11

В гостиной над лавкой Уилкса на Денмарк-стрит Кора Баттер заворачивает сосуд со странным младенцем, который немало тревожит ее душевный покой. Кора осторожно передвигает сосуд, дабы не уронить его и не встряхнуть слишком сильно. Не дай бог, его содержимое каким-то образом вырвется наружу. Существо прикреплено к своему дому паутиной проводов, стекло на вид прочное, сам сосуд тоже закупорен надежно. Но Кору это не обнадеживает. Она долго со страхом рассматривала диковинку, лишая себя спокойствия духа. Порой она уверена, будто видит, как дрогнул кулачок или из крошечного носика выплывает пузырек. Но ей это только казалось: обитатель сосуда мертвее мертвых, его черты окоченели, маленькая бочкообразная грудь неподвижна. Зная от Брайди, как действуют коллекционеры и на что они способны, Кора высматривала соединение, некий характерный стык в том месте, где плоть сочленяется с чешуей, с изогнутым отростком. Но, если таковой и имеется, Кора его не увидела. Она несет сосуд вниз и кладет его в позаимствованную детскую коляску, рядом с коробкой разнообразной выпечки из пекарни фрау Вайс и несколькими бутылками разбавленной мадеры (с пустыми руками в гости не ходят).

Кора неспешно поднимается по лестнице, возвращаясь в гостиную.

– Маленький уродец туго запеленут и готов отправиться на прогулку. Вам следует оставить его у доктора Прадо, – сварливо говорит она. – Пусть пристроит его куда-нибудь меж мерзких вещиц, что находятся в его лаборатории.

– Он смущает твой покой, Кора? – спрашивает Брайди.

– Да у меня от него мороз по коже. Кто бы мог сотворить такое?

Руби Дойл, стоя у окна гостиной, бросает на Кору сочувственный взгляд. Не имея ответов на ее вопросы (по крайней мере, таких, какие она могла бы услышать), он снова переключает внимание на то, что происходит за окном. На улице кипит жизнь: перед мертвыми глазами Руби снуют толпы живых людей. Уличные торговцы наворачивают круги с полными подносами апельсинов и орехов; уличные циркачи показывают свое мастерство; кухонные служанки, с корзинами для провизии в руках, разглядывают прилавки торговцев лентами, обходя стороной разносчиков угля. Среди прохожих снуют карманники, быстроногие воришки. Вон вышагивает одетый с иголочки франтоватый бездельник с пышными бакенбардами. А там семенит голубоглазая красавица в очаровательном капоре. Как же жалеет Руби, что у него нет сюртука и нового цилиндра. Побриться бы сейчас, сытно и вкусно позавтракать, надеть красный шарф, лайковые перчатки, сунуть в карман часы. Он отдал бы что угодно, лишь бы снова пройтись по улице как живой человек – себя показать, на других посмотреть.

– Я скучаю по тем временам, когда на меня смотрели, – заявляет Руби. – При жизни внешне я был весьма эффектен.

– Ты и теперь эффектен, – бормочет Брайди.

Она сворачивает и сует в конверт записку, которую только что написала. Послание адресовано приходскому священнику Хайгейтской часовни его преподобию Эдварду Гейлу. Тема записки: миссис Дивайн умоляет священника принять ее, как только ему это будет удобно. Ибо мыслями Брайди постоянно возвращается – благодаря Уинтеровой Русалке и следам от укусов на руке Мертл Харбин – к младенцу со щучьими зубами, который был замурован в крипте. Ей необходимо еще раз осмотреть трупы – при хорошем освещении и желательно без викария Криджа, с вожделением заглядывающего ей через плечо.

– Кора, отнеси это сегодня в Хайгейт, пожалуйста. Не понимаю, почему его преподобие не ответил на письмо, что я послала ему перед отъездом в Марис-Хаус. Говоришь, от него ничего не было?

– Ни слова. – Кора берет письмо.

– Мне надо возвращаться.

– Ну что вы всюду сами ходите, добротную кожаную обувь стаптываете? Попросили бы доктора Прадо прийти сюда, на Денмарк-стрит. А то вам несколько миль тащиться за город, да еще с этим чудовищем.

– Мне нужно пройтись, Кора. Я хочу подумать. К тому же я повезу его в коляске, это не тяжело.

С этим Кора не может не согласиться. Коляска легка в управлении и довольно просторна, троих младенцев спокойно вмещает. И крепкая: выдерживает сразу шестерых отпрысков миссис Аккерс, которые располагаются в самой коляске, на ее крыше и на решетчатой полке под ней. Мистер Аккерс, искусный каретник, вложил в этот транспорт все свое мастерство. Подвеска выше всяких похвал, силуэт бесподобен, как у ландо.

Уинтеровой Русалке обеспечен надежный элегантный экипаж.

Кора кивает.

– Сосуд с уродцем до сих пор в целости и сохранности, а их сюда везли аж из Полгейта.

– Там же спирт.

– Так и знала, что это что-то вонючее, когда увидела на ящике: «Обращаться осторожно». – Кора морщит нос. – Это ж надо было прислать мне такое!

– А как еще, по-твоему, можно было утащить это из-под носа миссис Пак? Я упаковала его в ящик и сказала миссис Пак, что это мой микроскоп и, если его доставят разбитым, придется уплатить уйму денег.

– А его не хватятся?

– У сэра Эдмунда сейчас других забот выше крыши. – Брайди замечает неодобрительный взгляд Коры. – Естественно, я его верну. Как только соображу, какова его роль в моем расследовании.

– С таким же успехом вы могли бы вывезти оттуда фамильное серебро.

– Ты права, Кора. Но этот сосуд имеет гораздо бо́льшую ценность.

* * *

Прогулка в Брикстон доставляет Брайди удовольствие, ибо день еще не испорчен ненастьем. По мосту Ватерлоо снуют экипажи и телеги, лошади и люди: одни спешат проникнуть в утробу огромного города, другие торопятся выбраться из нее. Брайди шагает мимо церкви Св. Иоанна и вокзала Ватерлоо, мимо пивоварен, типографий и сыромятен, идет к Кеннингтонской дороге, направляясь туда, где воздух чище. Детская коляска миссис Аккерс плавно скользит по мостовым. Время от времени Брайди останавливают прохожие. Они заглядывают в коляску, чтобы поворковать с малышом, и разочарованно отходят, не увидев в ней здорового пухлого карапуза.

Руби вышагивает рядом со смущенным почтительным видом новоявленного отца, жестом предупреждает о выбоинах и ухабах впереди, бросает свирепые взгляды на экипажи и повозки, которые проезжают слишком близко к ним. Они оставляют позади Кеннингтонский парк и церковь Св. Марка. Брайди украдкой смотрит на Руби. Поймав ее взгляд, он улыбается в ответ. Его глаза, обращенные на нее, полнятся добротой и страстью. Ее вдруг пронзает щемящая боль сродни печали. Если бы он не был покойником и она была расположена… Так ведь она и расположена. Ей даже представляется, как ее жизнь начинается и кончается вместе с ним. Руби заявляется домой пьяным, прямо в ботинках падает на постель… Ссоры и примирения! Орава темноглазых ребятишек, что она ему родила. Они стареют вместе. Ей привычны его прикосновения, его мысли, дыхание. Кончиками пальцев он убирает с ее лица выбившуюся прядь, его губы обжигают ее шею. И Брайди захлестывает сожаление: потому что невозможно связать свою жизнь с мертвецом. Внезапно влажный блеск заволакивает ее глаза – наверно, из-за того, что воздух посвежел.

Прогулка ей на пользу. Полдень только миновал, погода ясная, ветреная. Брайди идет по Брикстонской дороге, толкает перед собой детскую коляску с диковинным грузом, направляясь к церкви Св. Матфея и Брикстонскому холму. Ее путь пролегает мимо таверны «Белая лошадь» и приятного глазу неровного ряда домиков. Над макушками деревьев виднеются крылья мельницы. Сразу же за ней находится женская тюрьма, еще дальше – водопроводная станция.

Руби украдкой смотрит на Брайди. Поймав его взгляд, она улыбается в ответ. В ее глазах чертовщинка и бог знает какие мысли. За одно это он готов ее поцеловать. Она идет быстро; вдовий чепец и черный капор соскользнули с головы на спину. Плащ она сняла, и теперь он, свернутый, лежит на полке под коляской, что дает Руби возможность любоваться очертаниями ее изящной фигуры, движениями упругого тела, ее легкой грациозной поступью. Ни дать ни взять горделивая мать. По губам Брайди снова скользнула улыбка, ее зеленые глаза блестят. Неужели в них слезы? Решилась бы она, отбросив благоразумие, кинуться ему в объятия, выплакать у него на груди свою боль? Ему представляется, как его жизнь начинается и кончается вместе с ней. Он приходит домой пьяный, прямо в ботинках валится на постель, она ругается, они скандалят и милуются, он поет ей серенады. У них орава шумных ребятишек – да чтоб с зелеными глазами, прошу Тебя, Господи. Она сидит перед очагом, держит на коленях малыша; на стене пришпилен его портрет – вырезка из журнала «Иллюстрированные лондонские новости» . Брайди. Они стареют вместе. Ему привычны ее прикосновения, ее голос. Кончиками пальцев он перебирает ее огненно-рыжие волосы. Тыльной стороной ладони Руби быстро отирает глаза – наверно, воздух свежеет, вот и защипало – и замечает, что впереди их ждет неровный участок дороги.

* * *

Мельница Прадо – вторая в ряду. Первая – работает, имея полное оснащение: верхний и нижний жернова, передаточный механизм и тормозное колесо, валы и вращающие паруса. Девчонкой Брайди вслед за Валентином Роузом поднималась на самый верх той мельницы, на цыпочках крадясь по лестнице мимо мельника, и там воображала, что они сидят в бочке на самом верху корабельной фок-мачты. Они ложились на пол и слушали, как полощутся паруса и скрипят веревки. Раскинувшиеся внизу поля были морем; трава, которую ветер пригибал то в одну сторону, то в другую, обозначала приливы и отливы. Суррейский исправительный дом (они знали, что скрывается за этим названием) они принимали за приближающийся вражеский корабль. Эй, на палубе! А заключенные были для них грозными пиратами! Или порой тюрьма была просто пришвартованным судном, отягощенным грузом обреченных душ.

Некогда мельница Прадо выглядела так же, как ее справная соседка, но крылья давно перестали вращаться, и, сколько Брайди помнила, крышу все собирались залить битумом. В центральной части сооружения окна располагались беспорядочно, но под самой крышей шли по кругу и были обнесены балконом, что делало мельницу похожей на маяк. Благодаря обилию окон в лаборатории Прадо, занимавшей верхний ярус здания, всегда было много света и воздуха.

Сегодня в окнах лаборатории не видно силуэта Прадо. Хотя, возможно, он откуда-нибудь и выглядывает, ибо его монокль нередко направлен на окружающий ландшафт. Из своего «паноптикона»  на Брикстонском холме Прадо обозревает весь Лондон. Из северо-восточного окна он видит ленту Темзы и в ее излучине – тюрьму Бентама. От здания парламента Бэрри  его взгляд скользит вдоль Темзы до Ковент-Гардена, потом до Денмарк-стрит, охватывает Блумсбери, где обитают его враги из Королевского фармацевтического общества. Стоит ему чуть повернуть голову вправо, и взору его открывается убегающая на восток старая древнеримская дорога.

Несколько больших воронов воинственно патрулируют балкон, бдительно следя за происходящим вокруг. От своего занятия они отвлекаются лишь иногда, чтобы размять лапы или почистить перышки. Периодически между стражами возникает ссора, и тогда они хлопают крыльями, нахохливаются и грозно каркают. По внешней стороне здания снизу доверху идет система ведер и лебедок, которая доставляет к окнам буквально все: препараты, детей, хлеб, закись азота – все, что потребуется. Рабочие механизмы мельницы, жернова и колесные устройства демонтированы и теперь валяются в саду. По словам Прадо, он разобрал мельничную конструкцию в знак протеста против придуманного Кабиттом  пыточного трэдмилла, который используют в тюрьмах: ничто не должно вращаться, молоть и работать по чужой воле. К тому же его «паруса» оставляли без ветра соседскую мельницу, а ведь сам Прадо ничего не молол. Без оборудования идеально круглые комнаты стали служить вполне комфортным жилищем миссис Прадо, самому Прадо и сиротам.

Сироты – огромная орава детей всех возрастов, больших и маленьких, упитанных и не очень – с криками носились по саду. Миссис Прадо, приятная пухленькая женщина невысокого росточка в широкой фетровой шляпе, пропалывает морковь, придерживая на ноге малыша.

Она вскидывает руку, приветствуя Брайди.

В саду Прадо вы ничего не найдете, кроме подкидышей, сохнущего белья и обсыпанной песком длиннохвостой моркови.

– Еще одного найденыша мне привезла, а, Брайди? – улыбается миссис Прадо, показывая на детскую коляску.

– А то вам своих мало! – смеется Брайди.

– Конечно, мало. – Она трясет ногой, подбрасывая на коленке малыша. Тот заливается смехом.

Миссис Прадо окликает двоих ребятишек из оголтелой ватаги, что гоняет по двору курицу. Те тотчас же подбегают. Оба зеленоглазые, рыжие, как две капли воды похожи друг на друга.

– Вот и наши близнецы. – Она слегка подталкивает локтем того, что стоит к ней ближе. – Ну-ка, поздоровайтесь с Брайди. Это она вас сюда привела, помните?

Детишки приветствуют ее заунывными голосами, а сами поглядывают на убегающую курицу.

– Подросли, – кивает им Брайди. – Помните меня?

Близнецы в растерянности морщат лобики. Как ни крути, а для пятилетних детей год – это целая вечность.

– Прадо в доме, – говорит миссис Прадо. – Он тебе обрадуется. В последнее время у него не было гостей, с которыми ему хотелось бы общаться.

– А у него вообще бывают гости, которые ему нравятся?

– Да, ты. – Миссис Прадо лукаво, с озорством в глазах смотрит на Брайди. – И Валентин.

– Ой, не надо, прошу тебя!

Миссис Прадо смеется, щипля малыша за подбородок. Тот хохочет, пуская слюни.

– Если б вы с ним бросили дурака валять да взялись бы за дело, и вам было бы кого катать, – она показывает на детскую коляску, – и мне подкинули бы на десерт сладких крошек. – С шутливой свирепостью она быстро-быстро губами покусывает ручонки малыша. Тот до того развеселился, что начал икать.

Брайди бросает взгляд на Руби. Он отводит глаза.

* * *

Лаборатория Прадо находится под самой крышей здания, и он, когда желает побыть в одиночестве, просто поднимает лестницу. Однако сегодня Прадо, вероятно, пребывает в добродушном настроении, потому что лестница спущена. Лаборатория – единственное помещение на мельнице, где беспорядку нет места и куда сироты не допускаются. Если только они не умеют аккуратно писать, бесшумно ступать и читать на латыни.

Брайди уверена, что Прадо никогда не лежит на полу, воображая себя в бочке на мачте. Каждое мгновение, что он бодрствует (да и во время ночного забытья тоже, ибо именно во сне он придумывает свои лучшие изобретения), посвящены работе. Спросите его, чем он зарабатывает на жизнь, и в ответ услышите, что он исследует содержимое желудков умерших. Их ему присылают ежедневно из всех уголков страны в контейнерах, которые миссис Прадо с помощью лебедки поднимает наверх. Прадо также выступает с экспертными заключениями в суде, выпускает листовки с критическими статьями собственного сочинения, пишет язвительные письма в медицинские журналы и с удовольствием читает язвительные отзывы в свой адрес, которые в них печатают. Есть несколько истин, которыми он дорожит, а именно: что представители медицинской братии в большинстве своем безнадежно глупы. Более того, женщинам необходимо предоставить неоспоримое право осваивать профессию врача, поскольку, как правило, они куда менее глупы, чем мужчины. Далее: сельскому лекарю в среднем потребуется три месяца для установления того, что его пациент отравлен; городской эскулап в четыре раза дольше будет соображать, что это он сам травит своего пациента. Исследование желудка относительно свежего трупа – это одно; исследование гнили трехмесячной давности – совсем другое. На основе своего опыта в области изучения преступного поведения, юриспруденции и правосудия Прадо пришел к твердому убеждению в том, что все законники (и со стороны обвинения, и со стороны защиты) – рогатое отродье самого дьявола, что подсудимый всегда виновен и что проба Марша  – не единственный действенный метод обнаружения мышьяка, но ни один из других способов не является столь же элегантно красивым.

Прадо – сын аптекаря в энном поколении. Его детство проходило среди рубиновых и синих бликов, которые отбрасывали стеклянные бутыли в витринах аптеки. Отец его стоял за прилавком, как прежде стояли за прилавком его деды и прадеды – хранители стеллажей и шкафов с закупоренными склянками и сосудами. Стражи ворот в мир притираний, снадобий и порошков. Изнуренным матерям они продавали снотворное с опиатами для капризных детей, измученным зудом неверным мужьям – мази. Они в равной мере травили и лечили и ко всему, что приготовляли, прилагали старое доброе живительное слабительное.

Юношей Румольд Фортитюд Прадо решил нарушить семейную традицию и пуститься в самостоятельное плавание по неизведанным морям-океанам. Жизнь за прилавком была не для него. Он ненавидел кланяться и шептать, отвлекаться на покупателей с их чаяниями, расстройствами и естественными отправлениями организма. Прадо хотел расширить горизонты науки, медицины и собственного разума. Его неутомимая экспериментаторская натура ничуть не изменилась с того самого дня, когда он, студент-медик, лизнул пятно на простыне, чтобы определить состав примеси, убившей богатую вдову. Не угасла в нем и жгучая любознательность. В последнее время активный интерес у него вызывают месмеризм, спиритуализм, вегетарианство, путешествия во времени с использованием магнитов и терапевтический потенциал галлюциногенных веществ.

Полки Прадо – закругленные, разумеется – забиты периодикой, брошюрами и книгами, расставленными в организованном беспорядке, ибо доктору нравится сопоставлять несопоставимое.

Несколько дочиста выскобленных рабочих столов заставлены приборами, свидетельствующими о разносторонней деятельности Прадо. Здесь есть и перегонные кубы, и спиртовки, ступы с пестами, мензурки и колбы, выпарные чаши и тигли, треножники и воронки, зажимы, штативы и пробирки.

Сейчас Прадо склонился над одним из своих столов, сосредоточенно рассматривая некое вещество в маленькой круглой чаше. Внешне Прадо – полная противоположность своей жене: его отличает аристократичная худощавость, она – кругленькая и пухленькая, как сочный плод. Прадо среднего роста и сложен пропорционально: фигура, руки, ноги у него стройные, мускулистые, грациозные. Только волосы выдают его возраст: они седые, но густые и длинные, заплетены в косичку, завязанную черной бархатной лентой. Высокий лоб, прямой нос, упрямый подбородок, аккуратные бакенбарды. Одевается он так же элегантно, как и выглядит, но наряды у него простые и строгие. Единственное украшение – жемчужная капелька-серьга, которую он носит непринужденно, на манер корсаров. Глаза янтарного оттенка сами по себе добрые, и, имея привычку вглядываться, щуриться, подолгу наблюдать, способны лучиться теплотой и вспыхивать мятежным огнем, что всегда указывает на раскованный ум. В наружности доктора Прадо сочетаются утонченность и первобытность.

– Брайди… – Не отрывая глаз от чаши, Прадо вскидывает изящную руку. – Дай мне пару минут.

Звон колокольчика внизу предупреждает Брайди, что наверх подают какой-то груз. Она отворяет окно на балкон и принимает приехавший в люльке укутанный сосуд. Один из воронов, воспользовавшись случаем, влетает в лабораторию, приветствуя Брайди низким угрожающим «кар».

Руби устраивается на стуле рядом с конторкой и кладет цилиндр на колени. Вид у него подавленный – таким он предстает перед Брайди впервые.

Ворон подле него бьет крыльями, бочком медленно передвигается по столу, скользя когтями по полированному дереву, а сам одним глазом свирепо поглядывает на покойника.

– Птица меня видит! – восклицает Руби, повеселев.

– Это же ворон, – шепотом отвечает ему Брайди. – Он все видит.

Ворон, не выказывая признаков волнения, принимается невозмутимо прихорашиваться.

* * *

Прадо внимательно рассматривает фотографию.

– Перво-наперво давай пройдемся по фактам. Кристабель – необычный ребенок. В чем это выражается?

– Она пробуждает воспоминания, внушает гневные мысли, глаза у нее меняют цвет, она кусается, как щука, приманивает улиток, насылает сырой туман, топит людей, нагоняя воду.

Прадо кивает.

– В подтверждение всего перечисленного мы имеем шрамы на руке дочери доктора, гору пустых раковин от улиток и под ковром в детской – влажное пятно в форме человеческой фигуры, возможно, след от трупа.

– Примерно так.

– Не спорю, глаза у этого ребенка слишком светлые и как будто затянутые пеленой, однако искусство фотографии позволяет добиваться многих необычайных эффектов. – Он возвращает фотографию Брайди. – И сэр Эдмунд Берик утверждает, что он ее отец?

– Сомнительное утверждение. Не исключено, что он приобрел ее в свою коллекцию. Ты с ним знаком?

– Только по переписке. Область его интересов составляют главным образом организмы, живущие в морской воде, и некоторые пресноводные. Сухопутными он не занимается. Птицы тоже не его стихия, за исключением болотных.

Ворон перескакивает с конторки на затылок Прадо. Ласково каркнув, он потирает клюв о его волосы. Прадо подносит к птице руку, собираясь погладить ее, и она щиплет его ладонь.

– Нехорошо, дорогая. – Он поворачивается к сосуду на своем столе. – Что мне хотелось бы знать, так это откуда у сэра Эдмунда Уинтерова Русалка. После смерти миссис Имс коллекция ее покойного мужа отошла Гидеону, но после смерти сына… – Помедлив, он задумчиво продолжает: – Пока адвокаты воевали и не объявились дальние родственники, поместье Имсов оставалось бесхозным. Уинтерова Русалка исчезла без следа… Вполне вероятно, что ее украл и продал кто-то из нечистых на руку слуг.

Прадо распахнул дверь в прошлое, впустив его призрак. Тот со свистом носится по комнате: застарелый страх, мучительная боль. Брайди старается дышать ровно, чтобы успокоить расходившееся сердце.

– Что до Хайгейтских останков, ты усматриваешь связь между замурованным младенцем и этой забальзамированной русалкой?

– Они каким-то образом связаны, Прадо, – кивает Брайди.

– Зубы?

– Да, в первую очередь.

– Ты, конечно, слышала про фиджийскую морскую деву? 

– Про ту, что наполовину обезьяна-капуцин, наполовину – лосось? Ты хочешь сказать, что Кристабель – фиджийская морская дева?

– Я хочу сказать, Брайди, что людей можно обмануть или же они сами себя обманывают. У детей, что бегают здесь на мельнице, всякого рода странности. Некоторые из них действительно несколько необычны, но они все – люди.

– Знаю, но это другой случай.

– Уинтерова Русалка – чудо, не спорю. – Прадо сдержанно улыбается. – Не уверен, что у меня самого хватило бы наглости увести ее из-под носа у сэра Эдмунда. – Он осторожно подбирает слова. – Но это – не настоящее существо; его создал гений. А ребенок, которого ты ищешь, сколь бы уникальным он ни был, – человек.

– А как же улитки, туман, глаза, меняющие цвет…

– Это все сказки, Брайди, – для пущего эффекта. И еще, пожалуй, такая мысль: похищение Кристабель могло бы повысить интерес к ней среди коллекционеров.

Брайди обдумывает его слова.

– Ты полагаешь, что ее похищение – инсценировка, организованная сэром Эдмундом и доктором Харбином?

– Почему бы и нет?

– А молодая женщина, которую убили, – это тоже, по-твоему, инсценировка, Прадо?

– Не всегда все идет по плану, даже если продумана каждая мелочь. Может, она была причастна к похищению или стала случайным свидетелем. Ведь тот бродяга говорил, что она зачем-то наведывалась в поместье.

– То есть баронет и доктор, намереваясь продать девочку, устроили ложное похищение, чтобы вызвать ажиотаж и набить ей цену?

– Так бывает. Мне вспоминается один случай…

– Значит, поручая мне поиски, они исходили из того, что уж кто-кто, а я-то точно ее не найду, – тихо молвит Брайди.

– Не понимаю, к чему ты клонишь, – хмурится Прадо.

– Мое прошлое расследование.

– Брайди, ты сделала все возможное, чтобы спасти того ребенка. Валентин сказал, что ты выложилась до последнего. Не щадила себя, так что даже заболела.

– А ребенка все равно не нашла. То есть нашла, но слишком поздно.

– И полиция его не нашла.

– Мальчик погиб по моей вине, Прадо.

– Ты и сама знаешь, – качает тот головой, – что это не так. Или забыла, скольких ты нашла? И спасла? А я не забыл. Черт возьми, да вон же некоторые из спасенных тобой гоняют по двору моих кур.

Брайди смотрит в окна. И не видит ничего, кроме неба, с того места, где она сидит. Жаль, что нельзя вечно сидеть в своем гнезде, подтянув туда лестницу.

– Взять хотя бы Кору. Она первой вправила бы тебе мозги. – Его голос смягчается. – Ты помогаешь тем, кому полиция не помогла бы, не смогла бы помочь. Сама ты едва сводишь концы с концами, нередко подвергаешь себя огромному риску. Миссис Прадо это немало беспокоит.

– И это говорит тот, кто лизнул ядовитую простыню.

Прадо хохочет.

– Ты думала, что будешь делать с девочкой, когда отыщешь ее?

– Конечно.

– Дай-ка угадаю: вернешь ее сэру Эдмунду и потребуешь обещанное вознаграждение.

– Лучше уж приведу ее сюда кур гонять.

– Так ты никогда не разбогатеешь. – Он обращает на нее взгляд. – С некоторых пор ты перестала посещать лекции.

– Спускаю деньги на мадеру.

– Возвращайся, а? Вот сейчас только и разговоров что о Гаррет Андерсон .

– Рада за нее.

Лицо Прадо принимает торжествующее выражение.

– Члены Благочестивого общества аптекарей до сих пор опомниться не могут. Пока они задницы свои чесали, она благополучно прошла у них аттестацию и получила лицензию . Блэкуэлл , Гарретт, другие женщины, наделенные умом и сообразительностью, имеют полное право притязать…

– Да, Прадо, знаю. Гарретт еще станет толковым врачом, – говорит Брайди ледяным тоном.

– Если бы еще остальные студенты не выступали против нее. Ничтожества.

– Свои приверженцы у нее тоже есть.

– Женщины-медики… – начинает Прадо.

– Это именно то, что необходимо обществу, – заканчивает за него Брайди. Если сейчас разговор пойдет о Сикоул  и Найтингейл , он до ночи не слезет со своего любимого конька.

Уловив нотки категоричности в голосе Брайди, Прадо пытливо смотрит на нее. И замечает, что она сильно удручена. Вроде бы наблюдает, как ворон теребит край оттоманки, но на самом деле ничего не видит.

– Брайди, ты хоть спишь?

– Конечно.

– А питаешься как? Хорошо, регулярно?

– Эти вопросы обычно задает миссис Прадо.

Он показывает на сосуд с Уинтеровой Русалкой.

– Лестер Лафкин купил бы эту штуковину. Еще бы научить Русалку жонглировать.

– Лестер Лафкин – отпетый мерзавец.

– Импресарио Лафкин теперь Очень Важная Персона. – Прадо подается вперед всем телом. – Через пару недель его цирк приезжает в Челси. Он планирует устроить феерическое представление с морским уклоном. Воссоздать в Креморнских садах  водный рай Нептуна.

– Он намерен прибрать к рукам Креморнские сады? – удивляется Брайди. – Почему я этого не знала?

Прадо с теплотой во взгляде смотрит на нее.

– Ты слишком занята другими делами.

– В таком случае ребенок, наделенный фантастическими свойствами морского существа, как нельзя лучше впишется в программу его зрелища, – рассуждает Брайди.

– Она принесет прибыль побольше, чем двухголовая морская собака.

– Где сейчас Лафкин?

– Расположился лагерем за городом, на пустоши Хаунслоу. Обдумывает стратегию своего вторжения. Хочешь нанести ему визит и выяснить, известно ли ему что-то про твоего похищенного ребенка?

– Разумеется.

– Я так рад, что ты снова работаешь, Брайди.

Она силится выдавить улыбку.

– Ну а как Валентин? – дружелюбным тоном любопытствует Прадо. – Давно ты видела моего мальчика?

Брайди украдкой смотрит на Руби. Тот зачарованно наблюдает за тем, как ворон пытается вытащить пробку из графина с портвейном.

– Он иногда подбрасывает мне работу.

– Еще бы он не подбрасывал. Валентин высоко ценит тебя во всех отношениях.

Звенит хрусталь. Это ворон долбит клювом графин.

– Ты права, мой злой гений, – говорит Прадо ворону и затем снова обращается к Брайди: – Элодия предлагает нам выпить, раз уж все важные вопросы мы обсудили.

– Элодия? Ты опять даешь имена своим воронам?

– Только самым отъявленным разбойникам. Я и без того едва успеваю запоминать имена своего семейства. Миссис Прадо никак не угомонится, не устает обзаводиться новыми птенчиками.

Брайди смеется.

Прадо встает и принимается суетливо искать бокалы.

– А заодно и покурим. Что у тебя сегодня в трубке?

– Твоя «Бронхиальная бальзамовая смесь».

– Это зелье не без побочных эффектов, – кривится Прадо.

– Как и все твои зелья.

– На изобретение моего последнего и самого гениального, – он бросает взгляд на ворона, – меня вдохновили мои врановые музы. Называется «Прогулка на небеса» Прадо. Не желаете присоединиться, мадам?

– Ой, Прадо, мне…

– По случаю сегодняшнего дня?

– А что сегодня за день?

– Сентябрьское равноденствие. Чем не праздник?

– Старый ты друид! – смеется Брайди.

Прадо в ответ ухмыляется.

* * *

Давно стемнело к тому времени, когда Брайди вталкивает детскую коляску миссис Аккерс через порог своего жилища на Денмарк-стрит. Всю дорогу до дома она шла пешком, поскольку долгие переговоры с кэбменами ни к чему не приводили. Те, видя габариты детской коляски миссис Аккерс и состояние потенциального пассажира (трубка во рту, вдовий чепец наперекосяк, склонность вести беседы с пустым пространством), предпочитали отказаться от ее денег и катили мимо.

Руби следует за Брайди в дом. Она закрывает дверь и поворачивается к нему.

Он изможден донельзя – краше в гроб кладут. Лицо мертвецки бледное в свете газовой лампы, что Кора обычно оставляет в прихожей, когда знает, что Брайди вернется поздно.

Татуированная русалка на его плече уныло заплетает косу. Чернильная веревка рывками поднимает якорь на его руке.

– Руби Дойл, что касается Валентина Роуза… – Брайди умолкает.

Последнее изобретение Прадо странным образом воздействует на ее сознание: оно стало вязким, в нем не найти ни одной отчетливой мысли.

Брайди делает глубокий вдох и начинает с трудом нанизывать одно на другое простые слова.

– Он мне друг, Руби. Добрый, давний друг, в общем, очень добрый старый друг.

– Как скажешь, – отвечает Руби с блеском в черных переливчатых глазах. – Ладно, спокойной ночи.

Брайди жаждет поцеловать его глаза, усы, восхитительные губы…

– Руби… – Она протягивает к нему руку, хочет дотронуться до него, но он уже исчез.

Пошатываясь, она поворачивается к коляске, берет в руки укутанный сосуд и, пританцовывая, напевая бодрую песенку «Слушай пересмешника» , несет уродца наверх.

* * *

Не без труда Брайди отпирает шкаф в гостиной, разворачивает сосуд с Уинтеровой Русалкой и ставит его на одну из полок, на которой теперь стоят в ряд три экспоната, все очень разные. Слева от русалки – орешниковая соня – лакомая добыча для кошки. Брайди сама его законсервировала в годы ученичества. Справа от русалки – человеческое сердце в разрезе, так что виден весь его сложный механизм. Это – работа доктора Имса. Каждый из экспонатов напоминает о мгновениях давно минувших дней, когда эти бренные останки были исследованы, отобраны и тщательно запрезервированы.

Они нарушают естественный порядок вещей: жизнь – смерть – тлен.

Они воплощают собой пойманное время.

Замаринованное «вчера».

Вечность в сосуде.