Книга: Психология зла: Почему человек выбирает темную сторону
Назад: 1. Ваш внутренний садист. Нейронаука зла. О мозге Гитлера, агрессии и психопатии
Дальше: 3. Шоу уродов. Деконструируем жуть. О клоунах, злом смехе и психической болезни
2

Прирожденные убийцы. Психология жажды крови

О серийных убийцах, токсичной маскулинности и этических дилеммах

Мы любим убивать. И это здорово, ведь, чтобы выжить, нам нужно убивать. Голодны? Убейте какую-нибудь зверюшку себе на ужин. Болеете? Убейте бактерии, пока они не убили вас. Вам кто-то угрожает? Убейте из соображений самообороны. Не уверены, кто перед вами? Убейте — на всякий случай.

Мы так любим убивать, что нас называют сверххищниками. Все потому, что люди убивают больше других и с бо́льшим размахом, чем любой другой хищный зверь. В статье 2015 года, представившей обзор деятельности различных хищников, специалист в области охраны природы Крис Даримон и его коллеги заключили: люди убивают так много, что «меняют экологические и эволюционные процессы на всей планете». Более того, ученые объявили: масштаб убийств настолько велик, что потери невосполнимы.

И пока вся эта бойня продолжается, кое-что беспокоит нас больше всего: убийства представителей нашего вида. Но мы странно к ним относимся. С одной стороны, мы осуждаем такое поведение, а с другой — фантазируем о нем.

Некоторые мечтают выбросить своего начальника из окна, навсегда заткнуть орущего младенца, а кто-то воображает, как заколет бывшего возлюбленного точным ударом ножа в сердце. Я регулярно чувствую, что хочу кого-то убить — ну, знаете, немножко. Особенно когда люди тормозят в аэропорту.

Нормальность фантазий об убийствах — или «гомицидальных идей», как их порой называют исследователи, — впервые была установлена Дугласом Кенриком и Вирджилом Шитсом из Университета штата Аризоны. В 1993 году эти два психолога спрашивали людей, фантазировали ли те когда-либо об убийствах. Пожалуй, удивительно, но большинство признали это. По результатам первого исследования 73% мужчин и 66% женщин ответили «да». Чтобы подтвердить, что это не была выборка, состоящая из особо жестоких людей, и чтобы собрать больше данных о предметах фантазий, ученые провели второй опрос. Они получили сопоставимые результаты. На этот раз 79% мужчин и 58% женщин подтвердили, что фантазируют об убийствах. Кого же они хотели убить? Мужчины чаще всего воображали, как убивают незнакомцев и коллег, а женщины предпочитали членов семьи. Другой популярной мишенью оказались отчимы и мачехи — чем не хоррор-версия сказки о Золушке.

Почему так происходит? По мнению ученых Джошуа Дантли и Дэвида Басса, фантазии об убийствах — часть эволюционной стратегии, хоть и имеющая сомнительную ценность в современном мире. Таково наше эволюционировавшее психологическое устройство. Фантазии об убийствах — продукт человеческой способности к абстрактному мышлению и гипотетическому планированию: «Что будет, если я это сделаю?» Они позволяют нам разыгрывать развернутые сценарии. С ними мы всегда готовы к худшему, при этом мы можем продумывать способы, как улучшить свою жизнь, избавляясь от людей, которые стоят на пути к нашим целям.

И именно тогда, когда мы мысленно проигрываем такие ситуации, большинство из нас быстро понимает, что убийство, пожалуй, не то, чего мы хотим, — ведь нам не нужны разрушительные последствия. Те, у кого нет такой способности — мысленно тестировать свое потенциальное поведение и его вероятный эффект, — склонны действовать более импульсивно и затем жалеют о своих поступках. Как мы впоследствии узнаем, импульсивный ответ на фрустрацию — главная причина убийств.

Однако некоторые из нас не просто фантазируют об убийстве, но и воплощают эти фантазии в жизнь. Кто они? Почему люди убивают друг друга? Если мы зададим этот вопрос эволюционным психологам Дантли и Бассу, они ответят, что порой убийство людей оправданно, по крайней мере с эволюционной точки зрения. Люди убивают, потому что они так устроены.

Как утверждает концепция гомицидальной адаптации, когда мы взвешиваем затраты и выгоды, связанные с убийством представителя нашего вида, обычно выгоды оказываются более значимыми, особенно для мужчин. В статье, опубликованной в 2011 году, авторы пишут: «Исторически убийство давало огромные выгоды: оно позволяло предотвратить преждевременную смерть, устранить серьезных соперников, заполучить ресурсы, избавиться от еще не родившегося потомка соперника, уничтожить приемных детей, устранить будущих соперников собственных детей». Хотя убийство сопряжено с риском — ведь его часто раскрывают, что ставит под угрозу самого убийцу, — авторы заключают, что порой оно все равно оказывается выигрышной стратегией.

Прежде чем мы продолжим, давайте проясним некоторые термины. Понятие «убийство» обычно используют для описания преступления против жизни человека. Иначе говоря, сюда не относятся ситуации вынужденной самообороны, повлекшей гибель нападавшего, лишение жизни преступника при исполнении приговора суда, а также защита интересов своего государства в период военных действий. Убийство является таковым, если оно стало результатом желания убить конкретного человека или нанести ему вред, который повлек за собой смерть. Чтобы поступок сочли предумышленным убийством, необходим «преступный умысел» (mens rea).

Понятие «убийство» в уголовном законодательстве обычно включает и умышленное причинение смерти человеку, и неумышленное (непреднамеренное). Последнее считается менее тяжким преступлением, которое, однако, подразумевает убийство другого человека, но: а) когда было намерение (желание) убить, но оно возникло внезапно, в результате провокации, и при этом учитываются смягчающие обстоятельства, например потеря контроля или ограниченная вменяемость («убийство по внезапно возникшему умыслу») или б) когда намерения и плана убивать не было, но имела место преступная халатность, или же убийство стало следствием другого преступного или опасного действия («причинение смерти по неосторожности»). Этого мы коснемся лишь вскользь.

Четкие различия между неумышленным и умышленным убийством провести трудно, и в разных странах их определяют по-разному. Поэтому, используя термин «убийство», я буду ориентироваться на определение из мирового обзора ООН 2013 года, посвященного убийствам, — пожалуй, самой подробной работе на эту тему на сегодняшний день. Авторы определяют убийство как «противоправные умышленные действия одного человека по отношению к другому, повлекшие за собой смерть», то есть как намеренное и преступное лишение жизни.

Доклад ООН поясняет, что убийство важно изучать не только потому, что это «самое тяжкое преступление», но и потому, что оно вызывает серьезные последствия, которые не ограничиваются отъемом жизни и «способны создать атмосферу страха и неопределенности». Показатели убийств могут повлиять на целые сообщества: люди начинают бояться выходить на улицу по вечерам или посещать определенные районы. В докладе отмечается, что убийства «также воздействуют на семью и окружение убитого, которых можно счесть вторичными жертвами». Страдает не только тот, кого убивают, но и его родственники и друзья.

По сравнению с другими видами преступлений изучать убийства относительно просто. Если человека убили, обнаружили мертвым или он пропал, об этом чаще всего сообщается, и показатели латентной преступности— числа неучтенных убийств — довольно низки. Это резко контрастирует с такими преступлениями, как изнасилования и сексуальные домогательства, о которых очень редко заявляют, что приводит к крайне высокому уровню латентной преступности в этой категории. Авторы доклада ООН пишут, что эта прозрачность делает статистику убийств «одновременно приемлемым показателем насильственной преступности и надежным индикатором уровня безопасности в США».

В обзоре ООН сказано, что в 2012 году по всему миру были убиты почти полмиллиона человек (437 тысяч). Этот показатель меняется со временем. Хотя СМИ могут нас убеждать в обратном, исследование показывает, что после пика в 1991–1993 годах показатели зарегистрированных убийств значительно и повсеместно снизились.

На графике, иллюстрирующем исследование, мы видим, что существуют огромные различия в количественных показателях убийств в разных частях света и уровень насильственной смертности в Южной и Северной Америке почти в десять раз выше, чем в Европе и Азии/Океании. Это не значит, что люди в одних странах изначально более жестоки, чем в других, — роль играет сложное сочетание социальных факторов. Показатель может зависеть от достатка страны (ее ВВП), культуры и степени угнетения, политических или социальных конфликтов, доступности оружия. Легкий доступ к огнестрельному оружию (особенно в таких странах, как США) зачастую рассматривается как основной фактор влияния на количество убийств.

Авторы доклада также исследовали характеристики людей, которые осуществляют убийства. Большинство убийств совершаются мужчинами и в отношении мужчин: 95% убийц и 79% жертв — мужчины. Мы также знаем, что большинство людей, идущих на убийства (в абсолютных цифрах), живут в Южной и Северной Америке. Выбор оружия зависит от страны. В Америках 66% убийств совершаются с помощью огнестрельного оружия. Осужденные за убийство в других частях света более склонны использовать острые предметы (например, ножи) или иные средства — включая тупые предметы, физическую силу или яд. Наконец, когда мужчины убивают женщин, как правило, их жертвами становятся возлюбленные или члены семьи. В то время как в 2012 году 47% женщин были убиты романтическими партнерами или членами семьи, такая участь настигла лишь 6% мужчин.

Таково самое общее представление об убийствах по всему миру, но мы пока не получили ответ на гораздо более интересный вопрос: почему люди убивают друг друга? Мы рассмотрим его далее.

Банальность убийства

Я очень не люблю типологии, которые пытаются распределить совершивших убийство людей по группам на основе анализа места преступления или их бессознательных мотиваций: «Право, я думаю, этот убийца ведом жаждой власти. Возможно, он все еще живет с матерью. Очевидно, это невменяемый психопат». Отчасти я виню телевидение, из-за которого создается впечатление, будто составление психологического портрета такого рода интересно или полезно, — на мой взгляд, это не так.

Однако я люблю функциональную типологию. В этом смысле то, что Альберт Робертс и его коллеги сформулировали в статье 2007 года, достойно изучения. Они утверждают, что «все убийства — разные. Убийцы не одинаковы по своей мотивации, оказанным на них внешним воздействиям, демографическим показателям и межличностной динамике. Убийствам предшествует сложная комбинация факторов». Заметьте, что их таксономия исключает убийства по политическим причинам.

Несмотря на всю многогранность этого вопроса, авторы обнаружили, что большинство убийств хорошо укладывается в четырехмерную типологию, которая основана на самых базовых составляющих преступления. Первый тип: «убийство, которому предшествовала ссора или спор» — иными словами, стычки, переросшие в нечто большее и порой начавшиеся по нелепым поводам. Это импульсивные ответы на незначительные фрустрации. Примеры из статьи следующие:

Похоже, это весьма обычные стычки, которые настолько вышли из-под контроля, что в разгар ссоры произошло убийство. С уверенностью можно сказать, что последствия подобных ситуаций непропорциональны значимости спора. Похоже, мотивы таких убийств основываются на впечатлении, что насилие оправдано моментом, а не тем, что большинство людей сочло бы впоследствии разумным оправданием.

Второй тип — «убийство из корыстных побуждений», когда кто-то намеренно убивает человека во время совершения тяжкого или особо тяжкого преступления. Такие убийства обычно происходят во время грабежа, кражи со взломом или похищения. В данном случае конечная цель — не убийство, а получение денег или других ценностей. Убитый становится либо препятствием на пути к цели (например, преступник пытается ограбить дом, а хозяева оказываются на месте), либо средством достижения цели (например, жертву держат в заложниках, а затем убивают).

Третий тип — «убийство, спровоцированное домашним насилием или насилием по отношению к романтическому партнеру». В этих случаях убивают члена семьи или возлюбленного. Примеры мотивов:

Эти убийства совершаются не ради денег, а из-за сложных переживаний и дисбаланса власти в отношениях. Похоже, что в подобных случаях наши фантазии об убийстве претворяются в жизнь. Убить бывшего возлюбленного, зарезать того, кто вам изменил, переехать машиной мужа, который систематически вас унижал, — все это ситуации, в которых наша душевная боль перерастает в желание причинить физическую боль другому человеку. Мы можем желать избавления для себя, а для партнера — чтобы он испытал такую же или еще более сильную боль.

Последний тип убийств, который описывают Робертс с коллегами, — «случайные убийства». Сюда входят исключительно смерти в результате автоаварий, при вождении под воздействием алкоголя или наркотиков. Это немного странно, ведь это единственный тип убийств, когда человек в действительности не желает никого убивать. Такие действия не подпадают и под определение из доклада ООН, хотя они все же являются преступным причинением смерти. Однако, как согласятся те, кто потерял близкого в результате чьего-либо неосторожного или пьяного вождения, оплакивание такой смерти мало чем отличается от горя по убитому в результате ножевого или огнестрельного ранения. Злость и желание отомстить сопоставимо, даже если причины гибели различны.

Когда мы думаем об «убийце», мы представляем себе полицейский снимок, сделанный при задержании, с которого на нас скалится громила с татуировкой в виде слезы на лице. Напротив, эта типология показывает, что ситуации, в которых зачастую совершаются убийства, вполне обыденны. У многих из нас случались ожесточенные споры с партнером, мы чувствовали себя оскорбленными, когда кто-то не возвращал нам мелкий долг. Разница в том, что эти убийства происходили, если преступник воплощал в жизнь то, о чем многие из нас всего лишь фантазируют. В отношении «случайных убийств» все еще банальнее. Многие из нас поступали так же: садились в машину пьяными или под кайфом, но — благодаря одной лишь удаче — последствия были совершенно иными.

Все еще больше усложняется, когда мы узнаём, что большинство людей, убивших раз, никогда этого не повторяют. Показатели повторного осуждения за убийство (рецидивы) крайне низки. Исходя из обзора научных работ, опубликованного в 2013 году психологом-криминалистом Мариеке Лием, «исследования, которые оценивают специфический рецидивизм (то есть совершение другого убийства), обнаруживают, что показатели рецидивов колеблются в рамках 1–3%». Можем ли мы называть человека, который однажды убил другого в разгар ссоры, убийцей всю его оставшуюся жизнь? Или он считался убийцей только в процессе совершения преступления?

Но прежде чем мы попытаемся ответить на этот вопрос, давайте вначале рассмотрим один любопытный факт, касающийся убийства. Если убивать способны и мужчины, и женщины, почему большинство убийств совершаются мужчинами?

Токсичная маскулинность

До этого момента мне нравился довод эволюционной теории: убийство может нести адаптивную функцию. Но наши приятели-эволюционисты Дантли и Басс на этом не останавливаются, они утверждают нечто еще более неоднозначное.

Они заявляют, что «у мужчин — но не у женщин — развились тела и умы, предназначенные для убийства». По их мнению, так произошло потому, что «в процессе эволюции бо́льшая репродуктивная изменчивость мужчин способствовала отбору более экстремальных и рискованных мужских стратегий для получения и удержания партнерш… половые различия в использовании рисковых стратегий, таких как насилие и убийство, стали результатом этого уникального давления отбора на мужчин… мужчины, которым не удавалось брать на себя риски, оказывались в невыгодном положении в состязании за партнерш и тем самым с меньшей вероятностью оставляли потомство». Мужчины, как утверждают ученые, генетически получают больше преимуществ от убийства, чем женщины. Это, разумеется, не оправдывает убийства, но поможет нам понять, почему они происходят так часто.

В соответствии с идеей, что мужчины предрасположены к агрессии и тем самым к убийству, метаанализ исследований, проведенный Джоном Арчером в 2004 году, показал, что «прямая, особенно физическая, агрессия, более распространена среди мужчин, чем среди женщин, и это верно для всех возрастных групп: показатель устойчив в разных культурах, он обнаруживается в раннем детстве, достигая пика между 20 и 30 годами». Благодаря обзору выяснилось, что причина не в том, что мужчины злятся больше женщин: «Комплексный анализ выявил, что мужчины чаще используют наказуемые способы выражения агрессии, хотя различий в пороговых значениях гнева у мужчин и женщин не наблюдалось». Это соответствует гипотезе эволюционистов: мужчины склонны рисковать больше, чем женщины, в том числе выражая агрессивные и гомицидальные побуждения.

Однако Арчер также утверждает, что данные могут поддержать и другую теорию. Он пишет, что, с одной стороны, вероятно, эти различия обнаруживаются по всему миру потому, что мужчины такими рождаются: «для человеческого вида характерны половые различия»; а может, все дело в социальных ролях: «гендерные роли также устойчивы в разных культурах». И это определенно более сложная версия.

Мой взгляд противоречит эволюционной концепции агрессии и убийства. Ее слишком легко привлечь для оправдания: «Так уж устроены мужчины». Однако, во-первых, у людей существует способность подавлять свои импульсы. Это значит, что мужчины могут выбрать не вести себя агрессивно. Предрасположенность не вынуждает совершать убийство, человек действует исходя из своих решений. Это соответствует идее, что не ружья убивают людей, а другие люди. Во-вторых, возможно, мужчины убивают чаще, потому что общество растит мальчиков, поощряя их расторможенность, агрессивность и физическую активность больше, чем в девочках.

Существует немало исследований, подтверждающих это, а у меня есть и личная история, которая иллюстрирует такую версию. В детстве, когда я жила в Канаде, у меня была подруга. Наш статус лучших подруг подтвердился в первый день учебы в третьем классе, когда она подарила мне яркий браслет и объявила, что отныне мы друзья навек. И хотя она жила почти в часе езды от меня, мои родители регулярно возили меня к ней, чтобы мы могли поиграть. И вот настал ее десятый день рождения. Нам сказали ждать в ее спальне, пока нас не позовут. Мы взволнованно гадали, что же придумали ее родители. Они позвали нас спустя, как казалось, вечность, и мы восторженно выбежали в гостиную, обнаружив гору красиво завернутых подарков.

Несмотря на волнение, моя подруга послушно села на диван, ожидая, когда родители позволят ей все изучить. Прежде чем она смогла открыть первый подарок, ее пятилетний братец влетел в эту груду и начал рвать упаковки. Оберточная бумага разлеталась по всей комнате. Подруга не могла сдержать разочарования и начала плакать, но родители ничего не предприняли и лишь с интересом наблюдали за происходящим. Они так и не вмешались. Бедняжка расстраивалась несколько недель. Уже тогда я заметила двойные стандарты. Это было мое знакомство с мизогинией.

Когда люди говорят, будто «мальчики останутся мальчиками», а сексистские комментарии — всего лишь разновидность типичной болтовни в мужской раздевалке или что мужчины от природы более жестоки, чем женщины, я вспоминаю истории вроде этой. Общество часто слишком попустительствует разрушительным, агрессивным и жестоким действиям со стороны мужчин. Это плохо для женщин, например для моей подружки, которой испортили день рождения, но мужчинам от этого, пожалуй, еще хуже.

Когда мы рационализируем мужскую агрессию, называя ее естественной и нормальной, мы принимаем, что мужчины с большей вероятностью окажутся обвинены в преступлениях, закончат жизнь в тюрьме, подвергнутся преследованиям со стороны других мужчин. Но почему наши тюрьмы должны быть переполнены мужчинами? Разве это не катастрофическая ситуация для них? Гендерное неравенство при воспитании мальчиков и девочек в вопросах насилия и агрессии порождает проблемы. Если мы хотим, чтобы показатели насилия и убийств снизились, мы можем и должны что-то изменить.

Отбросим в сторону социальные споры: существует еще один фактор, который люди привлекают, когда обсуждают гендерные различия при совершении убийств и других насильственных преступлений. Речь идет об аргументе, что тестостерон «захватывает» мужской мозг и порождает излишние эмоциональные реакции. Давайте же изучим кое-какие подтверждения.

В 2001 году Джеймс Дэббс и его коллеги опубликовали статью, в которой рассматривалась корреляция между количеством тестостерона в слюне людей, обвиненных в убийстве, и тяжестью их проступков: чем больше тестостерона, тем более жестоким было преступление. В соответствии с их исследованием, жестокость проявлялась в следующем: «Среди заключенных, совершивших убийство, мужчины с повышенным уровнем тестостерона чаще знали своих жертв и планировали преступление заранее». Эти поступки считались более жестокими, поскольку они не просто являлись реакцией, а выполнялись по расчету и плану.

Почему? В 2013 году нейрофизиолог Сара Купер опубликовала совместное с коллегами исследование, в котором был изучен этот вопрос. На протяжении четырех недель ученые вводили тестостерон половине подопытных крыс-самцов, а затем дали им выполнить задание. Они предложили крысам выбрать между двумя рычагами. Если те предпочитали «безопасный» вариант, то получали меньше пищи; «рискованный» же вариант повышал не только количество еды, но и вероятность получения удара током. Самцы под тестостероном предпочитали риск. По мнению исследователей, «более частое предпочтение большой награды, несмотря на риск получить удар током, соответствует повышенной толерантности к риску».

Ученые провели этот эксперимент, отчасти чтобы помочь нам лучше понять «стероидную ярость» — когда мужчины, которые принимают определенные стероиды (анаболические андрогенные, то есть синтетические производные тестостерона), действуют более импульсивно и агрессивно. Они обнаружили, что, в соответствии с нашей эволюционной гипотезой, повышенный уровень тестостерона делает некоторых из нас более склонными к риску. Риску действовать агрессивно и даже убивать других людей.

Прежде чем я объясню, что связь между тестостероном и насилием гораздо более сложна, чем может показаться после знакомства с этими исследованиями, я хочу поделиться любопытной историей о том, как возникло представление, будто тестостерон и агрессия зависят друг от друга. Все началось в 1849 году с немецкого врача, шести петухов и статьи на четыре с половиной страницы.

Вот как все было. 2 августа 1848 года Арнольд Бертольд решил, что будет здорово отрезать яички у шести петухов и посмотреть, что получится. У двух самцов он отнял по одному яичку. Четырем петушкам удалил оба яичка. И над двоими из этой четверки, назовем их Кристианом и Фредериком, Бертольд произвел совсем уж безумную операцию. Он хирургически вшил яички Кристиана в брюшину Фредерика. А Кристиан точно так же получил яички Фредерика. Ах, медицина XIX века!

Как сказано в оригинальной статье Бертольда, он обнаружил, что два петушка, которым полностью удалили яички, стали «неагрессивными» и «редко и неохотно дрались с другими петухами». Четыре других самца вели себя как обычно: «они радостно кукарекали» и «часто вступали в драки друг с другом и с другими петухами». Он также заметил, что яички, помещенные во внутренности Кристиана и Фредерика, вросли в ткани брюшины.

Врач рассудил, что, скорее всего, в яичках содержится некое вещество, которое всасывается в кровь и переносится в другие ткани, вызывая агрессию. Позже вещество назвали тестостероном. Эта невинная статья легла в основу современной эндокринологии (науке о гормональной системе организма). Она также произвела революцию во взглядах на агрессию у мужчин и роль гормонов в человеческом насилии.

Кажется, все просто. Добавьте тестостерон — получите больше агрессии. Уберите тестостерон — получите меньше агрессии. Однако это представление постоянно оспаривалось, в последний раз в 2017 году Джастином Карре и его коллегами, которые изучили ряд исследований. Они обнаружили, что «отношения между тестостероном и агрессивным поведением гораздо сложнее, чем считалось прежде». Рассмотрев результаты экспериментов — проведенных с участием людей и животных, как в лабораторных, так и в естественных условиях, — они заключили, что «несмотря на данные, связывающие тестостерон с человеческой агрессией и/или доминантным поведением, эти отношения оказались слабы или неустойчивы». Так что трюизм, будто мужчины более жестоки и агрессивны из-за уровня тестостерона, может оказаться ошибкой.

Ученые даже предположили, что связь между тестостероном и агрессией может быть обратной. Потенциально более интересно, как поведение влияет на выработку тестостерона и как затем тестостерон влияет на поведение. Специалисты заключили: «Устойчивее подтверждается открытие, что содержание тестостерона в крови быстро меняется в контексте человеческого состязания — и эти изменения положительно предсказывают текущую и/или будущую человеческую агрессию». Это значит, что, когда мы соревнуемся друг с другом, уровень тестостерона растет, и это может привести к бо́льшим проявлениям агрессии.

Это подтверждается разными исследованиями, особенно серией экспериментов, проведенных во время спортивных состязаний. Одна из первых статей, в которой демонстрировалось, что состязание повышает уровень тестостерона, была опубликована в 1980 году (авторы Аллан Мазур и Теодор Лэмб). У небольшой выборки, состоящей из игроков в теннис — мужчин, наблюдалось повышение уровня тестостерона после победы и снижение после поражения. Карре и коллеги объясняют это тем, что «уровень тестостерона сильно реагирует на конкурентные взаимодействия… Победители обычно имеют повышенный уровень содержания тестостерона в крови по сравнению с проигравшими». Затем специалисты говорят, что «резкие изменения в уровне тестостерона, возможно, нужны для поддержания состязательного и агрессивного поведения». Вероятно, тестостерон прочнее связан с полезным аспектом агрессии, который способствует выигрышу в состязании, а не с ее криминальными формами. Тестостерон помогает нам зарабатывать олимпийские медали и продвигаться по службе.

В другой раз, когда вы услышите, как кто-то говорит, будто тестостерон делает людей более жестокими, пожалуйста, поправьте их.

А теперь я слегка сменю тему. Настало время упражнений на эмпатию, и пора поставить новый вопрос.

Когда убийство оказывается «верным» решением?

Проблема вагонетки

Не все убийства одинаковы. Например, убийство может быть оправданным, если вы на войне, действуете из соображений самозащиты, спасаете чью-то жизнь или убиваете ради высшего блага: сражаетесь во имя справедливости, свободы или прав. Так когда же убивать плохо? Некоторые скажут: когда вред, причиненный убийством, перевешивает блага. Конечно, «блага», возникающие в результате убийства, могут быть весьма субъективными.

Чтобы проиллюстрировать это, давайте проведем классический мысленный эксперимент: решим «проблему вагонетки». Ее формулировка претерпела немало изменений, но современную версию обычно приписывают Филиппе Фут и относят к 1967 году. Существует масса исследований разных типов проблемы вагонетки, а саму область изучения этого вопроса даже называют вагонеткологией.

Вот базовый сценарий: вагонетка на железнодорожных путях лишается управления. На рельсах лежат пятеро человек, связанных каким-то безумцем. К счастью, вы можете перевести стрелку и направить вагонетку по другому пути. Но, к несчастью, на нем лежит один связанный человек. Нажмете ли вы на рычаг?

Изучая подобные нравственные дилеммы, воспроизводившиеся как в письменных сценариях, так и в ситуациях виртуальной реальности, исследователи обнаруживают, что почти все стараются спасти как можно больше людей. В статье, опубликованной в 2014 году, Александр Скалмовски и его коллеги пишут, что в таких ситуациях «когнитивные ответы доминируют вследствие безличности ситуации». Авторы утверждают, что «в безличных дилеммах большинство людей обращаются к утилитаризму (или, в более широком смысле, консеквенциализму): они склонны принимать решения, которые приводят к наилучшим последствиям ценой благополучия единственного человека. Это подтверждалось даже в экспериментах, организованных в условиях виртуальной реальности. Ученые провели собственное исследование, в рамках которого участники играли в виртуальной реальности и в процессе им нужно было решить: позволить поезду, которым они управляли, убить десятерых человек или изменить его движение и позволить убить одного. Так, 96% добровольцев пожертвовали одним человеком. Сценарий был повторен десять раз, и почти никто из участников не поменял своего решения. Высшим благом для большинства являлось решение, когда они действовали рационально и обезличенно.

Но затем исследователи слегка поменяли условия и придумали следующее: вагонетка неуправляема и несется по путям. Впереди развилка. Слева стоит мужчина. А справа — женщина. Кого вы выберете убить? Куда вы направите вагонетку — налево или направо?

Скалмовски и коллеги меняли положение мужчины и женщины, но обнаружили общую тенденцию: люди жертвовали мужчиной. Это более надежно подтверждалось для участников-мужчин: 62% убили другого мужчину (или позволили ему умереть). Авторы полагают, что на решение влияет социальная желательность: в обществе защита и спасение женщины считаются более похвальными, чем спасение мужчины. Похоже, мы не просто хотим чувствовать, что поступаем правильно, нам важно, чтобы и другие согласились, что мы приняли наиболее этичное решение. Мы стремимся представляться хорошими. Ждем похвалы. Пусть нас считают героями.

Но все меняется, когда ситуация требует личного участия.

Давайте рассмотрим другую версию. Вагонетка на путях лишается управления. Впереди пятеро человек, привязанные к рельсам безумцем. Вы стоите на мосту над путями, а рядом с вами — толстый человек. Если вы столкнете его с моста на пути, вагонетка остановится. Он погибнет, но вы спасете пятерых. Станете ли вы это делать?

Если вы засомневались и подумали, что не сможете жить в ладах с собой, убив кого-то голыми руками, вы не одиноки. «Напротив, в ситуации личных дилемм, которые требуют задействовать непосредственную физическую силу, чтобы пожертвовать одним человеком, люди оказываются более пассивными и позволяют тем пятерым погибнуть». Исследования показывают, что гораздо меньше людей готовы столкнуть кого-то, чем перевести стрелку, даже если итог — чья-то гибель — один.

Давайте изменим ситуацию в последний раз, как сделала в 2010 году исследовательница Эйприл Блеске-Речек вместе с коллегами. Вот четыре варианта развития событий, которые бы вам предложили как участнику мысленного эксперимента.

Вагонетка на путях лишается управления. Впереди пятеро человек, связанных безумцем. К счастью, вы можете перевести стрелку и поменять путь.

Вариант 1. К несчастью, ко второму пути привязана незнакомая семидесятилетняя старушка.

Вариант 2. К несчастью, ко второму пути привязан ваш двадцатилетний двоюродный брат.

Вариант 3. К несчастью, ко второму пути привязана ваша двухлетняя дочь.

Вариант 4. К несчастью, ко второму пути привязан(-а) ваш(-а) возлюбленный(-ая).

Спасете ли вы незнакомую старушку, вашу дочь или любовь всей своей жизни? Ученые обнаружили: «Как и ожидалось, мужчины и женщины были менее склонны жертвовать одной жизнью ради жизни пятерых, если этот гипотетический человек молод, является генетическим родственником или их романтическим партнером». Столкнувшись с необходимостью пожертвовать близким, личным, мы часто меняем свою позицию по поводу того, как следует поступить. Мы можем счесть, что ничья жизнь так не важна, как жизнь любимых. Даже если придется пожертвовать тысячей людей, чтобы спасти собственного ребенка, опираясь на мораль или по крайней мере на свои инстинкты, мы можем рассудить, что это будет правильным решением.

Джошуа Грин и его коллеги, изучавшие нейропсихологию нравственного выбора, полагают, что мы меняем свою точку зрения относительно дилеммы, поскольку в таких решениях важную роль играют эмоции. Когда мы осуществляем нравственный выбор, полагаясь исключительно на логику, на то, что называют «управляемые когнитивные процессы», мы гораздо более склонны принимать утилитарные решения, которые соответствуют общему благу.

Однако «автоматические эмоциональные ответы», например эмоции, сопутствующие мысли о том, что придется кого-то убить или потерять дочь, могут возобладать над этим процессом. Когда у нас возникает эмоциональный всплеск такого рода, для нас становятся характерны эгоистичные решения. Вместо того чтобы взвесить, что хуже: убить пятерых людей или одного, мы оцениваем эмоциональные последствия убийства собственной дочери или пятерых незнакомцев для себя.

Но нейронаука может сообщить нам еще кое-что об этих дилеммах. В 2017 году команда ученых опубликовала обзор всех существующих нейрофизиологических исследований о нравственном выборе и моральных оценках. Авторы показали, что при принятии нравственных решений обычно активны определенные зоны мозга. Обнаружилось, что любой нравственный выбор повышает активность левой средней височной извилины, медиальной лобной извилины и поясной извилины.

Авторы также пришли к выводу, что «принятие собственных нравственных решений задействует одни зоны мозга, а суждение о нравственных поступках других людей — другие». Наш мозг по-разному отреагирует, если нас спросят, обязаны ли мы спасти тонущего человека или это должен сделать кто-то другой. Когда мы принимаем нравственное решение для себя лично, дополнительно задействуется три участка в мозге: «личный моральный выбор также активирует левую и правую среднюю височную извилину и предклинье правого полушария». Последняя зона, предклинье, обычно вовлечена в мышление высшего уровня, в том числе в рефлексию (размышления о «я») и самосознание.

Нейронаука объясняет нам лишь часть того, как люди совершают нравственный выбор. Она отмечает роль эмоций, а также показывает, что мозгу приходится работать усерднее, когда принимаются решения о поступках его обладателя. Однако нет такого участка мозга, который делает нас нравственными существами. По мнению Беверли Гэрриген и ее коллег, «похоже, нет подтверждений существования уникального “нравственного мозга”, поскольку те зоны мозга, что демонстрируют повышенную активность во время решения нравственных задач, также вовлечены и в выполнение других функций». Продолжаются споры и о роли эмоций, и о применимости гипотетических дилемм к решениям, которые людям приходится принимать в реальности. В настоящей жизни, возможно, вы бы и не задумались, должны ли спасать свою дочь. Вы бы просто сделали это. О пятерых незнакомцах вы бы вообще вряд ли вспомнили.

Так что, если мы взглянем на убийство с позиции мысленных экспериментов, похоже, оно считается допустимым, если совершается во имя высшего блага или чьего-либо спасения. Настало время перейти к убийствам, которые совершаются ради самого убийства людьми, которые не считают, что поступают правильно или действуют исходя из социально желательных, утилитарных правил, установленных обществом. Они планируют свои нападения, порой наслаждаются ими и дотошно исполняют их. Эти люди не просто оказываются в плену банальных ситуаций: они убивают не в разгар ссоры и не ради спасения мира. Я говорю, разумеется, о серийных убийцах.

Чудовище из Милуоки

В 1994 году Джеффри Дженцен и его коллеги из Медицинского колледжа Висконсина опубликовали доклад о своей работе судебными экспертами по делу серийного убийцы Джеффри Дамера.

Их пригласили к сотрудничеству 23 июля 1991 года, когда полиция обнаружила бегущего по улице голого молодого чернокожего человека в наручниках. Юноша отвел полицейских в дом Джеффри Дамера, где они нашли расчлененные человеческие тела. Бюро судебно-медицинской экспертизы Милуоки начало изучать место преступления. Дамер тут же согласился помогать следствию и даже объяснил, как совершал убийства.

По данным отчета, «Дамер жил в маленькой, тесной, полупустой квартире с одной спальней… Сама квартира была чистой, ухоженной и почти без запахов». Когда команда судмедэкспертов исследовала его жилье, специалисты обнаружили шокирующее количество расчлененных человеческих тел. Головы нашли в морозильной камере и в самом холодильнике, там же лежали рассеченные сердца, туловище и, как написано в отчете, «пластиковый пакет, содержащий 31 лоскут кожи… Лоскуты были неправильной формы, но напоминали квадраты». Эксперты обнаружили кастрюлю с руками и гениталиями одной из жертв, а также вычищенные черепа в шкафах на кухне. В спальне были найдены еще пять черепов, очищенный скелет, скальп, а также «высушенные гениталии, выкрашенные в персиковый тон кожи». В помощь команде специалистов Дамер даже собрал фотоальбом, который назвал «Фотографический дневник»; он состоял из аккуратно каталогизированных снимков жертв, сделанных на «Полароид» до убийства и на разных стадиях расчленения.

Во время вскрытия судмедэксперты заметили нечто еще более странное: аккуратно просверленные дырочки в черепах некоторых жертв и следы того, что в их мозг перед смертью вводили кислоту. Поговорив с Дамером, они узнали, что это была «попытка сделать жертв беспомощными и использовать их как подневольных зомби». Тридцатиоднолетний Дамер, похоже, пытался создать себе зомби для сексуальных утех.

Дамера признали вменяемым два суда присяжных, и его обвинили в убийстве шестнадцати молодых мужчин. Он заманивал их в свою квартиру, накачивал наркотиками, насиловал, расчленял, варил и замораживал части их тел, а фотографии этого процесса хранил как «сувениры на память». Если бы на свете существовал список злодейств, Дамер мог бы вычеркнуть все пункты.

Так был ли он злодеем? Родственники жертв называли его Сатаной, судья приговорил его к пятнадцати пожизненным срокам (ну, на случай, если он переживет первый), и сам Дамер сказал, что предпочел бы смертную казнь — в наказание за страдания, которые он причинил. В каком-то смысле его желание исполнилось спустя два года, когда один из сокамерников забил его до смерти метлой. Дамер был найден в луже собственной крови в тюремном туалете: убийца был убит другим осужденным убийцей.

Трудно найти объяснение поведению Дамера. Он казался ведомым сексуальными желаниями и тягой к удовольствиям. Но в каком-то смысле он просто хотел иметь друга. Дамер признался, что убивал своих жертв и сохранял их тела отчасти потому, что ему было одиноко и «он не хотел, чтобы они уходили».

Может, у него было не все в порядке с головой? Ему не хватало эмпатии? Мы не знаем, зато знаем, что по итогам судебно-психиатрической экспертизы его признали вменяемым; он понимал, что поступает неправильно, он сочувствовал жертвам. И все же ему удалось преодолеть все эти запреты, потому что, как он утверждал, ему было одиноко.

Одиночество — понятное состояние человеческой души, жалуется ли на него серийный убийца или кто-то другой. Пойдем дальше, рассмотрим социальные и культурные факторы, способные привести к подобному чувству одиночества, и попробуем понять, почему, например, в США оказывается больше серийных убийц на душу населения, чем во всем остальном мире. По мнению социолога Джули Вист, активно изучающей серийных убийц, культура Америки способствует увеличению числа таких преступников, особенно учитывая поразительно громкую славу, которой пресса наделяет людей, совершающих убийства. Их появление становится сенсацией, у них появляются поклонники, серийные убийцы одномоментно превращаются в знаменитостей.

В 2017 году криминолог Сара Ходжкинсон и ее коллеги составили обзор исследований, посвященных серийным убийцам, в котором писали: «Серийные убийства надолго завораживают публику, но при этом в общественной дискуссии доминируют редукционистские, индивидуализированные объяснения. Эти объяснения задействуют несколько ложных стереотипов о серийном убийце и скрывают разнообразие этого типа гомицидального поведения». Серийные убийства — столь редкое явление, что благодаря им трудно получить полезную информацию, которая поможет увидеть схожие черты. Кроме того, научная литература, изучающая этот тип преступлений, немногочисленна. Ходжкинсон и соавторы утверждают, что нам нужно обсуждать, почему люди совершают серийные убийства, «в более широком социокультурном контексте»: чтобы понять серийных убийц, мы должны для начала понять общество, в котором они живут.

Серийное убийство — преступление, которое трудно понять, и его осознание осложняется еще и отсутствием доступных данных. Хотя это и спорное утверждение, считается, что серийные убийцы убивают по тем же причинам, что и люди, которые убивают лишь однажды: кто-то убивает из удовольствия, кто-то — из одиночества, а кто-то мстит за мнимые обиды.

Если мы развенчаем пугающий образ, даже самые жуткие убийцы предстанут перед нами обычными людьми. И, судя по имеющейся информации, эти люди убивают исходя из тех же побуждений, что и те, кто выбирает более приемлемые способы: чтобы обрести взаимоотношения, защитить свои семьи, достичь своих целей, получить вещи, которые, как им кажется, им нужны. Они делают это, чтобы справиться с базовыми человеческими эмоциями вроде гнева и зависти, похоти и жадности, ревности и гордости.

Те, кто изучает мозг приговоренных убийц, могут возразить, что недостатки этих людей выражены сильнее или никак не подавляются, но, если верить эволюционным исследователям, которых мы упоминали в начале главы, пожалуй, каждый из нас способен на убийство. Если бы ваши фантазии об убийстве были ярче, если бы вас меньше что-то сдерживало, вы бы могли воплотить их в реальность. Может, единственная разница между вами и серийным убийцей — активно функционирующая префронтальная кора, позволяющая вам контролировать свое поведение, в то время как другой человек к этому не способен.

Если мы боимся смерти, неудивительно, что мы боимся тех, кто убивает. Но Сократ сказал: «Никто не знает, что такое смерть, не является ли она для человека величайшим из всех благ, между тем ее боятся, как будто хорошо знают, что она есть величайшее зло». Давайте не будем путать наш страх смерти с оправданием дегуманизации людей, которые смерть навлекают.

Назад: 1. Ваш внутренний садист. Нейронаука зла. О мозге Гитлера, агрессии и психопатии
Дальше: 3. Шоу уродов. Деконструируем жуть. О клоунах, злом смехе и психической болезни