Лежа в лучах солнца на нагретой траве, отдыхая после перехода длиной в четыре мили и лакомясь бузиной прямо с дерева, мы чувствовали, что в жизни на улице есть свои плюсы. Остров Ланди был прямо перед нами; мы шли к нему уже несколько дней и планировали вскоре оставить его позади. С другой стороны узкой долины, которую мы только что пересекли, лесок постепенно редел, уступая место зарослям папоротника, круто спускавшимся к ручью на самом дне, прежде чем вновь начать подниматься вверх, к тому месту, где мы отдыхали.

Через дрок, папоротник и крапиву на той стороне долины пробирались две маленькие фигурки, и мы принялись за свое любимое развлечение: наблюдали, как другие люди повторяют наши ошибки. Фигурки исчезли из виду, и мы съели несколько помадок. Помадка на завтрак, помадка на обед, и похоже, что на ужин тоже будет помадка. Наша вонючая, промокшая от пота одежда высохла, и мы уже собирались было двигаться дальше, когда вдруг увидели нечто поразительное: на вершине холма появились двое туристов с рюкзаками! Их снаряжение выглядело внушительно, должно быть, они шли достаточно далеко. Молодые люди ненадолго задержались, чтобы по-быстрому расспросить, куда мы идем.

– Лендс-Энд? Отлично, еще походники! – Они сняли рюкзаки и плюхнулись на траву с ними рядом. – А ведь мы вас уже видели. Вы ночевали у скалы Грейт-Хэнгмен. Как это вам удалось нас обогнать?

И действительно, как? Они порылись в своих рюкзаках, упакованных с юношеским максимализмом: все завернуто в пластиковые пакеты, каждый карман набит до упора. Лямки рюкзаков были обернуты пузырчатой пленкой, а аккуратно свернутые пенки перевязаны веревочками.

– Вы где вчера ночевали? Мы так и не нашли нормального места и в итоге поставили палатку на газоне перед туристическим центром.

– В оленьем парке. Там было отлично, не считая сов. А разве у Грейт-Хэнгмен вас было не четверо?

– Четверо. Один сошел с дистанции в Вулакомбе, так что мы там задержались на пару дней. Потом другой сдался на скалах Гринклифф: было так адски жарко, что он просто сломался. Мы вместе с ним вернулись в Вествард Хо! и сели на автобус в Барнстейпл, проводили его, закупили еды в супермаркете, потом на автобусе добрались назад в Вествард Хо! – и вот тут-то нам пришлось заново проходить Гринклифф.

– Гринклифф – это просто катастрофа какая-то. Мы там тоже чуть не сдались. Вы молодцы, что зашли в супермаркет. В Кловелли никакой еды не было, нам удалось добыть только пакет пирожков и помадку.

– Мы на той стороне долины сбились с тропы и застряли в колючих кустах. – Парень стащил носки, чтобы рассмотреть мозоли и вытащить занозы.

– Да, мы вас видели, – было так тепло общаться с этими двумя случайными молодыми ребятами, такими непосредственными, беззаботными, счастливыми. Я почувствовала, как сильно соскучилась по собственным детям – примерно того же возраста, с той же легкостью бытия. Проглотив слезы, я протерла ранки у него на ногах обеззараживающими салфетками и заклеила пластырями.

Мы с удовольствием болтали, сидя на жарком солнышке и делясь историями с тропы. Джош и Адам выдвинулись из Майнхеда на несколько дней позже нас, но мы шли настолько медленно, а они так часто отклонялись от курса, что мы встретились здесь и сейчас. На следующий день они планировали быть в городке Буд и оттуда отправиться домой, мы же собирались уйти на несколько миль южнее. Мы больше никогда не встретимся, но это неважно.

– Вы правда собираетесь дойти до Лендс-Энда? Вот бы у нас было побольше времени. Мне нужно возвращаться – мы переезжаем через три дня.

– Ага, девушка Адама думала, что он уезжает всего на неделю. Вот тебе достанется, когда ты вернешься!

– Да по фигу. Поругается и успокоится.

– Наверняка успокоится. А мы, если будем в силах, может быть, и до Пула дойдем. – Нам казалось, что до Пула невозможно далеко, но, произнеся это вслух, я почувствовала, что расстояние чуть-чуть сократилось.

– Вот вы, блин, везунчики!

Мы выменяли упаковку кускуса на несколько пакетиков кофе и помахали им вслед. Когда они исчезли из виду, мы медленно тронулись за ними под палящим солнцем, держась за руки. Бездомные, умирающие, но странным образом именно в этот потный, обезвоженный момент мы осторожно, нерешительно почувствовали себя счастливыми. «Вот вы, блин, везунчики».

Хартленд – рай для геолога. На протяжении всего побережья одна порода постоянно сменяет другую, но здесь рельеф и вовсе уникальный. Местные осадочные породы, сформировавшиеся в мелком море триста двадцать миллионов лет назад, состоят из слоев песка, глинистого сланца и аргиллита. Около двухсот девяноста миллионов назад, когда тектоническая плита Гондвана, двигаясь с юга, столкнулась с плитой Лавразией на севере, на месте их встречи образовалось гигантское каменное возвышение, известное как Герцинская складчатость. Так сформировались горы в Португалии, западной Испании, Корнуолле, Девоне и так далее, через юг и запад Уэльса и Ирландии. Ребристые скалы Хартленд вырезаны из песчаника, растущего из земли зубчатыми каменными складками. Движение, произошедшее и зафиксированное миллионы лет назад, и сегодня видно невооруженным глазом – оно все еще живо у нас под ногами.

Впрочем, я лично не видела ничего, кроме футбольного мяча на палке. Невообразимого гигантского мяча в небе прямо перед нами. На палке.

«Соберись, Рэй, это радиолокационная станция; про нее в путеводителе написано. Ее используют для управления воздушным движением».

– Мне нужно присесть.

– Ты что, помадки объелась? Похоже, сахар ударил тебе в голову. Тебе нужно поесть нормальной еды, вот только по пути ничего не будет, кроме гостиницы в Хартлендской гавани. Это десять миль отсюда – не представляю, как мы столько пройдем.

– Со мной все нормально. У нас еще есть полпакета конфет и немного кускуса.

Мне всегда нравились праздничные гирлянды из разноцветных флажков. Глядя на них, я думаю о детских днях рождения в уютном саду или о семейных вылазках в лес с палатками. Но нигде я не видела таких прекрасных гирлянд, как в крошечном кафе у мыса Хартленд. Это был настоящий оазис – мало того что с гирляндами, еще и с едой. Как оказалось, наткнуться на неожиданный источник еды – все равно что проснуться однажды утром и вдруг сообразить, что у тебя день рождения.

– Мы можем себе позволить два панини по четыре фунта или только один на двоих? – Пожалуйста, Мот, скажи «два»!

– Тебе нужно поесть, да и кто знает, когда нам встретится следующий магазин с едой. Возьмем два.

Сочетание моцареллы, базилика и помидоров показалось мне просто каким-то раем – во рту у меня будто закружились чайки и задул ветер. Я села спиной к мячу, лицом к воде, глядя туда, где кончался Бристольский залив и начинался широкий, бесконечный Атлантический океан. Это дикий перекресток, где с ревом сталкиваются приливы, ветры и тектонические плиты, вызывая полное смешение стихий. Место, где все начинается и заканчивается, где тонут корабли и обваливаются скалы. Смотровую площадку, огороженную перильцами, обдало брызгами ледяной морской шипучки. Воодушевленная, я взмыла в воздух: живые – мы живые.

– Ну что, пойдем дальше?

Что-то меняется. Что-то зарождается; я еще не знаю что, но чувствую это. Мы свернули налево и отправились на юг. Я не сводила глаз с моря и старалась не глядеть на футбольный мяч.

Земля поднималась вверх и обрушивалась вниз. Деревья исчезли, растительность становилась все ниже – выносливые кустики и травки упрямо цеплялись за тонкий слой почвы, несгибаемые под ударами атлантического ненастья. Скалистые перевалы вставали перед нами, чтобы раз за разом уступить место долинам. Долгое время впереди маячило скопление камней под названием Кау-энд-Каф, что означает «корова и теленок», хотя я таких коров с телятами не видела. Мы успели с ними подружиться, но постепенно и они остались позади. Сквозь несущиеся тучи мы видели, как садится солнце; уже темнело, когда мы добрались до плоской полянки на открытой всем ветрам вершине скалы. Сквозь дверной проем стоявшей здесь заброшенной башни мы смотрели на освещенную закатными лучами церковь деревушки Стоук. Обдумав возможность разбить лагерь поближе к башне, чтобы хоть немного укрыться от ветра, мы решили, что это рискованно: в темноте трудно было оценить прочность развалин. Слишком уставшие, чтобы мешкать, мы поставили палатку лицом к Атлантическому океану, с которого дул ледяной ветер, и легли.

Проснулась я от шума дождя: струи воды со стуком лились на туго натянутый полог палатки. Я была еще в полусне, и мне показалось, что дождь шумит только с южной стороны. По логике, дождь должен был прийти с моря, то есть с севера или запада, но в дверь палатки он почему-то не стучался. Затем звук и вовсе прекратился. Какой странный ливень: намочил только заднюю стену палатки, а потом перестал. Я расстегнула молнию и высунула голову наружу, чтобы посмотреть на странные тучи, которые, должно быть, пронеслись мимо как-то чересчур быстро. Солнце только-только поднималось над морем, и вода еще сливалась с небом в сине-белых утренних красках. Надо мной не было ни облачка. Источник дождя рысью убегал в восточном направлении с выражением полного самодовольства на мохнатой морде, собака на другом конце поводка тоже выглядела довольной. У меня был выбор: согреть чаю или смыть с палатки мочу – на то и другое воды не хватило бы. Выбрав чай, я решила надеяться, что пятно высохнет как-нибудь само.

Медленное-премедленное, изматывающее утро не оставило сомнений в том, что Пэдди Диллон как минимум сверхчеловек или что-то вроде того. Я лично уверена, что он бывший спецназовец: на завтрак ест только сырые водоросли, а когда по телеку нет ничего интересного, бегает марафоны, и даже пижама у него камуфляжной расцветки. По мнению Пэдди, шел девятый день нашего путешествия, хотя на самом деле семнадцатый; он также уверял, что вполне возможно пройти пятнадцать с половиной миль по «чрезвычайно живописному», хотя и «одному из самых сложных» отрезков тропы, и при этом все равно по пути полюбоваться водопадами. Он счел нужным предупредить, что в холодную и мокрую погоду этот маршрут может быть «несколько утомительным». Значит, в жаркий солнечный день это будет просто приятная прогулка?

Во всяком случае, по пути было множество ручьев, в которых можно было набрать воды. Насчет живописности маршрута Пэдди оказался прав. Голые, открытые ветрам скалы, рваные, истерзанные водой скопления камней и береговая линия от мыса Хартленд до расплывчатого серого пятна на горизонте: рай для контрабандиста. Становилось всё жарче. Мы шли по вершинам скал, где не было никакого источника тени; щеки мои наощупь все больше напоминали выдубленную шкуру, а с носа сходил, наверное, уже третий слой кожи.

Спустившись в тенистую долину, мы увидели деревянный пешеходный мостик через ручей, а перед ним знак, который внезапно поприветствовал нас в Керноу, что на местном наречии означает «Корнуолл». Мы прошли всю северную часть Девона, и вот он уступил место новому графству, которое тянулось на запад, исчезая за горизонтом. Когда мы спустились с очередного гребня в долину, уже наступил вечер. Следующий подъем выглядел настолько крутым, что, не сговариваясь, мы поставили палатку на пятачке травы у ручья и полчаса проспали. Пять миль, шесть сливочных помадок – вот и день прошел.

Я оставила Мота возиться с рюкзаком, а сама пошла вдоль ручья и вышла к обрыву, с которого ручей падал двухметровым водопадом, прежде чем по каменистому козырьку скатиться в море. С трудом содрав с себя потную пыльную одежду, я спустилась на козырек и встала под ледяную струю. В Пепперкомбе я заходила в море, но в пресной воде не купалась с Комб-Мартина – то есть уже одиннадцать дней. Вода смывала с меня песок, соль и жуткую вонь, унося их в море. Кожа у меня была красно-коричневой и шелушилась. На руках и щеках она больше напоминала дубленую шкуру, а на ногах была красной и воспаленной. Волосы стали похожи на жесткую траву, растущую на скалах, а большой палец на ноге сплющился под давлением ботинка и сделался в два раза короче и толще.

Скала уходила в море зазубренным плавником, укрывая бухточку от бурного течения и создавая в ней оазис полного спокойствия. Черная гряда камней как будто поймала солнце в расселину, и оно никак не могло сесть. О скалу-плавник разбивалась морская пена и, обессиленная и успокоившаяся, стекала обратно в залив. Я взобралась обратно на уступ, где лежала моя одежда, озираясь, чтобы никого не встретить по пути. Пока я натягивала жесткие от грязи тряпки, мне показалось, что я слышу комментарии к игре в крикет. И действительно – Мот прилег у палатки с чашкой чая, положив ноги на камень, и слушал портативный радиоприемник. А я-то все это время думала, что мы оставили его в хранилище.

– Как ты его дотащил так далеко? Он же весит не меньше пакета сахара! Хотя нет… почему ты его вообще взял с собой?

– Я хотел слушать крикет.

– Вот как? – Мне было не по себе. Радио нарушило ту дикую жизнь, которая стала нашей новой реальностью, оно в нее не вписывалось. – И что же там происходит?

– Осталось пять серий. Они говорят о счете. Есть шанс, что будет ничья – а жаль, мы могли бы выиграть.

Мы лежали в траве у палатки и смотрели, как над нами стаями пролетают чайки. Англия-таки выиграла серию игр, хотя матч и окончился вничью, и комментатор Джонатан Эгню долго ругался, что это «позорище».

Уже почти совсем стемнело, а чайки продолжали кружить в небе, перекрикиваясь друг с другом, но не громкими хриплыми голосами, как днем, а более протяжно и тихо.

– Как думаешь, куда это они?

Мы смотрели, как над нашими головами чайки пикировали прямо на воду, где сотни птиц уже отдыхали на спокойной глади залива, надежно защищенные скалой-плавником.

– Они спят на воде; там они в безопасности.

– По ощущениям здесь очень безопасно, да? Защищенно. Я бы тут поселился, если бы мог. – Мот секунду помолчал. – Когда все кончится, можешь принести меня сюда, если захочешь.

– Что ты имеешь в виду? Когда кончится наш поход?

– Нет. Когда все кончится.

Он шевельнулся со мной рядом, всколыхнув воздух, и я кожей почувствовала очертания его тела в темноте.

– Искупаемся?

Глубокая вода была прохладной, но на мелководье еще сохранилось тепло дня. В темноте Мот поплыл в сторону птиц, мягко покачивавшихся на воде в почти полной тишине. Луна играла на их белых головках, которые иногда оборачивались в сторону Мота со спокойным любопытством. Соленая вода чуть колыхала нас, невесомых, пока все уплывало прочь, теряясь вдали. Остались только мы, вода, луна да тихонько переговаривавшиеся силуэты, с которыми мы делили море.

Чайки продолжали покачиваться в темно-синем ритме, но нас прохладная сырость ночи наконец погнала в палатку. Это никогда не кончится, мы никогда не кончимся.