20

Фредерик, слегка пристыженный тем, что затеял встречу под таким сомнительным предлогом, подошел к двери детской и постучал – еле слышно, чтобы не разбудить Лили. Но его невестка никак не отреагировала. Тогда он прошептал: «Матильда, это я, Фредерик… мне нужно с тобой поговорить…» За дверью по-прежнему царило молчание, но он стал повторять «Матильда… Матильда…» – еле слышно, на манер колыбельной, и наконец услышал, что может войти. Матильда лежала на кровати в белой ночной рубашке, ее длинные волнистые волосы разметались по подушке. Сейчас она была похожа на «Офелию» Джона Эверетта Милле – идеальный образ в стиле прерафаэлитов, – человеческая фигура, затерянная на странном берегу, во власти то ли смерти, то ли умиротворения.

Фредерик на мгновение замер перед этой картиной в таком изумлении, что Матильда, привстав, спросила: «Ты хотел поговорить?» Только тогда он подошел, толком даже не зная, как держаться. Им овладело какое-то скрытое смятение, мешавшее управлять своими жестами. Что ему делать – стоять перед ней или присесть рядом? В конце концов Матильда слегка отодвинулась, и это можно было расценить как приглашение сесть на край постели. Фредерик пришел, чтобы попросить у нее прощения, им руководили вполне благородные чувства, желание исправить неловкость, но сейчас, оказавшись здесь, он никак не мог облечь в слова свое намерение. Матильда снова задала вопрос, на сей раз в прошедшем времени: «Так зачем ты хотел меня видеть?» Фредерик бросил взгляд на свою дочку, погруженную в мирный младенческий сон, далекий от душевных метаний взрослых, и наконец произнес:

– Слушай, в том, что произошло сегодня, виноват только я. Уго – мой сотрудник, он чудесный человек, просто ему здесь немного одиноко, вот я и подумал…

– Это очень мило с твоей стороны. Я сожалею, что вела себя так бестактно.

С этими словами Матильда взяла Фредерика за руку. Они сидели рядом на кровати, но он не поворачивал головы, боясь встретиться с ней взглядом. А она пристально смотрела на него в ожидании этого взгляда – да, именно так. Почему она взяла его за руку? Они были так близко друг от друга. Он даже не отдавал себе отчета, что почти касается ее. Сейчас они походили на двух подростков, которые, сидя на кровати, рука в руке, спрашивают себя, хватит ли у них храбрости для первого поцелуя. Странное сравнение, но в этой сцене время как будто застыло на миг, вернув их обоих во времена детской невинности. К счастью, Матильда снова заговорила:

– Не знаю, способна ли я завязать с кем-нибудь новые отношения. В любом случае не сейчас. Я чувствую такое отвращение к мужчинам…

– …

– Ко всем, кроме тебя.

– Кроме меня?

– Чем больше я тебя узнаю, тем больше восхищаюсь тобой. Ты такой остроумный, внимательный и вдобавок прекрасный отец. Как же повезло моей сестре!

– Я… мне… Ну, спасибо… – пробормотал Фредерик, чувствуя, как Матильда все крепче сжимает его руку. Он хотел встать, положить конец этой сцене, принимавшей двусмысленный характер, но что-то его удерживало. Возможно, это было то же самое ощущение, которое посетило его после концерта, когда в его сердце зародилось нечто похожее на первое мгновение любви, когда так сладостно сознание, что ты нравишься другому. И однако, в его чувстве не было ничего похожего на измену: он любил Агату – может быть, уже не так страстно, как вначале, но твердо знал, что не сможет жить без нее.

В конце концов Фредерик встал и пожелал Матильде спокойной ночи. Она снова улеглась, еще до того, как он вышел из комнаты. Фредерик вернулся в спальню, к жене. Агата тоже лежала в постели, но совсем по-другому. Как это было возможно? Почему две почти одинаковые позы производили такое разное впечатление?

– Ну что? Она поняла? – спросила Агата. И Фредерик снова чуть помедлил перед тем, как ответить:

– Да. Все нормально.

Он погасил свет, и наступившая темнота показалась ему спасительной.

21

Тем же вечером, лежа в постели, Уго подумал: «Наверно, я не нравлюсь женщинам».

22

Нет, Лили вовсе не спала мирным младенческим сном, далеким от душевных метаний взрослых. Напротив, она явственно ощущала исходившие от них флюиды и, может быть, даже предвестия надвигавшегося будущего. Среди ночи девочка внезапно расплакалась, – вероятно, ей привиделся страшный сон. Матильда встала, взяла ее на руки и начала укачивать. Потом прошептала: «Не бойся, моя маленькая, я всегда буду здесь, с тобой». Эти несколько слов успокоили ребенка, Лили задремала. Матильда, разбуженная среди ночи, даже не рассердилась на нее – напротив, отнеслась к этому с умилением. Убаюкать маленькое беззащитное существо, испытать прилив счастья, уложив его в колыбельку, – сама естественность таких действий внушает человеку ощущение полноты жизни. Матильда была глубоко растрогана этим ночным эпизодом. Она обожала свою племянницу, с удовольствием занималась ею, возила на прогулки в парк, но сейчас произошло нечто гораздо более значительное: у Матильды даже слезы выступили на глазах. После ее похода на концерт это был второй знак ее возрождения к нормальной жизни. Долгие недели она чувствовала себя потерянной, вырванной из прежнего существования, как вдруг теперь, проснувшись среди ночи и взяв Лили на руки, пережила миг подлинного экстаза. Она всем сердцем любила этого ребенка!

А вот понимала ли Агата, как ей повезло? Похоже, что нет. Свое супружеское счастье она считала вполне естественным, чтобы не сказать нормальным. Когда у человека есть все, он убеждает себя, что это в порядке вещей. Еще бы, подумала Матильда, она ведь никогда не испытывала чувства потери или настоящего горя. Даже когда умерли их родители. Матильде казалось, что сестра перенесла это испытание гораздо легче, чем она сама. Как будто Агата была создана только для счастья. И вот неоспоримое доказательство: она работала в банке. Иными словами, в такой профессиональной среде, где все люди, и служащие и клиенты, спокойны и счастливы. А вот преподаватели литературы – совсем другое дело: они принуждены к ежедневному анализу слов. Их профессия делает человека неустойчивым. Хотя… нет, тут дело не в профессии. Настоящая проблема – книги. Она, Матильда, прочитала слишком много книг. Все несчастья в мире происходят от литературы. И теперь она завидовала сестре, избавленной от этого культурного гнета, завидовала ее жизни, в которой Флобер был всего лишь смутным школьным воспоминанием.

Потом Матильда начала вспоминать сцену с горестным криком матери.

Ту страшную сцену, которая так никогда и не изгладилась полностью из ее памяти. «В тот миг вся моя жизнь пошла под откос», – думала она. Ведь это ей первой пришлось столкнуться с их семейной драмой. Хронология событий обернулась не в ее пользу. И теперь ей все стало ясно: первой свидетельнице драмы предстояло страдать всю последующую жизнь. Она заразилась горем, как заражаются болезнью. Да, Матильда окончательно убедилась в этом: все сложилось бы иначе, если бы она крепче спала и не ей, а Агате пришлось бы обнаружить мать лежащей без чувств возле телефона. Увы, именно Матильде выпало на долю первой услышать тот крик, первой увидеть ту боль, которая потом привела мать к смерти. Мало того – она так и не стала будить сестру, всю ночь она смотрела на счастливое лицо спящей Агаты, пока мать в соседней комнате стонала от горя. Да, все было предопределено в эти несколько часов, когда сестры жили на двух разных планетах. Вот и сегодня, до сих пор, Агата беззаботно купается в счастье, пока она, Матильда, страдает.