Ленин готовил сепаратную конференцию большевиков. Где собраться так, чтобы не прогнали и чтобы российские спецслужбы не мешали. Впервые решили попробовать Австро-Венгрию, страну, откровенно враждебную России, которая была основным центром антироссийской подрывной деятельности. Вплоть до начала Первой мировой войны Германия проявляла известную осторожность в выражении антироссийских чувств на официальном уровне. Вена же достаточно откровенно поддерживала революционные и сепаратистские движения в России.

На Австро-Венгрию приходилась пятая часть заселенных украинцами земель – Закарпатье, Восточная Галиция и Северная Буковина – с населением 4 млн человек. В первую очередь именно там не без поддержки официальной Вены, активно соперничавшей с Россией за умы, сердца и территории славян, активно разрабатывалась теория самостоятельной украинской нации. Именно в Австро-Венгрии, во Львове, в 1899 году была создана первая украинская политическая партия – Украинская национал-демократическая партия (УНДП). Во главе стояли Михаил Грушевский, писатель Иван Франко и другие. Австро-Венгрия, в состав которой входила и значительная часть польских земель, также активно занималась подготовкой польского восстания в Российской империи. Где еще Ленин мог встретить более теплый прием?

Первого ноября 1911 года из Парижа он писал Антонину Немецу, который представлял чешскую социал-демократию во II Интернационале и депутатствовал в венском Имперском совете: «Ряд организаций нашей партии намерен собрать конференцию (за границей – конечно). Число членов конференции около 20–25. Не представляется ли возможным организовать эту конференцию в Праге… Самым важным для нас является возможность организовать дело архиконспиративно. Никто, никакая организация не должны об этом знать. (Конференция социал-демократическая, значит, по европейским законам легальная, но большинство делегатов не имеют паспортов и не могут назвать своего настоящего имени»»)⁵⁹⁹. Немец оказал полную поддержку.

Воронский, входивший в оргкомитет конференции, вспоминал: «Мы послали пригласительные письма Плеханову, Троцкому, Богданову, Луначарскому, Алексинскому. За это приехавший в Прагу Ленин устроил форменный разнос оргкомитету и Орджоникидзе лично.

– Вольному воля. Вы объединяйтесь, а мы будем разъединяться. Вы открывайте свою конференцию, а мы откроем свою, другую, новую, не с вами, а против вас. До свиданья!

Еле уговорили остаться. К счастью для организаторов, все приглашенные небольшевики от участия в конференции отказались. «В Центральном Органе меньшевики напечатали злобную статью, где нас, собравшихся делегатов, окрестили самозванцами и “ленинскими молодцами”. По поводу этих ответов Ленин за общим обедом, собрав лукавые морщинки вокруг левого глаза, промолвил:

– А пожалуй, это даже не плохо в конце концов, что вы послали пригласительные письма, а наши противники отказались иметь с вами дело. Выходит, мы – за объединение, они – за раскол»⁶⁰⁰.

Конференция заседала в пражском Народном доме. «Там же, в ресторане, делегаты столовались, а жили все у чешских рабочих, членов социал-демократической партии. Конференция заседала очень долго – недели две»⁶⁰¹.

Собрались 16 делегатов от большевиков. Среди них были два агента российских спецслужб – Роман Малиновский и бывший каприец Романов (Аля Алексинский). Два делегата от меньшевиков-партийцев: «от Киева – держался архикорректно и шел в общем вместе. От Екатеринослава – держался архисклочно…»⁶⁰². Делегаты конституировали себя в качестве VI Всероссийской конференции РСДРП, «верховного органа партии, обязанного создать правомочные центральные учреждения и помочь повсюду восстановлению партийных организаций и партийной работы»⁶⁰³.

Воронскому происходившее казалось сюрреалистичным: «При открытии конференции Ленин с особым упорством настаивал, чтобы мы объявили ее всероссийской с правом избрания Центрального Комитета и Центрального Органа. Это означало, что все остальные социал-демократические группы и направления исключаются из партии, конференции присваиваются функции съезда. И мы, двадцать делегатов, являемся единственными подлинными представителями революционных рабочих России… С первого взгляда наше решение казалось узурпаторским и безумным. Из отчетов и докладов было видно, что мы представляем небольшие, разрозненные, почти не связанные друг с другом подпольные группы и кружки. Даже в таких городах, как Одесса, Киев, Николаев, Саратов, Екатеринослав, наши организации насчитывали тридцать, сорок, изредка пятьдесят человек. У нас не было ни открытых газет, ни денег, нам не хватало работников, у нас отсутствовала интеллигенция. Против нас стояла косная, казавшаяся победоносной, сила самовластья. Против нас боролись тогда все буржуазно-помещичьи партии. Нас не признавали такие марксисты, как Плеханов, Аксельрод, Мартов. Мы шли наперекор всем нелегальным партиям. Социалисты других стран считали нас ничтожной кучкой сектантов. И мы брали на себя смелость объявить, что мы – единственный верный оплот грядущей революции… Мы шли покорять мир, двадцать делегатов, имея пока лишь мужественность, уверенность и Ленина»⁶⁰⁴.

Конференция конституировала явочным порядком РСДРП (большевиков). Вновь избранный ЦК составили Ленин, Голощекин, Зиновьев, Орджоникидзе, Сурен Спандарян, Виктор (Ордынский), Роман Малиновский. На состоявшемся позднее пленуме ЦК в его состав были кооптированы Сталин, в очередной раз отбывавший ссылку, и Белостоцкий (позднее к ним добавились еще Григорий Петровский и Яков Свердлов).

Свою оценку Пражской конференции Ленин дал в письме Горькому: «Наконец удалось – вопреки ликвидаторской сволочи – возродить партию и ее Центральный комитет. Надеюсь, Вы порадуетесь этому вместе с нами». Шкловскому Ленин объяснял диспозицию: «С ликвидаторами мы порвали, партия порвала. Пусть попробуют создать иную РСДРП с ликвидаторами! Смеху достойно. Фракция думская с.-д. прямо ни за нас, ни за тех… Все приняли резолюцию протеста против конференции (и плехановцы, и голосовцы, и впередовцы, и примиренцы, и tuttiquanti ), и еще что-то вроде исключения меня из Межд. Соц. бюро… Разумеется, все это смеху достойно».

Естественно, что остальные социал-демократы не признали правомочности Пражской конференции и на собственном форуме, который прошел в августе под председательством Троцкого в Вене, осудили ее как «ленинский переворот» и оформили свой «августовский блок». Ленин, в свою очередь, не признал «конференцию ликвидаторов», которая, по его мнению, «ни в коем случае не была конференцией русских партийных организаций. Русские рабочие центры на этой конференции вообще не были представлены».

Возмущенному раскольнической деятельностью Ленина секретарю II Интернационала Гюисмансу Ленин отвечал: «Насколько легко голосовать за ругательные резолюции в Париже, настолько же трудно совершить что-нибудь реальное в России. И уж конечно не Парижу, Вене и т. д. принадлежит право говорить от имени России… Для того чтобы установить наличие раскола, надо установить существование двух – по меньшей мере! – Центральных комитетов в России. Пока этого нет».

Большевики взялись за претворение решений Пражской конференции в жизнь. В России этим занялось впервые созданное Русское бюро ЦК в составе Сталина, Орджоникидзе, Спандаряна, Голощекина и Елены Стасовой. Ленин же из Праги отправился в Лейпциг на совещание с депутатами Думы Полетаевым и Шуркановым. Последний, кстати, тоже работал на Департамент полиции. Войну Ленин вел тогда с редакцией «Звезды», которая никак не хотела с необходимой ему жесткостью вести борьбу с ликвидаторством. И подвигал депутатов к изданию новой – уже чисто большевистской газеты. Те согласились попробовать.

Из Лейпцига – в Берлин, ругаться с «держателями» о возвращении денег. Безрезультатно. «Уехав из Берлина, Владимир Ильич решил предъявить Каутскому иск и взыскать с него деньги судом»⁶⁰⁵⁶⁰⁶, – подтверждал Адоратский. А в Бюро ЦК Ленин написал: «Насчет денег пора перестать наивничать с немцами. Там Троцкий теперь царит и ведет бешеную борьбу. Обязательно пришлите мандат вести дело судом, иначе ничего не получить».

Ленин 28 марта интересовался у Орджоникидзе, Спандаряна и Стасовой судьбой Сталина: «От Ивановича ничего. Что он? Где он? Как он? Дьявольски необходим легальный человек в Питере или около Питера, ибо там дела плохи. Война бешеная и трудная. У нас ни информации, ни руководства, ни надзора за газетой»⁶⁰⁷. Сталин тогда в очередной раз совершил побег и занялся организацией партийной печати.

«Звезда» продолжала выходить еженедельно, редакционную работу вели Николай Батурин (Замятин), Константин Еремеев и Ольминский. В начале 1912 года в «Звезде» появился новый сотрудник – Вячеслав Михайлович Скрябин, который войдет в историю как Молотов. Он был выходцем из мещанско-купеческой семьи, исконно жившей в Вятской губернии. Не успел закончить обучение в Казанском реальном училище и был арестован в составе студенческой марксистской группы, куда входили и его приятели Виктор Тихомирнов и Александр Аросев. Скрябин отбыл ссылку в Вологодской губернии, где окончил курс реального училища, а затем поступил на экономическое отделение Петербургского политехнического института. Уже первокурсником он оказался на журналистской и редакторской работе в «Звезде». Борис Бажанов, который позднее работал помощником и Молотова, и Сталина, писал, что Тихомирнов «жертвует очень большую сумму денег партии, что позволило издание “Правды”, а Молотова произвело в секретари редакции “Правды”, так как возможность издания пришла через него»⁶⁰⁸. Тихомирнову, рассказывал мне дед, пришлось продать один из унаследованных им от отца домов, выручив и пожертвовав на газеты 3 тыс. рублей.

1912 год ознаменовался резким подъемом забастовочной активности в России. Сильным толчком для развертывания протестов стало убийство в апреле 150 рабочих (еще 250 были ранены) на золотых приисках английской компании Лена Голдфилдс. Ленин обнаружил «в России революционный подъем, не какой-либо, а именно революционный»⁶⁰⁹.

Политический всплеск, вызванный Ленским расстрелом, стал тем фоном, на котором завершалась подготовка к выпуску «Правды». «Это было в середине апреля 1912 года, – вспоминал Сталин, – вечером, на квартире у тов. Полетаева, где двое депутатов Думы (Покровский и Полетаев), двое литераторов (Ольминский и Батурин) и я, член ЦК (я, как нелегал, сидел в «бесте» у «неприкосновенного» Полетаева), договорились о платформе “Правды” и составили первый номер газеты…»⁶¹⁰. Были арендованы под редакцию три комнаты в доме № 37 по Николаевской улице. О печатании газеты договорились с типографией черносотенной «Земщины» на Ивановской улице. В день выхода первого номера газеты – 22 апреля – Сталин был арестован по наводке Малиновского и после нескольких месяцев заключения в тюрьме сослан на три года в Нарымский край.

В числе сотрудников «Правды» числилось целых 8 депутатов Государственной думы, какое-то отношение к ее выходу действительно имели только Полетаев, Покровский и Малиновский. Реальную работу вели Ольминский, Степан Степанович Данилов, Еремеев, Федор Федорович Ильин (Раскольников), Молотов⁶¹¹. Всего у «Правды» в 1912–1914 годах сменилось 10 официальных издателей и 44 главреда, большинство из которых из редакционного кабинета безропотно отправлялись прямо в тюрьму. Только за первый год своего существования тираж газеты конфисковывался 41 раз, ее оштрафовали в общей сложности на 7800 рублей.

Но сам факт выхода крайней оппозиционной газеты на протяжении столь длительного времени был достаточно примечательным. И дело здесь не в ловкости «правдистов», водивших власти за нос, не в депутатской неприкосновенности некоторых учредителей газеты, но и в игре российских спецслужб. Считалось необходимым беречь те революционные организации, куда удалось внедрить секретного агента, чтобы иметь возможность в любой момент парализовать наиболее вредные проявления ее деятельности и арестовывать самых опасных радикалов. В большевистской партии таких агентов была масса. В марте 1912 года директором Департамента полиции был назначен Белецкий, который внедрил еще одну тактическую идею: «Революционные организации представляют меньше опасности для самодержавия, чем умеренные оппозиционные группы…»⁶¹². Именно Белецкому приписывается вербовка Романа Малиновского, к тому времени отбывшего три тюремных срока за воровство и кражи со взломом. Как говорил сам Белецкий, «Малиновскому были даны указания, чтобы он, по возможности, способствовал разделению партии»⁶¹³ социал-демократов. Впрочем, в этом вопросе позиции Белецкого и Ленина и так совпадали.

Игра спецслужб шла и по другую сторону российской границы, особенно в Австро-Венгрии, куда Ленин и направит свои стопы после выхода первого номера «Правды». Новым местом дислокации большевистского штаба был выбран Краков. Как объясняла Крупская, этот город «был во многих отношениях удобнее Парижа. Удобнее в полицейском отношении. Французская полиция всячески содействовала русской полиции. Польская полиция относилась к полиции русской, как ко всему русскому правительству, враждебно. В Кракове можно было быть спокойным в том отношении, что письма не будут вскрываться, за приезжими не будет слежки»⁶¹⁴.

Ленин долго сомневался в целесообразности переезда, опасался ареста на новом месте. Яков Станиславович Ганецкий (Фюрстенберг) развеял сомнения: «Австро-Венгрия при деятельном участии Германии усиленно готовилась к войне с Россией. Австрийские власти не были поэтому заинтересованы в облегчении царскому правительству его борьбы с русскими революционерами. Учитывая это, я был уверен, что Ленин может спокойно переехать в Краков. В беседах с местными политическими деятелями, которые выяснили положение у властей, я убедился в своей правоте и написал об этом Ленину»⁶¹⁵. Теперь уже Ленин объяснял Горькому выбор нового места жительства: «Войны, верно, не будет, и мы пока остаемся здесь, “используя” отчаянную ненависть поляков к царизму»⁶¹⁶.

В Краков приехали 9 (22) июня. Поселились в районе Звежинец вместе с Зиновьевыми. «Грязь там была невероятная, но близко была река Висла, где можно было великолепно купаться, и километрах в пяти Вольский ляс – громадный чудесный лес, куда мы частенько ездили с Ильичем на велосипедах»⁶¹⁷. С властями сразу поладили. Слова Крупской о том, что местным спецслужбам не было до них дела, далеки от истины. Ганецкий писал с полным знанием дела: «Краковская полиция хорошо знала ВИ и не могла сомневаться, что ВИ даже во время войны останется непримиримым врагом царизма… Краковская полиция имела Ленина постоянно на примете и знала, что у ВИ генеральный штаб российской революции, но что он в австрийские дела не вмешивается, – и была спокойна»⁶¹⁸.

Работа «Правды» закипела. Молотов повествовал: «Почти ежедневно приходили увесистые пакеты со статьями и небольшими заметками для “Правды” от В. И. Ленина. Вместе с ними были и статьи Г. Зиновьева, жившего в это время вместе с Лениным и много писавшего для “Правды”… Статьи В. И., естественно, были во многих случаях остро полемическими… В отдельных случаях Ленину приходилось нажимать и на редакцию “Правды”, когда с ее стороны делались попытки уменьшить количество полемических статей против кадетов и ликвидаторов и дать в газете больше статей не полемического, “положительного” характера…»⁶¹⁹.

Помню, меня, воспитываемого на священном уважении к ленинским текстам как к каноническому писанию, приводили в оторопь рассказы деда о том, что ответственному секретарю и редакторам «Правды» частенько доводилось править статьи Ленина или вообще не ставить их в номер. Как подсчитали потом историки, редколлегия «Правды» в 1912–1914 годах опубликовала 284 ленинских работы и 47 – отвергла. Причин тому было несколько. Первая – цензурная. Ленин не всегда принимал во внимание, что можно, а что нельзя писать в открытой печати. И настаивал: «Обходя “больные вопросы”, “Звезда” и “Правда” делают себя сухими и однотонными, неинтересными, небоевыми органами»⁶²⁰. Вторая – учет аудитории газеты. Ленинские статьи, особенно излагавшие детали теоретических разборок внутри РСДРП, читатели порой просто не могли понять. Третья – конъюнктурная, описанная Молотовым: «К сожалению, не все эти статьи могли быть напечатаны в газете, поскольку они приходили из Поронина не раньше, чем на третий день после отправки, а в политических событиях за три дня нередко происходят такие изменения, которые невозможно учесть заранее или когда по данному вопросу газета уже успела опубликовать другие статьи и материалы»⁶²¹. Сюда следует добавить, что и до Ленина известия о событиях в России доходили с тем же как минимум трехдневным опозданием, а газета ежедневная.

Авторские чувства были оскорблены, Ленин предупреждал, что «сотрудников вообще вы разгоните, если будете не помещать и даже не отвечать и не отсылать назад статей…». Его тогдашняя переписка с Молотовым местами напоминает откровенную склоку. Особенно Ленина возмущало, «отчего же “Правда” упорно, систематически вычеркивает и из моих статей, и из статей других коллег упоминания о ликвидаторах?».

Сильно не нравилось Ленину и отсутствие гонораров. «За конторой уже долг 200 р.»⁶²², – возмущался Ленин в июле. Молотов вспоминал, что Ленину платили по три копейки за строчку, меньше, чем другим авторам, пользовавшимся особой популярностью у читателей. Так, Демьян Бедный, по-мужицки прямо и с народным юмором писавший свои рассказы и стихи, получал 25 копеек за строку, да и то сбежал в журнал «Современный мир», где обещали 50 (но не заплатили, и он вернулся). 25 копеек за строчку Ленин от имени правдистов предлагал и Горькому.

В августе Ленин командировал в Петербург Инессу Арманд, которая провела специальное заседание редакции с членами Северного областного бюро с целью искоренения скверны в «Правде». Хотя в официальной советской «Истории КПСС» и написано, что после приезда Арманд и прошедшего совещания «позиция “Правды” стала выправляться»⁶²³, вряд ли ей было по силам всерьез поколебать сложившийся алгоритм работы редколлегии. Ленин продолжит баталии с правдистами.

Большой скандал затеял Троцкий, который в по-прежнему издававшейся венской «Правде» обвинил большевиков в беспардонном присвоении названия его газеты и стал заваливать «Правду» петербургскую возмущенными письмами с требованием сменить название. При этом он клеймил «ленинский кружок, воплощение фракционный реакции и раскольнического своеволия… интересы которого противоречат потребностям развития партии (и который) только смутой и хаосом может жить и питаться»⁶²⁴. Редакция в своих отношениях с Троцким руководствовалась прямым указанием Ленина: «Гнусная кампания Троцкого против “Правды” есть сплошная ложь и кляуза». А письма Троцкого в редакцию «Правды» они сберегли – в 1920-е годы те сильно пригодятся.

Внутрипартийная драка шла непримиримая, причем теперь уже на уровне легальных СМИ и в самой России, и за рубежом. Горький, которому слали свои издания и те и другие, был в сильном недоумении, чего не скрывал от Ленина. Тот был резок: «…Нехорошую Вы манеру взяли, обывательскую, буржуазную – отмахиваться: “все вы склокисты”… О “склоке” у с.-д. любят кричать буржуа, либералы, эсеры, которые к “больным вопросам” относятся несерьезно, плетутся за другими, дипломатничают, пробавляются эклектизмом. Разница социал-демократов от всех них та, что у с.-д. склокой облечена борьба групп с глубокими и ясными идейными корнями, а у них склока внешне приглажена, внутренне пуста, мелочна, мизерна»⁶²⁵.

Окрестности Кракова «стали настоящей ставкой нашей армии. Сюда постоянно съезжались полководцы отдельных наших частей»⁶²⁶. Было это несложно. Багоцкий «научил нас, как пользоваться полупасками (так назывались проходные свидетельства, по которым ездили жители приграничной полосы и с русской, и с галицийской стороны). Полупаски стоили гроши, а самое главное – они до чрезвычайности облегчали переезд через границу нашей нелегальной публике… Очень быстро налажен был и нелегальный переход через границу. С русской стороны были налажены явки через т. Крыленко, который жил в это время недалеко от границы – в Люблине. Таким путем можно было переправлять и нелегальную литературу»⁶²⁷.

Одним из посетителей был Николай Иванович Бухарин. Сын московского учителя, он рано занялся революционной деятельностью, вступил в РСДРП в 1906 году, не закончил экономическое отделение в Московском университете, арестовывался, ссылался, бежал из ссылки. С 1911 года он находился за границей, жил в Ганновере, Вене, Лозанне, Стокгольме, Копенгагене. Невысокого роста, подвижный, рыжеволосый, с редкой бородкой на мальчишеском лице и серо-голубыми глазами под высоким лбом, почти всегда в высоких русских сапогах и кепке. «Он имел внешность скорее святого, чем бунтаря и мыслителя»⁶²⁸, – замечала знакомая эмигрантка. Ленин его ценил. «К числу многочисленных ценнейших качеств тов. Бухарина, – считал он, – принадлежит его теоретическая способность и интерес к тому, чтобы доискиваться теоретических корней во всяком вопросе»⁶²⁹. Тогда же Бухарин искал Ленина. «На маленькой грязной улице Кракова нужно было найти квартиру Ульяновых. Иду, шарю глазами по окнам. И вдруг вижу купол огромного черепа, необыкновенную голову. Ну, конечно, это Старик!»⁶³⁰.

Меж тем приближались выборы в Четвертую Думу, и основное внимание Ленина переключилось на выборы депутатов по рабочей курии. Для организации этой деятельности был восстановлен Петербургский комитет (ПК) большевиков, который, по свидетельству спецслужб, «широко развил выборную кампанию»⁶³¹. Ленин писал 2 августа в редакцию ЦО: «Избирательная кампания в Питере начата успешно – гегемония завоевана “Звездой” и “Правдой” – надо не выпускать ее из рук и довести дело до конца»⁶³². «Правда» к началу избирательной кампании выходит 40-тысячным тиражом. Троцкий писал: «Ленин был едва ли не единственным марксистом, который великолепно изучил все силки и петли столыпинского избирательного закона. Политически вдохновляя избирательную кампанию, он и технически руководил ею изо дня в день. На помощь Петербургу он посылал из-за границы статьи, инструкции и тщательно подготовленных эмиссаров…»⁶³³.

В Петербурге выборы уполномоченных по рабочей курии были назначены на 16 сентября. 12 сентября в Питер прибыл в очередной раз бежавший из ссылки Сталин. Успел написать предвыборный «Наказ Петербургских рабочих». 14 сентября была арестована Инесса.

Ленина больше волнуют выборы. В начале октября он сообщал Горькому: «Мы теперь сидим по уши в выборах… От исхода выборов зависит очень многое для строительства партии». Выборы по рабочей курии в столице и в других крупных промышленных центрах социал-демократы выиграли. В ноябре Ленин отправил в Международное социалистическое бюро свой анализ прошедшей кампании: «В результате мы имеем еще более “черную”, еще более правую Думу, но побежденными на сегодняшний день оказываются октябристы»⁶³⁴. Это он писал о Думе, которая в большинстве своем перейдет в оппозицию Николаю II и примет деятельное участие в его свержении. Социал-демократов насчитывалось 13, трудовиков, среди которых восходила звезда Керенского, – 11 из 442 избиравшихся депутатов.

Ленина волнует не столько мощь социал-демократической фракции (или отсутствие такой мощи), а исключительно преобладание в ней его сторонников. Не вышло: во фракции оказалось семь меньшевиков и шесть большевиков. Ленин утешал себя тем, что если меньшевиков опять представляли выходцы в основном из Закавказья и Северного Кавказа, то ленинцев – рабочие из столиц и ряда крупных промышленных центров. Однако его категорически не устраивало, что депутаты социал-демократы готовы были работать как единая фракция. Шли также переговоры о слиянии «Правды» и меньшевистского «Луча» в «нефракционную рабочую газету». В результате мнением Ленина пренебрегли: «сама “шестерка” ставит единство с объявленными “вне партии” ликвидаторами выше собственной политической независимости»⁶³⁵.

Было заявлено о вхождении всех семи депутатов-меньшевиков в состав сотрудников «Правды», а большевиков Бадаева, Петровского, Самойлова и Шагова – в редакцию «Луча». 7 (20) декабря на заседании Государственной думы была оглашена совместная программная декларация социал-демократической фракции. Ленин назвал оглашение декларации «публичным позорищем», обвинил меньшевиков в «жульничестве» и заверил Сталина и других членов ЦК, что «ни во что общее мы не войдем».

Ленин хочет лично работать с каждым из депутатов. 16 декабря он наставлял Сталина: «Устройте при себе свидание всех шести, не дав им разбежаться». И настаивал на их коллективном визите к нему на дом – в Краков. «Крайне важно одновременное участие всех, ибо иначе будут опять не решения, не организованность, а только обещания, только разговоры». Депутаты и партактив потянулись в Краков. 26 декабря (8 января) Ленин сообщал Каменеву: «Публика здесь уже почти вся… Первое впечатление (sous toutes reserves ) – самое благоприятное. Нет ни тени “ужимок”. Начинаем сегодня совещание и надеемся на большие успехи… Пришло приглашение на объединительную конференцию: ЦК + ОК + Плеханов + думская фракция + P.S.D . Пошлем к черту».

Cовещание ЦК РСДРП с партийными работниками, названное в конспиративных целях февральским, прошло на рождественские праздники. Собрались Ленин, Крупская, Зиновьев, Сталин, артиллерийский поручик Трояновский с супругой, депутаты Малиновский, Петровский, Бадаев, рабочий Медведев и Лобова. Екатеринославский пролетарий и революционер Григорий Петровский уверял: «Мы, рабочие депутаты, были поражены скромностью и простотой Владимира Ильича, в квартире которого работало совещание и где мы также обедали…»⁶³⁶⁶³⁷.

Ленин тоже был доволен пополнением и писал Горькому: «Малиновский, Петровский и Бадаев шлют Вам горячий привет и лучшие пожелания. Парни хорошие, особенно первый. Можно, ей-ей можно, с такими людьми построить рабочую партию… Вполне “окупился” (с точки зрения дела) наш переезд в Краков». И Каменеву 28 декабря (10 января): «У нас разгар совещания: участвует 11 человек. Дело идет на лад… В шестерке были колебания примиренческие, но с главным “примиренцем” из них, Петровским, спеваемся пока все лучше и лучше. Главный вопрос будет об “объединении”. Решим его, вероятно, так: снизу рабочих милости просим, группе ликвидаторов в “Луче” – война»⁶³⁸.

Обсуждали тактику большевиков в Госдуме. Бадаев интересовался у Ленина в отношении законодательных приоритетов фракции. «ВИ, как обычно, рассмеявшись, ответил:

– Никаких законов, облегчающих положение рабочих, черносотенная Дума никогда не примет… Выступления должны сводиться к одному: надо клеймить царский строй, показывать весь ужасающий произвол правительства, говорить о бесправии и жесточайшей эксплуатации рабочего класса. Вот это будет действительно то, что должны слышать рабочие от своего депутата»⁶³⁹.

Письмо Каменеву 7 (14) января: «Петровский теперь вполне наш – шестерка тоже – в Россию вернулась пара хороших нелегалов. Одно “облачно” (туча): денег нет и нет. Крах полный»⁶⁴⁰.

В тот же день состоялось «закрытое заседание ЦК» по вопросу о «Правде». Досталось прежде всего Сталину и Молотову. Как замечала Элен Каррер д’Анкосс, они вдвоем «отстаивали, вопреки Ленину, линию на примирение. За это они поплатились тем, что их назвали “рохлями” и заменили на Свердлова, который вновь направил газету в направлении, указанном Лениным»⁶⁴¹. На Сталина, который лично приехал в Краков, и было излито накопленное недовольство лидера большевиков.

Секретарем редакции была назначена Конкордия Самойлова. Одним из руководителей редакции стал еще один осведомитель спецслужб – Мирон Черномазов. Ленин в восторге пишет в редакцию: «Тысячу приветов, поздравлений и пожеланий успеха. Наконец-то удалось приступить к реформе. Вы не можете вообразить, до какой степени мы истомились работой с глуховраждебной редакцией»⁶⁴².

Ленин задержал Сталина в Кракове, засадив писать труд про марксизм и национальный вопрос. Крупская рассказывала: «На этот раз Ильич много разговаривал по национальному вопросу, рад был, что встретил человека, интересующегося этим вопросом, разбирающегося в нем. Перед этим Сталин месяца два прожил в Вене, занимаясь национальным вопросом, близко познакомился там с нашей венской публикой, с Бухариным, Трояновскими»⁶⁴³. А Ленин написал Горькому: «У нас один чудесный грузин засел и пишет для “Просвещения” большую статью, собрав все австрийские и пр. материалы. Мы на это наляжем»⁶⁴⁴.

По настоянию Ленина депутаты-большевики покинули редакцию «Луча». Какое-то время они еще оставались в единой думской фракции РСДРП, которую по-прежнему возглавлял Чхеидзе. Но все чаще собирались отдельно под руководством Малиновского. Молотов вспоминал, что меньшевики неоднократно предупреждали Ленина о ненадежности Малиновского. Но лидер большевиков считал, что его пытаются обмануть⁶⁴⁵. Действительно, Малиновский был лучшим большевистским оратором в Думе и на рабочих митингах. И немудрено. Его думские выступления готовили лично Сталин, Ленин и Зиновьев, а редактировали в Департаменте полиции.

В инструкции, которую Ленин давал Каменеву, направлявшемуся в Базель на Чрезвычайный международный социалистический конгресс II Интернационала в качестве главы делегации, было сказано: «О Малиновском сделайте доклад своим членам делегации… Скажите, что был в Кракове, что выдающийся лидер, передовой рабочий, вполне на нашей стороне и т. д. Общее наше впечатление от 3-дневных бесед с ним превосходное»⁶⁴⁶.

Звезда Малиновского взошла еще выше после того, как по возращении в Россию 22 февраля в Петербурге арестовали Сталина. Ленин 29 марта писал Каменеву: «У нас аресты тяжкие. Коба взят. С Малиновским переговорили о необходимых мерах. В “Правде” тираж 30–32 тыс. в будни и 40–42 тыс. в праздники. Вой всеобщий – людей нет. У ликвидаторов куча интеллигенции, а у нас берут всех… Несомненное оживление в соц. – демократии. Снова стали давать (понемногу) деньги… Коба успел написать большую (для трех номеров “Просвещения”) статью по национальному вопросу. Хорошо! Надо воевать за истину против сепаратистов и оппортунистов из Бунда и из ликвидаторов»⁶⁴⁷.

Лениным овладела охота к перемене мест. «К библиотекам краковским ВИ плохо приспособился. Начал было кататься на коньках, да пришла весна. Под пасху мы пошли с ним в “Вольский ляс”»⁶⁴⁸, – замечала Крупская. А в мае она писала свекрови в Феодосию: «Мне уже хочется скорее перебраться в деревню. Хотя живем мы на краю города, против окон огород и третьего дня даже соловей пел, но все же город, ребята орут, солдаты ездят взад, вперед, телеги…»⁶⁴⁹.

Деревней стал Поронин – в семи километрах от первоклассного курорта Закопане, – где Ленин поселился на несколько месяцев. Сергей Юстинович Багоцкий – в то время помощник Ленина – рассказывал: «Тишина, дешевизна жизни и в то же время возможность многочисленных прогулок в горы его очень соблазняли… Наняв небольшой крестьянский домик, состоявший из двух комнат и кухни, Ульяновы уже в мае туда переехали. В другом конце деревни поселились Зиновьевы… По утрам мы часто ходили купаться в протекавшую около квартиры Ульяновых речку Дунаец, а по вечерам нередко собирались у Ульяновых или Зиновьевых, где велись бесконечные разговоры о событиях в России»⁶⁵⁰.

Ленин в письме матери в Вологду расходился с Багоцким в оценке размера дачи. «Нанял дачу (громадную – слишком велика!) на все лето до 1.Х нового стиля, и с большими хлопотами перебрались. Место здесь чудесное. Воздух превосходный – высота около 700 метров. Никакого сравнения с низким местом, немного сырым в Кракове. Газет имеем много, и работать можно… Деревня – типа почти русского, соломенные крыши, нищета. Босые бабы и дети. Мужики ходят в костюме гуралей – белые суконные штаны и такие же накидки – полуплащи, полукуртки. Место у нас некурортное (Закопане – курорт) и потому очень спокойное. Надеюсь все же, что при спокойствии и горном воздухе Надя поправится. Жизнь мы здесь повели деревенскую – рано вставать и чуть не с петухами ложиться. Дорога каждый день на почту да на вокзал»⁶⁵¹. Ходили в горы. Зиновьев подтверждал, что Ленину «ничего не стоило подбить нас съездить из галицейской деревушки верст за сто в Венгрию затем, чтобы оттуда в качестве трофея привезти… одну бутылку венгерского вина»⁶⁵².

Между тем у Крупской произошло обострение базедовой болезни. Лечить ее тогда еще не умели, эндокринные заболевания и функции щитовидной железы были еще плохо изучены. «Базедова болезнь сказалась и на характере, и на внешности Надежды Константиновны: несоразмерно толстая шея, выпученные глаза плюс суетливость, раздражительность, плаксивость»⁶⁵³. Ленин, подтверждал Багоцкий, «настоял не только на произведении операции, но и на поездке в Берн, где в это время был лучший специалист по этим операциям профессор Кохер»⁶⁵⁴. Отправились в середине июня, «по дороге заезжали в Вену, побывали у Бухариных… Повидали мы некоторых товарищей венцев, побродили по Вене… В Берне попали под шефство Шкловских, которые с нами всячески возились»⁶⁵⁵. Инженер-химик Григорий Львович Шкловский был единственным из всей большевистской братии «солидным» человеком. «Он имел большую семью, достаточные средства к жизни, занимал приличную квартиру в буржуазном квартале. Местные буржуа считали его “своим”»⁶⁵⁶.

В Берне – в связи с операцией Крупской – Ленин оставался с 12 (25) июня по 22 июля (4 августа). «Я пробыла около трех недель в больнице. Ильич полдня сидел у меня, а остальное время ходил в библиотеки, много читал, даже перечитал целый ряд медицинских книг по базедке, делал выписки… Пока я лежала в больнице, он ездил с рефератами по национальному вопросу в Цюрих, Женеву и Лозанну».

Ленин действительно предпринял небольшой чес – с деньгами были проблемы, – прочтя платные лекции. В Берне – уже после выписки Крупской из больницы – состоялась конференция заграничных групп партии. Заезжали на обратном пути в Мюнхен. В Татры вернулись в начале августа. «В Поронине нас встретил привычный поронинский дождь, Лев Борисович Каменев и целый ряд новостей… Каменев поселился у нас наверху, и по вечерам долго после ужина они с Ильичем засиживались в нашей большой кухне…»⁶⁵⁷.

«Правду» закрыли 5 (18) июля 1913 года. Большевики были вынуждены теперь издавать клоны – «Рабочую Правду», «Северную Правду», «Правду труда», «За Правду». Ленин на сей раз – редкий случай – призывал к сдержанности: «Если “За Правду” закроют, надо во что бы то ни стало впятеро спустить тон, стать легальнее и смирнее»⁶⁵⁸.

Шла подготовка партийной конференции. В начале октября 22 делегата, включая депутатов-большевиков, приехали к Ленину в Поронин, на совещание, названное «августовским». Ленин говорил Петровскому: «В то время, как большевики, депутаты III Государственной думы, боялись ездить к нам за границу – калачом, бывало, их не заманишь на совещания, вы… так часто ездите к нам, иногда и без приглашения, что мы уже боимся, как бы вас за это прежде времени не арестовали»⁶⁵⁹.

На совещании совмещали приятное с полезным. «Почти ежедневно мы совершали с Ильичем пешеходные прогулки в небольшое курортное местечко Закопане»⁶⁶⁰, – писал Муранов. «В середине конференции приехала Инесса Арманд. Арестованная в сентябре 1912 г., Инесса сидела по чужому паспорту в очень трудных условиях, порядком подорвавших ее здоровье, – у ней были признаки туберкулеза, – но энергии у ней не убавилось…»⁶⁶¹.

В соответствии с решением Поронинского совещания депутаты-большевики в октябре вышли из объединенной социал-демократической фракции и образовали самостоятельную большевистскую фракцию⁶⁶². «Малиновский, исполняя директивы Ленина и департамента полиции, добился того, что в октябре 1913 г. “семерка” и “шестерка” перессорились окончательно»⁶⁶³, – читаем у генерала Спиридовича из Департамента полиции. Заявление шестерки – Малиновский, Бадаев, Петровский, Муранов, Самойлов, Шагов – («Ответ 7-ми депутатам») о создании самостоятельной Российской социал-демократической рабочей фракции в Думе было опубликовано в газете «За Правду» 29 октября. Ленин поздравлял «от души всех марксистских работников с победой дела большинства против дезорганизаторов, с конструированием фракции, не желающей срывать волю большинства».

В конце 1913 года на сессии Международного социалистического бюро II Интернационала по предложению Каутского была принята резолюция с поручением исполкому МСБ созвать примирительное совещание представителей «всех фракций рабочего движения в России, включая и русскую Польшу… для взаимного обмена мнений по поводу разделяющих их вопросов». Ленин в печати назвал выступление Каутского на эту тему «чудовищным»⁶⁶⁴.

В Поронине Ленин со товарищи оставались до 7 (20) октября, после чего перебрались в Краков. «После совещания мы прожили в Поронине еще около двух недель, много гуляли, ходили как-то на Черный Став, горное озеро замечательной красоты, еще куда-то в горы, – повествовала Крупская. – Осенью мы все, вся наша краковская группа, очень сблизились с Инессой. В ней много было какой-то жизнерадостности и горячности. Мы знали Инессу по Парижу, но там была большая колония, в Кракове жили небольшим товарищеским замкнутым кружком. Инесса наняла комнату у той же хозяйки, где жил Каменев. К Инессе очень привязалась моя мать, к которой Инесса заходила часто поговорить, посидеть с ней, покурить. Уютнее, веселее становилось, когда приходила Инесса.

Вся наша жизнь была заполнена партийными заботами и делами, больше походила на студенческую, чем на семейную, жизнь, и мы рады были Инессе. Она много рассказывала мне в этот приезд о своей жизни… Мы с Ильичем и Инессой много ходили гулять. Зиновьев и Каменев прозвали нас «партией прогулистов». Ходили на край города, на луг (луг по-польски – «блонь»), Инесса даже псевдоним себе с тех пор взяла – Блонина. Инесса была хорошая музыкантша, сагитировала сходить всех на концерты Бетховена, сама очень хорошо играла многие вещи Бетховена».

Сначала предполагалось, что Инесса «останется жить в Кракове, выпишет к себе детей из России». Но «не на чем было в Кракове развернуть Инессе свою энергию, которой у ней в этот период было особенно много. Решила она объехать сначала наши заграничные группы, прочесть там ряд рефератов, а потом поселиться в Париже, там налаживать работу нашего комитета заграничных организаций»⁶⁶⁵.

Нет сомнений, что отъезд Инессы был связан с каким-то очень серьезным выяснением отношений с Лениным и принятыми по итогам решениями. Вот письмо Арманд, написанное в декабре в Париже: «Суббота, утро. Дорогой, вот я и в ville Lumiere, и первое впечатление самое отвратительное. Все раздражает в нем – и серый цвет улиц, и разодетые женщины, и случайно услышанные разговоры, и даже французский язык. А когда подъехала к boulevard St. Mechel, к орлеанке и пр., воспоминания так и полезли изо всех углов, стало так грустно и даже жутко. Вспоминались былые настроения, чувства, мысли, и было жаль, потому что они уже никогда не возвратятся вновь. Многое казалось зелено-молодо – может быть, тут и пройденная ступень, а все-таки жаль, что так думать, так чувствовать, так воспринимать действительность уже больше никогда не сможешь, – ты пожалеешь, что жизнь уходит… Расстались, расстались мы, дорогой, с тобой! И это так больно. Я знаю, я чувствую, никогда ты сюда не приедешь! Глядя на хорошо знакомые места, я ясно сознавала, как никогда раньше, какое большое место ты еще здесь, в Париже, занимал в моей жизни, что почти вся деятельность здесь, в Париже, была тысячью нитями связана с мыслью о тебе. Я тогда совсем не была влюблена в тебя, но и тогда я тебя очень любила. Я бы и сейчас обошлась без поцелуев, только бы видеть тебя, иногда говорить с тобой было бы радостью – и это никому бы не могло причинить боль. Зачем было меня этого лишать? Ты спрашиваешь, сержусь ли я на то, что ты “провел” расставание. Нет, я думаю, что ты это сделал не ради себя.

Много было хорошего в Париже и в отношениях с Н.К. В одной из наших последних бесед она мне сказала, что я ей стала особенно дорога и близка лишь недавно. А я ее полюбила почти с первого знакомства. По отношению к товарищам в ней есть какая-то особая чарующая мягкость и нежность. В Париже я очень любила приходить к ней, сидеть у нее в комнате. Бывало, сядешь около ее стола – сначала говоришь о делах, а потом засиживаешься, говоришь о самых разнообразных материях. Может быть, иногда и утомляешь ее. Тебя я в то время боялась пуще огня. Хочется увидеть тебя, но лучше, кажется, умерла бы на месте, чем войти к тебе, а когда ты почему-либо заходил в комнату Н.К., я сразу терялась и глупела. Всегда удивлялась и завидовала смелости других, которые прямо заходили к тебе, говорили с тобой. Только в Longjumeau и затем следующую осень в связи с переводами и пр. я немного попривыкла к тебе. Я так любила не только слушать, но и смотреть на тебя, когда ты говорил. Во-первых, твое лицо так оживляется, и, во-вторых, удобно было смотреть, потому что ты в это время этого не замечал…

Воскресенье, вечером. Ну, дорогой, на сегодня довольно, хочу послать письмо. Вчера не было письма от тебя! Я так боюсь, что мои письма не попадают к тебе – я тебе послала три письма (это четвертое) и телеграмму. Неужели ты их не получил? По этому поводу приходят в голову самые невероятные мысли. Я написала также Н[адежде] К[онстантиновне], Брату, Зине и Степе. Неужели никто ничего не получил! Крепко тебя целую. Твоя Инесса»⁶⁶⁶.

Зря Инесса полагала, что Ленин никогда не появится в Париже. Появится, и очень скоро.

Европейский Новый – переломный для мировой истории – 1914 год, писала Крупская свекрови, «мы встречали вдвоем с Володей, сидючи над тарелками с простоквашей, а русского Нового года и вовсе встречать не будем, так как Володя уезжает на месяц-полтора позаниматься в библиотеке»⁶⁶⁷. Стоит ли говорить, что «библиотека» располагалась Париже. Сама же Надежда Константиновна расскажет: «В январе 1914 г. приехал в Краков Малиновский, и они вместе с ВИ поехали в Париж, а оттуда в Брюссель, чтобы присутствовать на IV съезде Социал-демократии Латышского края… В Париже Малиновский сделал очень удачный – по словам Ильича – доклад о работе думской фракции, а Ильич делал большой открытый доклад по национальному вопросу, выступал на митинге, посвященном 9 января… Четвертый съезд Социал-демократии Латышского края дал победу большевикам…»⁶⁶⁸.

Из Парижа Ленин писал матери, что «прокатился недурно. Париж – город очень неудобный для жизни при скромных средствах и очень утомительный. Но побывать ненадолго, навестить, прокатиться – нет лучше и веселее города. Встряхнулся хорошо». Даже не сомневаюсь.

Вернулся в Краков – к российским делам. Они шли плохо. 2 марта Ленин писал Инессе: «У нас все еще тяжелое время: газеты нет». В бюро ЦК 4 марта: «Дела стоят неважно. В сущности, ведь за последние месяцы после арестов у вас нет… коллегии для организационной работы. Это прямо невозможное положение»⁶⁶⁹. Ленин решил отправить в Россию Каменева – для руководства «Правдой» и думской фракцией – и делится радостью с Инессой: «А как похорошела «Правда» при brother, прямо красавицей становится! Смотреть приятно. Впервые видно руководство интеллигентного, понимающего редактора на месте»⁶⁷⁰.

Лето 1914 года Ленин намеревался опять провести в Татрах. Крупская 16 марта извещала свекровь: «Мы уже приготовили старую дачу, думаем с 1-го мая перебраться туда. Немного великовата эта дача для нас, далековато от лавок, но зато хорошие комнаты, с печами, две веранды, в стороне от дороги. Может, там отдышусь». 22 апреля ВИ пишет матери из Кракова: «В общем, как ни глух, как ни дик здешний наш город, а я все же больше доволен здесь, чем в Париже… Из всех мест моего скитания я бы выбрал Лондон или Женеву, если бы оба не были так далеко. Женева особенно хороша общей культурностью и чрезвычайными удобствами жизни. А здесь, конечно, о культуре уже говорить не приходится… почти как Россия, – библиотека плоха и архинеудобна, но мне почти и не доводится в ней бывать».

Переехали из Кракова в Поронин 22–23 апреля (5–6 мая). Из России пошли новости о новом забастовочном подъеме. Ленин вновь доволен и 18 мая пишет Накорякову: «Поздравляю с прекрасной маевкой в России: 250 000 в одном Питере!!. Вообще вести из России свидетельствуют о росте революционных настроений не только в рабочем классе»⁶⁷¹.

И здесь… удар ниже пояса. 8 (21) мая 1914 года Зиновьев получил срочную телеграмму от Петровского: «Малиновский без предупреждения сложил полномочия, дать объяснения отказался, выехал за границу»⁶⁷². В петербургских газетах тут же появились публикации с обвинениями его в провокаторстве. Было от чего прийти в отчаянье. А произошло вот что. Товарищем министра внутренних дел был назначен генерал Джунковский, который имел свои представления о сыске и чести. Узнав о роли Малиновского, он счел нужным проинформировать председателя Государственной думы Родзянко. Департамент полиции настоял на уходе Малиновского из Думы, опасаясь, что скандал с разоблачением секретного агента нанесет более серьезный ущерб правительству и его репутации, чем потеря даже столь ценного агента⁶⁷³.

В глубине души Ленин мог догадываться, что произошло. 12 (25) мая он сообщал Шкловскому: «Мы вне себя от этого идиотизма. Малиновского нет. Это “бегство” питает худшие мысли». Но на публику Ленин предпочел занять позицию возмущенной невинности. 9 (22) мая он пишет: «Мы можем только догадываться, что крайнее нервное возбуждение и переутомление, на которое давно жаловался Малиновский, сыграло роковую роль»⁶⁷⁴. Вскоре Петровскому: «Пожелание тверже перенести взбалмошный уход Малиновского и не нервничать. Исключать не надо. Устранился сам. Осужден. Политическое самоубийство. Чего тут карать еще? К чему?.. Чего же еще сосать и терять время? За работу и долой помойных литераторов!»⁶⁷⁵.

Малиновский 15 (28) мая объявился в Поронине. Там как раз гостил Бухарин, который напишет: «“Спал” я очень плохо, поминутно просыпался, еще бы! Ведь дело шло о провокаторстве лидера нашей думской фракции! И я отчетливо слышу: внизу ходит Ильич. Он не спит. Он выходит на террасу… Он шагает и шагает, останавливается и снова шагает»⁶⁷⁶. Ленин отмел предложения исключить Малиновского из партии как «неразумные», но «назначил особую комиссию под председательством Ганецкого, куда вошли Ленин и Зиновьев»⁶⁷⁷. Комиссия установила, что «все слухи о провокации Малиновского абсолютно вздорны»⁶⁷⁸.

Крупская рассказывала: «Совершенно выбитый из колеи, растерянный, Малиновский околачивался в Поронине. Аллах ведает, что переживал он в это время. Куда он делся из Поронина – никто не знал»⁶⁷⁹. Здесь опытная конспираторша Крупская сильно лукавила, будучи уверенной, что в СССР никогда не будет предана гласности переписка Ленина с Малиновским. А она была и сейчас вполне доступна. Чтобы потом не отвлекаться, проследим судьбу Малиновского и его отношения с Лениным до конца.

После «реабилитации» Малиновский пробрался в Варшаву, где был мобилизован в русскую армию. В ноябре 1914 года в бою был контужен и попал в германский плен. Но в прессе прошла информация о его гибели. На это сообщение Ленин и Зиновьев отметятся некрологом: «Но одно мы обязаны выполнить, в особенности после его смерти. Это – уберечь его память от злостной клеветы, очистить его имя и его честь от позорящих наветов». Затем выяснится, что Малиновский жив, и 31 октября (13 ноября) 1915 года Ленин ему напишет: «Можно ли послать Вам что-либо и в чем нуждаетесь? Читаете ли русское газеты и книги? Как послать их? Жена очень просит Вам кланяться, знакомые тоже».

Переписка продолжалась. 9 (22) декабря 1915 года: «Дорогой друг Роман Вацлавович! Получил Ваше письмо и передал здешнему комитету Вашу просьбу о присылке кое-каких вещей. Получил от них – через посредство знакомого товарища – сообщение, что Вам все послано… Очень рады были узнать, что у Вас есть там библиотека и возможность заниматься, читать лекции». В письме Зиновьеву Малиновский информировал: «Дорогой Гриша! Посылку с медом, какао, молоком и т. д. получил, спасибо». Из письма Ленина Малиновскому 1 (14) ноября 1916 года: «От Вас что-то никаких вестей так и нет. Мы с Надей писали Вам осенью… Все ждали Вашего нового адреса»⁶⁸⁰.

Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства уже в 1917 году установит факт работы Малиновского на российские спецслужбы. Малиновский вернется в Россию с очередной порцией военнопленных 22 октября 1918 года. Он предстанет перед Военным революционным трибуналом при ВЦИК и после короткого процесса будет расстрелян.

Канун Первой мировой войны – помимо дела Малиновского – Ленин посвятил разборкам с европейской социал-демократией. Председатель II Интернационала Вандервельде предложил провести в начале июля в Брюсселе объединительное совещание двух фракций: «Прикрываясь разговорами о необходимости установления единства рабочего класса, он хотел “устранить” раскол между большевиками и меньшевиками»⁶⁸¹.

«Инесса на лето выписала детей из России и жила в Триесте у моря»⁶⁸². Ленин подобной идиллии вытерпеть не мог. Ему срочно понадобилась Арманд – для поездки в Брюссель. Последовал ежедневный поток писем упрямившейся Инессе. Начал довольно издалека: «По поручению ЦК обращаюсь к тебе с просьбой согласиться войти в делегацию. Расходы на поездку оплатим». Но вскоре раскрыл карты: «У Григория больна жена. Я ехать не хочу “принципиально”. Видимо, немцы (озлобленный Каутский и К⁰) хотят нам досадить». Действительно, пусть выместят досаду не на Ленине, а на Инессе.

Он все более настойчив: «Дорогой друг! Вчера я совершил прогулку в горы (после того как целые недели шли дожди, погода хорошая) и потому вчера не ответил на Ваше письмо… Возможно, что тебе придется быть членом “конференции” (всех “фракций”) и выступать публично в качестве обвинителя ликвидаторов и в качестве сторонника партии (более того, в качестве представителя ЦК)»⁶⁸³. У этого письма была и концовка, которую не включали в собрания сочинений: «Никогда, никогда я не писал, что я ценю только трех женщин. Никогда!! Я писал, что самая моя безграничная дружба, абсолютное уважение посвящены только 2–3 женщинам. Это совсем другая, совсем-совсем другая вещь. Надеюсь, мы увидимся здесь после съезда и поговорим об этом. Пожалуйста, привези, когда приедешь (т. е. привези с собой), все наши письма (посылать их заказным сюда неудобно: заказное письмо может быть весьма легко вскрыто друзьями), и так далее… Пожалуйста, привези все письма сама, и мы поговорим об этом»⁶⁸⁴. Будущие историки, биографы Ленина и читатели их книг так и не узнают, что было в этих письмах.

Инесса позволила себя уговорить. «Конечно, кроме прекрасного французского нужно понимание сути дела и такт. Кроме тебя, никого нет… Доклад ЦК мы напишем. Твое дело будет перевести и прочесть с комментариями, о коих мы условимся». И ведь напишет. На 45 страниц в ПСС. «Готовлю тебе еще кучу советов: уверен, что ты чудесно расшибешь и Плеханова (едет!!), и Каутского (едет). Мы их проучим… великолепно!» Ленин понимал, что Инессе придется несладко. «Ты должна знать, что все будут очень злиться (я очень рад!), увидев, что я отсутствую, и, вероятно, захотят отомстить тебе. Но я уверен, что ты покажешь свои “ноготки” наилучшим образом. Заранее восторгаюсь при мысли, как они нарвутся публично, встретив холодный, спокойный и немного презрительный отпор»⁶⁸⁵.

В Брюссель отправился и Ганецкий – как делегат от польских «разломовцев», – который рассказывал: «Собираются делегаты. Постепенно появляются и товарищи большевики Инесса Арманд, Владимирский, Попов и занимают крайнюю левую… Появляются светила Интернационала: Вандервельде, Гюисманс, Каутский. Тут – и Плеханов, и Роза Люксембург. Все косятся в сторону большевиков, – нет еще Ленина, очевидно, запоздал, появится завтра… Торжественное настроение портят большевики. Подобной “наглости” не ожидали. Пошла бешеная ругань, чуть не дошло до кулачной расправы… Это была последняя встреча большевиков со II Интернационалом»⁶⁸⁶. Большевики и латышские социал-демократы отказались участвовать в голосовании по предложенной Каутским итоговой резолюции об отсутствии принципиальных разногласий между большевиками и меньшевиками и подчиняться решениям совещания.

Ленин от всего происшедшего пришел в восторг. «Ты лучше провела дело, чем это мог бы сделать я, – благодарил он Арманд 19 июля. – Помимо языка, я бы взорвался, наверное. Не стерпел бы комедиантства и обозвал бы их подлецами… У вас же и у тебя вышло спокойно и твердо». «Попов пишет, что ты была больна. Твой голос был очень слабый. Что у тебя за болезнь? Пожалуйста, пиши подробнее!! Иначе я не могу быть спокойным»⁶⁸⁷.

Собственно, на натаскивание Арманд и разбор ее выступления на конференции и ушел у Ленина месяц, предшествовавший Великой войне. У него были планы. Связанные с предстоявшим конгрессом II Интернационала в Вене, на который большевикам удалось получить большинство мандатов от России⁶⁸⁸. И с очередным съездом партии. «Наш съезд состоится в августе, – сообщал он Инессе. – Почти все необходимые деньги уже в наших руках». Где деньги, там и власть. Это, по мысли Ленина, будет чисто большевистский съезд. Шкловскому: «Ясно, что мы путаться с “общим съездом” – ликвидаторы + Розы + Алексинские + Плехановы – не будем». Инессе: «Ты должна быть делегатом… Лучше бы, если ты приехала раньше. Дел куча. Давай спишемся заранее»⁶⁸⁹. Увидятся они позже и в другом месте.

События развивались стремительно. 16 (29) июня фельдъегерь поручик Скуратов поднялся на борт императорской яхты «Штандарт» и вручил Николаю II конверт с известием о том, что накануне в боснийском городе Сараево выстрелами из револьвера молодой серб Гаврила Принцип убил австро-венгерского престолонаследника Франца Фердинанда и его супругу Софи фон Гогенберг. «Штандарт» на предельной скорости развернулся на Петергоф. Смысл происшедшего был очевидным для посвященных в тонкости европейской дипломатии: от столкновения могло спасти только чудо.

Ленин 12 (25) июля писал Арманд: «Сегодня вечером в шесть часов будет решен вопрос о войне между Австрий и Сербией… Это лето чрезвычайно неудачно: сначала “дело” Малиновского, затем совещание в Брюсселе. А теперь, после событий в СПб, совершенно неизвестно, будет ли возможным общий съезд нашей партии»⁶⁹⁰.