35

Октябрь 1843 г.

Брайди стояла перед доктором Имсом. Тот, сидя за столом, поставил свою подпись, промокнул чернила и запечатал письмо.

– Бриджет, ты уверена, что хочешь этого?

– Да, сэр, – ответила она.

Доктор Имс кивнул.

Их разделяли пропасть лжи и правды, отъезд Гидеона и ее роль в его изгнании.

После нападения на Элайзу доктор Имс постарел. Он сильно похудел, но шаг у него стал тяжелый, медленный: он с трудом переставлял ноги. Это тревожило миссис Донси. Кухарка опасалась – и небезосновательно, – что доктор (теперь ослабевший, не столь крепкий здоровьем) может заразиться сыпным тифом. Как ни странно, подкосило его расставание не с сыном, а с Эдгаром. В лице доктора ни один мускул не дрогнул, когда он провожал взглядом экипаж, навсегда увозивший прочь Гидеона. Но, отдавая в чужие руки маленький сердитый комочек, он расплакался. Дворецкий видел это и никому не сказал. Ливрейный лакей видел и растрезвонил всему свету. И действительно, для столь сдержанного человека, как доктор, это было весьма необычное поведение. Тем более что все домочадцы знали Эдгара как неприветливого ребенка, в котором в последнее время стали проявляться внушающие беспокойство наклонности: ему нравилось жестоко мучить беспомощные создания. Все, кроме доктора Имса, вздохнули с облегчением, когда Эдгара отправили в сиротский приют.

– Я понимаю, здесь без нее… – Доктор Имс опустил глаза. – Она не мучилась? – шепотом спросил он.

– Нет, сэр, Элайза не страдала.

С минуту он сидел за столом, понурив голову.

Потом пододвинул к Брайди конверт.

– Это твое рекомендательное письмо. Ты многому научишься у этого человека. У него весьма своеобразные взгляды на жизнь, но он хороший врач и великолепный химик.

Брайди взяла письмо. Оно было адресовано «Д-ру Р. Ф. Прадо».

– Ты будешь получать пособие. Этих денег тебе хватит на то, чтобы жить скромно, но респектабельно.

– Спасибо, сэр.

Брайди повернулась, собираясь уйти. Доктор Имс ее окликнул, а потом встал, взял ее за руку и вложил ей в ладонь гинею.

36

Октябрь 1863 г.

Голубые стены, белые простыни, а за окном снова дождь: о стекло плющатся большие мягкие капли.

В голубой комнате малышка, лежит в постели. Взгляните на нее. Ангел с церковного кладбища, мраморное изваяние: светлые локоны, веки каменных глаз плотно закрыты, словно запечатаны.

Наверное, спит.

Лежит, будто жемчужина в раковине. Но она – не жемчужина. Она утратила свой блеск.

* * *

У нее гостья. У малышки, что лежит в постели в голубой комнате. К стулу, стоящему у ее кровати, на цыпочках подкрадывается девочка.

Шумно дыша, гостья взбирается на стул, поправляет на себе нижние юбки, сводит вместе носки своих новых туфелек. Из белого атласа, с розовыми бантиками. Красота-то какая! Она и так, и эдак выворачивает ступни, любуясь своими чудесными башмачками.

Смотрит на малышку в постели. У той вовсе нет обувки. Бедняжка.

Она ведет по подушке одноглазую куклу.

Роза – в волосах у нее застряли комки овсянки – с ужасом смотрит (своим единственным глазом) на малышку в постели. Та даже не шевелится.

– Кристабель, – тихо шепчет Роза крошечным фарфоровым ротиком. – Просыпайся!

Роза не станет называть ее новым именем. Шибел. Оно жутко некрасивое, а она не доверяет людям с некрасивыми именами.

Маленькой фарфоровой ручкой Роза постукивает по личику малышки.

– Крис-та-бель.

Девочка в постели даже не шелохнулась.

Роза делает на подушке пируэт и идет назад.

Потеряв терпение (скучно же так долго болеть, не вставая с постели!), гостья спрыгивает со стула.

Но, будучи гостьей воспитанной, она достает из кармана подарочек, чтобы утешить и подбодрить больную. На этот раз чернослив. До завтрака она принесла ей интересную пуговицу. А еще раньше (после того как больную искупали, смыв с нее вонючий запах) – восхитительную ленту.

Теперь эта лента украшает малышку. Голубая лента в белокурых волосах.

Воспитанная гостья вприпрыжку подбегает к каминной полке, на которой выставлены подарки. Кончиком пальца она задвигает чернослив в один ряд с остальными дарами. Поглаживает пуговицу.

Роза что-то шепчет ей на ухо.

– В чем дело, Роза? Да, ты можешь ее поцеловать – только нежно.

Кукла и гостья возвращаются к кровати.

Роза осторожно наклоняется к малышке в постели. Целует. Прикасается к ней измазанным в овсянке холодным фарфором.

– Не умирай, – советует Роза серьезным шепотом.

Воспитанная гостья закрывает глаза и молится Иисусу, который радеет за всех больных детей и тварей божьих, просит Его, чтобы он не дал умереть Кристабель.

– Аминь, – произносит Роза.

– Мы скоро опять придем, – обещает воспитанная гостья оживленным тоном, похлопывая по стеганому одеялу.

Девочка в постели даже не шелохнулась.

* * *

У нее гость. У малышки, что лежит в постели в голубой комнате. К стулу, что стоит у ее кровати, крадучись, подходит мужчина.

Он садится и приглаживает свои жиденькие светло-каштановые волосы, липнущие к его голове весьма необычной формы.

Он рассматривает девочку, что лежит в постели. Она неподвижна.

Он закуривает сигару: вспышка пламени и затем сладковатая вонь кошачьего дерьма в смеси с соломой.

Он сидит на стуле, наблюдая за девочкой. Курит.

Девочка в постели неподвижна.

* * *

У нее гость. У девочки, что лежит в постели в голубой комнате. Он пододвигает стул ближе к кровати и садится. Голубые глаза, золотистая борода с проседью.

Он наклоняется, приглаживает назад ее волосы. Касается ее щеки.

На ощупь она не сравнима ни с чем в природе. Кожа восковая, влажная, холодная – неестественно холодная.

Девочка в постели даже не шелохнулась.

Он изучает ее лицо. Закрытые скорлупки глаз. Острый выступ скулы, изогнутый, словно жабры. В чуть приоткрытых бледных губах виднеются зубки – маленькие и острые, как у щуки.

– Мы на время потеряли тебя, – произносит гость. – И об этом я очень сожалею.

Под веками вздрагивают чернильные тени зрачков.

Гость наклоняется к ее уху.

– Просыпайся, Шибел, – шепчет он. – Разве ты не хочешь увидеть море?