Ленинская цитата, которую чаще всего слышал на занятиях по военной подготовке в мою советскую молодость, звучала так: «Всякая революция лишь тогда что-нибудь стоит, если она умеет защищаться». В оригинале у Ленина через запятую шло продолжение: «но не сразу революция научается защищаться».

После Октябрьской революции – в самый разгар I Мировой войны – Россия осталась без армии. Антивоенная пропаганда большевиков, их усилия по разложению армии и Декрет о мире сыграли свою роль. Большевики, как и все правоверные социалисты, армию не любили и армии боялись. В умах всех революционеров жили Французская революция, закончившаяся Бонапартом, и Парижская коммуна, «Тьерами растерзанная». Разложение армии было важнейшим условием победоносной революции согласно азбуке марксизма. Ленин объяснит: «Без дезорганизации армии ни одна великая революция не обходилась и обойтись не может. Ибо армия есть самый закостенелый инструмент поддержки старого строя… Первой заповедью всякой победоносной революции – Маркс и Энгельс многократно подчеркивали это – было: разбить старую армию, распустить ее, заменить ее новою»¹²⁶⁶.

Изначальное руководство новым военным ведомством было, полагаю, сознательно, отобрано по принципу беспомощности и разделено. «Никто не мог принять первого советского Верховного главнокомандующего Николая Крыленко за потенциального Наполеона, но в целях безопасности в воинские части были направлены комиссары для наблюдения за командирами и укрепления морального духа солдат. Своеобразное советское представление о командовании привело к созданию высшего коллегиального органа. Итак, комитет, состоявший из трех человек, поначалу руководил Комиссариатом по военным и морским делам»¹²⁶⁷, – иронизировал по поводу высшего военного руководства страны Адам Улам.

Ставку главнокомандования разгромили, Духонина убили. Менее жестко обошлись с наличным руководством прежнего военного министерства – товарищем министра Маниковским и начальником Генштаба Марушевским. Ленин и Троцкий 19 ноября (2 декабря) решили: «1) Маниковского и Марушевского немедленно арестовать и не выпускать без разрешения Совета Народных Комиссаров; 2) немедленно начать самую энергичную чистку Военного министерства и произвести удаление ненадежных элементов высшего командного состава; 3) выписать немедленно надежные элементы из командного состава латышских стрелковых полков в Петроград». Маниковского и Марушевского через пару недель выпустили на поруки. 6-й Тукумский полк латышских стрелков был вызвал охранять окрестности Смольного. Управление взяли на себя нарком по военным делам Подвойский с коллегией в составе Леграна, Мехоношина, Еремеева и Склянского.

Оборонное производство – в условиях войны – Ленин предлагал по максимуму сократить – за ненадобностью. В проекте постановлении СНК о проведении в жизнь социалистической политики в области экономики, написанном им 27 ноября (10 декабря), первым пунктом значилось: «Послать 2–3 инженеров в Особое совещание по обороне для контроля и составления общего плана демобилизации промышленности»¹²⁶⁸. На это Особое совещание, созданное еще в 1915 году для боевого и иного материального снабжения армии, была возложена новая задача – «ликвидация заказов на оборону или уменьшение их до нормального по мирному времени уровня и связанная с этим демобилизация заводов и перевод их на производство мирного времени»¹²⁶⁹.

Еремеев, который редактировал первую «Правду», а затем агитировал против войны на Северном фронте, описывал ситуацию на земле: «Перемирие на фронте, уверенность, что после Октябрьского переворота войне конец, сделало тягу солдат домой, в деревню, неудержимой. Если уже после Февральской революции уход с фронта был обычным явлением, которое нельзя было устранить, то теперь 12 млн солдат, цвет крестьянства, почувствовали себя лишними в частях армии и чрезвычайно нужными там, дома, где “делят землю”. Полки чрезвычайно поредели».

Исключение из общего разложения составляли казацкие и национальные части. Дезертирств почти не было – срабатывали защитная самодисциплина и земляческая круговая порука. Но и они не торопились выполнять приказы из Смольного.

Дезертирство многих разлагало оставшихся. О собственно службе забыли. Учебных занятий не проводилось вовсе: зачем кому-то учиться, когда объявили мир и вот-вот распустят по домам. Приказ об уничтожении в армии чинов, титулования и орденов 2 (15) декабря лишь фиксировал уже сложившееся положение, когда офицеров не ставили ни в грош. «Мнение ВИ о старой армии было совершенно определенное: роль ее кончена» ¹²⁷⁰.

Россия был беззащитна, что там против немецкого наступления. В феврале Ленин получил телеграмму от командования Балтфлота: «К острову Оланд подошли шведский пароход, крейсер и миноносец под шведским военным флагом, высадили 15 человек шведских матросов и под угрозой применения оружия заставили нашу службу связи отступить». Ленин шлет сколь грозную, столь и беспомощную телеграмму в Центробалт: «Какие военные меры защиты и репрессии принял Центробалт? Какие военные суда, когда именно послал он к Оланду?.. Мы крайне обеспокоены. Не допускаем мысли, чтобы Центробалт и наш революционный флот бездействовали». Швеция уведет своих военных с острова. Но не потому, что протестовали советские и финские большевистские власти. А потому, что Аландские острова понадобятся немцам, которые разместят там свои войска.

Армии не оказалось как раз в тот момент, когда большевики вмиг стали оборонцами и знаменосцами мировой революции. Ленин не раз (с вариациями) повторял: «Мы оборонцы с 25 октября 1917 г. Мы за “защиту отечества”, но та отечественная война, к которой мы идем, является войной за социалистическое общество, за социализм, как отечество, за Советскую республику, как отряд всемирной армии социализма»¹²⁷¹.

Долго не могли решить, с чего начать в военном строительстве. Назначенный начальником Генштаба бывший генерал-лейтенант Николай Михайлович Потапов свидетельствовал: «8 декабря в бывшем доме военного министра состоялось первое совещание коллегии с представителями Генерального штаба о конструкции будущей армии, причем была оглашена и подвергалась обстоятельному обсуждению специально заготовленная по этому вопросу записка Главного управления Генерального штаба. Особенно интенсивному обсуждению было подвергнуто предложение о сохранении на службе под знаменами некоторого количества команд, через которые намечалось пропускать все население…

Прошло шесть дней, и 14 декабря на совещании при участии прибывших с фронта делегатов этот проект был отвергнут, а был выдвинут вопрос об образовании совершенно особого вида армии, как бы “социалистической гвардии” из одних лишь рабочих промышленных районов без всякого участия крестьян. Однако через три дня и этот проект был отвергнут. 17 декабря состоялось третье совещание коллегии с представителями Генерального штаба и с делегатами демобилизационной комиссии. Выяснилось, что при всеобщем утомлении военные формирования отрядов, которые должны будут нести службу по окончании демобилизации, могут быть произведены только при условии добровольного поступления людей на военную службу и лишь в случае недостатка добровольцев следует прибегать к мобилизации лиц преимущественно младших возрастов».

Только решили, как 22 декабря (4 января) из Ставки главковерха Крыленко сообщили, что «крайнее расстройство транспорта, большой недостаток продовольствия на фронтах и массовый уход солдат в тыл заставляют… приблизить войска к источникам их снабжения и облегчить этим работу железнодорожного транспорта. Телеграмма была доложена ВИ»¹²⁷². По сути, Ставка предложила снять войска с передовой. Ленин приехал на Мойку, 17, в бывший дом министра. Кедров описывал это совещание делегатов от армий в комиссариате: «Ильич сидел у стола и, слушая делегатов, одновременно живо писал что-то на четвертушках бумаги и задавал вопросы. Особенно многочисленны и непрерывны были вопросы воинственно настроенным делегатам… Когда были заполнены анкеты, получились поразительные выводы. Только единичные анкеты с известными натяжками позволяли говорить о боеспособности некоторой части армии. Подавляющее большинство анкет кричало о полном развале фронтов, о массовом уходе солдат с фронта, не ожидая приказа о демобилизации…»¹²⁷³.

Потапов выдвинул аргументы против предложений Крыленко: «Во-первых, затруднительность при описываемых в телеграмме обстоятельствах остановить хлынувшую назад лавину войск, тем более что соответствующей заранее укрепленной линии в тылу подготовлено не было, а во-вторых, невозможность быстро поднять и вывести при отходе в тыл те многомиллионные запасы военных материалов, которые были сосредоточены на фронте и которые в ином случае даром перешли бы в руки противника. В результате последовавшего затем обмена мнений ВИ предложил не трогать с места занятого войсками фронта». Вместо этого Ленин предложил: для поднятия духа войск «влить в находившиеся на фронте части свежий элемент. Для этого в самом срочном порядке, по возможности в 8–10 дней, двинуть на фронт имеющиеся в Петроградском и Московском округах красногвардейские отряды и немедленно приступить в тех же округах, но главным образом в Московском, к организации новых частей Красной гвардии, всего до 10 корпусов, или 300 тысяч человек». Решили создать «Всероссийскую коллегию по формированию Красной Армии»¹²⁷⁴.

Но создать ее еще предстояло. А тогда Ленин писал: «Армии нет, удержать ее невозможно». Отсюда вывод: «Чем скорее мы ее демобилизуем, тем скорее она рассосется среди частей, еще не настолько больных, тем скорее страна сможет быть готовой для новых тяжелых испытаний. Вот, что мы чувствовали, когда единогласно, без малейшего протеста принимали это решение, с точки зрения внешних событий нелепое, – демобилизовать армию»¹²⁷⁵. В результате в ноябре – декабре официально распускались по домам призывы 1899–1901 годов, в январе 1918 года – призывы 1902–1909 годов. Но у других тоже были ноги…

Декрет об организации новой Рабоче-Крестьянской Красной Армии был выпущен 15 (28) января. «Он был необходим для того, чтобы части старой армии, все больше деморализующиеся, почувствовали себя несуществующими юридически». Еремеев суммировал суть декрета: «Кадровая Красная Армия должна была комплектоваться волонтерами путем вербовки. Волонтеры должны были контрактоваться на годичный срок, обязуясь подпиской выполнять принятые условия военной службы»¹²⁷⁶. Ничего этого не получилось.

Но вдохновило западных союзников, увидевших в этих начинаниях признаки попыток оказать сопротивление немцам, и озадачило немцев, уже рассматривавших ленинскую Россию как фактически капитулировавшую державу. Военные представители Антанты «явились к главковерху Крыленко и от имени своих правительств предложили предоставить ему нужные для формирования новой армии денежные средства, лишь бы только эта армия была двинута против германцев, – засвидетельствовал Потапов. – Эти предложения были тов. Крыленко отклонены»¹²⁷⁷.

Пока же в распоряжении Ленина была Красная гвардия – «особые отряды, смешанные из пожелавших остаться солдат и части рабочих… партийные отряды – большевистские и левых социалистов-революционеров, в которых состояла часть партийцев по назначению своих комитетов». И все. Стихийно и независимо от правительства возникали национальные формирования – польские, украинские, еврейские, грузинские, эстонские, татарские, немецкие. Все они требовали довольствия, но не собирались подчиняться Ленину. Еремеев некоторые наиболее малочисленные отряды «прикрыл, не спрашивая разрешения, но с крупными, как украинский, было сложнее… Я доложил по начальству, но в то же время пошел и к ВИ…

– Нет, это надо ликвидировать скорее. Не давайте им ни патрона, ни фунта хлеба. От них нечего ожидать, кроме контрреволюции.

Вскоре был подтвержден приказ Главкома о воспрещении организации отдельных национальных частей»¹²⁷⁸. Результат своей политики на военном направлении Ленин подведет сам: «В каком-нибудь феврале или марте… у нас армии не было»¹²⁷⁹.

А она уже нужна была не только для целей войны с Четверным союзом, но и для Гражданской войны.

Центром сопротивления стал район Всевеликого войска Донского со столицей в Новочеркасске, куда с конца осени съезжались многие видные военные, включая генералов Алексеева и Корнилова, известные политики и общественные деятели – Милюков, Родзянко, Струве. Оформился военно-политический триумвират Белого движения: военная власть принадлежала Корнилову, гражданская – Алексееву, управление Донской областью – атаману Каледину. Поодиночке и группами, с фронтов, из Москвы, Питера офицеры потянулись на Дон. «Их цель была – собрать новую армию взамен разложившихся на фронте и продолжать борьбу с германским нашествием, причем большевики рассматривались как ставленники немцев, – писал генерал Яков Александрович Слащёв-Крымский. – Короче говоря, идеей, руководившей этими людьми, была борьба за “отечество”, которое одно уцелело от триединого лозунга, под которым военные элементы России воспитывались в течение 200 лет. Действительно, если идея “царя” была дискредитирована, то идея “отечества” держалась крепко…»^1280.

В январе 1918 года Корнилов принял на себя командование Добровольческой армией в 4 тысячи штыков, состоявшей почти исключительно из офицеров и юнкеров военных училищ. В программе Корнилова главными целями называлось создание на Юге России базы для продолжения Великой войны – с «немецко-большевистским нашествием». После разгрома большевизма предполагалось провести новые выборы в Учредительное собрание, которое и должно было решить судьбу России.

Состояние противостоявших Корнилову пробольшевистских сил оставляло желать лучшего. Как рассказывал Буденный, возникшие на Северном Кавказе «в начале 1918 года краснопартизанские отряды… были слабые и в основном потому, что стояли на местнических позициях, действовали вразнобой, не помогая друг другу»¹²⁸¹. В начале февраля советские войска под командованием Сиверса начали наступление на Ростов, и Корнилов приказал отходить за Дон, в станицу Ольгинскую. Этот первый поход получил название «ледяного». И у Белого движения быстро появилась иностранная помощь.

Когда при Хрущеве неожиданно выяснилось, что основным ленинским внешнеполитическим принципом было мирное сосуществование с капиталистическим миром, это немало тогда озадачило тех, кто был знаком с Лениным. Молотов не сдерживал своего негодования: «Ленин, большевики видели смысл своей внешней политики не в заботах о сосуществовании с империализмом, а в ускорении его гибели. Этой главной цели и, следовательно, задачам международной пролетарской революции Ленин, большевики подчиняли линию внешней политики нашей страны и задачи партии в борьбе за мир»¹²⁸². Действительно, принципа мирного сосуществования Ленин никогда не заявлял. Говорил он прямо обратное:

– Пока остались капитализм и социализм, они мирно жить не могут; либо тот, либо другой в конце концов победит; либо по Советской республике будут петь панихиды, либо – по мировому капитализму.

Здесь Ленину в прозорливости не откажешь. Панихида, правда, прозвучит не скоро – при Горбачеве и Ельцине.

Основополагающим для Ленина был принцип пролетарского интернационализма, который «требовал, во-первых, подчинения интересов пролетарской борьбы в одной стране интересам этой борьбы во всемирном масштабе; во-вторых, требует способности и готовности со стороны нации, осуществляющей победу над буржуазией, идти на величайшие национальные жертвы ради свержения международного капитала»¹²⁸³, – писал он. Троцкий справедливо замечал: «Октябрьская революция рассматривалась Лениным всегда в перспективе европейской и мировой революции»¹²⁸⁴. Свое первое выступление на II съезде Советов – еще до взятия Зимнего – Ленин завершил призывом:

– Да здравствует всемирная социалистическая революция.

Октябрь 1917-го сломал схему марксизма. Революция произошла не в самой развитой капиталистической стране и не в группе стран, как это должно было быть. Ленин удивлялся, что «история идет странными путями: на долю страны отсталой выпала честь идти во главе великого мирового движения»¹²⁸⁵. На III съезде Советов Ленин процитирует Маркса и Энгельса, которые были уверены, что в революционном деле «француз начнет, а немец доделает».

– Дела сложились иначе, чем ожидали Маркс и Энгельс, они дали нам, русским трудящимся и эксплуатируемым классам, почетную роль авангарда международной социалистической революции, и мы теперь ясно видим, как пойдет далеко развитие революции; русский народ начал – немец, француз, англичанин доделает, и социализм победит.

Удержать завоевания пролетарской революции в одиночестве считалось невозможным. На VII съезде партии Ленин утверждал: «Если смотреть во всемирно-историческом масштабе, то не подлежит никакому сомнению, что конечная победа нашей революции, если бы она осталась одинокой, если бы не было революционного движения в других странах, была бы безнадежной». Цель мировой революции Ленин никогда не камуфлировал и хорошо знал, что на Западе хорошо об этой цели осведомлены:

– Они ясно понимали, что большевизм преследует цели мировой революции. А мы никогда не скрывали, что наша революция только начало, что она приведет к победоносному концу только тогда, когда мы весь свет зажжем таким же огнем революции…¹²⁸⁶ – скажет он в марте 1920 года.

Патриотизм Ленин считал вещью глубоко укоренившейся в массовом сознании и объяснимой, но для пролетарского интернационализма вредной. «Не с точки зрения “своей” страны я должен рассуждать (ибо это рассуждение убогого тупицы, национального мещанина, не понимающего, что он игрушка в руках империалистической буржуазии), а с точки зрения моего участия в подготовке и пропаганде, в приближении мировой пролетарской революции».

Диалог с лидерами социалистических партий, входивших во II Интернационал, Ленин возобновлять не собирался. Получив приглашение на конференцию социалистов стран Антанты в Лондоне для выработки общей позиции по вопросам войны, Ленин ответил: «Русское социалистическое правительство сожалеет о том, что оно не может принять участие в союзнической социалистической конференции, так как она противоречит принципам интернационализма. Мы возражаем против разделения рабочего класса соответственно империалистическим группировкам. Если английские лейбористы согласны с русскими мирными намерениями, которые уже одобрены социалистическими партиями центральных держав, такое разделение тем более недопустимо».

Дожидаясь мировой революции, Москва возлагала надежды на обострение межимпериалистических противоречий, «при обязательном, самом тщательном, заботливом, осторожном, умелом использовании как всякой, хотя бы малейшей, “трещины” между врагами, всякой противоположности интересов между буржуазией разных стран, между разными группами и видами буржуазии внутри отдельных стран, так и всякой, хотя бы малейшей, возможности получить себе массового союзника, пусть даже временного, шаткого, непрочного, ненадежного, условного»¹²⁸⁷.

Обуреваемый мыслям о мировой революции Ленин куда меньше задумывался о конкретном внешнеполитическом курсе страны. Если думал вообще. Чичерин подтверждал: «Никогда до Октябрьской революции не делалось попытки установить программу внешней политики социалистического государства среди капиталистических. Но и сам ВИ никогда не излагал в виде систематически разработанного плана всю внешнюю политику Советской республики. Ее стройность и цельность была в его голове»¹²⁸⁸.

Очень похоже, Ленин и его соратники поначалу полагали возможным вообще обойтись без внешней политики. Пестковский «решил пойти к Троцкому и выставить мою кандидатуру в Наркоминдел». И услышал в ответ:

– Жаль вас на эту работу. Там у меня уже работают Поливанов и Залкинд. Больше не стоит брать туда старых товарищей. Я ведь сам взял эту работу только потому, чтобы иметь больше времени для партийных дел. Дело мое маленькое: опубликовать тайные договоры и закрыть лавочку…»¹²⁸⁹.

Троцкий поручил заняться приемом дел в дипломатическом ведомстве Залкинду. Там, как и в других ведомствах, занимались саботажем. Отличие было в том, что команда Троцкого не считала, что в НКИД была нужда в профессионалах. Уговаривать никого даже не пытались, а первоочередной задачей считалось доведение до российской и мировой общественности содержания – святая святых каждого государства – секретных соглашений с другими державами.

Одним из важнейших принципов внешней политики Ленин – на словах и до поры – считал ее открытость, публичность. «Везде обман масс, в демократической Франции, Швейцарии, Америке и Англии во сто раз шире и утонченнее, чем в других странах. Советская власть революционно сорвала покров тайны с внешней политики». На деле, кто-кто, а большевики лучше других могли прятать тайные пружины и рычаги своей внешней политики. А в октябре 1920 года, поднаторев и в традиционной дипломатии, Ленин скажет:

– Пока есть война, должна существовать и тайная дипломатия, как одно из средств войны. Отказаться от нее мы не можем¹²⁹⁰.

Но это будет потом. Залкинд рассказывал: «Тов. Троцкий дал нам двух товарищей машинистов и распорядился организовать охрану министерства караулом Павловского полка, который мы поместили при входе в знаменитые бронированные комнаты, содержавшие в пяти громадных несгораемых шкафах систематически расположенные картоны с копиями депеш, донесениями и секретными договорами. С этого дня началась лихорадочная работа по разбору и переводу тайных документов, позволившая впервые заглянуть за кулисы, позади которых фабриковалась война “за право и справедливость”…Опубликование производилось по мере нахождения документов… Политически важно было приступить к публикованию немедленно, что и заставляло нас крайне несистематически пускать в прессу всего понемногу…»

Все региональные отделы МИДа были сведены к двум – Запад и Восток. Работа была только у отдела виз, «так как масса иностранцев стремилась покинуть пределы Советской России. Наш собственный дипломатический корпус был невелик: он состоял лишь из т. Литвинова, организовавшего в Лондоне “Русское народное посольство” (Russian Peoples Embassy), и т. Воровского, которому с нашим первым дипкурьером т. Гольцманом были отправлены в Стокгольм грамоты на звание “Полномочного представителя народного комиссара по иностранным делам в Скандинавских странах”»¹²⁹¹.

Впрочем, роль наркомата иностранных дел в советском внешнеполитическом механизме окажется не главной. Центральная роль в выработке внешней политики принадлежала лично Ленину и ЦК – даже СНК и ВЦИК здесь не были игроками. Чичерин подтверждал: «В первые годы существования нашей республики я по нескольку раз в день разговаривал с ним по телефону, имея с ним иногда весьма продолжительные телефонные разговоры, кроме частых непосредственных бесед, и нередко обсуждая с ним все детали сколько-нибудь важных текущих дипломатических дел»¹²⁹². Зиновьев скажет, что «руководство внешней политикой – около половины всей работы ЦК»¹²⁹³.

Есть версия, что Советская Россия могла бы развиваться совсем иначе, если бы не находилась в фактической блокаде, а внешний мир общался с ней дружественным образом и она могла рассчитывать на нормальный товарообмен. Не исключаю. Но вряд ли сама такая возможность существовала. Запад быстро, почти рефлекторно понял, какую опасность для него представляет ленинизм. Дело было не только в нежелании большевистского правительства соблюдать прежние союзнические договоренности и продолжать войну с Германией. И даже не только в намерении осуществить всемирную революцию. Впервые в истории в крупной стране к власти пришел режим, открыто отвергавший и бросавший вызов западным ценностям (прежде всего, христианству и собственности), нормам, образу жизни и при этом предлагавший собственную радикальную альтернативу, да еще в глобальном масштабе. «С времен Французской революции на европейском горизонте не появлялось ничего, даже отдаленно напоминающего Советский Союз, – замечал Генри Киссинджер. – Впервые по прошествии более ста лет одна из стран официально посвятила себя свержению существующего порядка»¹²⁹⁴.

Отношение ведущих западных стран к большевистскому режиму определилось моментально. Декрет о мире – худшее из того, что могли себе представить союзники, из последних сил продолжавшие кровопролитные бои, в самом кошмарном сне. Включилась также на полную мощь пропагандистская машина Запада. Герберт Уэллс, фантазия которого сама рождала инопланетных монстров, и то был удивлен: «Вождей большевиков рисовали в виде каких-то невероятных чудовищ, насыщавшихся кровью, грабежами и ведшими самую безнравственную жизнь, перед которой бледнел даже разврат царского двора при распутинском режиме…»¹²⁹⁵.

– У них одна мысль: как бы искры нашего пожара не перепали на их крыши, – говорил Ленин о причинах такого отношения.

У Ленина изначально не было ни малейших иллюзий в части будущих отношений с Западом. Но он с облегчением замечал, что в условиях мировой войны крупные мировые игроки не могли предаться делу уничтожения Советской России всей душой и всеми средствами. На VII партсъезде Ленин говорил, что триумфальное шествие советской власти оказалось возможным «только потому, что специально сложившаяся международная конъюнктура временно прикрыла нас от империализма. Ему было не до нас»¹²⁹⁶.

В Великобритании коалиционный кабинет Дэвида Ллойд Джорджа бросал все силы на алтарь победы. Британские потери в Первой мировой войне были гораздо больше, чем во Второй. Потребление хлеба за годы войны сократилось на четверть, мяса – на треть. В Лондоне, писал продолжавший исполнять обязанности посланника Константин Набоков, «всем, разумеется, было ясно, что произошло событие, бесповоротно исключающее Россию из числа Союзных держав… Захват власти людьми, нарочито “доставленными” из Германии, возбуждал враждебное отношение и негодование против всего русского народа… Преобладало убеждение, что переворот есть явление кратковременное, что удержаться у власти Ленин, казалось бы, не имевший никакой опоры в народных массах, – не сможет»¹²⁹⁷.

Были сторонники идеи попытаться договориться с большевиками и использовать их против немцев. Посол Великобритании в Петрограде Бьюкенен полагал: «Как ни велико мое отвращение к их террористическим методам …я охотно соглашусь, что Ленин и Троцкий необыкновенные люди». 14 (27) ноября Бьюкенен пишет в Форин-офис: «Если еще что-нибудь может побудить Россию сделать еще одно усилие, то это сознание того, что она совершенно свободна действовать по собственному желанию, без всякого давления со стороны союзников». При этом 21 ноября (4 декабря) Бьюкенен сообщил прессе об инструкциях из Лондона, которые предписывали «воздержаться от всякого шага, который мог бы обозначить признание Советского правительства…»¹²⁹⁸.

Своим посланником в Лондоне большевики объявили Литвинова, который о своем высоком назначении узнал из британских газет. Форин-офис его официально не признал, но был готов «сноситься с ним через специально к нему приставленного чиновника». Литвинов стал выдавать паспорта и визы, признаваемые британским правительством¹²⁹⁹.

Положение Франции было еще более тяжелым, чем у Великобритании. Французские людские потери были самыми большими в процентном отношении к числу населения из всех воевавших стран. Север страны и территории вокруг Вердена были полностью опустошены. Страна, являвшаяся раньше крупнейшим кредитором, оказалась крупнейшим заемщиком. А тут еще Россия – крупнейший должник – отказалась выплачивать долги царского и Временного правительств. Хуже того. «После призыва Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов заключить мир без аннексий и контрибуций во Францию возвращается Марсель Кашен, социал-патриот, уехавший пристыженным защитником интересов своего правительства и теперь превратившийся в певца, прославляющего родину Революции. Отныне Советская Россия становится воплощением мира»¹³⁰⁰.

Троцкий начал свои контакты с представителями Запада с французского посла Нуланса, в прошлом депутата-социалиста. Троцкий писал, что Нуланс «не повысил моего мнения о вершителях судеб человечества. Беседа… не привела ни к чему. После коротких колебаний Клемансо окончательно склонился к режиму колючей проволоки»¹³⁰¹.

Первое комплексное обсуждение союзниками ситуации в России после прихода к власти большевиков состоялось в Париже 16 (29) ноября. Именно на этой конференции был создан Высший военный совет держав Согласия как высший координационный орган ведения войны. Россию на конференции представлял еще сидевший в Париже Маклаков. Наиболее воинственно звучал главком Антанты маршал Фош, предлагавший использовать в первую очередь румынскую армия как центр кристаллизации всех тех сил Юга России, которые были способны воевать с немцами – казачество, народы Кавказа, чехословацкие отряды. Фош не исключал и открытой интервенции Запада для поддержки этих сил. Решение конференции было выжидательным: следить за событиями, которые могут привести и к созданию устойчивого, лояльного союзникам правительства. Отвечая на призыв Ленина к миру и на соответствующий его декрет, союзники заявили, что их целью являются не аннексии и контрибуции, а создание непреодолимых препятствий на пути милитаризма, грозящего захлестнуть весь мир¹³⁰². Ха-ха.

Уинстон Черчилль – влиятельный член британского военного кабинета – авторитетно свидетельствовал о планах Англии и Франции: «Конвенция предусматривала оказание помощи генералу Алексееву, находившемуся тогда в Новочеркасске, и географическое разделение сферы действий этих двух держав… Французская зона должны была состоять из Украины и Крыма, а английская – из территорий казаков, Кавказа, Армении, Грузии и Курдистана». Вместе с тем в соответствии с другим решением, принятым Парижской конференцией, устанавливалось, «чтобы союзные правительства, отнюдь не прощая измены России, вступили в неофициальные сношения с петроградским правительством, – Локкарт будет сноситься с этим правительством в качестве нашего неофициального агента»¹³⁰³.

Равнодействующую быстро сформировавшегося западного подхода к России неплохо уловил Керенский. «Продолжая войну с Германией, союзники пытались произвести на русской территории стратегическую диверсию, пользуясь услугами местного населения, не считая уже никакую Россию своей равномерной союзницей»¹³⁰⁴. Ллойд Джордж подтвердит: «Противники большевиков создали армии по нашему предложению и в значительной мере, несомненно, на наши деньги. Если бы не эти экспромтом созданные нами организации, немцы захватили бы все ресурсы этой страны и смогли бы таким образом свести на нет все значение нашей блокады. Немцы дошли бы до житниц Дона, до рудников Урала, до нефти Кавказа»¹³⁰⁵. Подтверждение такой помощи есть и со стороны ее получателей. «Военные представители Франции и Великобритании в декабре 1917 г. были в Новочеркасске и, познакомившись с тем, что делается, обещали от имени своих правительств значительную денежную помощь»¹³⁰⁶, – писал генерал Лукомский.

Англо-французские проекты этим не ограничивались. Они включали в себя также высадку японцев в Приморье и занятие ими Транссибирской магистрали, установление контроля над северными морскими портами и возможную прямую интервенцию. Начался и соответствующий прессинг на президента Соединенных Штатов Вудро Вильсона, который не спешил ввязываться в российскую авантюру, хотя именно с его именем связывается идеология либерального интернационализма. Президент успешно пользовался лозунгами особой миссии США в деле водворения всеобщего мира, чтобы подготовить общественное мнение к преодолению традиционных изоляционистских настроений и вступлению в 1917 году в военные действия (впервые в американской истории) в Старом Свете. Еще в 1916 году США имели семнадцатую по величине армию в мире, но после введения воинской обязанности пополнили ее 4 миллионами человек, половину из которых отправили во Францию. Военные расходы превысили все затраты федерального правительства с момента объявления независимости. Внутреннюю критику заглушили посредством законов о шпионаже и о подстрекательстве к мятежу. Полиция и бдительные граждане вылавливали социалистов и антивоенных активистов¹³⁰⁷.

Победа большевиков вызвала в США еще большее отторжение, чем в Европе. Ричард Хаас справедливо замечает: «Царизм, возможно, был отвратителен многим американцам, но идеология Ленина и Троцкого была для большинства из них еще более пугающей»¹³⁰⁸. В американском дипкорпусе боролись три линии. Первую озвучивали глава военной миссии Джадсон и руководители миссии Красного Креста в Петрограде, которые полагали, что большевики, взяв власть, превратились в оборонцев, и их полупризнание поможет восстановить фронт. Генконсул Саммерс, напротив, призывал однозначно и публично отказать Советам в признании. В итоге победила третья точка зрения – посла Фрэнсиса, предлагавшего не делать ничего в ожидании неизбежного со дня на день падения большевистского режима¹³⁰⁹.

Американский посол 20 ноября (3 декабря) писал государственному секретарю Лансингу: «У меня сильное подозрение, что Ленин и Троцкий работают в интересах Германии, но оправдано такое подозрение или нет, их успех безусловно будет означать завоевание для Германии…»¹³¹⁰. Контактов с Фрэнсисом у НКИД не было, если не считать описанного Залкиндом: «В это время в Соединенных Штатах было приговорено к смертной казни несколько анархистов, и мне стало известно, что питерские анархисты собираются устроить перед окнами американского посольства демонстрацию протеста. О возможности таковой я счел нужным на всякий случай предупредить посла, но старик посол смертельно перепугался и обратился к т. Ленину за защитой, каковая ему и была обещана, причем, однако, и мне от ВИ нагорело, – не пугай, мол, послов даром»¹³¹¹.

В отличие от Фрэнсиса, энергичный руководитель миссии Красного Креста полковник Робинс был крайне заинтересован продолжать участие в российских делах. «Робинсу с большим трудом удалось добиться доверия Ленина и других большевиков, и он был единственным человеком, который давал американскому правительству объективную информацию о России на протяжении почти всего послеоктябрьского периода, – писал американский корреспондент в Петрограде Вильямс. – Однако все это время и американское правительство, и союзники занимали такую позицию, будто того правительства, с которым Робинс так тесно общался, не существовало в природе»¹³¹².

При этом Вильсон не оставлял надежд каким-то образом повлиять на ленинское правительство. Его знаменитые 14 пунктов, озвученные в Конгрессе 26 декабря (8 января), имели своим адресатом, не в последнюю очередь, Петроград. «Сильнейшим импульсом для выдвижения Четырнадцати пунктов в январе 1918 года стало стремление противодействовать большевистской антивоенной пропаганде. Вильсон стремился поддержать рабочие и социалистические элементы в союзных странах и подвигнуть их германских коллег к миру»¹³¹³, – писал биограф президента. Общие слова и принципы тогда мало кого волновали. Только Ленин воспринял 14 пунктов со всей серьезностью. 30 декабря (12 января) он отправил текст речи Троцкому с припиской: «Надеюсь, что будет использована должным образом». Речь Вильсона по указанию Ленина была полностью опубликована в «Известиях». Ленинский Декрет о мире в американской прессе не публиковался.

На следующий день вызрел дипломатический скандал, который закончился и первым визитом к Ленину западных дипломатов. В ответ на попытки Бухареста разоружить революционизированные российские части в Румынии Ленин предписал «арестовать немедленно всех членов румынского посольства и румынской миссии»¹³¹⁴. В числе арестованных оказался и румынский посланник граф Константин Диаманди. В канун российского Нового года Фрэнсис на правах дуайена дипкорпуса срочно созвал в американское посольство глав миссий. «Я организовал встречу по телефону с Лениным, который говорит по-английски»¹³¹⁵. Ленин назначил встречу запиской: «Сэр, не будучи в состоянии связаться с Вами по телефону в 2 часа, как было условлено, я пишу, чтобы сообщить Вам, что я был рад встретиться с Вами в моем кабинете – Смольный институт, комната 81 – сегодня в 4 часа дня»¹³¹⁶.

Как рассказывал Залкинд, «дело было лишь за помещением, ибо мы сомневались, уместятся ли все в маленьком кабинете ВИ. Я был против приема в “парадной зале”, очень уж нелепо разукрашенной кем-то разноцветными половиками и зеркальным трюмо посредине. Прием так-таки состоялся в кабинете, куда мы набили столько стульев, сколько влезло. Члены корпуса начали быстро приезжать один за другим, причем старейшина (американский посол) усердно представлял их, а ВИ не менее усердно жал всем руки»¹³¹⁷. Прибыли 22 посла и посланника.

Ленин встретил Фрэнсиса у двери своего кабинета «размером примерно в двенадцать на пятнадцать футов (3,5 на 4,5 м. – В.Н.) и пригласил министров и временных поверенных сесть на деревянную скамью… Я читал по-английски и стоя требование, под которым мы все подписались. А потом Лексингстон Фелпс прочел его по-французски. Ленин сказал:

– Давайте это обсудим.

Я немедленно ответил:

– Никакого обсуждения этого вопроса.

Я сказал, что персона дипломатического представителя была неприкосновенна и пользовалась иммунитетом… Дискуссия продолжалась не менее часа. Ленин был приятен в своих манерах на протяжении всей встречи»¹³¹⁸. Залкинд меж тем к месту зачитал телеграмму Троцкого о нападении румын на российские войска, что «привело почему-то в раж сербского посланника Спалайковича, начавшего ни к селу ни к городу митинговать, приведя своей речью как ВИ, так и присутствовавшего т. Сталина в самое веселое настроение. Остальные дипломаты изображали при сем нечто вроде хора греческих трагедий»¹³¹⁹.

Председатель Совнаркома направил предписание в Петропавловскую крепость: «Арестованных румынского посланника и всех чинов румынского посольства освободить, заявив им, что они должны принять все меры для освобождения окруженных и арестованных русский войск на фронте»¹³²⁰. Фрэнсис подтвердит: «Он сообщил мне по телефону около полуночи, что Центральный Совет решил освободить Диаманди»¹³²¹.

На этом общение американской дипломатии с лидером нашей страны на многие годы прекратится. Но Ленин воспринял визит как первую ласточку, предвещая признание Западом его правительства. Большевики пытались заручиться поддержкой Антанты в противодействии немецкому нашествию или заманить ее на переговоры в Бресте. «За два месяца не было ни одной недели, чтобы большевики через меня не запрашивали (неофициально, это правда, но откровенно) союзников о военном содействии»¹³²², – свидетельствовал в январе 1918 года Жак Садуль. Но этот порыв большевиков отклика уже не встретил.

А послы 26 февраля дружно покинули Петроград и направились в Вологду. В качестве пункта связи со столицей, как заметит Локхарт, «она являлась приблизительно столь же подходящим местом, как северный полюс, только несколько ближе»¹³²³.

Идея повлиять самым решительным образом на российские дела витала в воздухе. Изменению позиции Запада в сторону интервенционизма в наибольшей степени способствовали разгон Учредительного собрания и Брестский мир.

Германия, находившаяся на грани выживания, с восторгом восприняла Октябрьскую революцию. В Берлине не могли поверить своему счастью: из войны выходил потенциально сильнейший враг. Чтобы не вспугнуть удачу, немцы прекратили огонь по всей линии фронта и предложили мирные переговоры.

Советская делегация во главе с Иоффе, в состав которой входили также Карахан, Каменев, Сокольников, Биценко, Мстиславский и по одному представителю от рабочих, крестьян, солдат и матросов, 20 ноября (3 декабря) приехала в Брест-Литовск. Ленин инструктировал Иоффе, «как именно необходимо наших империалистических противников “вытаскивать за ушко да на солнышко”.

– Как только они покажут свои империалистические ушки, – говорил он, – вы их остановите и требуйте: а позвольте-ка это записать!»

«Как известно, большевиков сначала, и не только в России, но и во всем мире, обвиняли в том, что они – “германские шпионы”, “германские агенты”, “подкупленные Германией” и т. д. … Трехмесячная борьба в Бресте помимо своей главной цели – революционизирования мира трудящихся – имела еще и побочную: доказать всему миру безусловную ложность возводимых на большевиков обвинений»¹³²⁴, – подчеркивал Иоффе.

Большевистское руководство придерживалось формулы, выработанной в Циммервальде – демократический мир без аннексий и контрибуций. С этой формулой делегация и выступала, надеясь не только (может, и не столько) на заключение мира, сколько на использование переговоров для целей пропаганды идей революции во всех воюющих странах, которая наиболее эффективно этот мир обеспечит. Большевики в эйфории от своей октябрьской победы принимали голодные выступления в воюющих странах за начало восстания пролетариата.

Свежеиспеченные советские дипломаты в Бресте начали диктовать условия, ведя себя как сторона-победитель. Немцы, австро-венгры, турки и болгары, с которыми велись переговоры, так не считали. «Немецкая делегация оторопела от столь наглых требований со стороны побежденного государства… Русские, безусловно, затягивали переговоры в надежде, что они будут прерваны известием о революции в Вене и Берлине. Некоторые их требования вывели бы из себя даже самого вежливого и терпеливого дипломата»¹³²⁵.

Но Центральные державы были заинтересованы в максимально быстром заключении мира с Россией, а потому поначалу готовы были идти на компромисс. Перемирие подписали уже 2 (15) декабря. Германия готовила, по словам ее главнокомандующего Пауля фон Гинденбурга – любимца нации и будущего президента, – «грандиозную военную кампанию на Западном фронте», и это возлагало «естественную обязанность привлечь все пригодные для кровавой битвы силы… Ввиду распада русской армии мы уже ранее начали оттягивать оттуда большую часть наших боевых соединений»¹³²⁶. Беспомощность России разжигала аппетит у германского руководства. Гинденбург доказывал кайзеру, «что в интересах Германии следует отодвинуть границы России на восток, а ее плотно заселенные и экономически перспективные западные губернии аннексировать»¹³²⁷.

Официальные переговоры о заключении мира начались 9 (22) декабря 1917 года. «Наша делегация внесла с самого начала программное заявление об основах демократического мира. Противная сторона потребовала перерыва заседания. Возобновление работ откладывалось все далее и далее»¹³²⁸. Наконец, ответ был дан: правительства Четверного союза «присоединились» к формуле мира: без аннексий и контрибуций на началах самоопределения народов. В Петрограде по этому случаю произошла на радостях колоссальная демонстрация.

Зря радовались. В Бресте революционные романтики столкнулись с жесткими реалистами, милитаристами и геополитиками, включая глав МИДов Германии Кюльмана и Австро-Венгрии Оттокара Чернина. Тезис о праве наций на самоопределение сыграл тогда с большевиками злую шутку. Делегация Центральных держав не без оснований заявляла, что если все народы имеют право на самоопределение, то какое основание имеет Петроград говорить от имени Украины, Латвии и далее по списку¹³²⁹. Замечал Троцкий: «На другое утро наша делегация привезла нам из Брест-Литовска те чудовищные требования, которые Кюльман предъявил от имени Центральных империй.

– Для затягивания переговоров нужен затягиватель, – говорил Ленин.

По его настоянию я отправился в Брест-Литовск. Признаюсь, я ехал, как на пытку». Слабость переговорной позиции стала ясна, когда по дороге нарком иностранных дел увидел опустевшие русские окопы.

Переговоры возобновились 27 декабря (9 января). На следующий день Троцкий признал Украину в качестве полноправного самостоятельного участника переговорного процесса. Это оказалось большой ошибкой. Центральная Рада прислала делегацию во главе со своим министром иностранных дел Голубовичем. Большевистскую власть как общегосударственную Рада не признавала. «Брестские делегаты Рады были самой природой созданы для того, чтобы любой капиталистический дипломат водил их за нос, – полагал Троцкий. – Не только Кюльман, но и Чернин занимались этим делом со снисходительной брезгливостью… Высокопарная низость, захлебывающееся от восторга лакейство били фонтаном из этих несчастных национальных демократов, приобщившихся на миг к власти»¹³³⁰. Центральным державам настолько требовалось как можно скорее получить доступ к украинскому продовольствию и создать проблемы России, что они обещали создать украинскую автономию в австро-венгерской Галиции и передать Украине некоторые польские территории.

Немцы также настаивали на том, что Курляндия и Литва, находившиеся под немецкой оккупацией, уже сделали свой акт самоопределения, и их судьба уже не может являться предметом переговоров с Россией. «Троцкий твердо стоял на том, чтобы мы сначала очистили страну, а затем уже население будет использовать право на самоопределение»¹³³¹.

Поначалу Троцкий вел себя подчеркнуто уверенно. Как напишет Гинденбург, «Ленин и Троцкий проводили активную политику не как побежденные, а как победители, желая внести политическое разложение в тылы и в ряды наших войск»¹³³². Тем не менее Ленин, понимая полную беззащитность страны, настаивал на немедленном подписании любого, даже самого «похабного» мира. Но он оказался в явном меньшинстве в руководстве большевиков. Его поддерживали Сталин, Свердлов, Зиновьев, Смилга, Сокольников, Стасова. Большинство ЦК стояло на позиции «левых коммунистов», отстаивавших лозунг революционной войны в Европе.

Революция, не запятнавшая себя позорной капитуляцией, считали они, воспламенит души рабочего класса за рубежом, который свергнет власть капитала. Есть пример слабой революционной Франции 1792 года, которая, тем не менее, смогла завоевать чуть ли не всю Европу. Большевики превращаются в оппортунистов, плетясь за крестьянством, не желающим воевать. Левых коммунистов возглавляли Бухарин, Преображенский, Бубнов, Коллонтай, Арманд, Радек, Косиор, Пятаков, Урицкий, Сапронов, Куйбышев. Они выпускали жестко антиленинскую газету «Коммунист». Ленин возмущался: «Их газета носит кличку “Коммунист”, но ей следует носить кличку “Шляхтич”, ибо она смотрит с точки зрения шляхтича, который сказал, умирая в красивой позе со шпагой: “мир – это позор, война – это честь”. Они рассуждают с точки зрения шляхтича. А я – с точки зрения крестьянина»¹³³³. Действительно, понятие чести всегда вызывало у Ленина, мягко говоря, аллергию. Категорически против мира были и левые эсеры.

Фундаментом позиции и Троцкого, и левых коммунистов, и левых эсеров было убеждение, что германская армия не в состоянии наступать. Германия ослаблена, революция на подходе, новое наступление вызовет там армейский бунт. Основания для таких выводов были. Массовые забастовки в январе прокатились по Берлину, Вене, Будапешту, занятой немцами Варшаве. В Вене и Берлине рабочие начали создавать Советы. Но Ленин стоял на своем. «Все аргументы, которые мы выдвигали против заключения Брестского мира, отскакивали от него, как горох от стены, – рассказывал Радек. – Он выдвигал простейший аргумент: войну не в состоянии вести партия хороших революционеров, которые, взяв за горло собственную буржуазию, не способны идти на сделку с германской. Войну должен вести мужик»¹³³⁴. А мужик бежит с фронта.

Ленин в этих условиях оказался в блоке с правыми коммунистами, с которыми так яростно сражался в ноябре. Заключив мир, большевики станут сообщниками германского империализма? Но чем германский империализм хуже других? Германия не сможет наступать? Но и мы не можем обороняться. «Мы идем на невыгодный договор и сепаратный мир, зная, что теперь мы еще не готовы на революционную войну…»¹³³⁵.

Троцкий предлагал рискованную игру: распустить армию без заключения мира. Мир в этом случае выглядел бы как подчинение насилию. «Этим одним мы нанесем решительный удар слухам о нашей закулисной связи с Гогенцоллерном»¹³³⁶. Ленин счел план Троцкого «дискутабельным» и просил его в переговорах «назначить перерыв и выехать в Питер».

В день открытия Учредительного собрания – 5 (18) января – начальник штаба Восточного фронта генерал Гофман показал советской делегации карту с обозначением линии немецкой сферы влияния, к западу от которой оставались Польша, Литва и Курляндия. Троцкий взял время для консультаций. А Ленин, разогнав Учредилку, на несколько месяцев почти полностью переключился на тему мира с Германией.

Он организовал 8 (21) января совещание с 63 членами ЦК и ключевыми партработниками и выступил с докладом, который носил вызывающе провоцирующее название «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира». Ленин доказывал, что и сам всегда был за революционную войну. Но «мы не брали на себя обязательства начинать революционные войны без учета того, насколько возможно вести ее в тот или иной момент… Нет сомнения, что наша армия в данный момент и в ближайшие недели (а вероятно, и в ближайшие месяцы) абсолютно не в состоянии успешно отразить немецкое наступление». Ленин уверял, что «крестьянская армия, невыносимо истомленная войной, после первых же поражений – вероятно, даже не через месяцы, а через недели – свергнет социалистическое рабочее правительство»¹³³⁷.

Крупская видела: «Ильич кончил заключительное слово, на него устремлены были враждебные взгляды товарищей. Ильич излагал свою точку зрения, явно потеряв всякую надежду убедить присутствующих. И сейчас слышится мне, каким безмерно усталым и горьким тоном он мне сказал, окончив доклад:

– Ну, что ж, пойдем!»¹³³⁸.

За Ленина проголосовали 15 человек, за левых коммунистов – 32, за Троцкого – 16.

Началась битва Ленина за Брестский мир, которая одновременно стала битвой за прерогативы и власть первого лица в партии и государстве, которые столь откровенно ставились под сомнение ближайшими соратниками. 11 (24) января он официально собрал ЦК и повторил тезисы.

– Стоящие на точке зрения революционной войны указывают, что мы этим самым будем находиться в гражданской войне с германским империализмом и что этим мы пробудим в Германии революцию. Но ведь Германия только еще беременна революцией, а у нас уже родился вполне здоровый ребенок – социалистическая республика, которого мы можем убить, начиная войну…¹³³⁹

За мирный договор только сам Ленин, Сталин, Сергеев (Артем), Сокольников. За немедленную революционную войну двое. Предложение Троцкого победило 9 голосами. Ленин, понимая, что переломить настроение не удастся, внес предложение о затягивании переговоров. За это 12, против – один.

Дальше вопрос о мире перенесся в Таврический дворец – на Третий съезд Советов. Доклад делал Троцкий. 15 (28) января в ЦК РКП(б) поступило заявление группы левых коммунистов с требованием созыва в течение недели партконференции для обсуждения вопроса о мире. Если конференцию не созовут, они «сочтут необходимым оставить ответственные посты в партии и в органах власти». 18 (31) января ЦК принимает подготовленные Бухариным тезисы «О моменте в связи с войной против заключения мира»: «Никакой отсрочки, кроме отсрочки международной революции, мы не получим»¹³⁴⁰. Ленин заявляет:

– Для разубеждения товарищей – сторонников революционной войны самое лучшее было бы съездить на фронт и там воочию убедиться в полной невозможности ведения войны.

Тем временем де-факто революционная война уже шла на Украине. Большевистский Южный революционный фронт с начала 1918 года практически без сопротивления занял Чернигов, Сумы, Конотоп, Полтаву, Кременчуг, Винницу. 15 (28) января началось просоветское восстание в Киеве, на поддержку которого выдвинулись красные войска во главе с левым эсером Муравьевым. Ленин 21 января (3 февраля) шлет радостную радиограмму: «Киевская Рада пала. Вся власть на Украине в руках совета. Бесспорна власть Харьковского ЦИК на Украине; назначен большевик Коцюбинский главнокомандующим войсками Украинской республики». Рада перебралась в Житомир, а потом и в Сарны – поближе к немецким войскам. 26 января (8 февраля) войска Муравьева вошли в Киев, где провели массовые аресты и расстрелы.

Но 27 января (9 февраля) делегация низложенной Рады подписала сепаратный мир с Центральными державами. Рада соглашалась сильно подвинуть границу Украины на восток, поставить 1 млн тонн «излишков» продовольствия, а также приглашала германские войска на Украину. Российские власти пытались решительно возражать. Ленин и Сталин телеграфируют Троцкому: «Повторяем еще раз, что от Киевской Рады ничего не осталось и что немцы вынуждены будут признать факт, если они еще не признали его»¹³⁴¹. Но немцам было виднее, что признавать, а что нет. Руки германского командования оказались полностью развязанными: одномоментно весь русский фронт южнее Бреста перестал для него существовать. С этого момента германский тон сменился на ультимативный: потребовали немедленного заключения мира и аннексии еще большей территории России.

Троцкий стал де-факто проводить свою линию, сделав заявление: «Мы выходим из войны, но мы вынуждены отказаться от подписания мирного договора… Российским войскам одновременно отдается приказ о полной демобилизации по всему фронту»¹³⁴². Это была знаменитая формула: «Ни мира, ни войны, а армию распустить». Ленин протестовал. В Ставку ушла телеграмма: «Сегодняшнюю телеграмму о мире и о всеобщей демобилизации армии на всех фронтах отменить всеми имеющимися у Вас способами». Ленин зол на главу НКИД. «Тактика Троцкого, поскольку она шла на затягивание, была верна: неверной она стала, когда было объявлено состояние войны прекращенным и мир не был подписан, – возмущался Ленин. – Я предложил совершенно определенно мир подписать»¹³⁴³. Что же касается демобилизации, то он скажет Троцкому (с его слов):

– Если так, тем лучше: и аппарансы соблюдены, и из войны вышли¹³⁴⁴.

Троцкому здесь можно поверить. Сам Ленин вскоре напишет, что «мы были вынуждены это сделать, вынуждены обстоятельствами столь очевидными, вескими, непоборимыми, что не только не возникло “течения” или настроения в партии против демобилизации, но и вообще ни одного голоса против демобилизации не поднялось»¹³⁴⁵.

Большего подарка судьбы, чем отказ от мирного договора с одновременной демобилизацией, Центральные державы не могли себе представить. Западные союзники были в сильном шоке – это еще очень мягко сказано. Французский дипломат Паскаль писал 29 января (11 февраля): «Эффект у нас ошеломляющий: это безумие, такое невозможно!.. Это констатация факта, что война невозможна, но невозможен и мир. История никогда такого не видела»¹³⁴⁶.

Так закончился январь и наступил самый короткий в истории России февраль, который длился только 15 дней. Дело в том, что 26 января Ленин подписал декрет: «1. Первый день после 31 января сего года считать не 1-м февраля, а 14-м февраля. Второй день считать 15-м и т. д.». Поэтому февраль начался не с первого, а сразу с 14-го числа, когда Россия перешла на тот же календарь, по которому жил остальной мир (что позволит и нам дальше не обозначать даты по старому и новому стилю).

Положение «ни мира, ни войны» продолжалось недолго. 16 февраля в 19.30 германское командование заявило советским представителям, остававшимся в Брест-Литовске, что 18 февраля в полдень заканчивается перемирие и возобновляется состояние войны.

Важный вопрос для историков и важнейший – для реальных политиков в Петрограде в те дни: насколько далеко готовы были пойти в своем наступлении немцы? Ленин утверждал, что целью были захват столиц и удушение революции в колыбели. Так ли? Решение Коронного совета 13 февраля предполагало ограниченную наступательную операцию до Нарвы и Пскова. «Чтобы воспрепятствовать самим большевикам образовать новый восточный фронт, мы должны были нанести короткий, но сильный удар расположенным перед нами русским войскам, который позволил бы нам при этом захватить большое количество военного снаряжения, – подтверждал Людендорф. – Дальнейшее развитие военных операций на востоке не имелось в виду в ближайшее время»¹³⁴⁷. Нет свидетельств намерений Берлина захватывать столицы. Для этого у немцев не было ни сил, ни средств. Да и что бы они делали с двумя голодными мегаполисами? Но Ленину в почти прифронтовом Питере так не казалось. Будь он уже в Москве, находившейся в глубоком тылу, немецкое наступление вряд ли показалось бы ему смертельной угрозой. Впрочем, не будь этого германского наступления, столица бы не оказалась в Москве.

Спешно 17 февраля созывается пленум ЦК РКП(б). За предложение Ленина экстренно вступить в новые переговоры с Германией только пятеро – он сам, Сталин, Свердлов, Сокольников, Смилга. Против шестеро – Троцкий, Бухарин, Ломов, Урицкий, Иоффе, Крестинский. Но поддерживается идея заключить мир в случае немецкого выступления и отсутствия революции в Германии (против только Иоффе).

Предотвратить замирение большевиков с Германией в тот момент могла, пожалуй, только однозначная поддержка западных держав. Послы совещались. Паскаль написал в дневнике (14 февраля): «Среди союзников две тенденции: с большевиками против немцев или с немцами против большевиков всех стран»¹³⁴⁸. Среди сторонников помощи большевикам против немцев были Локкарт и полковник Робинс. Сигналов от западных столиц не было.

С утра 18 февраля стали поступать сведения о выдвижении германских войск в рамках операции «Фаустшлаг» – «Удар кулаком» – в направлении на Минск, Ревель, Нарву и Псков. В тот же день делегация Рады подписала с Германией и Австро-Венгрией военное соглашение, которое разрешало им оккупировать Украину для обеспечения «мира и порядка». Австро-германские войска численностью до 400 тысяч человек – по приглашению – двинулись на Украину. Им противостояли не больше 20 тысяч советских бойцов.

Дважды собирается ЦК РКП(б). Левые на утреннем заседании намерены опять развернуть широкую общеполитическую дискуссию. Ленин против и добивается ограничения повестки одним пунктом: посылать ли немцам телеграмму с предложением немедленного мира. Вопрос выносится на голосование, и он проигрывает 6 голосами против 7.

Тем временем с ходу немцами был захвачен Двинск. «Это самая комическая война, которую только можно себе представить, – писал руководивший операцией генерал Гофман. – Она ведется только на железной дороге и на грузовиках. Сажают какую-нибудь сотню пехотинцев с пулеметами и с одной пушкой на поезд и отправляют до ближайшей станции. Берут станцию, большевиков арестовывают и продвигаются дальше. Это, по крайней мере, имеет некоторый интерес новизны»¹³⁴⁹. ЦК вновь собирается – уже в куда более напряженной обстановке.

– Теперь на карту поставлено то, что мы, играя с войной, отдаем революцию немцам, – предупредил Ленин.

Левые коммунисты вновь против. Троцкий предлагает запросить условия мира, не беря на себя обязательство его подписывать. Сталин и Зиновьев за отправку телеграммы с согласием на возобновление переговоров. Впервые Ленину удается набрать большинство – 7:6 – за немедленное обращение к немцам с предложением мира. Его впервые поддержал Троцкий. Ленин шлет радиограмму в Берлин. Выразив решительный протест, СНК выражал «готовность, если германское правительство формулирует свои точные условия мира, ответить не позднее как через 12 часов, приемлемы ли они, эти условия, для нас».

А что Запад? 19 февраля правительство Клемансо уполномочило Нуланса сообщить о готовности Франции предоставить финансовую и военную помощь, если России продолжит боевые действия. Лондон и Вашингтон молчали. Ленин отказался от западной помощи. Его неофициальный ответ прозвучал 21 февраля со страниц «Правды», где вышла его статья под псевдонимом Карпов: «Англо-французская буржуазия ставит нам западню: идите-ка, любезные воевать теперь, мы от этого великолепно выиграем. Германцы нас ограбят, “заработают” на Востоке, дешевле уступят на Западе, а кстати Советская власть полетит… Воюйте, любезные “союзные” большевики, мы вам поможем! И “левые” (унеси ты мое горе) большевики лезут в западню, декламируя самые революционные фразы»¹³⁵⁰. Западные дипмиссии начали готовиться к эвакуации из столицы. Паскаль записал 21 февраля: «Атмосфера ликвидации. Сожжение бумаг»¹³⁵¹.

Ситуация стремительно ухудшалась. «Деморализованные русские войска не оказывали никакого сопротивления. Собственно о войсках вообще нельзя было говорить; в сущности, остались только штабы; главная масса войск уже разошлась по домам. С быстротой молнии оккупировали мы всю Лифляндию и Эстляндию»¹³⁵², – констатировал Гофман. 21 февраля немцами взят Минск. Ленин шлет телефонограмму во все райкомы партии с предписанием «организовать десятки тысяч рабочих и двинуть поголовно всю буржуазию до одного, под контролем этих рабочих, на рытье окопов под Питером… Готовьте орудия, а главное – организуйтесь и мобилизуйтесь поголовно».

Ночью Ленин передал в СМИ написанное им воззвание “Социалистическое отечество в опасности!”, тут же воплощенное в одноименном декрете СНК: «Германские генералы хотят установить свой “порядок” в Петрограде и в Киеве… Совет Народных Комиссаров постановляет: 1) Все силы и средства страны целиком предоставляются на дело революционной обороны. 2) Всем Советам и революционным организациям вменяется в обязанность защищать каждую позицию до последней капли крови». В добавление к декрету говорилось: «Каждый рабочий, отработав 8 часов в сутки, обязан три часа ежедневно (или по 4 ½ часа в сутки с третьим днем отдыха) работать в области военной или административной». И именно этим декретом силовые структуры Советской России впервые получили право на внесудебные репрессии. Пункт 8 декрета звучал так: «8) Неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления».

Немецкий ответ на обращение СНК с просьбой о возобновлении переговоров был вручен советскому курьеру 21 февраля, в Петербурге оно оказалось утром 22-го: немецкие военные в Прибалтике, Россия заключает мир с правительством Скоропадского и выводит войска из Финляндии и Украины, Турция получает территории в Закавказье, большевики платят контрибуцию, не ведут пропаганду в Германии и на оккупированных ею территориях.

Теперь уже ЦК обсуждал вопрос о приобретении оружия и продовольствия у держав Антанты. Ленин, который днем раньше в «Правде» категорически отрицал возможность получения западной помощи, заявил:

– Прошу присоединить мой голос за взятие картошки и оружия у разбойников англо-французского империализма¹³⁵³.

ЦК и СНК с ним согласились. Но не было ни картошки, ни оружия.

Генерал Бонч-Бруевич экстренно свернул за ненадобностью работу могилевской Ставки и 22 февраля прибыл в Смольный. «ВИ предложил мне и моим сотрудникам приступить к работе по организации обороны Петрограда… Немедленно по распоряжению Ленина нам была отведена в Смольном институте комната, где и начал работу будущий Военный совет, в состав которого входили я, как военный руководитель, и тов. Троцкий и Подвойский, как комиссары. В. И. Ленин в это время с неослабным интересом два раза в день интересовался нашей работой… Было решено… сформировать небольшие разведывательные отряды из рабочих и направить их по линиям железных дорог от Петрограда в целях нащупывания расположения противника»¹³⁵⁴. «В поддержку “разведывательным группам” решено направить “отряды”, человек по пятьдесят-сто каждый. Формирование “разведывательных групп” и “поддерживающих отрядов” поручалось штабу обороны Петрограда и его окрестностей. Последний подчинялся уже созданному в Смольном Комитету обороны, возглавлявшемуся Лениным»¹³⁵⁵.

В тот день, который мы и сейчас отмечаем как дату рождения Вооруженных сил – 23 февраля 1918 года, – их творец В. И. Ленин впервые под собственным именем открыл в «Правде» всю подноготную споров о мире в высшем партийном и государственном руководстве и рисовал картины гибели революции: «Вся буржуазия в России ликует и торжествует по поводу прихода немцев… В Двинске русские офицеры ходят уже с погонами. В Режице буржуа, ликуя, встретили немцев. В Питере, на Невском, и в буржуазных газетах (“Речь”, “Дело Народа”, “Новый Луч” и проч.) смакуют свой восторг по поводу предстоящего свержения Советской власти немцами. Пусть знает всякий: кто против немедленного, хоть и архитяжкого мира, тот губит Советскую власть»¹³⁵⁶.

На экстренном заседании ЦК Ленин поставил коллегам ультиматум с угрозой отставки. Немцы накануне предъявили еще более жесткие требования и ожидали ответа в течение 48 часов. Страсти были накалены до предела.

– Политика революционной фразы окончена, – выкрикивал Ленин. – Если эта политика будет теперь продолжаться, то я выхожу и из правительства, и из ЦК. Для революционной войны нужна армия, ее нет. Значит, надо принимать условия.

Собравшимся Ленин запомнился, как разъяренный зверь. «Он ходил буквально, как тигр в клетке. Не хватало только хвоста, чтобы бить себя по бокам. Тигр ходит мягко и упруго, но со стальной твердостью. Так тогда шагал Ленин»¹³⁵⁷, – писал Осинский. «Мы, “молодые”, “левые”, уже сделали ошибку, помешав заключить мир сразу, и продолжали упорствовать, – самокритично вспоминал позднее Бухарин. – И вот на решающее заседание Цека вбегает Ильич. Он – как громадный лев, запертый мальчишками в клетку. Он бегает по комнате, гневный, с суровой решимостью в лице, на котором подобрались и сжались все мускулы.

– Больше я не буду терпеть ни единой секунды. Довольно игры!

И Ильич ставит ультиматум. И Ильич ломает прежнее решение»¹³⁵⁸.

Бухарин, Троцкий, Урицкий, Ломов по-прежнему резко против принятия немецких условий. Троцкий заявил об уходе в знак протеста с поста наркома иностранных дел. Вопрос о мире выносится на голосование. За предложение Ленина всего семеро из 15 – сам Ленин, Зиновьев, Сталин, Стасова, Сокольников, Смилга. Четверо против – Бубнов, Урицкий, Бухарин и Ломов. Исход решили голоса четверых воздержавшихся – Троцкого, Дзержинского, Иоффе и Крестинского, – которые тоже не были за мирный договор. Их позицию суммировал на заседании ЦК Дзержинский:

– Подписывая этот мир, мы ничего не спасем. Но согласен с Троцким, что если бы партия была достаточно сильна, чтобы вынести развал и отставку Ленина, тогда можно было принять решение против. Теперь – нет¹³⁵⁹.

После голосования в отставку со своих постов в партии и правительстве попросились Бухарин, Ломов, Бубнов, Пятаков, Яковлева, Урицкий. Ленин предложил перенести обсуждение этой волны отставок на следующий день. Сталин поинтересовался:

– Не означает ли уход с постов фактического ухода из партии?

Если бы из партии тогда исключали противников Брестского мира, то, полагаю, исключить пришлось бы подавляющую ее часть.

– Уход из ЦК не значит уход из партии, – отрезает Ленин¹³⁶⁰.

Теперь ВЦИК. Вечером Ленин собирает его большевистскую фракцию. Рассказывала Клавдия Тимофеевна Свердлова, вторая жена Председателя ВЦИК: «Яков Михайлович берет слово и коротко, двумя-тремя фразами, от имени Ленина и своего, напоминает собравшимся точку зрения большинства ЦК – мир. Прения закончены. Подавляющим большинством голосов большевистская фракция выносит постановление: отстаивать на заседании ВЦИК предложение о заключении мира с Германией… Как ни бурно шло заседание большевистской фракции, оно не могло идти ни в какое сравнение с тем, что поднялось на совместном заседании большевиков с левыми эсерами, происходившем уже в большом зале Таврического. Буйствовал и кое-кто из “левых большевиков” – прежде всего Рязанов, – не пожелавших соблюдать партийную дисциплину и вновь выступавших против заключения мира. Прямо-таки неистовствовали левые эсеры, многие из которых кричали, что, какие бы решения ни приняли фракции, они будут голосовать против мира.

Яков Михайлович предоставляет слово Ленину. Речь ВИ лишена искусных ораторских приемов, но логика его непреоборима… Все! Третий час ночи, дальше откладывать заседание ВЦИК и вести споры по фракциям нельзя… В три часа пополуночи с 23 на 24 февраля 1918 года открылось заседание Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета… В который уже раз за эти сутки Ленин взошел на трибуну, вновь и вновь разъясняя, растолковывая, убеждая… Невзирая на всю несокрушимость ленинских доводов, меньшевики и эсеры, правые и левые вместе, с пеной у рта долбили свое – нет, нет и нет! Нельзя принимать германские условия. Война! Война!! Война!!! “Левые коммунисты” угрюмо молчали.

– Поименное голосование! – требуют меньшевики и эсеры. – Поименное!

Ну что же! Пусть будет поименное. По списку Яков Михайлович вызывает одного за другим членов ВЦИК»¹³⁶¹. Левые коммунисты ушли из зала, не голосуя. Это и объяснило успех Ленина. За – 114, против – 85, воздерживается – 35. В полпятого утра Совнарком в соответствии с решение ЦИК «постановил условия мира, предложенные германским правительством, принять и выслать делегацию в Брест-Литовск»¹³⁶².

Пока шли споры в Таврическом дворце, германские войска подступили к Ревелю и Пскову. Мобилизация дала весьма скромные результаты – несколько десятков тысяч красноармейцев. Но и их оказалось почти достаточно. «В течение ночи и следующего дня на фронт Нарва – Себеж были направлены все намеченные нами “разведывательные группы”, – рассказывал Бонч-Бруевич. – Формирование же отрядов продолжалось и 24 февраля. Так зародилась “завеса”, как форма обороны революционной России от вероломного нападения милитаристской Германии. 23 февраля днем я снова побывал у Ленина…

– Все это очень хорошо, – похвалил меня Ленин и, неожиданно усмехнувшись и хитро прищурившись, сказал: – А все-таки ваше военное дело часто походит на какое-то жречество»¹³⁶³.

В этот день были изданы декреты об обязательной воинской повинности и организации Красной Армии, а 27 февраля – Красного Флота.

Ленин 24 февраля в «Правде» уверяет: «Невыносимо тяжелы условия мира. А все же история возьмет свое, на помощь нам придет – пусть даже не так скоро, как нам всем хотелось бы, – придет зреющая неуклонно социалистическая революция в других странах». ЦК опять заседает. Все дружно отказываются ехать в Брест и подписывать мир. Обсуждается заявление Троцкого об уходе с поста наркома иностранных дел. Ленин умоляет его остаться хотя бы до подписания мира. Троцкий соглашается, но отказывается появляться в «официальных учреждениях», то есть работать. Московский областной комитет партии принял резолюцию: «В интересах мировой революции мы считаем целесообразным идти на возможность утраты Советской власти, становящейся теперь чисто формальной». Ленин назвал подобную постановку вопроса “страшным и чудовищным”, озаглавив так и ответную статью в «Правде».

Он – по-своему – был даже доволен немецким наступлением. Для него решалась двуединая задача. С одной стороны, противники мира убеждались наглядно в полной беззащитности страны. С другой, подъем патриотических настроений помогал воссозданию армии и борьбе с любой оппозиций. Ленин пишет 25 февраля: «Неделя 18–24 февраля 1918 года, от взятия Двинска до взятия (отбитого потом назад) Пскова, неделя военного наступления империалистической Германии на Советскую социалистическую республику, явилась горьким, обидным, тяжелым, но необходимым, полезным, благодетельным уроком…»

Делегация в составе – Чичерин, Иоффе, Карахан и Сокольников – 25 февраля выехала в Брест-Литовск. Однако застряла на станции Новоселье, где оказался взорванным мост. Они связались с Лениным, который заподозрил делегацию в акте саботажа для срыва мирного процесса (Иоффе и Сокольников были категорическими противниками мира и поехали, только подчиняясь решению ЦК). Ленин шлет нетерпеливую телеграмму делегации: «Если вы колеблетесь, это недопустимо. Пошлите парламентеров и старайтесь выехать скорее к немцам»¹³⁶⁴. Саботажа не было. Немцы предоставили поезд с другой стороны моста.

И тут запаниковал Михаил Бонч-Бруевич, сделавший «безошибочный вывод о намерении германского генерального штаба использовать появившийся в ближайших водах Балтийского моря немецкий флот для операций по захвату Петрограда…» Бонч-Бруевич тут же прорвался к Ленину.

«– ВИ, – стараясь не показывать владевшего мною волнения, сказал я, – правительство, находящееся в Петрограде, является магнитом для немцев. Они отлично знают, что столица защищена только с запада и с юга. С севера Петроград беззащитен, и высади немцы десант в Финском заливе, они без труда осуществят свои намерения.

Спокойно выслушав мои соображения, ВИ окинул меня, когда я кончил, испытующим взглядом и, что-то решив, сказал:

– Дайте мне об этом письменный рапорт.

Я присел за письменный стол Ленина и написал на имя Председателя Совета Народных Комиссаров рапорт такого содержания: «Ввиду положения на германском фронте, считаю необходимым переезд правительства из Петрограда в Москву». Прочитав рапорт, ВИ при мне надписал на нем свое согласие на переезд правительства в Москву»¹³⁶⁵.

Постановление Совнаркома об эвакуации правительства Ленин издал 26 февраля: «Выбрать местом нахождения Москву. 2) Эвакуировать каждому ведомству только минимальное количество руководителей центрального административного аппарата, не более 2–3 десятков человек (плюс семьи). 3) Во что бы то ни стало и немедленно вывезти Государственный банк, золото и Экспедицию заготовления государственных бумаг…»¹³⁶⁶ Революционеры были легки на подъем.

Создавая зачатки армии и готовя эвакуацию, Ленин одновременно занялся дипломатией. 1 марта он впервые принял Локкарта, который вспоминал: «На все поставленные ему мной вопросы, он ответил, как это выяснилось впоследствии, в полном соответствии с истиной… Если немцы попытаются насильственно посадить в России буржуазное правительство, то большевики будут этому сопротивляться, и в случае необходимости отступать до Волги, до Урала, разумеется, с боем, но сражаться будут там, где это будет выгодно, а не в качестве орудия союзников… Англо-американский капитализм почти столь же ненавистен, как и германский милитаризм, но непосредственной опасностью грозит в настоящее время последний…

– Если бы немцы на нас напали, я даже принял бы военную помощь со стороны союзников. Но я думаю, что Ваше правительство не разделит нашей точки зрения на этот вопрос… Ваше правительство реакционно и станет на сторону русских реакционеров»¹³⁶⁷.

Третьего марта мирный договор в Бресте подписывается, не читая. «Делегация демонстративно не обсуждала договор, чтобы подчеркнуть его грабительский и насильственный характер, и сразу подписала. ВИ при этом одобрительно заметил:

– Хорошо сделали, а если бы стали обсуждать, то это нам бы стоило еще губернии, и так нам революционная фраза очень дорого обошлась…»¹³⁶⁸.

При этом группа «левых коммунистов» – Бухарин, Бубнов, Дзержинский, Куйбышев, Рязанов, Урицкий – обсуждали с левыми эсерами вопрос об аресте Ленина на 24 часа¹³⁶⁹. Как им казалось, было за что. В соответствии с Брестским миром от нашей страны отторгались польские, литовские, частично латвийские и белорусские земли. Россия выводила войска из Финляндии, Эстонии и остальной части Латвии, с Украины. Россия обязывалась произвести полную демобилизацию армии и флота. В тот же день был подписан и дополнительный договор с Турцией, по которому Россия отказывалась от Турецкой Армении, Карса, Ардагана, Батума, полученных по Сен-Стефанскому миру 1878 года. Страна утратила 1 млн квадратных километров территории, на которой проживало 56 млн человек, добывалось 90 % угля и производилось 54 % промышленной продукции¹³⁷⁰. По степени унижения Брестский мир не имел аналогов в истории. Троцкий прав: «Брестский мир походил на петлю палача»¹³⁷¹.

Парвус тогда писал: «У России были шансы заключить мир на более выгодных условиях, если бы большевики не встряли со своей бессмысленной и склочной тактикой. Ленин в этот раз проявил себя умнее, чем можно было бы от него ожидать, роль придурка взял на себя Троцкий. Не подлежит, однако, никакому сомнению, что тактика, примененная в процессе мирных переговоров, представляет собой чистой воды большевизм или, что одно и то же, чистой воды ленинизм»¹³⁷².

Когда Брестский мир был подписан, но битва вокруг его ратификации была еще впереди – 5 марта Ленин встретился с Робинсом, а Троцкий – с Локкартом. «Русские хотели знать, как поведут себя США и союзники в случае, если съезд Советов откажется ратифицировать Брестский мир или немцы возобновят наступление… Могут ли они рассчитывать на поддержку США, Англии и Франции, какую поддержку они смогут получить и какие шаги предпримут США и союзные державы, если Япония захватит Владивосток и Восточно-Сибирскую железную дорогу?»¹³⁷³. На эту тему 5 марта Советское правительство направило ноту администрации США. Ответом на ноту вскоре станет послание Вильсона съезду Советов.

Шестого марта открылся VII Чрезвычайный съезд партии с обсуждением Брестского мира. 47 делегатов с правом решающего голоса, 59 – с совещательным, в их числе и Ленин, представляли 170 тысяч членов партии. 7 марта немецкие войска заняли Харьков – столицу Советской Украины. 8 марта Ленин доказывал:

– Некоторые, определенно, как дети, думают: подписал договор, значит продался сатане, пошел в ад. Это просто смешно, когда военная история говорит яснее ясного, что подписание договора при поражении есть средство собирания сил¹³⁷⁴.

Содоклад делал Бухарин, продолжавший стоять на своем:

– Русская революция либо будет спасена международной революцией, либо погибнет под ударами международного капитала… Выгоды, проистекающие из подписания мирного договора, являются иллюзией¹³⁷⁵.

Предложенная Лениным резолюция набрала 30 голосов. За предложение Бухарина аннулировать мирный договор голосовали 12 человек, четверо воздержались. Съезд признал необходимым «утвердить подписанный Советской властью тягчайший, унизительнейший мирный договор с Германией». Левые коммунисты отказались входить в новый состав ЦК. Впрочем, Бухарин вскоре передумает.

Заодно Ленин на съезде переименовал партию из РСДРП(б) в Российскую коммунистическую партию (большевиков). Главная причина – отмежеваться от западной социал-демократии, запятнавшей себя шовинизмом. Ленин объяснял:

– Наша партия обязана выступить с возможно более решительным, резким, ясным, недвусмысленным заявлением о том, что она свою связь с этим старым социализмом рвет, и для этого перемена названия партии будет средством, наиболее способным достичь цели¹³⁷⁶.

Именно в эти, брестские дни Ленин согласился, что стране нужна армия. И начал принимать соответствующие управленческие решения. VII съезд принял решение о всеобщем обучении населения военному делу… «Каждый рабочий, каждая работница, каждый крестьянин, каждая крестьянка должны уметь стрелять из винтовки, револьвера или из пулемета!»¹³⁷⁷. Первого марта Ленин пишет: «Отовсюду идут телеграммы о готовности стать на защиту Советской власти и сражаться до последнего человека… Красная Армия – безусловно великолепный боевой материал, но материал сырой, необработанный. Для того, чтобы ее не сделать пушечным мясом для германских орудий, ее необходимо обучить, дисциплинировать»¹³⁷⁸.

Бывший генерал Парский, которого Ленин назначил командовать Нарвским боевым участком, требовал войск. «Войск в полном смысле этого слова еще не было, но военную силу все же удалось выставить чрезвычайно быстро, – замечал Еремеев. – Первыми были двинуты готовые уже номерные батальоны 1-го корпуса. Формирование и обучение не прерывалось и шло в спешном темпе. Кроме того, сейчас же заработали вербовочные комиссии в каждом районе Петрограда»¹³⁷⁹. Военная стратегия Бонч-Бруевича не простиралась дальше создания «завесы», в которую «входит пехота и артиллерия с придачей вспомогательных войск и технических средств; конница придается для действий впереди “завесы” (в качестве разведки) и для поддержания связи между частями. Вся “завеса”, прикрывающая границы Республики, составляет два фронта: Северный – под командованием Парского и Западный – под начальством генерала Егорьева… «Смысл «завесы» еще и в том, она являлась в то время едва ли не единственной организацией, приемлемой для многих генералов и офицеров царской армии, избегавших участия в гражданской войне, но охотно идущих в “завесу”, работа в которой была как бы продолжением старой военной службы»¹³⁸⁰. Из этих небольших отрядов «впоследствии развернулись целые дивизии»¹³⁸¹. Северный и Западный фронты вскоре пополнились третьим: Южный фронт протянется через Северный Кавказ и на востоке дойдет до Волги.

Ленин к этому времени уже испытывал очевидное раздражение к коллективному руководству вообще, а в военном ведомстве – особенно. Заседания Комитета обороны, куда входило несколько десятков политиков, в том числе и левых эсеров, явно угнетали Ленина и Свердлова¹³⁸². После очередного затянувшегося до утра заседания Ленин распустил Комитет обороны.

Ленин доразогнал руководство военного ведомства. На имя председателя СНК 4 марта поступило заявление от Крыленко: «Настоящим прошу освободить меня от обязанности Верховного главнокомандующего и комиссара по военным делам»¹³⁸³. 5 марта было опубликовано постановление СНК о создании Высшего военного совета в составе Троцкого, Подвойского и Бонч-Бруевича, которому поручалось «руководство всеми военными операциями с безусловным подчинением Высшему совету всех без исключения военных учреждений и лиц»¹³⁸⁴.

При Бонч-Бруевиче как военном руководителе ВВС, был сформирован штаб, который «разместился в поезде, по-прежнему стоящем на путях Царскосельского вокзала, порой даже с прицепленным паровозом»¹³⁸⁵. Впрочем, стоять там штабу Красной Армии оставалось недолго.

Организацию переезда из Петрограда в Москву Ленин возложил на другого Бонч-Бруевича – Владимира. Тот обладал информацией, что «эсеры решили во что бы то ни стало взорвать поезд правительства». Поэтому были предприняты все меры для сохранения операции по эвакуации в тайне.

Было решено ехать с Цветочной площадки соединительных путей, за Московской заставой. «Площадка эта была совершенно заброшена, находилась в пустынном месте пригородных путей. Мы решили накопить здесь постепенно вагоны, потом сразу, когда потребуется, сформировать поезд и выехать без огней, пока не достигнем главных путей. Всю бригаду, начиная с машиниста, исподволь мы подбирали так, что в конце концов мы вполне могли на нее положиться и надеяться».

Бонч-Бруевич распорядился приготовить два экстренных пассажирских поезда на Николаевском вокзале. «В этих поездах я хотел отправить работников комиссариатов, все имущество Управления Делами Совнаркома, всех служащих управления и все то необходимое, что нужно было в первые дни жизни правительства в Москве. Эти поезда я решил грузить открыто… Мне лишь надо было отвлечь внимание от Цветочной площадки… Поздно вечером 9 марта были вручены в запечатанных конвертах всем народным комиссарам и тем товарищам, которые должны были ехать в нашем правительственном поезде, секретные предписания о выезде».

Десятого марта в 21.30 покинули Смольный. «В нашем автомобиле ехали ВИ, Надежда Константиновна, Мария Ильинична, Вера Михайловна Величкина (Бонч-Бруевич) и я…

– Заканчивается петроградский период деятельности нашей центральной власти. Что-то скажет нам московский? – тихо произнес ВИ, когда мы уселись в автомобиль.

Все молчали. Чувствовалось общее понимание важности момента. Столица государства, через двести лет, вновь переносилась в Москву… Мы подкатили к последнему поезду у Цветочной площадки, где нас встретил мой постоянный сотрудник М. Д. Цыганков и другие товарищи, которые, освещая путь маленькими электрическими фонариками, бережно вели ВИ и его спутниц в предназначенный ему салон-вагон. Звякнуло, стукнуло, и мы без свистков, плавно отошли без малейшего освещения.

– Что же, мы так и будем сидеть во тьме? – запротестовал ВИ.

– Нам только бы выйти на главные пути, а у нас везде электричество, – ответил я ВИ и зажег лампочку.

– Вот это хорошо! – воскликнул он. – Можно будет почитать…

Как только мы вышли на главные пути и пошли, усиливая ход, на Любань, тотчас же поезд осветился. Во всех вагонах шторы везде были задернуты и проверены. Всем было запрещено выходить на станциях, дабы не возбуждать излишнего любопытства. Ход нашего поезда ускорился. У ВИ собрались товарищи, и мы принялись пить чай. Весело шла наша беседа. ВИ шутил, смеялся и, видимо, был доволен строгой, чисто военной организацией, дисциплиной латышского отряда, начальник которого как из-под земли вырастал после каждой станции, с рапортом, что поезд прошел такую-то станцию и что и на станции, и в поезде все благополучно».

Вот только поезд № 4001 первого лица в государстве под охраной двухсот латышских стрелков безбожно отставал от расписания. «Оказалось, что после отправки первого поезда с Николаевского вокзала, перед нашим, с товарных путей проскочил громадный товарный поезд, весь загруженный матросами, самовольно возвращавшимися из Петрограда на родину, что матросы вооружены и что, несмотря на все заявления начальников станций, они не пропускают наш поезд, идут медленно и тем нас сильно задерживают… В Вишере мы остановились у перрона… Я сделал распоряжение, на всякий случай, выкатить пулеметы, занять ими все тормоза нашего поезда и взять на прицел пулеметов поезд с матросскими беглецами… В матросском поезде сразу заметили пулеметы и стали выскакивать из вагонов и прятаться по ту сторону поезда. Я взял с собой отряд в десять человек, приблизился к поезду и предложил, чтобы все немедленно шли в вагоны. Матросы… так же быстро, как выскакивали, влезли в вагоны. Некоторые вагоны были закрыты. Мы отворили их, желая посмотреть, что там. Цыганков, сам бывший матрос, быстро влезал туда и отрапортовывал:

– Так что там вооруженные…

Я распорядился сейчас же всех разоружить»¹³⁸⁶.

Путь Председателя Совнаркома в новую столицу был свободен.