Джун

Когда я носила под сердцем Клэр, врачи сказали, что у меня диабет беременных. Честно говоря, до сих пор не верю, что это правда, – за час до взятия анализа я водила Элизабет в «Макдоналдс», где допила за ней лимонад «Хай-си», полстакана которого достаточно, чтобы вызвать у человека диабетическую кому. Тем не менее, когда акушер-гинеколог сообщила мне результат, я делала то, что было велено: придерживалась строгой диеты, от которой постоянно испытывала голод, дважды в неделю сдавала анализ крови и при каждом визите в больницу, затаив дыхание, смотрела, как врач проверяет внутриутробное развитие ребенка.

Светлая сторона? Мне делали многочисленные УЗИ. Помимо обязательного для всех будущих мам УЗИ на двадцатой неделе, я продолжала получать обновленные портреты моей крошечной дочери. Мы с Куртом настолько привыкли наблюдать по ним за процессом роста плода, что Курт перестал ходить вместе со мной к гинекологу каждую неделю. Он обычно присматривал за Элизабет, пока я ездила на прием, где в кабинете врач водила по моему животу зондом, а на экране высвечивалась ступня, локоть или контур носа ребенка. На восьмом месяце беременности изображение не было таким, как на снимке в двадцать недель: видны были волосы, большие пальчики, контур щеки. На мониторе малышка выглядела такой реальной, что временами я забывала, что она все еще внутри меня.

– Осталось недолго, – сказала врач в тот последний день, мягкой мочалкой стирая гель с моего живота.

– Легко вам говорить, – отозвалась я. – Вам не надо бегать на восьмом месяце за семилетней озорницей.

– Это мы уже проходили, – улыбнулась она, протягивая мне распечатку с изображением личика ребенка.

Взглянув на него, я затаила дыхание – настолько этот новый младенец был похож на Курта и совершенно не похож на меня или Элизабет. У ребенка были широко расставленные глаза, ямочки на щеках, как у Курта, заостренный подбородок. Я положила снимок в сумку, чтобы потом показать мужу, и поехала домой.

Улица, перекрестная с моей, была вся забита машинами. Я подумала, что дело в ремонте: в округе заново асфальтировали дороги. Автомобили выстроились в очередь и еле ползли, люди в них слушали радио. Минут через пять я начала волноваться. В тот день Курт был на дежурстве и рано пошел на ланч, чтобы я могла съездить на обследование, оставив Элизабет с ним. Если бы я не попала вскоре домой, он опоздал бы на службу.

– Слава богу, – сказала я, когда поток машин начал медленно двигаться.

Но, подъехав ближе, я увидела знаки объезда, установленные в конце моего квартала, и стоящие поперек улицы полицейские автомобили. У меня упало сердце. Так бывает, когда видишь мчащуюся в сторону твоего дома пожарную машину.

Движение регулировал офицер Роджер, немного мне знакомый.

Я опустила стекло:

– Я здесь живу, мой муж Курт Ни…

Не успела я договорить, как у него окаменело лицо, и я поняла: что-то случилось. Я видела то же выражение на лице Курта, когда он сказал мне, что мой первый муж погиб в автокатастрофе.

Я отстегнула ремень безопасности и неуклюже выбралась из машины.

– Где она? – прокричала я, не заглушив двигателя. – Где Элизабет?

– Джун, – сказал Роджер, крепко обняв меня одной рукой, – пойдем со мной.

Он повел меня к дому, и я наконец увидела то, что невозможно было разглядеть от перекрестка: праздничное мелькание огней патрульных машин, открытые кареты «скорой помощи». Дверь в мой дом была распахнута. Какой-то офицер держал на руках нашу собаку. Увидев меня, Дадли бешено залаял.

– Элизабет! – истошно закричала я и, оттолкнув Роджера, насколько позволяли силы, побежала вперед. – Элизабет!

Передо мной кто-то вырос словно из-под земли, и у меня перехватило дух. Это был шеф полиции Ирвин.

– Джун, – тихо произнес он, – сюда.

Я набросилась на него – царапалась, лягалась, умоляла. Наверное, думала, что тогда не услышу то, что он собирался мне сказать.

– Элизабет? – прошептала я.

– В нее стреляли, Джун.

Я ждала, когда он скажет: «С ней все будет хорошо», но он не сказал. Позже я вспомню, что он плакал.

– Пустите меня! – рыдала я.

– Есть кое-что еще, – добавил Ирвин, и я увидела, как двое парамедиков везут Курта на носилках. У него было белое обескровленное лицо, а самодельная повязка на животе вся пропитана кровью.

Я взяла Курта за руку, и он повернул ко мне голову, глядя на меня остекленевшими глазами.

– Я сожалею, – выдавил он из себя. – Очень сожалею.

– Что случилось? – в исступлении вскрикнула я. – О чем сожалеешь? Что с ней?

– Мэм, – сказал парамедик, – нам надо отвезти его в больницу.

Другой парамедик отстранил меня, и я смотрела, как они увозят Курта.

Ирвин направился со мной ко второй «скорой», произнося по пути слова, казавшиеся мне твердыми и прямоугольными, как кирпичи. Эти слова складывались в предложения, из которых воздвигалась стена между привычной для меня жизнью и той, что мне придется теперь вести. «Курт сделал заявление… он застал плотника, который пытался изнасиловать Элизабет… началась борьба… прозвучали выстрелы… Элизабет попалась на пути».

«Элизабет, – говорила я, когда она ходила за мной по пятам на нашей тесной кухне, а я готовила ужин, – не путайся под ногами».

«Элизабет, мы с папой пытаемся поговорить».

«Элизабет, не сейчас».

Никогда.

Мое тело стало ватным, в голове шумело, когда Ирвин подводил меня к «скорой».

– Это мать, – сказал он парамедику, вышедшему вперед.

На носилках внутри салона лежало маленькое тело, укрытое толстым серым одеялом. Дрожа, я отодвинула его край – и у меня подкосились колени; если бы не Ирвин, я бы упала.

У Элизабет был вид спящего ребенка. Руки вытянуты вдоль тела, щеки румяные.

Они ошиблись, вот и все.

Я склонилась над носилками, притронулась к ее лицу. Кожа была еще теплой.

– Элизабет, – прошептала я, как обычно делала, чтобы разбудить ее в школу. – Элизабет, пора вставать.

Но она не пошевелилась, она меня не слышала. Я припала к ней, сгребла в охапку. Кровь у нее на груди была такой яркой. Я пыталась прижать дочь еще крепче, но не могла – мешал ребенок внутри меня.

– Не умирай, – шептала я. – Пожалуйста, не умирай.

– Джун, – сказал Ирвин, дотрагиваясь до моего плеча, – если хочешь, можешь поехать с ними, но надо отправляться.

Я не понимала этой спешки: зачем было сразу везти ее в больницу, но позже я узнала, что только врач может констатировать смерть, какой бы очевидной она ни была.

Парамедики осторожно привязали Элизабет ремнями к носилкам и предложили мне сесть рядом.

– Постойте… она не любит, когда челка лезет в глаза, – пробормотала я и, вынув из своей прически невидимку, заколола ею волосы Элизабет; потом на миг задержала руку на лбу дочери, благословляя.

Во время бесконечного пути в больницу я опустила взгляд на свой живот под испачканной кровью блузкой… тест Роршаха, пятно потери. Но я не единственная, кто был отмечен и навсегда изменился в тот день. Месяц спустя родив Клэр, я ничуть не удивилась, увидев, что она нисколько не похожа на отца, как это было на снимках УЗИ. Она оказалась точной копией сестры, с которой никогда не встретится.