Когда я вышел из «Бофорт»… – Джеймс громко выдохнул. – Я почувствовал свободу. Как будто теперь могу делать все, что захочу.

Я выжидательно смотрела на него.

– Но вскоре я осознал, что натворил. – Он тяжело сглотнул. – И что это значит для моей дальнейшей жизни.

Я взяла Джеймса за руку и повела к кровати. После того, как мы сели, я повернулась к нему, мои пальцы крепко сплелись с его.

– Что бы ни произошло, мы справимся с этим вместе.

Джеймс посмотрел на наши руки. Волосы упали ему на лоб, и мне захотелось снова обнять его.

– Тебе что-нибудь нужно? – спросила я вместо этого. – Может, нам стоит забрать твои вещи из вашего дома?

– Нет, – сказал Джеймс и откашлялся. – Я уже забрал все необходимое. Свою машину тоже. И у меня есть счет, к которому у отца нет доступа – туда приходила зарплата от «Бофорт» и все, что я сэкономил за несколько лет. – Он помедлил. – Я забронировал на неделю номер в гостинице. Здесь неподалеку.

Я почувствовала, как к глазам подступают слезы.

– Тебе не обязательно идти в гостиницу, – робко произнесла я. – Я уверена, что ничего страшного не случится, если ты первое время поживешь тут.

– Я не могу об этом просить. У вас и своих забот хватает.

Я отрицательно покачала головой:

– Я не отпущу тебя в гостиницу после того, что случилось.

Джеймс вздохнул, но прежде чем он успел что-нибудь сказать, я сжала его щеки обеими ладонями:

– Оставайся с нами. Со мной.

Джеймс закрыл глаза и наклонил голову, коснувшись лбом моего лба. Я нежно гладила его кожу пальцами.

– Я люблю тебя, Руби.

На этих словах я тоже закрыла глаза.

Этот момент казался особенным – концом чего-то важного и в то же время началом нового – полным надежды и возможностей. Джеймс заслужил это. Он самый отважный парень, которого я знала, и я так гордилась им.

И пока мы тихо сидели, держась друг за друга, я шептала ему это снова и снова.