Ленин прозевал нарастание мировой войны, которая изменит судьбу человечества, и ее начало. Хотя и мечтал о ней. «Война Австрии с Россией, – писал он Горькому в начале 1913 года, – была бы очень полезной для революции (во всей Восточной Европе) штукой, но мало вероятия, чтобы Франц Иосиф и Николаша доставили нам сие удовольствие»⁶⁹¹. Или не верил своему счастью: что схватка крупнейших держав между собой, на которую надеялись еще Маркс и Энгельс как на предпосылку мировой революции, наконец-то начнется.

Обстоятельства начала войны хорошо известны, причины ее до сих не выяснены. «Даже в ретроспективе трудно понять, почему война началась и за что она велась… Первая мировая война, очевидно, была не в интересах кого-либо, но она все равно случилась»⁶⁹², – фаталистски замечает глава американского Совета по международным отношениям Ричард Хаас.

Николай II не хотел войны. Но не мог вырваться из клубка противоречий между великими державами и уз союзнических обязательств. В Европе лицом к лицу стояли две военно-политические группировки – Антанта России, Франции и Великобритании и Тройственный союз – военно-политический блок Германии, Австро-Венгрии и Италии.

В Вене и Берлине Николая II подозревали (не без оснований) в намерениях воссоединить под своей эгидой славянские народы, усилиться на Балканах, обрести черноморские проливы, утвердив православный крест на Святой Софии в Константинополе (Стамбуле), присоединить Турецкую Армению. Германия, опоздавшая к колониальному разделу мира, резко наращивала свою сухопутную военную мощь, бросая вызов британской монополии на морях. В Берлине и Вене были распространены теории «превосходства высшей расы» и взгляды на славянство как «этнический материал» для обеспечения ее процветания. У Берлина были и долгосрочные геополитические планы: обретение доступа к природным и продовольственным ресурсам России, превращение ее в зависимое от Германии государство, присоединение Прибалтики, установление протектората над Польшей, Украиной и даже Грузией.

Россия и Германия сошлись в клинче. Германия объявила войну Франции. Английский кабинет колебался, но только до 23 июля (5 августа), когда Германия, нарушив нейтралитет Бельгии, вступила на ее территорию. Вслед за Великобританией войну рейху объявят английские доминионы – Австралия, Новая Зеландия, Канада, Южно-Африканский Союз. На стороне Антанты выступят также Бельгия, Сербия, Япония, Португалия, Египет, Китай, Греция, латиноамериканские республики и, наконец, США. Италия с 1915 года перейдет на сторону Антанты. К Германии и Австро-Венгрии присоединятся Турция и Болгария, создав Четверной союз. В историю человечества впервые пришла мировая война.

Ее начало повсеместно породило прилив патриотических чувств. «Когда Петербург узнал о войне, свершилось чудо. Баррикады исчезли, забастовки прекратились, рабочие – вчерашние революционеры – шли толпами принимать участие в грандиозных манифестациях перед союзными посольствами. На той самой площади перед Зимним дворцом, где произошла трагедия 9 января 1905 года, несметные толпы простого народа устраивали овации стоявшему на балконе государю и пели “Боже, царя храни”»⁶⁹³, – писал Керенский. Столицу немедленно переименовали из Петербурга в Петроград.

В России на призывные участки явилось 96 % получивших повестки. В считаные дни численность армии была увеличена с 1,4 млн до 5,3 млн человек. Мужчины записывались в добровольцы. Молодые женщины осаждали курсы сестер милосердия, состоятельные люди жертвовали свои дворцы под госпитали. Войну с самого начала называли Второй Отечественной – по аналогии с войной 1812 года. Это была благородная борьба за правду Святой Руси против немецкого милитаризма, экспансии, гегемонизма, «тевтонского варварства», «грубой силы бронированного кулака». Именно такие идеи тиражировалась в сохранившейся печати, в публицистике, в кинофильмах, на театральных подмостках, звучали в храмах.

Самые ярые оппозиционеры объявили о безоговорочной поддержке правительства. Сотни эмигрантов из России записывались добровольцами в армии стран Антанты, среди них было и около тысячи российских социал-демократов. Но были и небольшие исключения: некоторые представители социалистической и либеральной интеллигенции, желавшие провала России как «самодержавной диктатуре» и «тюрьме народов».

Война! Ленин погрузился в раздумья. «Он осунулся, мало говорил, – все думал и думал»⁶⁹⁴, – помнил Ганецкий. Ленину было все равно, кто на кого и зачем напал. «Вопрос о том, какая группа нанесла первый военный удар или первая объявила войну, не имеет никакого значения при определении тактики социалистов, – напишет он. – Фразы о защите отечества, об отпоре вражескому нашествию, об оборонительной войне и т. п. с обеих сторон являются сплошным обманом народа»⁶⁹⁵.

Однако многие большевики в России думали совсем иначе. Их думская фракция призвала пролетариат «защищать культурные блага народа от всяких посягательств, откуда бы они ни исходили – извне или изнутри»⁶⁹⁶. Новость о том, что краса и гордость мировой социал-демократии – СДПГ – проголосовала в рейхстаге за военный бюджет, возмутила Ленина куда больше, чем факт начала войны против России»⁶⁹⁷. «Он не находил достаточно крепких слов для вождей немецкой социал-демократии, – свидетельствовал Багоцкий. – Вне себя он произнес свою историческую фразу:

– С сегодняшнего дня я перестаю быть социал-демократом и становлюсь коммунистом»⁶⁹⁸.

Но прежде, чем стать коммунистом, Ленину опять пришлось стать заключенным. Австро-венгерские власти, как и остальных воевавших стран, призвали людей к бдительности. Подозрительнее Старика с его русской компанией во всех Татрах не было никого. Вечером 25 июля (7 августа) Ганецкий был в депрессии. «Проливной дождь. Настроение угнетенное… Вдруг на велосипеде появляется ВИ:

– Только что у меня был обыск. Проводил здешний жандармский ротмистр. Приказал утром явиться к поезду и поехать с ним вместе в Новый Тарг к старосте… Дурак, всю партийную переписку оставил, а забрал мою рукопись по аграрному вопросу. Статистические таблицы в ней принял за шифр… Да, в хламе нашел какой-то браунинг, – я не знал даже, что имеется… Как думаете, арестуют завтра в Новом Тарге или отпустят?»⁶⁹⁹.

Кипучая энергия Ганецкого в итоге спасла ситуацию. Он поставил в известность социал-демократических депутатов австро-венгерского парламента, которые, в свою очередь, начали хлопоты в поддержку Ленина. Сам он послал телеграмму в краковскую Дирекцию полиции: «Здешняя полиция подозревает меня в шпионаже. Живу два года в Кракове, в Звежинце, 51, ул. Любомирского. Лично давал сведения комиссару полиции в Звежинце. Я эмигрант, социал-демократ. Прошу телеграфировать Поронин и старосте Новый Тарг во избежание недоразумений»⁷⁰⁰. И в тот же вечер в жандармерию Поронина и Нового Тарга ушла за подписью Директора полиции телеграмма: «Против Ульянова не имеется здесь ничего предосудительного в области шпионажа»⁷⁰¹.

Утром Ленин отправился в Новый Тарг, где его вместе с Зиновьевым все-таки арестовали. Что ему инкриминировали? Вахмистру Матыщуку донесли на Ленина местные крестьяне, что он ходил на возвышенности и фотографировал дороги. Кроме того, были подозрения в отношении его французского удостоверения личности (другого не было), получаемых из России денег, наличия в его писаниях оценок экономического потенциала Австро-Венгрии и Германии, его постоянных встреч с большим количеством соотечественников, незаконного владения оружием.

Материалы были переданы и в уездный суд, и военным властям. Дело затягивалось. Ганецкий писал, что Ленин «сразу стал душой общества в этой тюрьме», зэки сделали его «чем-то вроде старосты, и он с величайшей готовностью отправлялся под конвоем начальства покупать махорку для всей этой компании», а также «разъяснял арестованным галицийские законы»⁷⁰². Свидетельство крайне сомнительное. Ленин был подавлен. «В Новом Тарге я получила свидание с Ильичем, – рассказывала Крупская. – Нас оставили с ним вдвоем, но Ильич мало говорил – была еще полная неясность положения»⁷⁰³.

Меж тем за него хлопотали депутаты рейхстага, и не без успеха. Министерство внутренних дел Австро-Венгрии 4 (17) августа наставляло краковскую полицию на путь истинный: «Члены парламента д-р Адлер и д-р Диаманд явились сюда и заявили следующее: Ульянов – решительный противник царизма – посвятил свою жизнь борьбе против русских властей, и если бы он появился в России, с ним поступили бы по всей строгости и, возможно, казнили бы. Он пользуется европейской известностью благодаря своей борьбе против русского царизма». 6 (19) августа в окружной суд Нового Тарга поступает телеграмма за подписью военного прокурора при императорском военном командовании: «Владимир Ульянов подлежит немедленному освобождению»⁷⁰⁴.

Крупскую «даже пустили в тюрьму помочь взять вещи; мы наняли арбу и поехали в Поронин. Пришлось там прожить около недели, пока удалось получить разрешение перебраться в Краков. В Кракове мы пошли к той хозяйке, у которой нанимали раньше комнаты Каменев и Инесса».

Австро-Венгрия была на военном положении. Железные дороги перевозили почти исключительно военные грузы. Для поездок частных лиц требовались специальные разрешения большого начальства. «Владимир Ульянов с родственниками, 3 лица» стремительно получили от Императорского пересыльно-станционного управления, Советника Двора и Директора полиции все необходимые проездные документы.

Лидеры большевиков отправились для начала в столицу Австро-Венгрии, воевавшей с Россией, город Вену. Теща Ленина получила приличное наследство – 4000 рублей плюс имущество – от сестры, умершей в Новочеркасске. Вызволить эти деньги, переведенные в краковский банк из вражеской страны, было делом не простым, но венский маклер взялся за него за половину суммы. «В Вене останавливались мы на день, чтобы получить нужные удостоверения, устроить дело с деньгами, телеграфировать в Швейцарию, чтобы получить чье-либо поручительство, без чего не пустили бы в Швейцарию, – писала Крупская. – Поручился Герман Грейлих, парламентарий и старейший член социал-демократической партии Швейцарии. В Вене Рязанов возил ВИ к В. Адлеру, который помог вызволить Ильича из-под ареста». Оттуда – в Швейцарию. «Ехали мы из Кракова до швейцарской границы целую неделю. Долго стояли на станциях, пропуская военные поезда… Вагоны были испещрены разными надписями – директивами, что делать с французами, англичанами, русскими: “Jedem Russein Schuss” (Каждого русского пристрели!)»⁷⁰⁵. Но этих русских стрелять и не думали.

В нейтральную Швейцарию супругов выпустили по «зеленому коридору». Ленин пишет Адлеру: «Благополучно прибыл со всем семейством в Цюрих. Legitimationen требовали только в Инсбруке и Фельдкирхе. Ваша помощь, таким образом, была для меня очень полезна. Для въезда в Швейцарию требуют паспорта, но меня впустили без паспорта, когда я назвал Грейлиха». На вокзале в Берне встречал Шкловский: «Мне в упор был задан вопрос:

– Како веруешь?

Для знавших Ильича такой вопрос не мог быть неожиданным, и я принялся докладывать ему о положении дел… Отчаяние, растерянность, разброд, вступление добровольцами в армию – вот картина в первые дни империалистической войны среди всей эмиграции, не исключая даже доброй части большевиков, вот картина, которую застал ВИ»⁷⁰⁶⁷⁰⁷.

Русские эмигранты переживали за Россию. План военной кампании, который разрабатывался под руководством дяди императора великого князя Николая Николаевича, назначенного Верховным главнокомандующим, предусматривал нанесение основного удара по Австро-Венгрии. Однако почти сразу же потребовалось вносить коррективы: Германия атаковала Францию, намереваясь разгромить ее в блицкриге. Чтобы оттянуть немецкие части, уже угрожавшие Парижу, не завершившая сосредоточения русская армия вынуждена была начать операцию и против немцев в Восточной Пруссии. 4 августа наша 1-я армия Северо-Западного фронта генерала Ренненкампфа втянулась в Гумбиннен-Гольдапское сражение с 8-й немецкой армией, нанеся ей ощутимое потери. Через три дня в дело вступила 2-я армия генерала Самсонова, начавшая охват Восточной Пруссии с юга.

Войска Юго-Западного фронта под командованием генерала Иванова (начальник штаба генерал Михаил Алексеев), развернутые против Австро-Венгрии, выступили 6 августа. Между Днестром и Вислой развернулось грандиозное Галицийское сражение с четырьмя австро-венгерскими армиями, поддержанными германскими частями. Русскими войсками был занят Львов, передовые части перевалили Карпаты и приблизились к Кракову. Германское командование было вынуждено спешно начать переброску подкреплений с Западного фронта. Это помогло французам выиграть сражение на Марне и сорвать немецкий план блицкрига. Но появление мощных немецких сил на Восточным фронте меняло ход войны. Началась переброска наших войск из Галиции для защиты Варшавы. Результатом стала успешная Варшавско-Ивангородская операция. Эти столкновения Великой войны, мужество и героизм русских солдат, проливавших кровь за Родину, Ленина мало интересовали и трогали.

Он обосновался в Берне, откуда писал 1 (14) сентября сестре Анне: «Пленение мое было совсем короткое. 12 дней всего, и очень скоро я получил особые льготы, вообще отсидка была совсем легонькая, условия и обращение хорошие. Теперь понемногу осмотрелся и устроился здесь. Живем в 2-х меблированных комнатах, очень хороших, обедаем в ближайшей столовке. Надя чувствует себя здоровой, Е.В. тоже, хотя и состарилась уже очень. Я кончаю статью для словаря Граната (о Марксе) и посылаю ему ее на днях. Пришлось только бросить часть (большую, почти все) книг в Галиции…»

Инесса тоже в тот момент проживала в Швейцарии, но не в Берне, а в Лез-Аване, куда писал ей Ленин: «Я боюсь, что современный кризис заставил многих, слишком многих социалистов потерять голову (если можно так выразиться) и что в конечном итоге в этом необычайном “позоре” европейского социализма виноват оппортунизм… Григорий с семьей приехал. Остаемся в Берне. Маленький скучный городишко, но… лучше Галиции все же и лучшего нет!! Ничего. Приспособимся. Шляюсь по библиотекам: соскучился по ним»⁷⁰⁸.

Теперь Ленин проявлял повышенную осторожность, опасаясь уже и властей Швейцарии. «Есть все основания ждать, что швейцарская полиция и военные власти (по первому жесту послов русского и французского и т. п.) учинят военный суд или высылку за нарушение нейтралитета и т. п.». На другой день по приезде Ленина в Берн все наличные большевики – Шкловский, Сафаровы, депутат Думы Самойлов, Харитонов и другие – собрались не на чьей-то квартире и не в ресторане, а в лесу. Там Ленин развил свою точку зрения, легшую в основу программного заявления: «С точки зрения рабочего класса и трудящихся масс всех народов России, наименьшим злом было бы поражение царской монархии и ее войск, угнетающих Польшу, Украину и целый ряд народов России…» Да, ему очень не нравился «германский империализм», но еще меньше нравились российское самодержавие и «буржуазный пацифизм». Поэтому, с одной стороны, «царизм во сто раз хуже кайзеризма», а с другой – «превращение современной империалистической войны в гражданскую войну есть единственно правильный пролетарский лозунг»⁷⁰⁹.

Через день-другой состоялось хрестоматийное Бернское совещание большевиков на квартире Шкловского, который рассказывал: «Кроме Ильича, Зиновьева и НК присутствовали еще товарищи Самойлов, Сафаров, Лилина, возможно, и тов. Инесса. На этом совещании тезисы Ильича никаких возражений ни в ком не вызвали, и они были целиком приняты. С этими тезисами уехал через несколько дней через Италию и Балканы в Россию Ф. Н. Самойлов»⁷¹⁰. Тезисы эти отнюдь не встретили в партии общего восторга. «Больше всего было возражений против лозунга “поражения”»⁷¹¹.

Но Плеханов?! Он стал для Ленина еще большим разочарованием, чем СДПГ, тоже выступив за защиту Отечества. Чтобы окончательно прояснить позиции и расставить точки над «i», Ленин 11 октября отправился в Лозанну, где было назначено выступление Плеханова с рефератом о войне. «Стянулась на реферат наша публика из разных концов. Из Берна – Зиновьев, Инесса, Шкловский; из Божи над Клераном – Розмирович, Крыленко, Бухарин и товарищи-лозанцы»⁷¹², – вспоминала Крупская.

Большевик Федор Николаевич Ильин рассказывал: «Мы трое – тов. Бухарин, Ривлин и я – поспешили на вокзал. Бернский поезд подходил… Увидев нас, ВИ, оглядываясь по сторонам, слегка согнувшись и втянув голову в плечи, торопливой походкой подошел к нам и, не успев поздороваться, недовольным тоном прошептал:

– Ну что все приперли?

Мы удивились было такому приветствию. ВИ сказал нам:

– Ведь нас могут заметить меньшевики. Вы знаете, что, если Плеханов узнает о нашем приезде, он может отказаться от реферата…

Убедившись, что никого из меньшевиков на вокзале нет, мы двинулись пешком в город». Плеханов выступал в Народном доме. «ВИ юркнул в зал и быстро занял место на предпоследней скамье, у самой стены… Было человек 60–70… ВИ сидел, не снимая шляпы, согнувшись, опираясь локтями в колени, держа в руках какую-то бумажку, которую он, казалось, внимательно изучал»⁷¹³.

Михаил Сергеевич Кедров, издатель и революционер, писал: «Успех Плеханов имел большой… Льстила основная мысль Плеханова о спасении при помощи русских казаков и свободных республиканских войск Франции западноевропейской цивилизации, попираемой германским фельдфебельским сапогом… Но вот Плеханов окончил свой доклад, и не успели смолкнуть бурные аплодисменты, как ВИ вскочил на стул и попросил слово…»⁷¹⁴.

Ему было предоставлено 10 минут: Плеханов спешил на поезд. Бухарин весь внимание: «Напряжение у всех достигло максимума. Сердца бились, руки тряслись. Ильич сам страшно волновался, и его лицо сделалось гипсовым. Когда он стал громить социал-патриотов, когда зазвучала бичующая, гневная, настоящая марксистская речь среди патриотического паскудства и блуда, наши души точно свела судорога облегчения. Как сейчас вижу: вот сидит Абрам (Н. В. Крыленко), весь трясется, и слезы льются у него из глаз. Наконец-то мы снова берем меч против изменников»⁷¹⁵. «Ленин кончил… Раздались редкие, единичные хлопки»⁷¹⁶. Ильин замечал: «Заключительное слово Плеханова также вызвало единодушные аплодисменты. “Победа” была за Плехановым. ВИ тотчас же решительно заявил нам:

– Ставьте завтра мой реферат.

Посоветовавшись с товарищами, мы решили устроить реферат через два дня в том же помещении».

Ленин жаждал реванша. «Зал в Народном дом был набит битком задолго до открытия собрания, – писал Ильин. – Доклад ВИ был блестящий. Редко можно было видеть его в таком боевом приподнятом настроении… Он, видимо, решил преследовать Плеханова по пятам и на другой же день приехал в Женеву, где уже был объявлен его реферат, а через несколько дней мы уехали с нем в Монтрё, где его реферат… несмотря на курортную буржуазную публику, имел огромный успех»⁷¹⁷.

Из Монтрё – в Цюрих, где семинар организовывал Моисей Маркович Харитонов. «Реферат был устроен в большом зале “Eintracht’a” и собрал большое при тогдашних условиях количество народа (от 300 до 400 человек)… Каждый раз, когда Владимир Ильич употреблял слово “изменник” или “предатель” по адресу Каутского, так и чувствовалось, что по всему залу покатывается волна резкого недовольства. Эти слова резали ухо даже наиболее лево настроенных слушателей не большевиков:

– А не плохо было бы, если бы немцы взяли Ригу, Ревель и Гельсингфорс…

После реферата начались оживленные прения, которые отняли остаток вечера и весь вечер следующего дня. Первым выступил тов. Троцкий». Согласившись с Лениным в основном, он затем выдвинул множество возражений, касавшихся как оценок Каутского, так и использования лозунга поражения собственной страны в войне⁷¹⁸.

Тем не менее альянс с троцкистами встал на повестку дня. Сотрудничать Ленин счел возможным также с меньшевиками-интернационалистами во главе с Мартовым, критиковавшими мировой империализм, русский царизм, буржуазию и социалистов-оборонцев всех воюющих стран. Но с остальной частью РСДРП Ленин рвал бесповоротно. «С беспощадной смелостью он поднимает кучи социал-демократического навоза и отшвыривает их в сторону, – горячится Бухарин. – Коммунизм начинает свой путь»⁷¹⁹. Война разделила и эсеров. Авксентьев и его сторонники оказались в лагере оборонцев. Савинков стал военным корреспондентом, вошел во французские офицерские круги. Чернов и Натансон, напротив, были в числе «интернационалистов» и вместе с Лениным примут участие в конференциях интернационалистов в Циммервальде и в Кинтале.

Как вспоминала Крупская, «голоса интернационалистические звучали еще очень слабо, разрозненно, неуверенно, но Ильич не сомневался, что они будут все крепнуть. Всю осень у него был приподнятое, боевое настроение… Осень в тот год стояла чудесная. В Берне мы жили на Дистельвег – маленькой, чистенькой, тихой улочке, примыкавшей к бернскому лесу… наискосок от нас жила Инесса, в пяти минутах ходьбы – Зиновьевы, в десяти минутах – Шкловские. Мы часами бродили по лесным дорогам, усеянным осыпавшимися желтыми листьями. Большей частью ходили втроем – ВИ и мы с Инессой»⁷²⁰.

Контактов с Россией долго не было вообще. Шкловский писал: «Только в середине октября удалось установить первую связь через тов. Александра (Шляпникова), приехавшего для этой цели в Стокгольм. За эту связь ВИ держался цепко, ежеминутно боясь, что и она оборвется»⁷²¹. По возвращении из «рефератной поездки» Ленин разъяснял Шляпникову диспозицию в социал-демократии: «Плеханов… стал шовинистом-французом. У ликвидаторов, видимо, разброд. Алексинский, говорят, франкофил, Косовский (бундист, правый, я слышал его реферат) – германофил. Мартов всех приличнее в “Голосе”. Но устоит ли Мартов? Не верю. Похоже на то, что средней линией всего “брюссельского блока” гг. ликвидаторов с Алексинским и Плехановым будет приспособление к Каутскому, который теперь вреднее всех… Наша задача теперь – безусловная и открытая борьба с оппортунизмом международным и его прикрывателями (Каутский). Это мы и будем делать в Центральном Органе, который выпустим вскоре (2 странички, вероятно)… Неверен лозунг “мира” – лозунгом должно быть превращение национальной войны в гражданскую войну».

В эти дни в войну с Россией вступила Оттоманская империя. 16 (29) октября турецкий флот при поддержке немецких кораблей «Бреслау» и «Гебен» обстрелял Севастополь, Одессу, Феодосию, Керчь, Ялту, Новороссийск. На манифест султана о вступлении Турции в войну Николай II ответил приказом Главнокомандующему Кавказской армией графу Воронцову-Дашкову (начальник штаба генерал Юденич) перейти турецкую границу. Русские войска заняли крепость Баязет.

Для Ленина это не меняет ничего. 18 (31) октября он писал Шляпникову: «В каждой стране – в первую голову борьба с шовинизмом данной страны, возбуждение ненависти к своему правительству, призывы (повторные, настойчивые, многократные, неустанные) к солидарности рабочих воюющих стран, к совместной их гражданской войне против буржуазии»⁷²².

Именно об этом шла речь в передовице и основных статьях возобновившегося 19 октября (1 ноября) «Социал-демократа». Газета стала выходить относительно регулярно, сдерживаемая в первую очередь возможностями и настроением… Кузьмы – наборщика. «Кузьма набирал решительно все, что угодно и для кого угодно. Всех заказчиков он добродушно называл “сочинителями” и удовлетворял по возможности каждого… Работал Кузьма один. А тут, как на грех, приехала к нему неизвестно откуда взявшаяся жена, не раз упоминаемая в письмах ВИ Кузьмиха. Эта ворчливая красноносая старуха непрестанно ругала несчастного Кузьму за то, что он связывается с разными “аховыми” заказчиками, вместо того чтобы поступить на постоянную работу в швейцарскую типографию»⁷²³. Тиражами похвастаться не могли, не было ни денег, ни подписчиков – 300–500 экземпляров, на пике – 2 тысячи. «Тираж небольшой, ибо при нашем направлении на обывателя рассчитывать нельзя», – объяснял Ленин.

В первом же номере Ленин выдвигает программу создания III Интернационала, которому «предстоит задача организации сил пролетариата для революционного натиска на капиталистические правительства для гражданской войны против буржуазии всех стран за политическую власть, за победу социализма»⁷²⁴.

Но когда большевики в Петрограде попытались начать реализовывать пораженческую политику на практике, это кончилось для них печально. Депутат Думы Покровский получил от Шляпникова письмо и посылку – пару ботинок – из Стокгольма, в каблуках которых были свернуты два номера «Социал-демократа» с известными нам ленинскими подрывными текстами. Их с интересом прочли на большевистском совещании в Озерках, которое проходило 2–4 (15–17) ноября. «Совещание уже заканчивалось, когда в квартиру ворвалась полиция и охранники, – рассказывал Петровский. – Я и Муранов не дали себя обыскивать… Только когда приехал жандармский генерал с жандармами, нас схватили за руки и силой обыскали»⁷²⁵. Весь состав большевистской фракции IV Государственной думы был арестован. Рассказывал Муранов: «Главным козырем обвинения на процессе являлись отобранные у нас при аресте тезисы Ленина “Задачи революционной социал-демократии в европейской войне” и манифест ЦК РСДРП “Война и российская социал-демократия”»⁷²⁶.

Ленин 15 (28) ноября писал Шляпникову: «Ужасная вещь. Правительство решило, видимо, мстить РСДР Фракции и не остановится ни перед чем… Во всяком случае, работа нашей партии теперь стала в 100 раз труднее. И все же мы ее поведем! “Правда” воспитала тысячи сознательных рабочих, из которых, вопреки всем трудностям, подберется снова коллектив руководителей – русский ЦК партии. Теперь особенно важно, чтобы Вы остались в Стокгольме (или около Стокгольма) и налегли изо всех сил на завязывание связей в Питере».

Сам же Ленин 9 (22) декабря сообщал Марии Ильиничне (что можно было написать в условиях ужесточившейся с началом войны цензуры): «Мы живем ничего себе, тихо, мирно в сонном Берне. Хороши здесь библиотеки, и я устроился недурно в смысле пользования книгами. Приятно даже почитать – после периода ежедневной газетной работы. Надя имеет здесь еще педагогическую библиотеку и пишет педагогическую работу. Писал Анюте насчет того, нельзя ли найти издателя для аграрной книги: я написал бы здесь. Ежели будет случай, узнай и ты»⁷²⁷. Заканчивал и статью о Марксе для словаря Граната.

Арманд, сопровождавшая Ленина в рефератной поездке, уехала к детям. И стала его основным корреспондентом. Он пишет ей, бывает, больше одного письма в день. Правда, перейдя почему-то на «вы» и обсуждая далеко не только вопросы войны. 11 (24) января 1915 года: «Требование свободы любви неясно и – независимо от Вашей воли и желания… – явится в современной общественной обстановке буржуазным, а не пролетарским требованием. Вы не согласны. Хорошо. Рассмотрим дело еще раз… “Даже мимолетная страсть и связь” “поэтичнее и чище”, чем “поцелуи без любви” (пошлых и пошленьких) супругов. Так Вы пишите… Прекрасно. Логичное ли противопоставление? Поцелуи без любви у пошлых супругов грязны. Согласен. Им надо противопоставить… что?.. Казалось бы: поцелуи с любовью? А Вы противопоставляете “мимолетную” (почему мимолетную?) “страсть” (почему не любовь?) – выходит, по логике, будто поцелуи без любви (мимолетные) противопоставляются поцелуям без любви супружеским… Странно. Для популярной брошюры не лучше ли противопоставить мещански-интеллигентски-крестьянский… пошлый и грязный брак без любви – пролетарскому гражданскому браку с любовью (с добавлением, если уже непременно хотите, что и мимолетная связь-страсть может быть грязная, может быть и чистая)»⁷²⁸.

К концу 1914 года армии противников, обессиленные, остановились друг против друга, не имея возможности идти вперед из-за огромных потерь в живой силе и нехватки боеприпасов. В начале 1915-го германское командование, поставив главной задачей вывод России из войны, остановило операции на Западном фронте и начало наступление с целью окружения русских частей в Польше. Отход частей 10-й русской армии, по которой пришелся основной удар, прикрывал ХХ корпус, который несколько дней сражался в полном окружении в Августовских лесах и геройски погиб под огнем артиллерии, опрокинув перед этим в штыковой атаке германскую пехоту. В марте русские войска в ходе Праснышской операции вновь отбросили врага к границам Пруссии, а войска Юго-Западного фронта, взяв крепость Перемышль, овладели проходами через Карпатский хребет.

На этом фоне шел процесс над большевистскими депутатами-пораженцами. «Власти предъявили арестованным обвинение в измене. Во время следствия Каменев и депутаты, кроме одного Муранова, отреклись от тезисов Ленина. На суде… подсудимые держались той же линии… К великому негодованию Ленина, чисто оборонительная тактика подсудимых чрезвычайно ослабила агитационную силу процесса»⁷²⁹, – замечал Троцкий. 10 февраля все депутаты-большевики, а с ними и Каменев, были приговорены к ссылке на поселение. Ленин назвал поведение Каменева «недостойным революционного социал-демократа».

Приходилось сплачивать то, что осталось от заграничных большевистских организаций. «В конце февраля была созвана в Берне конференция заграничных групп, – замечала Крупская. – Кроме швейцарских групп была еще Парижская; от парижан приехал Гриша Беленький… Лондонцы приехать не смогли, передоверили свой мандат. Божийцы долго колебались – ехать им или не ехать – и приехали только к концу. Вместе с ними приехали “японцы”. Так прозвали мы киевлян – тт. Пятакова и Бош (сестру Е. Ф. Розмирович), которые бежали из сибирской ссылки через Японию и Америку…»⁷³⁰.

Далеко не все согласились с докладчиком по вопросу о войне и наших лозунгах – Лениным. «Помнится, что весьма оживленные прения велись вокруг лозунга “поражение”, – напишет он. – Кому-то этот лозунг вначале был непонятен, кое-кто сбивался на аргументацию меньшевиков» ⁷³¹… Серьезные дискуссии вызывал и ленинский тезис о Соединенных Штатах Европы. Главным оппонентом по этому пункту выступала Арманд. Для Ленина лозунг СШЕ был из числа тех интеллектуальных игрушек, от которых он с легкостью отказывался. Тем более что эта конкретная игрушка не понравилась Инессе.

Слышать оппонентов Ленин не хотел. Евгения Готлибовна Бош запомнила: «Все возражения ВИ слушал спокойно, но без особого интереса, как бы заранее зная все мысли и соображения выступавших, и только во время речи тов. Бухарина заметно оживился… Насмешливый огонек вспыхнул в зрачках ВИ, и казалось, что внутренне он хохочет добрым смехом взрослого над шалостями ребенка»⁷³². О единогласии в большевистских рядах говорить было нельзя. Что ж. «Выбрали новый КЗО из бернцев: Шкловского, Каспарова, Инессы Арманд, Лилиной, Крупской».

После конференции – несчастье. Скончалась теща. Хоронили Елизавету Васильевну 10 (23) марта 1915 года на Бренгартенском кладбище в Берне. На могиле тещи Ленин посадил молодое дерево.

После смерти матери у Надежды Константиновны «сделался рецидив базедовой болезни, и доктора направили меня в горы. Ильич разыскал по публикациям дешевый пансион в немодной местности, у подножия Ротхорна, в Зёренберге, в отеле “Мариенталь”, и мы прожили там все лето… В Зёренберге устроились мы очень хорошо, кругом был лес, высокие горы, наверху Ротхорна даже лежал снег. Почта ходила со швейцарской точностью. Оказалось, в такой глухой горной деревушке, как Зёренберг, можно было бесплатно получать любую книжку из бернских или цюрихских библиотек… На Ротхорн взбирались редко, хотя оттуда открывался чудесный вид на Альпы. Ложились спать с петухами, набирали альпийских роз, ягод, все были отчаянными грибниками – грибов белых была уйма…»⁷³³.

Ленин жаловался Инессе, остававшейся в Берне: «У нас опять дожди. Надеюсь, небесная канцелярия выльет всю лишнюю воду к Вашему приезду и тогда будет хорошая погода… Еще одно поручение: на случай, если мы с Вами предпримем большие прогулки (это не наверное, но может быть, и удастся изредка), хорошо бы знать, какие условия в Hütten (Cabanes) – домики на горах с кроватями – устроенными швейцарским клубом альпинистов. Зайдите в бюро этого клуба в Берне… возьмите проспекты».

Если в начале войны позиции оборонцев были неизменно сильнее, то постепенно баланс сил стал меняться из-за затягивания боевых действий и роста числа жертв. Даже западная социал-демократия начала поговаривать о мире. Правда, Ленина это не сильно впечатлило. О тогдашних его настроениях хорошее представление дает июньское письмо Радеку: «Мое мнение, что “поворот” Каутского + Бернштейн + К^о … есть поворот говна, которое почуяло, что массы дольше не потерпят, что “надо” повернуть налево, дабы продолжать надувать массы»⁷³⁴.

Патриотический дух начал испаряться и в России. 2 мая немецкие части перешли в наступление в Южной Польше силами десяти лучших дивизий, снятых с Западного фронта. Одновременно Карпатский фронт был порван у Горлице, австро-венгры к концу июня вернули Львов и всю Западную Галицию. Перед угрозой окружения в «польском мешке» российское командование предпочло отвести войска. В начале августа пала Варшава. За три месяца «великого отступления» наша армия потеряла 1,4 млн человек убитыми или ранеными, около миллиона попало в плен. К осени фронт стабилизировался. Но внутренний фронт начал давать трещины.

В июле в Петрограде состоялось совещание меньшевиков, эсеров, энесов и Трудовой группы в Государственной думе, которое пришло к выводу о наступлении момента для борьбы за решительное изменение государственного строя и демократический мир. Ленин не видит возможности сотрудничества. Он пишет Шляпникову в Стокгольм: «Между революционерами-шовинистами (революция для победы над Германией) и революционерами-пролетарскими интернационалистами (революция для пробуждения пролетариата других стран, для объединения его в общей пролетарской революции) – пропасть слишком велика, чтобы тут могла идти речь о поддержке».

Активизировалась либеральная оппозиция, которая начала требовать создания ответственного перед Думой правительства. Но император пошел другим путем – занял пост Верховного главнокомандующего. Это позволило объединить усилия фронта и тыла и улучшить ситуацию, но вызвало дружный протест элитных кругов. Ленин 10 (23) августа из своего альпийского курорта не без удовольствия пишет Шляпникову: «События в России вполне подтвердили нашу позицию, которую дурачки социал-патриоты (от Алексинского до Чхеидзе) окрестили пораженчеством. Факты показали нашу правоту!! Военные неудачи помогают расшатывать царизм и облегчают союз революционных рабочих России и других стран… Было бы крайне важно, чтобы сплотились в 2–3 центрах руководящие группы (архиконспиративно), связались с нами, восстановили бюро ЦК (уже есть в Питере, кажись) и самый ЦК в России».

Не покидая Зёренберг, Ленин формировал новый состав ЦК своей волей: «Постарайтесь повидать Беленина и передайте ему, пожалуйста, что он кооптирован в члены Центрального Комитета РСДР Партии, – писал он Шляпникову, который и носил псевдоним Беленина… – Надо создать группы в России (из старых, опытных, умных, вполне разобравшихся в вопросе о войне правдистов-рабочих), лучших из них (2–3) взять в ЦК»⁷³⁵. Поручение Ленина воссоздать Русское бюро ЦК Шляпников долго не мог выполнить.

Ленин ненадолго спустился с гор, чтобы вновь туда подняться – для участия в Циммервальдской конференции, которую организовал бернский социалистический лидер Гримм. «Он подготовил для конференции помещение в десяти километрах над Берном, в небольшой деревушке Циммервальд, высоко в горах. Делегаты плотно уселись на четырех линейках и отправились в горы… Сами делегаты шутили по поводу того, что полвека спустя после основания I Интернационала оказалось возможным всех интернационалистов усадить на четыре повозки», – иронизировал Троцкий.

Конференция прошла 5–8 (18–21) сентября. Всего было 38 человек из 11 стран. «Дни конференции были бурными днями, – продолжал Троцкий. – Революционное крыло, возглавляемое Лениным, и пацифистское, к которому принадлежало большинство делегатов, с трудом сошлись на общем манифесте, проект которого был выработан мною… Ленин стоял на крайнем левом фланге конференции. По ряду вопросов он оставался в единственном числе внутри циммервальдской левой, к которой он формально не принадлежал, хотя по всем основным вопросам был близок к ней. В Циммервальде Ленин туго накручивал пружину для будущего международного действия»⁷³⁶. Ленин доказывал: «Дело обстоит так: или действительно революционная борьба, или только пустая болтовня»⁷³⁷.

К Циммервальдской левой примыкали 9 человек – Ленин, Зиновьев, Берзин, Радек, Хёглунд, Нерман, Борхард, Платтен, Роланд-Гольст. Они создали свое бюро и оформились как самостоятельная группа. Остальные из присутствующих россиян – Аксельрод, Мартов, Натансон, Чернов – предпочли остаться в стороне. Как и Троцкий, что не помешает ему написать в мемуарах: «Левое крыло циммервальдской, а затем и кинтальской конференции явилось, под руководством Ленина, основным ядром будущего Коммунистического Интернационала…»⁷³⁸.

Тогда конференция Ленина разочаровала: «Медленно движется вперед развитие социалистического движения в эпоху неимоверно тяжелого кризиса, вызванного войной». Приехал он с конференции, запомнила Крупская, «порядочно-таки нервным… Надо было несколько дней ходьбы по горам и зёренбергской обстановки, чтобы Ильич пришел в себя… В начале октября мы вернулись в Берн»⁷³⁹. Ленин 24 сентября (7 октября) писал матери: «Хотели было подольше остаться в Sorenberg’e, но там уже выпал снег, и холод стал невозможный. Осень нынче холодная, а в Sorenberg’e климат горный. Здесь нашли хорошую комнату, с электричеством и ванной за 30 франков. Надя поправилась недурно; прошли сердцебиения; могла даже в горы ходить; лишь бы не повторилась базедка»⁷⁴⁰.

В Берне с Лениным встречался Парвус (по свидетельству Радека, это было раньше – в мае), который напишет: «Ленин сидел в Швейцарии и пописывал статьи, почти никогда не выходившие за рамки обсуждения в эмигрантских кругах. Как в закупоренной бутылке, он был полностью отрезан от России»⁷⁴¹.

Крупская нашла, что осень в Берне «была душновата… В Швейцарии повсюду царило ярко выраженное мещанство… Осень 1915 г. мы усерднее, чем когда-либо, сидели в библиотеках, ходили по обыкновению гулять, но все это не могло стереть ощущения запертости в этой мещанской демократической клетке… Помню, как Инесса ездила во Французскую Швейцарию завязывать связи с швейцарскими левыми»⁷⁴².

Письма в ее адрес из Берна пошли одно за другим. 3 (16) января 1916 года: «Дорогой друг!.. Сегодня великолепный солнечный день со снежком. После инфлюэнцы мы с женой первый раз гуляли по той дороге в Frauen-Kappelen, по которой – помните? – мы так чудесно прогулялись однажды втроем. Я все вспоминал и жалел, что Вас нет. Кстати. Дивлюсь немного, что нет от Вас вестей. Покаюсь уже заодно: у меня, грешным делом, мелькает мысль – не “обиделись” ли уже Вы, чего доброго, на то, что я не пришел Вас проводить в день отъезда? Каюсь, каюсь и отрекаюсь от этих мыслей, я уже прогнал их прочь». Через три дня: «Погода прекрасная. В последнее воскресенье мы предприняли великолепную прогулку на “нашу” маленькую гору. Вид на Альпы был необычайно красивым; я очень жалел, что Вас не было с нами»⁷⁴³.

Ленин, помимо Инессы, был тогда поглощен мыслями о глобальном. Он размышлял о мировой революции, о судьбах капитализма на Западе: «Соединенные Штаты Европы, при капитализме, либо невозможны, либо реакционны… Соединенные Штаты Европы, при капитализме, равняются соглашению о дележе колоний». Соединенные Штаты мира: «Соединенные Штаты мира (а не Европы) являются той государственной формой объединения и свободы наций, которую мы связываем с социализмом, – пока полная победа коммунизма не приведет к окончательному исчезновению всякого, в том числе и демократического, государства. Как самостоятельный лозунг, лозунг Соединенные штаты мира был бы, однако, едва ли правилен, во-первых, потому, что он мог бы породить неправильное толкование о невозможности победы социализма в одной стране и об отношении такой страны к остальным».

Ленин развил эту тему: «Неравномерность экономического и политического развития есть безусловный закон капитализма. Отсюда следует, что возможна победа социализма первоначально в немногих или даже в одной, отдельно взятой капиталистической стране. Победивший пролетариат этой страны, экспроприировав капиталистов и организовав у себя социалистическое производство, встал бы против остального капиталистического мира, привлекая к себе угнетенные классы других стран». Более того, через год Ленин придет к выводу, что «социализм не может победить одновременно во всех странах. Он победит первоначально в одной или нескольких странах, а остальные в течение некоторого времени останутся буржуазными или добуржуазными»⁷⁴⁴. Эта идея – о возможности победы социализма в одной стране – станет одной из ключевых во внутрипартийной борьбе 1920-х годов.

Военные операции 1916 года вновь диктовались не столько интересами собственного фронта, сколько велись для оказания срочной помощи Сербии, Франции, Италии, Румынии. 21 февраля немецкие войска начали массированное наступление против Вердена, угрожая Парижу. Было принято решение о проведении – в весеннюю распутицу – экстренной и весьма успешной наступательной операции на стыке Западного и Северного фронтов. В конце апреля немцы, перебросив войска из-под Вердена, вернули утраченные позиции. На Кавказском фронте в середине февраля российская ударная группа штурмом овладела крепостью Эрзерум, уничтожив половину 3-й турецкой армии. За этим последовала операция по овладению Трапезундом. Наша армия перешла Курдское нагорье, выбила турок из Персии.

А Ленин творил «Империализм как высшую стадию капитализма». Он родился из предложения написать предисловие к серии марксистских брошюр о развитии основных стран мира, затеянной Горьким и Покровским в издательстве «Парус». Бернских библиотек Ленину перестало хватать, двинулись в Цюрих. «Мы поехали туда на пару недель, а потом все откладывали да откладывали свое возвращение в Берн, да так и остались жить в Цюрихе, который был поживее Берна, – писала Крупская. – В Цюрихе было много иностранной революционно настроенной молодежи, была рабочая публика, социал-демократическая партия была более лево настроена…»⁷⁴⁵. Поселились в старом городе в узеньком переулке Spiegelgasse. Как писал сам Ленин, жил он в Цюрихе «потихоньку»⁷⁴⁶.

Пришлось озаботиться заработками, и он вновь взялся за платные семинары. 13 (26) февраля выступил в одном из ресторанов с рефератом по нацвопросу. «Народу было и на сей раз довольно много, хотя значительно меньше, чем на докладе в начале войны, – свидетельствовал секретарь большевистской организации Цюриха Моисей Маркович Харитонов. – Зал был меньше, да и русских в это время в Цюрихе было меньше, чем тогда». Дискуссии избежал – не хотел сталкиваться с присутствовавшими поляками и меньшевиками, – дотянув свое трехчасовое выступление до 12 ночи, когда наступал комендантский час. Выступать понравилось. 17 февраля (1 марта) тот же реферат Ленин прочел в Женеве, планировал прочесать и Лозанну.

«Обедал ВИ вместе с НК в дешевом ресторане, часто в Alkoholfreirestaurant… А под вечер ВИ вместе с НК почти каждый день отправлялись на прогулку в Zurichberg или куда-нибудь в другое место, подальше от центра города, по направлению к лесу или в горы», – замечал Харитонов. «С русской колонией ВИ никаких сношений, кроме, разумеется, как с членами нашей секции, не имел. В отличие от Мартова, который иногда по многу часов просиживал в русской читальне за газетами и журналами и часто приходил на разные собрания, рефераты и т. п., ВИ ни разу за все время своего пребывания в Цюрихе на рефератах, читанных другими, не был. Не ходил он и в русскую читальню, и колония его вообще не видала»⁷⁴⁷.

Раскол внутри РСДРП проходил теперь уже по семье Ульяновых. «Что касается Джемса, то он никогда не разбирался в политике, всегда стоял против раскола, – писал он Шляпникову в марте 1916 года. – Прекрасный человек – Джемс, но на эти темы его суждения неверны глубоко. У нас в России (а теперь и в новом Интернационале) вопрос о расколе основной. Все колеблющиеся на этот счет – враги пролетариата…»⁷⁴⁸. Джемсом величали родную сестру Ильича – Анну Ильиничну.

Работа над «Империализмом» была прервана 11–17 (24–30) апреля Кинтальской (II Циммервальдской) конференцией. Состав участников стал чуть более радикальным – Циммервальдская левая насчитывала уже аж 12 человек. Ленин 28 апреля доказывал оппонентам: «Вы отрицаете раскол секций старого Интернационала, но этот раскол является фактом. Сегодня мы фактически имеем кризис социалистических партий всего мира… Люди, с которыми вы хотите воссоздать Интернационал, мертвы, они больше не существуют не буквально, а политически».

Конференция осудила Международное социалистическое бюро и приняла более радикальную резолюцию с критикой пацифизма. Ленин рассказывал Шляпникову: «В общем, это все же, несмотря на тьму недостатков, шаг к разрыву с социал-патриотами. Левая была сильнее на этот раз: серб, трое швейцарцев, один француз… усилили нашу группу. Затем два немца (от группы «Интернационал») шли с нами в главном». Но Ленина манифест не удовлетворил: «Недостаточно того, что Циммервальдский манифест намекает на революцию, говоря, что рабочие должны нести жертвы ради своего, а не чужого дела. Необходимо ясно и определенно указать массам их путь»⁷⁴⁹.

Вернувшись из Кинталя, Ленин 4 (17) мая пишет Карпинскому: «…Я думаю съездить в Женеву и Лозанну с рефератом “Два течения в международном рабочем движении”… Если условия не изменятся и поездка моя окупится, то назначьте, пожалуйста, недели через две (на другой день в Лозанне)». Рефераты состоялись 20 и 21 мая (2 и 3 июня). Издательский проект – журнал «Коммунист» – пытались наладить с «японцами» – Бош и Бухариным, но стадия переговоров обернулась многомесячными препирательствами. 8 (21) мая Ленин уверял Зиновьева: «“Издатели”, никуда не годные как литераторы и как политики (что вынуждена была признать редакция ЦО в зимнем письме), хотят связать нас договором о равноправии, т. е. мы должны дать равноправие даме, ни одной строчки не написавшей и ничегошеньки не понимающей, и “молодому человеку”, всецело находящемуся под ее влиянием»⁷⁵⁰.

Летом 1916 года Ленин решительно завершал работу над «Империализмом». Покровский радовался: «Уже открытка от 2 июля извещала, что одновременно с нею идет заказной бандеролью рукопись “Империализма”… Французская цензура долго читала рукопись, переписанную несравненным убористым почерком Надежды Константиновны, и я получил бандероль недели три спустя после открытки»⁷⁵¹.

Самое существенное в книге: капитал достиг таких громадных размеров, что на место свободной конкуренции пришли монополии гигантских размеров. Ничтожное число капиталистов смогло сосредоточить в своих руках целые отрасли промышленности, которые оказались в руках союзов, картелей, синдикатов, трестов, нередко международного характера. Господство кучки капиталистов привело к тому, что весь земной шар оказался поделенным между захватившими источники сырья и средства производства крупнейшими капиталистами и колониальными империями. Это предопределяет непримиримость противоречий империалистических держав, поскольку их дальнейшая экспансия неизбежно сопряжена с переделом уже поделенных территорий и ресурсов.

Пока Ленин пером приканчивал мировой империализм, командующий Юго-Западным фронтом Брусилов добился от императора разрешения на наступление. С рассветом 22 мая артиллерийским ураганом была сметена укрепленная полоса противника вместе с ее защитниками. Знаменитый Брусиловский прорыв принес полный успех. Генерал давал отчет: «В общем, с 22 мая по 30 июля вверенными мне армиями было взято в плен всего 8255 офицеров и 370 153 солдата; захвачено 496 орудий, 144 пулемета и 367 бомбометов и минометов, около 400 зарядных ящиков, около 100 прожекторов и громадное количество винтовок, патронов, снарядов и разной другой военной добычи» ⁷⁵². Вновь была завоевана часть Восточной Галиции и вся Буковина. Австро-Венгрия оказалась в критической ситуации. На волне этих успехов и Западный фронт генерала Эверта начал успешное наступление под Барановичами.

Ленин же с начала июля в очередной раз отбыл на длительный отдых. «Мы поехали на шесть недель в кантон Сен-Галлен, неподалеку от Цюриха, в дикие горы, в дом отдыха Чудивизе, очень высоко, совсем близко к снеговым вершинам, – сообщала Крупская. – В некотором отношении этот дом отдыха напоминал французский Бомбон, но публика была попроще, победнее, с швейцарским демократическим налетом. По вечерам хозяйский сын играл на гармонии и отдыхающие плясали вовсю, часов до одиннадцати раздавался топот пляшущих… В Чудивизе к нам никто не приезжал, русских там никаких не жило, и мы жили оторванные от всех дел, шатались по горам целыми днями. В Чудивизе Ильич не занимался вовсе»⁷⁵³, – вспоминала Крупская. Зиновьеву 8 (21) июля Ленин писал: «Здесь у нас плохо: почта только на ослах и раз в день. В случае крайности телеграфировать… или телефонировать»⁷⁵⁴.

Полагаю, Ленин не сразу узнал, что 12 (25) июля скончалась Мария Александровна, мать. Ей шел уже 82-й год. Похоронили на том же Волховом кладбище, рядом с Ольгой.

К работе, за письменный стол, вернули в основном денежные проблемы. «В то время мы наводили сугубую экономию в личной жизни, – подтверждала Надежда Константиновна. – Ильич повсюду искал заработка – писал об этом Гранату, Горькому, родным…»⁷⁵⁵. Ленин молил Коллонтай в июле: «Для заработка хотелось бы иметь либо перевод, либо педагогическо-литературную работу Наде (ибо ее болезнь требует длительной жизни в горах, а это стоит дорого)». Или в письме 10 сентября: «Засяду писать что бы то ни было, ибо дороговизна дьявольская, жить стало чертовски трудно»⁷⁵⁶.

Ленин настроен по-боевому. В сентябре пишет «Военную программу пролетарской революции», где заявляет: «Гражданские войны – тоже войны. Кто признает борьбу классов, тот не может не признавать гражданских войн, которые во всяком классовом обществе представляют естественное, при известных обстоятельствах неизбежное продолжение, развитие и обострение классовой борьбы»⁷⁵⁷. Мысли бывают материальны.

Вернулись в Цюрих осенью, «поселились у тех же хозяев, на Шпигельгассе»⁷⁵⁸. Ленин 1 (14) ноября пишет Малиновскому: «Мы живем теперь опять в Цюрихе; здесь лучше библиотеки. А Надя к тому же получила здесь небольшой заработок, в котором мы очень нуждались»⁷⁵⁹. Ленин продолжает уговаривать Шляпникова, который все еще в Стокгольме: «Самое больное место теперь: слабость связи между нами и руководящими рабочими в России!! Никакой переписки!! Никого, кроме Джемса, а теперь и его нет!! Так нельзя… Полагаться мы можем только на тех, кто понял весь обман идеи единства и всю необходимость раскола с этой братией (с Чхеидзе и К⁰) в России. Беленину надо бы сплотить только таких людей для роли руководителей»⁷⁶⁰.

Шляпников сдался и все-таки отправился в Петроград. Там ему удалось восстановить Русское Бюро ЦК. «Осталось много звеньев старого аппарата, – вспоминал Шляпников. – И это значительно облегчало дело… В руководящий центр удалось привлечь по соглашению с ответственными работниками Петербургского комитета (тт. Залежским, Шутко, Антиповым, Евдокимовым и др.) тт. П. Залуцкого и В. Молотова»⁷⁶¹.

Нельзя сказать, что мысли Ленина в предреволюционные месяцы были о России. Адресат подавляющего большинства писем – Арманд. Бывает, опять по нескольку на день. Они о пацифизме, марксизме, нескончаемых склоках с Бухариным и Радеком, дрязгах в швейцарской соцпартии. Просьбы о секретарских услугах. В ту зиму разрушительный раж Ленина был обращен и против Пятакова, чьи взгляды на демократию в статье «Пролетариат и права наций на самоопределение» Ленин обозвал «карикатурой на марксизм».

Ленин, наверное от скуки, окунулся в швейцарскую политику – раньше он избегал участия во внутриполитических делах страны пребывания. «Я собираюсь выступить на съезде швейцарской партии (в субботу 4.XI) с приветственной речью. Текст прилагаю. Очень просил бы Вас перевести его на французский», – просил он Инессу. Перевела, он выступал на немецком. Но поблагодарил и сообщил: «Впечатление от съезда у меня хорошее. Первый раз за время войны на швейцарском съезде не только проявляется левая… но и прямо начинает сплачиваться в оппозиции и к правым, и к “центру”»⁷⁶².

Организовал марксистский кружок. Харитонов запомнил: «Вскоре у нас появилась организация из швейцарских, немецких, русских и польских товарищей, которую мы для конспирации назвали Kegelclub (Кегельный клуб)… надо было законспирировать ее от официальных учреждений социал-демократической партии. Душой этой маленькой, конспиративной на первых порах организации был ВИ». От швейцарцев входило все руководство социал-демократов Цюриха во главе с Францем Платтеном и организации рабочей молодежи. Помимо Харитонова, появлялись наездами Радек и Бронский⁷⁶³. Ленин сообщал Арманд 4 (17) декабря: «Здесь устроилось нечто вроде кружка левых… Участвуют Нобс, Платтен, Мюнценберг, еще несколько молодых. Беседуем о военной резолюции в связи с задачами левых. Эти беседы сделали для меня особенно наглядным: 1) до чего дьявольски слабы (во всех отношениях) швейцарские левые».

И на следующий день: «Вот она, судьба моя. Одна боевая кампания за другой – против политических глупостей, пошлостей, оппортунизма и т. д. Это с 1893 года. И ненависть пошляков из-за этого. Ну, а я все же не променял бы сей судьбы на мир с пошляками… А на лыжах катаетесь? Непременно катайтесь! Научитесь, заведите “лыжи” и по горам – обязательно. Хорошо в горах зимой! Прелесть и Россией пахнет»⁷⁶⁴.