Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Мой дорогой Давид!
Все мы, папа, мама, Глеб и дети, поздравляем тебя с тем, что ты приглашен на конференцию TED. Это поможет тебе получить должность профессора? Или ты как руководитель нейробиологической лаборатории и так уже профессор? У нас ведь с научными званиями все не так, как у вас. Знаешь, каждый раз, когда я пишу на конверте твой адрес, я на секунду замираю и думаю: «Мой брат работает в Нью-Йоркском университете – это так круто! New York University!
Мама с ее нетерпеливым желанием успеха (ей бы хотелось, чтобы Мариша уже победила на конкурсе Чайковского, а Димочка уже выиграл у Каспарова) уверена, что ты получишь Нобелевскую премию. Вчера я слышала, как она приводит тебя в пример детям. Цитирую (прости за резкость выражений): «Ваш новый американский дядя молодец, – на руках больная бабка, ни денег, ни поддержки, казалось бы, каждый может дать ему под блохастый зад, а он старался, работал, и вот вам пожалуйста, Нью-Йорк, и впереди у него Нобелевская премия… Не то что ваш отец». Мама есть мама.
Дети расспрашивали меня про «нового американского дядю», почему ты появился недавно. Димочка спросил: «Наш дядя что, только сейчас родился?» Я объяснила, что полгода назад увидела на столе их деда письмо и тут же написала тебе. Пришлось объяснять и все остальное: что ты мой брат только по отцу и почему папа тебе не писал. Это не совсем детская информация, но я никогда им не вру. Рассказала, что много лет назад случилась неприятная история, но родственные связи никогда до конца не рвутся, – и вот я тебе написала, ты ответил, и мы уже несколько месяцев переписываемся.
В общем, мы все за тебя очень рады и поздравляем!
Ты тоже можешь нас поздравить! У нас большие успехи! Папа научился держать ложку. Раньше я его поднимала перед уходом на работу, чтобы помочь ему совершить туалет и накормить. А теперь он может еще поспать. В туалет он теперь ходит сам, что, конечно, большое счастье, прежняя ситуация была для него невероятно мучительна, при его гордости и застенчивости. Кашу я ему варю перед уходом и весь первый урок думаю, а вдруг он уронил тарелку и сидит голодный… Его правая рука лучше, но все-таки не очень… А левая так и не работает.
Папа, дай ему Бог долгой жизни, стал как ребенок, на все говорит: «Спасибо» и плачет. Покормила – плачет, укутала в плед – плачет. То все плакала я, а теперь он.
Беспокоит меня его настроение. Он не борется. Пока меня нет, сидит в кресле весь день с открытой книгой, а как только я вхожу, начинает сжимать мячик, а ведь руку нужно постоянно разрабатывать! У меня это прямо идефикс, чтобы он разрабатывал руку. Врач говорит, что все зависит от его воли к жизни: жизнелюбивые люди упорно тренируются, каждый день маленькими шагами идут к цели и совершают чудеса. А папа смирился и от этого ленится. Ну, ты все понимаешь, ты ведь так долго ухаживал за Нино. Как подумаю, что ты столько лет ухаживал за ней один, чуть не плачу: только теперь я понимаю, как это больно, когда любимый человек стал совершенно беспомощным. Я хотя бы делю эту боль с мамой.
Книга у папы на коленях все время одна и та же – «Большие надежды». Мама ради эксперимента подсунула ему «Домби и сын», он не заметил. Вчера посмотрела на него и вдруг так горестно: «Неужели это теперь моя жизнь?..» Ее тоже ужасно жалко, она растеряна, раздражается на все.
Вот, к примеру, Глеб любит, чтобы я открывала ему дверь. Я слышу звонок и бегу сначала к зеркалу, а уже потом к двери. Маму это раздражает. Она говорит: «Ты что, всю жизнь будешь в зеркало смотреть перед его приходом? Это глупо, любовь живет три года, это время, которое природа выделила на то, чтобы родители могли подрастить жизнеспособного ребенка. А у вас одному ребенку девять, а второму шесть». Почему-то ее раздражает, что я люблю Глеба.
Любовь живет три года? Ну, значит, мы исключение. Наша любовь не стала меньше, не переросла в другую, спокойную родственную любовь, и я каждый раз встречаю его, как в первый раз. Я тебе этого желаю с Катей. На фотографиях, особенно на той, где вы в Сентрал-парке, она выглядит такой милой, и кажется, очень влюблена в тебя. А ты просто красавец!
Ты вообще-то помнишь, что ты уже не «толстяк», а худой и красивый?
Какой все-таки интересный психологический феномен, что ты так мгновенно похудел после смерти Нино! Как будто пока она жила, ты должен был быть ее толстым мальчиком. А после ее смерти твой мозг дал команду телу, и ты похудел без всяких диет. Вот бы папин мозг дал команду его рукам и ногам. Но главное, конечно, речь! Главное, чтобы восстановилась речь!
Мне кажется, было бы здорово, если бы вы с Катей съездили куда-нибудь на уик-энд. Ты говоришь, что не уверен в своих чувствах, не создан для романов, не знаешь, о чем с ней можно долго разговаривать, что у тебя были отношения только с женщинами-коллегами, а Катя не из научной среды… В этом все дело? Ну, хотя бы попробуй, что тебе стоит? На один уик-энд! Может быть, ты поймешь, что тебе с ней хорошо.
Бегу на работу. Обнимаю тебя, мой дорогой, любимый братик.
Дорогой Давид!
Прежде всего, спасибо тебе. Но есть кое-что неприятное, что я хочу тебе сказать. Да, речь о деньгах.
Пожалуйста, не надо присылать мне деньги.
Я не сказала Глебу, что ты передал мне деньги, но я уверена, ему это не понравится. Он считает, что сам отвечает за нашу семью. Ему необходимо знать, что это он обеспечивает нас всех. Да, нам бывает очень трудно, но я стараюсь, чтобы Глеб этого не заметил и не расстроился. Глеб очень гордый человек, и я еще больше его люблю за это.
Есть и еще одна причина. Смотри: если я буду знать, что при любом упоминании денежных трудностей ты бросишься на помощь, то как я могу быть с тобой откровенной? Я стану сомневаться, могу ли я тебе о чем-то рассказать, не поймешь ли ты это как завуалированную просьбу. Стану раздумывать над каждым словом, скрывать трудности. Мои письма быстро превратятся в «мы живем хорошо, здоровье наше хорошее». Вместо разговора с близким человеком получится нечто формальное и ненужное. А ты мне очень нужен!
Ты мне очень нужен, ты мой брат, единственный человек, которого я не стесняюсь, с которым могу быть полностью откровенной. Пожалуйста, не порти все, мой дорогой Давид! Не отнимай себя у меня, давай ты будешь мне братом, а не американской материальной помощью. Взамен я обещаю: если, не дай бог, у нас случится что-то плохое, я сразу же спрошу прямо, можешь ли ты помочь. Договорились?
Ты спрашивал, каковы наши материальные обстоятельства. Теперь, после того, как мы с тобой договорились, я могу написать правду. Не бойся, она не страшная.
Конечно, перестройка ударила по нашей семье, как и по всем остальным. В той, прежней жизни у меня был папа-профессор, муж кандидат наук, мама-гинеколог. Сейчас, как ты понимаешь, все не так. Папина профессорская зарплата давно превратилась в фикцию. К тому же папа все равно больше не сможет работать.
Мама работает в той же женской консультации, что и раньше, но если раньше к ней текли пациентки бесконечным потоком и несли «дефицит» (она говорит «я была кум королю, а что теперь…»), теперь дефицита нет, а зарплата у нее маленькая, ее хватает… ну, скажем, на то, чтобы мама купила себе новое платье.
Нас всех содержит Глеб. Он большой, просто огромный молодец! Хотя у него не всегда все бывает удачно. Но мы ни в чем не нуждаемся. Неделю назад он вдруг, без всякого повода, купил мне духи, правда, это совершенно выбило нас из бюджета.
Мама считает, что я неправильно живу: трачу столько времени на детские занятия, Маришину музыку и Димочкины шахматы. Говорит, что я живу как на войне: отвожу Димочку на шахматы, забираю с музыки Маришу, отвожу домой, бегу за Димочкой, что в такое трудное время я только и делаю, что бегаю и обучаю, бегаю и обучаю… Каждый раз, когда иду по Аничкову мосту, я думаю, какое счастье, что мы по-прежнему живем на Фонтанке, в двух шагах от Дворца пионеров (теперь он называется Аничков дворец), и там есть и музыка, и шахматы. Может быть, ты думал, что я скажу, какое счастье жить в этой красоте, но смирись с тем, что твоя сестра – курица, возвышенности во мне ноль, для меня главное – дети. Дети не выбирали время, в котором родиться. Я родила их и все сделаю, чтобы Мариша получила то же воспитание, которое было у меня (я ведь, знаешь, прилично играю), и Димочка делает успехи. Глеб со мной согласен. Он прекрасный отец.
Можно я немного пожалуюсь на маму? Мама недолюбливает Глеба. Началось это, когда он бросил преподавание в институте и начал гонять машины из Германии, и однажды у него в Польше украли машину. Папе пришлось выплатить стоимость машины. Это было давно, но мама все никак не забудет, все время его цепляет с невинным видом. Сегодня встречает меня словами: «Глеб на меня обиделся за то, что я сказала “козел польский”. А я не ему сказала, а одному польскому козлу в телевизоре». Мама иногда ведет себя как ребенок.
Замечательно, что вы с Катей едете на уик-энд в Бостон. Правильно Катя взяла инициативу на себя. Твоего предложения провести вместе больше, чем два часа, можно было и не дождаться. Катя, должно быть, счастлива иметь рядом такого человека, как ты. Вот посмотришь, как тебе будет хорошо провести с ней весь день и всю ночь. Вы с ней уже много раз были вместе, но в Бостоне вы будете как семейная пара. И не говори мне, что тебе не надо, что ты лучше поработаешь! Тебе очень надо, чтобы у тебя была не просто подруга, а близкий человек.
Напиши мне потом все о поездке подробно, как я люблю.
Обнимаю тебя.
P.S. Чуть не забыла. Угадай, кого я встретила?! Беату! Помнишь мою детскую подружку, польку? Впрочем, что за дурацкий вопрос, конечно помнишь. Ведь из-за этой истории (во всем виновата, конечно, мама) мы с тобой расстались на годы, а с папой вы так и остались чужими людьми.
Беата стояла у прилавка в антикварном салоне на Невском (мы называем его «три ступеньки вверх») и примеряла мамин «бант Севинье». Это корсажная брошка-стрекоза: если нажать на тайную пружинку, стрекоза машет крыльями и бриллианты играют. Брошка, представь, из придворной мастерской и даже, по семейной легенде, была внесена в реестр «Национальное достояние». Брошку я пару недель назад по маминой просьбе сдала в магазин и зашла проверить, продана ли она.
Рядом с Беатой стоял мужчина (как оказалось, это был шведский консул), держал в руках деньги. Он повторял: «Мадам, я отложил брошку и ушел за деньгами, здесь можно платить только наличными, я коллекционирую работы царской придворной мастерской, я первый покупатель, ведите себя цивилизованно». А Беата твердила: «Это русская брошка, она должна остаться в России» – и вдруг зажмурилась и с такой силой сказала: «Я так ее хочу!», что бедный консул растерялся и ушел. Беата улыбнулась ему вслед: «Русские победили шведов!» Увидела меня и холодно кивнула. Я растерялась от такого холодного приема, а она закричала: «Шутка!» и бросилась обниматься.
Какая она теперь? Внешне совсем другая, из полноватой кудрявой девчонки превратилась в изысканную модель с обложки журнала, и щербинка между зубами исчезла. А внутренне она совершенно такая же, как была, – искренняя, добрая и сразу своя.
Я не ожидала, что она захочет встретиться с мамой, все же мама так сильно ее оскорбила. Но она засмеялась и сказала: «Да ладно, я же умею считать деньги». Попросила меня забрать «бант Севинье» из салона, чтобы купить у мамы дешевле, из цены вычесть комиссию.
В целом это, конечно, говорит об ее легком характере: я бы не пережила, если бы меня выгнали из дома, да еще в такой ужасной форме. Я же помню, как мама стояла над бедной Беатой, уставившись на нее сузившимися от бешенства глазами, и как скомандовала железным голосом: «Так, собрала вещи и ушла». Пусть бы «тебе стоит уйти», но она так торопилась ее обидеть, что выбрала самый оскорбительный вариант – «собрала и ушла». У меня мальчик в сочинении написал: «После того как собаку избили палками, у нее остался неприятный осадок». У меня на месте Беаты остался бы «неприятный осадок».
Ей было искренне интересно все про меня. Но у меня все просто, можно рассказать за минуту: Глеб, дети.
– Обалдеть. Значит, ты все-таки вышла за Глеба… Я была уверена, что ты послушалась маму и вышла замуж за… не помню, как зовут, за ювелира. Но ведь твоей маме невозможно противостоять, как это вышло? Не хочешь – не говори.
– Мне кто-то позвонил. Это был девчоночий голос, писклявый: «А ты хорошо знаешь человека, за которого выходишь замуж? Он меня изнасиловал». Эта девочка сказала, что он ее изнасиловал.
– Глеб ее изнасиловал?
– С ума сошла?!
– Ну, дальше понятно: ты рассказала родителям, и твой жених-ювелир – пфф, улетел!..
Конечно, я не сказала родителям: ведь это могло быть неправдой. Нельзя говорить такие вещи, если не уверена.
Давид, я не рассказывала тебе, можно я быстро расскажу? Это самая романтичная история в моей жизни. Нам уже нужно было ехать во Дворец бракосочетаний, я в платье, в фате… и вдруг звонок. Я не поверила, но впервые в жизни сильно разозлилась: все хотят мной управлять – мама, папа, даже эта незнакомая писклявая девушка! Что же мне теперь, всю жизнь раздумывать, изнасиловал мой муж кого-то или нет? Ну, я и сняла фату.
Вошла мама ехать во Дворец, а я… Это оказалось проще, чем я думала: смотришь в одну точку и отвечаешь «нет»: «надень фату» – «нет», «хочешь без фаты?» – «нет», «ты здорова?» – «нет», «ты нездорова?» – «нет», «ты сошла с ума!» – «нет»… Мама побежала за папой, а я выскочила, как Подколесин, но не в окно, а в дверь, у нас, как ты помнишь, пятый этаж. Убежала к Глебу.
Беата сказала: «Круто! Ты, такая послушная, сбежала из-под венца, как в кино! У вас с Глебом не просто брак, у вас история любви». Люблю Беату за то, что она всегда все понимает.
Но бог с ней, с Беатой. Важно – про маму. Мама не объяснила мне, зачем ей нужны деньги, сказала, чтобы я от нее отстала и что человек должен иметь личное пространство. Но что именно мама собирается делать в своем личном пространстве?
Я могу сказать об этом только тебе: она не в порядке. Конечно, как гинеколог она отдает себе отчет, что у нее «переходный возраст», но ей от этого не легче. На работе она держится, а дома истерики. Беда с папой совсем ее подкосила, она все время повторяет: «Моя жизнь пошла под откос». Мне ее невыносимо жалко, но чем поможешь? Прости, что я жалуюсь. Как я рада, что ты у меня есть.
Целую крепко, ваша репка.
Дорогой Давид!
Сейчас почти ночь, Глеб спит, завтра тяжелый день, у меня пять уроков, потом у Мариши в школе концерт, но я так хочу описать тебе сегодняшнюю сцену! Боюсь забыть детали, так что лучше напишу прямо сейчас. Будет быстрей, если я тебе все опишу в лицах.
Мама Беату не узнала. Потом притворилась, что не помнит, кто она. Конечно, ей стыдно вспоминать, что выгнала людей на улицу.
Мама:
– Как это тебе удалось так измениться? Пудель превратился в борзую.
– Я уже давно такая… Только что была во Франции, в СПА. Детокс, колонотерапия – и еще минус размер. Но мне очень трудно поддерживать результат, я же от природы совсем другая.
Мама (как будто не услышала Беату):
– Я редко соглашаюсь с Глебом, но сейчас он совершенно прав: Эмме надо уходить с работы.
О-о, эта мамина манера пренебрежительно оставить неинтересную ей тему и разговаривать с гостями о своем, что в данный момент важно для нее. Мне при этом всегда ужасно неловко: выходит, гости нам настолько неинтересны, что мы уж, так и быть, поговорим с ними о самих себе.
Мама, не задав Беате ни одного вопроса, что произошло с ней за десять лет, начала рассказывать вчерашнюю историю. Я быстро расскажу, поскольку это сыграло свою роль.
Вчера вечером я дежурила по общежитию (в училище правило, что каждый день дежурят учитель и мастер производственного обучения). В одной из комнат мужского общежития была девушка. Я вела себя тактично: постучалась и, не глядя на парочку, сказала: «Пожалуйста, не нарушайте правила». Девушка ушла, а парень стал ругаться и теснить меня к окну с криком «сейчас выкину тебя из окна!». Мне повезло, что мимо по коридору проходил мастер и спас меня: парень оказался не вполне психически уравновешенным. Но я даже испугаться не успела, успела только подумать: «Если сейчас он выбросит меня из окна, кто отведет Димочку на шахматы? А с Маришей сегодня нужно повторить этюды Черни». Теперь Глеб требует, чтобы я ушла из училища. Говорит, если уж я так хочу работать, то могу преподавать литературу в школе, а не в ПТУ. Глеб, с его благородством, не отдает себе отчета в наших обстоятельствах. В училище я получаю на сто долларов больше, чем получала бы в школе. Эти сто долларов – английский для детей и массаж для папы. Я не могу сказать об этом Глебу, ему будет неприятно.
Но Беате все же хотелось рассказать о себе.
– У меня за эти годы так много всего произошло!.. Я бросила университет, уехала домой, потом решила найти отца. Я ведь тогда наврала, что отец с нами. На самом деле он от нас ушел. Женился на француженке. Я поехала к отцу в Париж, училась в Сорбонне…
– Опять врешь? – засмеялась мама.
– Сейчас-то мне зачем врать? Тогда я вас всех стеснялась, мне казалось, что вы такие, ну, вы понимаете… такие важные, а я из провинции, – улыбнулась Беата и застенчиво добавила: – Насчет вашей брошки: цена салона минус восемь процентов комиссионных. И скидка десять процентов за то, что я плачу прямо сейчас. Минус восемнадцать процентов от первоначальной цены.
– Скидка?.. Но почему ты вообще покупаешь бриллиантовую брошь? Откуда у тебя деньги? Да, и почему скидка?!
– Скидка, потому что вам нужно продать. Вы хотите продать?.. Я понимаю, вам очень тяжело расставаться с семейными вещами. Сейчас так много людей продают свои семейные реликвии… – сочувственно сказала Беата. – Но я покупаю именно у вас, потому что мы старые знакомые. У вас же такая ужасная ситуация, раз Эмме приходится работать в ПТУ. Я хочу помочь. Но если нет, то нет.
– Ну почему же нет?..
– Ведь это же правильно, что я стараюсь делать вклад в свое будущее? Покупаю антикварные украшения. …Ой, а ведь это, наверное, брошка матери Давида? Он говорил, что у него бабушка из дворян…
Я впервые видела, чтобы мама смутилась. Но ей не пришлось отвечать, у Беаты зазвонил сотовый телефон. Сотовый телефон у нас редкость.
– Да, милый, я в гостях у друзей детства, это профессорская семья, они в тяжелом положении, ну, знаешь, как вся интеллигенция сейчас… А тут как раз есть чудесная брошка, называется «бант Севинье»… Надо помочь. Как помочь? Купить брошку… Сколько стоит? Да ерунда, в магазине три тысячи долларов, а мне минус восемнадцать процентов… Слушай, я запуталась, не могу посчитать, сколько это. Да, я у тебя двоечница, не помню, как считают проценты, ты лучше сам… Спасибо, милый, это очень благородно с твоей стороны, я рада, что мы смогли помочь, целую.
Бедная мама была совершенно сбита с толку: неужели роли настолько поменялись? Ее дочь, вместо того чтобы делать университетскую карьеру, работает в ПТУ, а жалкая провинциальная девочка покупает бриллиантовую брошку.
Беата повернулась к маме:
– О чем мы говорили?.. А-а, да, что я делаю вклад в свое будущее. Деньги – это важно, но нельзя же думать только о деньгах, правда? Должны быть разные активы: недвижимость, недвижимость за границей, бриллианты… Помните, вы учили Эмму «правильно инвестировать свою молодость и красоту». Но ведь брак – это ненадежно, правда? То есть Эмма, конечно, за Глебом как за каменной стеной, полностью обеспечена, так? А я человек недоверчивый. Сегодня я замужем за миллионером, у меня яхта, самолет, бриллианты, а завтра? Нельзя быть только женой миллионера, нужно полагаться на себя, тогда чувствуешь себя защищенной, вы согласны?
Мама сказала «та-ак» ниже на октаву, я знаю, что это низкое «та-ак» означает – пришла пора нападать. Тебе может показаться странным, что маме непременно нужно взять верх над малознакомой Беатой, которая, в сущности, даже не моя подруга. Но надо знать маму, ей всегда важно взять верх, такой уж характер.
– Насколько я помню, ты выиграла у моего мужа в шахматы? А теперь не можешь посчитать проценты? Ты так поглупела? И Сорбонна не помогла? – сделала ход мама.
– Я и в математическом классе училась, и что? Мужчинам нравится, когда женщина такая глупая зайка.
– Ну что же, я рада, что ты такая блестящая и на коне. Твой миллионер старше тебя лет на сорок? И кто он, какой-то уголовник?
Бедная мама, она втайне надеялась, что Беата – любовница какого-нибудь пожилого бандита.
Беата доверительно понизила голос:
– Можно я вам скажу, как врачу? Для меня очень важен секс. Зачем же мне пожилой партнер? Мой муж одного со мной возраста. Правда, он пока не так много зарабатывает: я могу позволить себе такие покупки, как эта брошка, всего раз в месяц… ну, от силы два… нет, ну, если совсем честно, то три… Но, конечно, у него все впереди. Он, кстати, из хорошей семьи, сын генерала… Сейчас на папе-генерале далеко не уедешь, но все же связи имеют значение… Ну, вы же понимаете, что значит, когда тебе как бы дают толчок.
– А ты сама-то что делаешь, дома сидишь? – с надеждой спросила мама.
– Сижу. У меня издательский дом… И я открыла агентство по подбору домашнего персонала: мажордомы, водители, горничные… Вам не нужна горничная? Мои прекрасно обучены…
Беата показала журнал «Бизнес-леди» (он был у нее в сумочке), небольшой журнал в глянцевой обложке, на обложке фотография Беаты с подписью «Бизнес-леди № 1», Беата там очень красивая.
Конечно, это была очень изящная месть! Беата не произнесла ни одного обидного слова. Вела себя не как нахальная победительница, а как старый друг: старый друг сочувствует старому другу в изменившихся печальных обстоятельствах. И так, ласково и доброжелательно, разбила всю мамину армию, включая провиантский обоз.
Как только мама вышла из комнаты, Беата поцеловала меня и сказала:
– Ну все, ура, я отомстила! Хочешь знать подробности, что из этого правда, а что я наврала?
Судя по ее хитрому виду, это наверняка то, что принято называть «шокирующие подробности». А бедной маме даже в голову не могло прийти, что Беата привирает, ведь она купила у нее дорогущую брошку.
Я не хотела знать подробности. Нужно было заниматься детьми (детей Беата просто не заметила, как будто рядом бегали собаки, а она не любит собак и относится к ним без интереса). Мне нужно было почитать с Димочкой (мы с ним читаем по ролям «Волшебника Изумрудного города»), Маришу послушать (все те же этюды Черни) и с папой посидеть хоть немного.
Беата пообещала, что мы еще увидимся. Уверена, что она обо мне забудет и мне не придется узнать шокирующие подробности. И тебе, дорогой Давид, не придется!
В дверях Беата сказала:
– Я думала, что ты эгоистичная плакса, а ты… Не ожидала от нежной ромашки такой стойкости. Но скажи, ты счастлива? …Ах, какое у тебя счастье – за всеми как нянька. У тебя, считай, на руках четверо детей! Твои детки, плюс мать ведет себя как твой третий ребенок, ее климакс достался тебе, потому что твой отец болен. Ну и отец – четвертый, все – тебе… А ты, ты-то кому ребенок? Стоит такая жизнь того, чтобы спать с Глебом?
Я удивилась: о чем она? Оказалось, так когда-то говорила мама, предрекая мне всяческие неприятности, если я выйду за него замуж. Странно, что я этого не помню, а Беата помнит.
Я так не рассуждаю, стоит или нет. Просто это реальная жизнь, я к этому нормально отношусь. Глеб мой муж, это данность, как небо над головой. Если я через десять лет брака смотрю на него и любуюсь, значит… все не зря. И дети.
– А ты помнишь шутку твоего отца про Бекки Шарп? Бекки Шарп была классная, не подчинялась обстоятельствам, что хотела, то и получала. И, между прочим, кому она сделала плохо? Только себе хорошо. Сейчас время Бекки Шарп. А ты идешь мимо жизни!
– Может быть, это ты идешь мимо жизни? А дети?
– На фига мне дети? Дети крадут счастье. Детям, хочешь не хочешь, приходится отдавать. А чем меньше отдаешь, тем ты счастливей.
Беата не хочет иметь детей. Считает, что это рискованные инвестиции. Так и сказала:
– Дети – это рискованные инвестиции. Сколько случаев, когда люди стараются, вкладывают свои силы и время, и зачем? Чтобы в старости стакан воды подали? Еще неизвестно, что вырастет. Лучше я сама позабочусь о своей старости, сама-то я себя не брошу, правда?
Это было так глупо, что я даже отвечать не стала. Спросила:
– Это ведь ты тогда звонила? Притворилась писклявой девочкой? Ты сказала про изнасилование. Получается, я тебе обязана счастьем. Как Эмилия обязана своим счастьем Бекки Шарп.
А вот это была моя маленькая месть: то, что я не спросила, правда ли было изнасилование.
Я всегда знала, что это она звонила. А кто же еще? Что-то там такое было, но мне незачем знать.
Когда Беата наконец ушла, я вдруг почувствовала себя очень счастливой: у меня есть Глеб, дети, и мама, и папа, и ты. И я правда считаю, что наша жизнь нормальная, от слова «норма». Каждому человеку достается какая-то норма счастья, и я довольна тем, что досталось мне. Беата уверена, что должна быть счастливой всегда, каждую минуту, а я думаю, что случается грустный вечер, и это тоже нормально.
Я рада, что мы увиделись. Мне было очень перед ней стыдно – за маму, конечно, но и за себя. Вроде бы я не была перед ней ни в чем виновата, но все-таки виновата: тогда, в юности, у меня было все, а она была одинокая девочка, и это ее выражение лица… как будто она голодная. Если у одного человека есть то, чего нет у другого, он уже виноват, согласен? Ну, в общем, я рада была ее повидать и очень рада, что мы больше никогда не увидимся.
В одном Беата права: с мамой очень трудно. Выяснилось, зачем мама продала «бант Севинье». Потому что она совершает поступки. Продала брошку, чтобы купить шубу. Сказала, что мужа у нее фактически нет, скоро ее женская жизнь вообще закончится, и ей нужно успеть взять от жизни хоть что-нибудь. Что-нибудь – это шуба?..
И добавила: «А тебе нужно брать пример с Беаты. Ты как кролик в клетке, нельзя так много и нудно заниматься детьми, и ты должна найти себе любовника». Господи, любовника… Я спросила: «Зачем, мама?», она ответила: «Чтобы не болтаться у меня под ногами! Ты мне надоела». Затем сказала, что я ей больше не дочь, сказала Марише, что она ей больше не внучка, и лежала, обиженная, на диване в гостиной. Мама часто говорила о своих пациентках «не дай бог такой климакс», а теперь сама в таком безумии. Сегодня у меня уже нет сил ее утешать и уговаривать.
Я вот о чем мечтаю. Тебе, конечно, очень не хватает Нино, и, хотя мы тебе ее не заменим, но, может быть, вы с Катей приедете к нам в отпуск? С папой вы так и не узнали друг друга, а сейчас он в таком печальном состоянии, что «узнать его поближе» уже невозможно. Но все-таки он твой отец, я верю, что между вами есть тонкая душевная связь, такая же, как между ним и мной. Папа не разговаривает, всем это кажется просто звуками, мы молча сидим рядом, я держу его за руку, и это – самая настоящая близость, как будто попадаешь в поток и становишься одним целым.
Ну, а мама извинится перед тобой по всей форме, если дело в этом. Но, зная твою доброту и ум, я уверена, что после стольких лет, смерти Нино и папиного инсульта, та гадкая история уже не имеет значения. Смешно даже представить, что тебе, как Беате, захочется «отомстить» маме.
Все-таки мальчики лучше девочек, шире и добрей, ты не находишь? Хотя, конечно, граф Монте-Кристо был мальчиком, ха-ха.
Спокойной ночи, мой дорогой!
Твоя Эмма.
Дорогой Давид!
Глупо, что я так долго, целое письмо, занимала тебя всем этим неинтересным. Беата вдруг появилась из прошлого и невольно выступила как ревизор, как бы проверяя, чего я достигла. Поэтому мне показалось, что эта встреча имеет какое-то значение, а на самом деле ни малейшего.
Так что теперь про интересное.
Димочка сегодня спросил: мозг растет только у детей или у взрослых тоже?
Я бы раньше сказала «только у детей», но благодаря тому, что ты описываешь мне эксперименты твоей лаборатории, смогла ответить правильно: что мозг пластичен, может меняться, увеличиваться в размерах и что чем больше человек учится, тем больше образуется нейронных связей. Димочка тут же начал измерять сантиметром голову себе и Марише, и они поссорились, у кого больше мозг.
Затем они стали играть «в эксперимент», в котором мы с Маришей были подопытными крысами. Мариша была «богатой крысой», которую выращивают в хороших условиях, у нее много игрушек, много места (на диване), есть подружки-крысы. Я была «бедной крысой», мне досталось тесное пространство без друзей и игрушек (под столом). Димочка был экспериментатором, по очереди «измерил» нам мозг при помощи сантиметра, градусника и пипетки.
У Мариши, богатой крысы, мозг оказался больше, чем у меня, бедной крысы.
Димочка сказал: «Чем богаче крыса, тем больше нейронных связей образуется в мозгу. Вывод эксперимента: я хочу быть богатой крысой». Мариша сказала: «Я буду играть деду. Если музыка помогает мозгу, то он быстрей заговорит».
Димочка ведь прав: чем богаче среда, чем больше впечатлений и опыта, тем больше образуется нейронных связей.
Димочка умный, а Мариша умная и добрая.
Мне удалось правильно повернуть тему личного богатства крысы к вечной родительской теме «надо трудиться»: чем больше Мариша играет на пианино, а Димочка в шахматы, тем лучше развивается их мозг.
Благодаря тебе дети заинтересовались нейробиологией. У тебя талант увлекательно объяснять сложные вещи простыми словами. А что, если… только не говори сразу же, что это ерунда – что, если тебе написать книгу для всех? Раньше это называлось научно-популярная литература.
По-моему, это очень нужно людям.
А что, если написать для детей?!
Передай привет Кате. Как же я рада, что вы начали жить вместе! И может быть, скоро – не сердись, я сто раз добавлю «возможно, вероятно, не исключено» – ты женишься! И у тебя будет все, как у меня: семья, дети, счастье.
Обнимаю тебя крепко.
Твоя Эмма.
Сегодня у нас с Глебом была ссора, первая в жизни. Нет, все-таки не ссора, а просто небольшое непонимание. Сейчас Глеб спит, а я не могу заснуть. Напишу тебе кратко обо всем, и ты скажи честно: может быть, я не права?
Беата пригласила нас с Глебом в ресторан познакомиться с ее мужем и… даже не знаю, как назвать. Они всюду бывают втроем, Беата с Родионом и этот ее Дядя Бэ. У меня была проблема – что надеть. Мы нечасто бываем в дорогих ресторанах; если точнее, то последний раз я была в дорогом ресторане на собственной свадьбе. По сравнению с Беатой я была одета в стиле «честная бедность», но мама дала мне свои украшения, так что ничего.
Родион сказал: «Беата в восемнадцать лет осталась без матери, с одним отцом. Друзья детства для нее очень важны. Вы друзья детства Беаты, значит, теперь и мои лучшие друзья». Беата почему-то представила нас с Глебом как друзей детства. Она ведь так давно уехала из Витебска, а ей хочется, чтобы кто-то был ее друзьями детства. Но ведь она сказала маме, когда приходила за брошкой, что отец их бросил и уехал во Францию, вот же врушка!
Беата все время выбегала из-за стола, звала меня «попудрить носики» и быстро рассказывала мне над раковиной в туалете то, что я совсем не стремилась услышать. Мне пришлось узнать «шокирующие подробности», и тебе тоже придется. Прости за эту, совершенно ненужную тебе информацию, но иначе ты не сможешь сказать мне, права я или нет, а мне очень нужен твой совет. Но я постараюсь конспективно пересказать тебе то, что рассказывала мне Беата в туалетной комнате.
Вкратце у Беаты так. Родион работает у Дяди Бэ (сокращенно от Благодетель), а Беата с ним спит.
Родион ее обожает, она любит Родиона.
– Хочешь спросить, зачем я сплю с Дядей Бэ, если люблю Родиона? – Беата сделала невинное лицо. – Из-за денег.
Мы посмеялись, я спросила: «Но все-таки как же Родион?» Родион очень симпатичный и обаятельный, похож на сенбернара. Напомнил мне ту Эмму, которой я была десять лет назад: полная уверенность в завтрашнем дне, чувство, что жизнь устроена наперед и все это никогда не изменится, потому что иначе не может быть. Он смотрит на Беату, как большая верная собака, и видно, что он счастлив даже просто сидеть с ней рядом. Я немного позавидовала: Глеб никогда не показывает свои чувства на людях.
– А что Родион? Я его люблю. Избалованный генеральский сынок, вырос чуть ли не с личным вертолетом. Есть славное семейное прошлое, привычка жить хорошо, но нет денег. Мне нужно его пристроить.
Беата удивительно открытая, не постеснялась рассказать то, о чем люди обычно молчат: отец-генерал отказался поддерживать Родиона, после того как тот то ли проиграл, то ли неудачно вложил большие деньги. Отцу пришлось выкупать его у бандитов, после чего генерал по-военному четко сказал: «Все, теперь живи сам».
– Родион расстроен, говорит, что я оказалась в бедности похуже, чем в детстве, – засмеялась Беата. – Но мне наплевать, я сама все устрою. Я помогаю Родиону зарабатывать деньги, занять место в жизни. Он один, без меня, ничего не сделает, будет сидеть в нищете и вспоминать, как его на вертолете с дачи в школу возили. А со мной он стал ближе к Дяде Бэ, может занять второе место в фирме, а потом даже получать долю от прибыли. Все, что я делаю, я делаю для него… ну, и для себя. …Родион меня убьет, если узнает!.. Нет, меня он не тронет, он убьет Дядю Бэ. Но он не узнает. Он мне верит. Думает, что это платонические отношения, что Дядя Бэ просто восхищается моей красотой и сообразительностью. Но это почти правда! Он же старик, ему пятьдесят шесть лет, у него пивной живот, кашель курильщика, грыжи в позвоночнике, простатит. У нас и секса почти нет… раз в неделю, не чаще. Родион не узнает, а если узнает, я всегда его уговорю, объясню, что ему привиделось, приснилось. Он поверит.
У них нет постоянного дохода, но есть проекты: агентство по подбору домашнего персонала «Беата» и издательский дом «Беата». Агентство пока ничего не зарабатывает: практически она порекомендовала двум приятельницам девушек для уборки. Издательский дом выпустил один номер журнала «Бизнес-леди» с Беатой на обложке, и уже есть деньги на следующий номер, но каждый раз деньги приходится «выжимать из Дяди Бэ».
Я спросила: но как же брошка, и эта дорогая одежда, джип Родиона, ее джип, откуда все это?
Ты, конечно, понимаешь, что ответила Беата. Звонил ей тогда по сотовому телефону не Родион, а Дядя Бэ. «Бант Севинье» купил Дядя Бэ, и все драгоценности, которые она называет «вклад в мое будущее», покупает он. На мой вопрос, чем занимается Дядя Бэ, Беата отмахнулась: «У него огромная фирма по страхованию, медицинскому и всякому другому, точно не знаю».
На вопрос, чем занимается Родион – это важно! – Беата толком не ответила, опять отмахнулась: «Всем… Решает вопросы. Помогает во всем. Сидит с ним рядом на переговорах. Ездит, куда надо. Дядя Бэ ему отстегивает, сколько не жалко».
– Но если человек работает, ему не «отстегивают», он получает зарплату.
– Где, в ПТУ? В твоем ПТУ так, а в этом мире не так: нет у него никакой зарплаты. Дядя Бэ как бы платит содержание, которое можно отобрать… или, наоборот, вдруг даст большую сумму, кинет десять тысяч долларов или двадцать… но может вообще не дать. Ты думаешь, если у Родиона джип, у меня джип, то у нас все отлично? Ага, как же. Есть джип, но нет денег на бензин. Знаешь, как трудно жить, притворяясь, что ты богатый?
Я спросила, для чего ей жить так, будто она богатая?
– Ха. Ты смешная. Чтобы тебя воспринимали всерьез. Чтобы иметь перспективы. Каждую минуту всякое может случиться: предложат спонсировать твои проекты, пригласят в какой-то бизнес… Никто не захочет иметь с тобой дела, если у тебя что-то не так… Да в конце концов, чтобы ты сам чувствовал себя человеком.
А на вопрос, не лучше ли ей было бы просто работать, а не ждать спонсоров, Беата ответила: «Ну да, работать, сеять разумное-доброе-вечное в ПТУ». Беата, и правда, человек из другого мира: в моем мире есть работа, а в ее мире проекты.
Смотри, это настоящая ярмарка тщеславия! Моя зарплата в училище 200 долларов, и Глеб нормально зарабатывает, в хороший месяц бывает долларов 700–800, и нам на все хватает. А Родиону «кидают» 10 или 20 тысяч долларов (это огромные деньги, даже по американским меркам, правда?), у него есть джип, но нет денег на бензин. Ярмарка тщеславия, классика жанра.
За столом Беата царила. Она вроде бы скромно себя ведет, нельзя сказать, что все время звучит ее голос, она дает мужчинам возможность блеснуть, все эмоции обоих ее мужчин адресованы ей. Она принимает любовь Родиона, поддразнивает Дядю Бэ: то не обращает на него внимания, то застенчиво улыбнется, то фыркнет, то влюбленно посмотрит на Родиона, а Дядя Бэ злится.
Я не описала Дядю Бэ, но для тебя это совсем неважно: представь себе любого толстого лысого дядьку с красным лицом, и это будет Дядя Бэ.
Беата рассказала парочку анекдотов с ненормативной лексикой и таким невинным голосом произнесла матерные слова, что Глеб от неожиданности вздрогнул. Родион и Дядя Бэ смотрят на нее восхищенно, и это заразило Глеба, он будто стал за ними в очередь и попытался ее завоевать. Глеб большой мастер насмешить, а у Беаты в ответ на его анекдоты глаза блестят и неожиданно громкий смех, как будто она изо всех сил старалась сдержаться, но не может… Честно говоря, это очень сексуально и действует на мужчин.
На замечание Родиона: «Кажется, я не видел у тебя эту брошку?» – Беата ответила: «Эмма дала поносить, дорогой!»
В конце вечера Беата опять вызвала меня в туалетную комнату.
– Он предложил мне выйти за него замуж. Как кто?! Дядя Бэ, кто же еще. Не Родион же, я уже за ним замужем. Сначала я подумала – да! У него же миллионы. Потом я подумала – нет. Сегодняшняя ситуация для меня лучше. Сейчас Дядя Бэ считает, что отбил у Родиона жену, что я его люблю и тайно изменяю мужу. Это его держит в тонусе. Он же старый, ему это лестно, что я вроде как обманываю Родиона, который на двадцать пять лет его моложе. А если он на мне женится, то я уже буду кто? Я буду жена, и он станет смотреть по сторонам, чтобы изменить мне. А с кем изменить всегда найдется. Мне, между прочим, почти тридцать, племя молодое незнакомое подпирает. Так что пусть пока добивается меня, а там посмотрим… Может, кто-то другой найдется. Я всегда хочу больше, и у меня будет больше. Любовь – это переменная величина, а деньги – константа.
Знаешь, я ее нисколько не осуждаю. Может быть, кто-то скажет, что для нее важны только деньги, что она безнравственная, раз сидит за столом с мужем и любовником. Но разве мне лично это мешает?
С моей стороны было бы нечестно осуждать Беату, я ведь сама такая же: я бы хотела преподавать литературу в университете или школе, но работаю в училище, потому что там зарплата больше. Получается, что у меня те же мотивы, что у Беаты: ради денег делаю то, чего не хочу. Ты скажешь, что я – конкретно для детей, английского, дополнительных занятий музыкой… Но у Беаты нет детей, у нее другие ценности – она сама.
И она так невероятно обаятельна в этой своей детской жажде всего. Она как мой Димочка, – вот он хочет, и все! И ни за что не перехочет. Мариша более разумная, уже привыкла себя ограничивать, уступать Димочке и веселить Глеба, она присматривается к Глебу, какое у него настроение, и, если плохое, как часто бывает из-за усталости, приласкается, растормошит. Люблю своих детей больше всего на свете.
Может, ты думаешь, что я сошла с ума – так подробно описываю чужую, неинтересную тебе жизнь? Сейчас ты поймешь, какое это имеет ко мне отношение. Дядя Бэ предложил Глебу работать на него.
Оказывается, Глеб очень понравился Дяде Бэ, ему нужен «молодой, талантливый, перспективный», и главное, чтобы был свой, преданный человек. Он сказал: «Если Беата за тебя ручается, то милости просим». Беата поручилась.
Глеб так и сказал: «работать на него». Не «в его фирме», не «у него», а «на него»! Я задала вопрос, какую должность ему предложили, и Глеб вместо ответа накричал на меня:
– Ты что, дура?! Ты вообще ничего не понимаешь?! Какая должность! Ты живешь в прошлом веке! Я же сказал – работать на него!
Но мне кажется, что это он не понимает! Да, Глеб, кандидат наук, гонял машины, а теперь вынужден заниматься продажей стройматериалов, – это плохо. Да, у него каждый месяц что-то случается (я не хотела тебе об этом говорить, но, чтобы дать совет, нужно представлять все обстоятельства): каждый месяц то недостача, то недопоставка, недо… недо…! Это очень маленькое дело с маленькими доходами. Но это его дело, в котором он хозяин, а тут у него будет Хозяин. Разве мы хотим попасть в такую ситуацию, как этот милый Родион, когда зарплата зависит от настроения Хозяина? Когда жизнь всей семьи зависит от настроения Хозяина? Почему этому Дяде Бэ нужен «свой человек»? Зачем ему брать Глеба в бизнес? Такая смесь личных отношений и рабочих – это даже не капитализм, это рабовладение! Я спросила Глеба, неужели он хочет этого.
Глеб сказал:
– Да. Я мужчина. Хочу, чтобы у меня была перспектива, а не мышиная возня. Мне впервые повезло, впервые выпал какой-то шанс. Он предложил взять меня в бизнес. Такая жена, как Беата, тянет вверх, а ты волочешь по земле. Беата хочет нам помочь, а ты просто клуша!..
Ну вот, дорогой Давид, теперь ты понимаешь, зачем я так подробно пересказала тебе ситуацию Беаты: хотела объяснить, почему я против того, чтобы Глеб принял это предложение.
Затем Глеб добавил:
– А ты видела, какое у Беаты платье? Почему ты была в каком-то старье? Ты вообще не заглядываешь в модные журналы, ты же красивая женщина, а так плохо одеваешься. Беата сказала, что я в безнадежном застое, а у тебя в твои тридцать лет все уже как будто в прошлом, как у женщины, о которой говорят: «Когда-то она была очаровательна». Не хочу, чтобы про тебя говорили «когда-то»! Живешь как в детской книжке, как будто ты в зеленых очках в Изумрудном городе. А я живу в реальном мире. Я хочу, чтобы у моей жены было все. Я – все только для тебя.
Я, конечно, постаралась не показать, как мне это обидно, у нас есть договоренность никогда не ложиться спать, не помирившись.
Ну что скажешь? Я права? Я все правильно понимаю?
Или не права? Я дура, клуша, живу в прошлом веке в зеленых очках?
Это гадость? Или шанс?
Напиши скорей, ладно? Если некогда, просто напиши «да» или «нет».
Заранее спасибо за ответ.
Обнимаю тебя.
Дура Эмма.
Папа, я знаю, знаю, что ничего не было! Если бы было, я бы уже убила его и себя. Что, мне нельзя так говорить? Твоя девочка не может так говорить? Так чувствовать?.. Но, папа, как это могло случиться с нами? С Глебом? Со мной? Неужели мы – как все?! Я всегда думала, что у нас великая любовь, а мы – как все?
Ты ведь не будешь хуже к нему относиться, если я подумаю об этом рядом с тобой?
Хорошо, как скажешь, давай по порядку. Ты всегда учил меня рассуждать логически. Как будто это задача: что дано, что нужно сделать, потом решение и ответ. Дано: мой муж встречается с другой женщиной.
Глеб говорит, что они с Беатой обсуждают дела, что Беата помогает ему освоиться в фирме. Но, папа, ты будешь презирать меня, тебе даже не представить, что может делать твоя гордая девочка. Когда он приходит домой, а теперь он всегда приходит поздно, я подхожу к нему, чтобы поцеловать, я целую его, а на самом деле хочу узнать, не пахнет ли от него духами. Во мне, папа, поселился дракон и ест меня изнутри.
Конечно, на мой вопрос, что между ними, он отвечает «ничего». Как просто быть упрямым, нелогичным! Просто сказать «ничего». На вопрос, есть ли у него к Беате хоть какое-то чувство, он отвечает «конечно, она мне нравится». Дальше я долго и бессмысленно пытаю его, «что значит “нравится”, как женщина или как человек», мне стыдно за это занудство, но я ничего не могу с собой поделать. Он не понимает, что я хочу услышать. Я хочу услышать «ты единственная», но он не говорит.
Я спрашиваю, есть ли между ними сексуальные отношения, он отвечает «нет». Как же мы дошли до того, что вообще говорим об этом?! Папа, мне кажется, что я вдруг оказалась на другой планете, ведь за десять лет любви и доверия были невозможны даже такие мысли, не то что спросить, есть ли у него сексуальные отношения с другой женщиной!
Может быть, мне не надо было с ним говорить? Что не сказано, того как будто нет. Но ведь он мне лгал! Я не хотела, я не ловила его на лжи, но поймала… Записка, которую я нашла…
Я не искала, не обыскивала его карманы, мне бы и в голову не пришло, ты же знаешь, папа, никогда! Просто – все так просто! – я подняла с пола его джинсы, и из кармана выпала записка, я прочитала, чтобы узнать, выбросить или отдать ему, между нами никогда не было секретов… В записке было: «Вспомни, что ты мне говорил, и повтори вслух и про себя. Целую, Беата». Возможно, я полная дура, но я и тут ничего не заподозрила, просто удивилась. Отдала Глебу записку, он скомкал записку и сказал, что это записка секретарши со списком дел на завтра. Он солгал мне! Я могла бы промолчать, последить за ним, ну, что там еще делают жены… но я же доверяла ему, как будто мы один человек, мне даже в голову не пришло, что это что-то… ну, понимаешь, про измену. Я улыбнулась: «Там же написано “целую”». Глеб сказал: «Это секретарша шутит, она всем так пишет». Он солгал мне еще раз.
Я спросила: «Почему ты солгал, есть ли у тебя к Беате какие-то чувства, есть ли секс», он ответил: «Нет». Но откуда мне знать, что это правда? Почему он солгал?.. У него нет объяснения, у меня нет и у тебя тоже нет.
Папа, как стыдно говорить об этом. Я закричала: «Ты лжешь, это записка от Беаты!» Глеб сказал, что он встречается с ней «по делам», она помогает ему освоиться в фирме.
Знаешь, сколько раз он встречался с ней «по делам» за три недели, что работает в этой фирме? Он сказал мне: «Не знаю, тридцать, может быть, больше».
Тридцать! Тридцать встреч, о которых я не знала! Тридцать раз он не нашел времени сказать мне, что они виделись! Знаешь, сколько раз я сказала Глебу: «Беата во всем разбирается, а я нет, но почему ты мне не говорил, что вы встречались?!» Пошлость этого разговора – вот самое оскорбительное. Не для меня оскорбительное, а для нашей любви.
Вот смотри, папа, главное, отчего мне больно: я всегда думала, что у других бывают измены, сложные периоды брака, подъемы и спады, а у нас нет, наша любовь особенная, он – это я, а я – это он, на всю жизнь, как небо, как воздух. Ты понимаешь, папа? А оказалось, что мы – как все: «я ему прискучила», или «сейчас ему нужна другая женщина», или «все мужчины полигамны», или «всякое бывает». Я думала, что с нами такого не может быть… Ты скажешь, папа, – это ведь ты думала. Ты скажешь – какие глупости ты говоришь, моя умная девочка. Ты скажешь – так говорят себе все, ты как все. Ты скажешь – моя девочка идеалистка, перфекционистка, придумала себе идеальную любовь, моя бедная девочка.
Что ты говоришь, папа? Что ты любишь меня? Что только ты любишь меня так, что это твоя любовь ко мне – как небо, как воздух? Что все остальные могут выбросить меня на свалку, предать? Я люблю Глеба раз и навсегда, и я думала, что Глеб любит меня так же! Что ты говоришь, папа? Что ведь это я думала?.. А на самом деле мы не одно целое, а отдельные люди?
Но, папа! Ведь у нас не просто брак, как у всех. Если бы мы просто встретились, поженились… Я сбежала к нему в свадебном платье! Я была послушная девочка, я ни разу не ослушалась вас с мамой, сбежать в свадебном платье было для меня как мир перевернуть!
Пойми меня, пойми! Для меня это не «измена». Это как если бы у меня было что-то драгоценное, драгоценная чашка тонкого фарфора, на которую я дышать боюсь, и только любуюсь, а теперь ее выбросили, и все, нет ее больше, нет моей драгоценной чашки… Господи, какая пошлость этот мой вопрос «а у вас был секс?».
Может быть, мне нужно было молчать, папа? Молчать, хранить свою драгоценную чашку… А я сама нарушила волшебство. Но я думала, он скажет так, чтобы я поверила, что ничего не было, не могло быть.
Было или не было? Было или не было? Я каждую минуту задаю себе этот вопрос, привожу аргументы и каждый раз решаю по-разному. Понимаю: точно было. Или: точно не было.
Ну, хорошо, я буду рассуждать логически. Как может не быть секса между двумя молодыми красивыми людьми? Наверное, мне надо признать, что секс был, и как-то с этим жить.
Но, может быть, все-таки нет?
Ты спрашиваешь, почему я придаю такое большое значение сексу. Потому что это самая большая близость между людьми. Ты говоришь – может быть, для него это ничего не значило. Но я ведь знаю, каким он может быть нежным. Если он ее целовал, дотрагивался до нее… его нежность была – ей? И это, по-твоему, ничего не значит?.. Нет, нет! Не было, ничего не было!
А если да, то что? Не обижайся на меня, папа, но тогда я убью себя. Я мысленно беру нож и сильно чиркаю по листу бумаги, вниз-вверх, вниз-вверх. Прости меня, папа, но я говорю тебе правду. Ты спрашиваешь, как же ты будешь без меня? Я не знаю.
А если все-таки нет? Тогда еще больней. Ему хочется проводить с ней время, смеяться, разговаривать. О чем они разговаривают? Значит, ему с ней интересней, лучше, теплей, откровенней, милей, чем со мной? Что я могу сделать? Стать для него интересней? Я уже открыла ему всю себя, у меня больше ничего для него нет, если этого мало, значит, я не гожусь. Получается, папа, нет выхода: так невыносимо, а так еще хуже.
И знаешь что, папа? Самое ужасное, самое ужасное среди самого ужасного: я теперь не знаю, о чем он думает. Он смотрит на меня, а я не знаю, о чем он думает! Может, думает: «Ах, если бы со мной сейчас была Беата!», или «Как мне все надоело, и она, и ее дети», или «Завтра с ней разведусь».
Что ты говоришь, папа? Я веду себя как маленькая девочка? Но вот я такая, что поделаешь? Ты, наверное, догадался, что Глеб мой первый мужчина? Это совсем нетрудно, ты знаешь, что у меня никогда не было мальчиков. А ведь я красивая, я с первого класса знала, что красивая!..
А помнишь, как ты меня учил, когда я пошла в школу: «Эмма, говори громче… громче, еще громче! Ты все знаешь, но звучишь неуверенно». Помнишь, как ты тренировал меня, чтобы мой голос в конце предложения не опускался до шепота, как будто не хватает дыхания? Я научилась не шептать, но я все равно говорю тихим голосом. Глеб говорил мне, что ему очень нравится, что я похожа на маленькую девочку, со мной он чувствует себя защитником.
А я теперь его боюсь, как боялась в детстве всех, кроме вас с мамой. Я не знала, о чем думает чужой человек, и это было страшно. Знаешь, почему я боялась чужих и в общем-то до сих пор боюсь? Почему у меня нет подруг? Почему только Глеб? Почему я чувствую себя очень уязвимой? Потому что чужие люди – это не ты, папа.
Ты, папа, знаешь, что в этом есть и твоя вина… Нет, не вина, конечно, но причина: ты давал мне столько заботы, внимания, знаний, опеки, что я не хотела вырасти. Может быть, если бы я была взрослой, может быть, если бы Глеб не был моим первым и единственным мужчиной, может быть, я была бы сейчас сильной, а я слабая, папа… Беата сильная, а я слабая. Наверное, ему надоело чувствовать себя защитником, ему нужна другая женщина, которая сама дает мужчине силу. Мне бы надо быть такой, как Беата. Как все эти девушки, которые открывают сеть спортивных клубов, выпускают журналы, становятся кем-то значительным. Я сама виновата, – я скучная, ничего не могу ему дать, кроме себя самой, а я ему больше не нужна. Я скучная, а Беата блестящая.
Если это так, то меня надо выбросить? Папа, да? Неужели ты скажешь мне – не вой, как раздавленный щенок, пойди и открой сеть спортивных клубов?..
Нет, все-таки не может быть, чтобы у них был секс. Ничего, если я немного подумаю об этом?
Беата как-то сказала мне о своем отношении к сексу: «Это все хорошо, но не имеет значения. Чья-то часть тела, засунутая в меня, никогда не будет иметь никакого значения в моей жизни».
…Нет. Я все придумала, между ними ничего нет: Беате просто нужно, чтобы все вокруг нее крутились и чтобы ее Дядя Бэ это видел, ей нужно подстегнуть его, вызвать ревность. Прости, папа, что я рядом с тобой обо всем этом думаю.
Теперь я всех понимаю. Понимаю женщин, о которых мы читаем или слышим «она убила своего мужа из-за ревности». Я теперь понимаю, – не выдержала боли.
Я теперь вообще всех понимаю. Понимаю женщин, о которых я раньше презрительно думала «как можно простить измену» или «как она живет, зная, что у мужа есть любовница». Ну, просто уговариваешь себя «потерпи еще немного» и терпишь. Или подумаешь, что без него будет еще хуже, совсем невыносимо, и меньше боли лучше, чем больше боли.
А к Беате у меня нет плохих чувств, ни обиды нет, ни злости. Это ведь он предал все наше, а не она.
У меня в голове все время крутится одно слово – предательство. Он врал мне. Я не могу ему больше доверять. Прости, папа, что я хожу по кругу.
Но если я не могу верить ему, то кому я вообще могу верить? Никому, никому никогда, кто бы ни встретился мне в будущем. Это значит, что никакой близости не существует в принципе. Что ищешь любовь, а находишь обман. Всегда. И я абсолютно одинока, я одна в мире. Мир перестал быть простым и понятным, а я потеряла себя. Вот всего-то.
Кажется, я совсем помешалась. Как проснусь утром, сразу начинаю с того, на чем закончила, засыпая: был ли секс, что он чувствует, что она дала ему, чего не дала я?
А почему в его машине был чемодан Беаты?! Я не удержалась и невзначай спросила Беату (мне очень стыдно, папа, что приходится пускаться на такие хитрости), она сказала, что забыла чемодан, когда улетала в Париж с Дядей Бэ. Специально, чтобы оказаться в Париже в одном платье, чтобы он ей все купил.
Неужели Глеб не видит, какая она? Красивая, обаятельная, умная, но она же все время хитрит и врет! Мне так хочется рассказать Глебу, как на самом деле устроены отношения этих троих, как Беата выпрашивает у Дяди Бэ деньги и подарки. Как говорит ему: «Смотри, какая я умница, из одного твоего кармана тяну бриллианты, а из другого наличные!», а он смеется, ему нравится, что она такая веселая и циничная. А самое ужасное – она прячет деньги от мужа, называя это «мой личный фонд безопасности». Личный! Не для них обоих, а только для себя одной! По-моему, это еще хуже, чем изменять. Я так хочу рассказать все это Глебу, так хочу…
Но я не могу выдать Глебу ее секреты, это непорядочно, ведь она мне доверилась. Да и разве это отвратит Глеба от нее? Может быть, ему тоже нравятся веселые и циничные? Может быть, всем нравятся веселые и циничные?..
Беата рассказывала мне, как «приручать и обольщать». Своему Дяде Бэ она рассказала о какой-то страшной истории, которая произошла с ней в детстве: «Мужчины его типа любят испытывать жалость. Если он будет не только хотеть меня, но и жалеть, то прилипнет ко мне, как муха к липкой ленте. Кстати, мою душевную травму, из-за которой у меня проблемы в сексе, я могу преодолеть только с ним, а секс с мужем – это просто чтобы не обижать его… Ну как, ловко?.. Это как война, и нужно правильно выбрать оружие. Внешность – это необходимое условие, но недостаточное… Дяде Бэ можно рассказать про психотравму, а кому-то нужно почитать стихи, не Маяковского, конечно, а Ходасевича или Мандельштама, чтобы он понял, какая я тонкая натура… Разве мама любила такого, желто-серого, полуседого… Все лишь бредни, шерри-бренди, ангел мой».
Что она говорит Глебу? Читает стихи, вызывает жалость, смотрит восторженными глазами? Что, что?..
Но что же делать, что мне делать?..
А что, если не обращать внимания? Не думать о том, что он мне изменяет, не думать ни о чем, пусть только он будет со мной! Я ведь смогу любить его и не думать каждую минуту, что он был с другой? У нас семья, дети, хорошие отношения. Приучить себя, что, когда он со мной, есть только он и я.
Нет. Нет! Я так не смогу. Я могу быть с ним, только если я единственная.
Перебираю аргументы, спрашиваю себя: «да» или «нет», «да» или «нет»? А если «да», то что?
Папа?.. Хорошо, что ты не умеешь читать мои мысли.
Папа, я живу в аду.
Дорогой Давид!
У нас все хорошо.
Папа почти без изменений. Массаж ему помогает, правая рука стала немного лучше, левая так себе. Речь лучше не становится. Врач говорит, что если в первые несколько месяцев речь не восстановилась, то прогноз неважный. Иногда папу приходят навестить бывшие аспиранты или коллеги с кафедры, это всегда очень болезненно для папы и для меня, потому что они не могут скрыть ужас.
Отводят меня в сторону и спрашивают: «Он нас понимает?» Я объясняю, что он все понимает, может читать, не может только внятно выражать свои мысли, но их пугают эти звуки. Им кажется, что если отсутствует речь, то интеллект пострадал. Во второй раз никто не приходит.
Ну а мы будем надеяться, правда? Ты ведь сам сказал, что способность мозга заменять поврежденные связи на новые зависит от количества связей, то есть от уровня интеллекта до болезни, и от образования. В случае папы это дает нам надежду.
Глеб очень доволен новой работой. У него теперь новая машина. Но главное, что Глебу интересно, и он видит перспективы. Он ведь очень способный и, если бы жизнь осталась прежней, мог бы стать доктором филологических наук, занять пост завкафедрой. Так должно было быть, а вместо этого вышло – семья, и надо было зарабатывать на содержание семьи. Я очень рада, что ему интересно, и перспективы, и у нас впереди новая жизнь.
Обнимаю вас обоих, тебя и Катю.
Эмма.
Эмма в принципе знала, что чувства могут выйти из-под контроля, – у других, но у нее никогда. Можно сказать, что этого она от себя не ожидала. Есть люди, которые всегда от себя ожидают и, перед тем как сорваться, вспоминают, что их не должны услышать дети или старые родители, прикрывают двери – и затем оправдывают свои ожидания.
А Эмма не предполагала, что в состоянии даже просто повысить голос, иначе обязательно прикрыла бы дверь, когда Глеб заглянул на кухню со словами «я пошел, пока».
На плите уже булькала овсянка для отца, и Эмма обдумывала субботний завтрак: детям гренки, Глебу омлет с помидорами, а маме она потом отнесет кофе с бутербродом.
– Ты пошел, пока? Как пока, почему пока, а завтрак?.. Сегодня же суббота, – сказала Эмма, как всегда, мирно и доброжелательно. И вдруг закричала: – Как пока?! Почему пока?! Я больше не могу слышать это твое «пока»!
Глеб удивился ее крику, а Эмма удивилась тому, что ее давно не прекращающееся внутреннее кипение вдруг выплеснулось наружу стыдным криком и перекошенным лицом, и пропустила звук, на который она обычно бросалась, как на крик младенца, – не услышала, как отец в коридоре зашаркал-застучал палкой.
– У тебя дела?! У тебя дела с Беатой? Беата, почему опять Беата?! А я?! А дети? Ты нам тоже нужен… Нет, я не ору, не ору, я стараюсь не орать! Я только и делаю, что стараюсь! Я стараюсь быть прежней, оживить все наше. Глажу тебя по голове, называю тебя нашими ласковыми словами… пытаюсь поговорить с тобой о нашем прошлом, напомнить тебе обо всем нашем! Думаешь, я не замечаю, что, когда я говорю «а помнишь», у тебя каменеет лицо? Думаешь, я не понимаю, что это значит?
– Что?
– Что ты меня больше не любишь! Ты не любишь меня так, как раньше!
– О, да, это самое страшное обвинение: как раньше.
– Да, это самое страшное. Да… нет, не уходи! Давай поговорим, пожалуйста… я не буду злиться, я просто хочу знать. Я только хочу узнать, и все! Я хочу знать правду. Просто хочу знать – «да» или «нет».
– Что ты хочешь узнать?
– Ты знаешь, о чем я… Хорошо, я скажу это вот так просто, скажу… Ты мне изменяешь? Вот я выговорила то, что невозможно было произнести. Этого слова между нами не могло быть. А я сказала. Я спрашиваю тебя прямо: ты изменяешь мне с Беатой?.. Не молчи. Не молчи! Я каждое утро просыпаюсь и начинаю думать с того места, на котором заснула: «да» или «нет», «да» или «нет»? Говорю себе: измена невозможна, наша любовь… ну вот это все… А потом понимаю, что измена была и есть, привожу себе аргументы… Скажи мне правду, пожалуйста, ну хотя бы это я заслужила – знать правду?..
– Какие аргументы?
– Ну, смотри… Ты восхищался Беатой. Ты только о ней и говорил. Я видела, пока мы еще встречались все вместе, – тебе нравится с ней разговаривать, она кажется тебе остроумной… Да, так и есть, она прекрасная, но я… рядом с ней ты не видел меня. А потом эта записка, ты не сказал, от кого она, ты солгал. Противно все это говорить, как будто я в суде перечисляю список претензий, но… ты же сам спросил, я отвечаю… Скажи, разве всего этого мало, чтобы…
– Этого мало. У тебя неубедительная информация, которую ты же сама придумала. Ничего этого нет. Как нет? Да вот так и нет. Ты делаешь выводы на основе неправильной информации и свои неправильные выводы считаешь фактами.
– Ты изменился. Ты больше не говоришь мне «я тебя люблю». А раньше ты всегда говорил! А теперь нет. Это что, так совпало?.. У тебя постоянные перепады настроения. Ты часто раздражался, но я понимала, что это не на меня, ты просто устаешь, раньше я была ни при чем, а сейчас я тебя раздражаю. Я для тебя не важна. Раньше ты рассказывал мне, как прошел день, а теперь нет. Ты постоянно куда-то уходишь. У тебя совсем нет времени на меня. Ты меня разлюбил или у тебя неприятности и ты от меня скрываешь?
– Зачем тебе нужно все контролировать?
– Мне не нужно все контролировать. Мне нужно знать, что ты меня любишь. Потому что если нет, то я… ну, тогда я… Глеб, я не знаю, что тогда я… Но скажи, разве ты не заметил, что у нас целый месяц ничего не было, мы целый месяц не… Разве у нас когда-нибудь так бывало?..
– Ну, уж это точно из-за тебя. Это ты не хочешь.
– Я не хочу?! Я не «не хочу», а не могу! Я не могу, если не чувствую, что ты меня любишь. Для меня это уже не наша любовь, а просто секс, а просто секс мне не нужен. Мой мир рухнул… Я всегда думала, что ты не можешь меня разлюбить.
– Конечно, не могу, ну хватит уже, – вяло отозвался Глеб и вдруг рассердился, повысил голос: – Знаешь, мне тоже есть что тебе сказать. А может быть, ты сама во всем виновата? Может, я не гожусь на ту роль, которую ты мне придумала? Ты выглядишь как жертва, а на самом деле ты меня используешь! Да, используешь для своих целей – чтобы у тебя была великая любовь. И хватит уже вот этого «ты меня любишь, ты меня не любишь». У тебя не ревность, а самый настоящий невроз.
– У меня невроз?! Невроз?.. Да, наверное, у меня невроз. Если честно, я просто схожу с ума. Вот ты сейчас уйдешь, а я могу залезть в твои бумаги, в твои карманы, осмотреть твою одежду… Прости, но я так и делаю каждый день. И телефон твой смотрю, ты засыпаешь, а я думаю – сейчас посмотрю твои сообщения, нет, не буду, тихонечко встаю и смотрю. Это меня измучило, но я ничего не могу с собой поделать. Ты лучше не приноси домой телефон.
– Ты за мной шпионишь? Какие улики ты хочешь найти, сыщик?
– О господи, не знаю… Что-то, что даст мне ответ – да или нет.
– Ты окончательно съехала с катушек. Тебе нужно лечиться.
– Да, точно, мне нужно лечиться. Ты уходишь, а я представляю, как ты выходишь из дома, садишься в машину, едешь… и где-то на перекрестке тебя ждет Беата. Она садится к тебе, вы едете в гостиницу… Я представляю во всех подробностях, что происходит дальше, и меня тут же начинает тошнить. И тогда я должна сразу же узнать, где ты. Я звоню тебе под каким-то предлогом, слышу твой голос и успокаиваюсь: значит, ты сейчас не с ней. Я успокаиваюсь. На время. Думаю: «Вот дура, все придумала». Через час думаю: «Вот дура, не хочешь признать, что это правда».
– Сходи к врачу, тебе выпишут лекарство. Не бойся, я ей не нужен. Ей нужен миллионер для жизни и много мужчин для тонуса. Ей знаешь, что нужно? Чтобы мужчина сказал ей: «Я тебя люблю». Она охотник за черепами. Как только сказал «я тебя люблю» – все, дальше ей не интересно, череп повесила на пояс и вперед к новым победам. Комплексы, что ли? Это ведь ты у нас идеальная девочка, а у всех остальных комплексы и прыщи…
– Можно я спрошу в последний раз?.. Конечно, мне бы хотелось, чтобы ты восхищался только мной, но я понимаю, что это детский эгоизм: я не должна обижаться, если Беата кажется тебе красивой. Она красивая, остроумная и притягивает к себе мужчин, как магнит. Я просто должна знать. У вас с Беатой что-то было? Да или нет?..
– Нет.
– Нет?.. Ты меня любишь?! – беспомощно вскрикнула Эмма.
На этих словах отец повернулся, держась за стену, и зашаркал по коридору, стараясь не стучать палкой. У него, как сказал бы его чужой сын Давид, вследствие нового опыта образовывались новые нейронные связи. Эмма читала отцу письма Давида, в которых он писал ей в утешение: мозг хранит в себе огромный ресурс, нейронные сети могут меняться в течение жизни, и даже после инсульта нейроны способны вырастить дендриты, отростки нервных клеток, передающие импульсы от нейрона к нейрону, для компенсации потерянных связей. Отец думал: «Если бы я мог сказать ей. На меня когда-то тоже так кричали. Я так же молчал, считая “какая же глупость и пошлость – вот так требовать любви”. Но я ведь не знал, что чем больней человеку, тем более глупым и пошлым он выглядит. Теперь знаю, что умна только ложь, а настоящая боль выглядит глупой и пошлой. Знаю, как точно передают страдание пошлые слова “сердце мое за нее обливается кровью”. Неужели ему жалко этих глупых, ничего не значащих слов “я тебя люблю”?.. Если бы я мог сказать ему, попросить…»
…Мозг профессора очень старался, но быстро уставал. У профессора, как говорил лечащий врач, были «ментальные затруднения», раньше он думал быстро и мыслей было много, а теперь часто бывало так, что только одна мысль, и он ее думал старательно и медленно.
Сейчас он думал: «Если бы я знал, что это так больно, я бы…» На этом мысль приостановилась и запуталась: что бы он – в свое время вел бы себя иначе? Или сейчас сказал бы Эмме, что страдание бессильно выразить себя, что Глеб считает ее боль тоскливым беспомощным нытьем, и пусть она прекратит это свое рвущееся из сердца «как же так, мы с тобой, ты и я»? Но как сказать? Если никто тебя не понимает, как сказать?..
И вот уже осталась одна-единственная мысль, пошла пунктиром, расталкивая другие мысли, и вскоре заполонила все: «Моя бедная девочка, бедная моя девочка…»
… – Конечно люблю, – сказал Глеб.
– Нет, скажи не так. Ты говоришь, как будто отмахиваешься. Скажи, как раньше.
– Я тебя люблю.
– Нет. Это звучит, как будто ты мне уступаешь, а раньше ты говорил…
– Я тебя люблю… Так нормально?
Дорогой Давид!
Я так долго тебе не писала. Не могла писать, что у нас все хорошо. Все это время я думала, что у Глеба роман с Беатой. Не буду вдаваться в неприятные подробности, я же всегда хочу выставить себя в приличном свете…
Сегодня я вдруг, неожиданно для себя, превратилась в фурию, как будто упала в лужу самого унизительного бабского отчаяния, с этими своими обвинениями – ты, ты, ты… Сегодня утром мы с ним поговорили откровенно, Глеб дал мне понять, что может быть откровенным только со мной, что мы по-прежнему самые близкие люди. И главное, он твердо сказал: «Нет, ничего не было». Конечно, я ему верю: я хорошо знаю все его выражения лица, тон голоса: он так сказал, что это не может быть неправдой.
Но знаешь, мне это хороший урок. Я поняла, что я ужасная эгоистка. Все это время думала: «Мой мир рухнул». Но ведь это был мой мир.
Я говорила себе: «Я не думала, я не знала, не представляла…» Я, я, я!.. А Глеб со мной – не одно, мы отдельные люди. Я помню, как Димочка плакал, когда я выходила из комнаты. Ему нужно было меня присвоить и не отпускать, он думал, что не сможет выжить без меня. Я вела себя с Глебом как младенец: возмущалась, что моя собственность вдруг повела себя иначе, чем я рассчитывала. Как будто Глеб – взбунтовавшийся диван…
В общем, я поняла – мне пора повзрослеть. Снять зеленые очки, посмотреть без очков на Изумрудный город. И понять – другой человек тоже что-то чувствует, не только я. И если ему вдруг стал интересен кто-то, кроме меня, это не обязательно любовь, предательство, вот это все. Но, знаешь, если бы я поняла, что у них действительно был роман, я бы, вот честно, не пережила.
Но сейчас все плохое позади, я очень счастлива!
…Давид, какой ужас! Позвонила Беата. Только что застрелили Дядю Бэ, владельца фирмы, в которой работает Глеб. Застрелили в машине на мосту Лейтенанта Шмидта. Заказные убийства стали у нас обыденностью, только вчера по телевизору показали взорванную машину какого-то предпринимателя, у которого, как у Дяди Бэ, страховая компания.
Беата так плакала! Кричала: «Он умер, умер!» Я, честно говоря, немного удивилась: не думала, что она может так переживать из-за Дяди Бэ и что она все-таки его любила. Она только говорит ужасные вещи, как будто она кукла Барби и внутри нее зашиты деньги. На самом деле швы все время распарываются, и из нее показывается человеческое. Беата гораздо лучше, чем ее слова и поступки.
Я предложила: «Приезжай скорей, поплачем вместе, тебе сейчас нельзя быть одной».
А она прокричала: «Ты не понимаешь, он умер! Я могла бы остаться вдовой! И тогда все – дом, огромная квартира, деньги, все было бы моим, мне бы никогда не пришлось думать о куске хлеба, я могла бы стать свободной и счастливой! Ну почему, почему я такая невезучая?! Какой шанс упущен!»
Потом перестала плакать и уже спокойно сказала: «А как же я? Что теперь будет с моим издательским домом?»
Очень жалко Дядю Бэ. Я совсем его не знала, видела только раз, но слышала от Глеба, что у него есть дети и внуки. Как это ужасно для них! Стыдно, что в такую минуту я продолжаю думать о Глебе и что я очень счастлива.
Ну, привет, американский профессор! Я увидела это письмо Эммы к тебе, хотела сразу дописать, но было не до того. Эмма была в очень плохом состоянии, как будто в ступоре.
Сначала у нее был взрыв, она кричала мне: «Зачем ты пришла и забрала у меня единственное, что у меня было?!» А теперь не узнает меня, вообще не понимает, кто я.
Я думаю, что она сошла с ума: ходит по дому, поет, поливает цветы, играет с детьми, сидит с отцом. Улыбается, но смотрит как-то вбок. Вот что с ней делать, не сдавать же ее в больничку. В доме бардак, дети бегают, отец не в себе, мамаша лежит и требует кофе в постель, как будто она тут главное действующее лицо. А вчера поманила меня пальцем: «Трое детей – это п…ц». Я: «Вы не обсчитались? Тут только двое», а она говорит: «Эта дура беременна. Двенадцать недель. Я вижу».
Эмма ей ничего не говорила, она ни с кем кроме детей не разговаривает. Но мамаша как-то по-своему видит, она, наверное, хороший врач. Если она не уговорит Эмму срочно сделать аборт, то все, конец котенку. Эмма, по-моему, ничего не соображает. Ляжет в кровать, засунет голову под подушку и лежит, утром вхожу – так и спала головой под подушкой.
Нет, я, конечно, понимаю, у нее психологическая травма. Мы же все только вечером узнали, что Глеб был в машине. Почему-то о нем сразу не сообщили. Типа Дядя Бэ – главная жертва, а это так, неизвестно кто и неинтересно. Эмма по телевизору в новостях увидела Глеба. Он был весь в крови на заднем сиденье машины. Ужас, конечно: как будто менты не могли сразу разглядеть, что там два трупа. Бардак.
Никто не знает, почему Глеб оказался в машине, это была случайность или Дядя Бэ взял его с собой на встречу. Я вообще не понимаю, зачем он его держал. Глеб с работой не справлялся, вел себя самонадеянно. Дядя Бэ называл его «мой козлик». Я думаю, что «козлик» – это не ласковое прозвище, Дяде Бэ нужен был козел отпущения. Может, он хотел его как-то подставить? А вышло не совсем так: сам погиб и угробил этого тщеславного идиота, которого только Эмма считала кладезем всех добродетелей.
Я прожила в этом дурдоме месяц. Мне уже надо уезжать. Я наняла тетку, чтобы она присматривала за всеми сумасшедшими разом.
У мамаши крыша уехала полностью: сегодня встала в позу, пальцем на дверь показывает и орет: «На аборт!» Потом говорит Эмме: «Это моя единственная жизнь, я уйду от тебя к любовнику». Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, профессорская семья и все такое.
А Эмма таким тихим сумасшедшим голоском: «Он обещал мне вечную любовь. Теперь я одна буду любить за нас обоих». Дура.
Потом огляделась, как будто только что поняла, что у нее мужа убили, и говорит: «Вот это облом. Дети. Папа. На что мы будем жить?..» Ну, это уже лучше, пришла в себя.
Слушай, я насчет того, на что им жить. Я положила Эмме под подушку брошку. Это их брошка, дорогая, я ее у мамаши купила за три тысячи баксов. Решила, так уж и быть, отдам, раз такое дело. И что ты думаешь: Эмма легла, голову накрыла подушкой, о брошку поцарапалась, взяла брошку и бросила на пол, и опять голову под подушку. Так что это была с моей стороны напрасная жертва. Я брошку подняла и спрятала в шкафу на полке с постельным бельем, имей в виду.
Ты подумай, у нас у обеих крах: у меня крах планов, у нее крах жизни.
Тетка оплачена до конца следующего месяца.
Беата.
Войти с помощью соц. сетей: