К Харуки Мураками в нашей стране относятся по-разному, что в очередной раз проявилось в процессе обсуждения возможного (и, как все мы теперь знаем, несостоявшегося) присуждения ему Нобелевской премии по литературе. С одной стороны, Мураками у нас обожают, боготворят цитируют и используют для распознавания «свой» - «чужой». С другой - снисходительно кривят губу, понимающе кивают - да-да, Пауло Коэльо тоже писатель, и высокомерно обесценивают В целом, и для того, и для другого отношения есть некоторые основания, а об истории бытования текстов Мураками в нашей стране давно пора писать если не роман, то во всяком случае монографию. Впрочем, к предмету данного разговора всё сказанное имеет мало отношения: сборник рассказов «Мужчины и женщины» - это, с одной стороны, стопроцентный, патентованный Мураками со всеми его фирменными признаками и приметами (от дождя до джаза, поездов и оборотней), а с другой - великолепная, местами совершенно завораживающая проза, не дающая ни малейшего повода к высокоумному снобизму.

Как обычно, Мураками полностью оправдывает свое звание самого европейского из японских писателей. Первый же рассказ сборника «Влюбленный Замза» отсылает к «Превращению» Кафки (только на сей раз в инвертированном варианте - чудовищное насекомое просыпается утром в оккупированной советскими войсками Праге и обнаруживает, что за ночь превратилось в человека), а во втором составленное из иероглифов имя героя специально прочитывается наименее очевидным способом, чтобы звучать как «Кафуку». Да и настроение, пронизывающее и объединяющее все тексты сборника, - отчетливо не японское, а совершенно европейское или, если угодно, общечеловеческое. Вынесенное уже в само название, в каждом из рассказов оно раскрывается с какой-то новой, неожиданной стороны: тоска и томление мужчины, разлученного со своей женщиной, расцветает у Мураками добрым десятком пышных цветов.

Актер с той самой говорящей фамилией Кафуку тоскует по умершей красавице-жене и пытается излить свою печаль в разговорах с девушкой-шофером и с бывшим любовником жены («Drive my саг».) Претерпевший превращение Грегор Замза влюбляется в молодую горбунью и ищет на непривычном для него человеческом языке название для своего нового - или надежно забытого - чувства («Влюбленный Замза»). Китару и Эрика любят друг с друга с детства, но, не в силах поверить, что всё в жизни может быть так естественно и просто, разрывают свою связь - и обречены теперь на вечное одиночество в разлуке («Yesterday»). Неприметный сотрудник фирмы, производящей спортивную обувь, застает жену в постели с коллегой - после чего уходит с работы, и открывает маленький уютный бар, где сначала находит новую любовь, а потом теряет ее, не в силах прочесть тайнопись судьбы («Кино»),

Все истории, рассказанные Мураками, совершенно универсальны, наднациональны и с одинаковой вероятностью могут происходить что в Саранске, что в Токио, Денвере или, допустим, Берлине. Даже метафорика, которой пользуется писатель, по большей части заимствована из европейской традиции: злой рок, разлучающий любящих, уподобляется коварным матросам, которые забалтывают доверчивых девчонок, а после увозят их в Марсель или на Берег Слоновой Кости.

Однако - и в этом, собственно, состоит волшебство (ну, или как скажут недоброжелатели, фокус) - внезапно сквозь эту глянцевито-меланхоличную интернациональную оболочку на поверхность прорывается какая-то глубинная, хтоническая, островная жуть - не совсем та, что в каком-нибудь «Звонке» Кодзи Судзуки, но определенно той же природы. Молчаливый завсегдатай бара оказывается ивой, растущей у входа, а по совместительству местным духом-хранителем. Голоса из мира мертвых внезапно вплетаются в голоса живых, а истории, рассказанные в постели после соития, странным образом прорастают в реальность - или заменяют ее... Иной, дивный и странный мир рвется на волю - и в этом мире европейского и универсального не больше, чем, скажем, в классической японской поэзии эпохи Хэйан.

Дежурный упрек, который адресуют Харуки Мураками интеллектуалы, состоит в том, что главный его прием, по сути своей, сводится к дешевому жульничеству: западный массовый продукт он приправляет «для колориту» японской экзотикой, которая создает у доверчивого потребителя иллюзию утонченности и глубины. В действительности же Мураками делает нечто прямо противоположное: чуждое и инаковое он облекает в понятные образы и термины, незнакомое и волнующее транслирует через знакомое и привычное. И в рассказах это его восхитительное, по-настоящему редкое умение, пожалуй, даже заметнее, чем в романах.

Если вы относитесь к числу нередких у нас недоброжелателей японского классика Харуки Мураками, то «Убийство Командора» вы можете смело пропустить: ничего радикально отличного от прежних романов писателя (а. следовательно, способного поколебать ваши мнения) в нем нет. Если же вы принадлежите к не менее внушительной армии его поклонников, вам, вероятно, будет приятно узнать, что «Убийство Командора» - вещь образцово узнаваемая, буквально эмблематическая, идеально соответствующая всем ожиданиям, а местами (вероятно, в силу циклопического объема - более 800 страниц) их щедро превосходящая.

Брошенный любимой женой герой-рассказчик, безымянный художник-портретист, переезжает в уединенный домик на горе. Домик этот принадлежит его другу и однокашнику, а прежде в нем жил отец нынешнего владельца -знаменитый художник, работавший в традиционном японском стиле «нихонга». После неторопливой и обстоятельной раскачки, занимающей более 200 страниц, в жизни героя почти синхронно происходят два важных события: во-первых, на чердаке он находит тщательно упакованную картину прежнего хозяина, на которой тот запечатлел сцену убийства Командора Дон Жуаном. А во-вторых, пристальный и, похоже, не вполне бескорыстный интерес к герою начинает проявлять сосед, живущий на соседнем холме, - эксцентричный богач с белоснежной шевелюрой.

С этой точки темп повествования резко ускоряется. На мистические загадки (разобрав древнюю каменную пирамиду возле своего дома и вскрыв расположенный под ней склеп, герой впускает в мир нечто непостижимое, темное и опасное) наслаиваются загадки из далекого прошлого. Так, прежде, чем перейти к традиционной японской живописи, бывший хозяин домика на горе работал в европейском стиле и прямо перед войной стажировался в Вене: однако позже поменял не только свою художественную манеру, но и образ жизни. Из дерзкого бонвивана он в одночасье превратился в угрюмого отшельника, и ключ к этой метаморфозе, похоже, скрыт в странной картине, найденной на чердаке. Понемногу в общую мелодию вплетается мотив душещипательной семейной драмы (седовласый сосед подозревает, что проживающая неподалеку девочка - на самом деле его дочь), затем звучит тема триллера (девочка исчезает при странных обстоятельствах), а под самый конец герою придется провалиться в другой мир, где претерпеть испытание в лучших традициях не то Нила Геймана, не то Льюиса Кэрролла.

Если «Убийство Командора» - не первый роман Харуки Мураками в вашей жизни, то вы, несомненно, знаете, что ожидать от писателя успешного разрешения всех сюжетных коллизий неосмотрительно. Некоторые узелки развяжутся, некоторые (на самом деле, большая часть) - нет, самые многообещающие линии просто растворятся в тумане недосказанности, а завершающее роман мистическое странствие героя окажется не мощным финальным стаккато, но пустышкой - по сути дела, декоративной обманкой. Словом, аморфное, написанное словно бы без всякой структуры и предварительного плана «Убийство Командора» более всего похоже на пятно Роршаха, предполагающее, скажем деликатно, активное читательское сотворчество.

Однако - и это обстоятельство можно объяснить исключительно особым (и, как мы знаем, далеко не универсальным) обаянием Харуки Мураками -вопреки всему вышеперечисленному роман не кажется ни затянутым, ни рыхлым, ни разочаровывающим. Непростительные огрехи вроде бесконечной экспозиции и проваленной концовки в случае Мураками вовсе не производят впечатления досадных недочетов. В отличие от других интересных, но несовершенных книг, где недостатки балансируются достоинствами, в «Убийстве Командора» между первыми и вторыми фактически отсутствует граница. Длинноты, пустоты, сюжетные петли и самоповторы (внимательный читатель наверняка найдет в «Убийстве Командора» многочисленные отсылки и к «Хроникам заводной птицы», и к «Бесцветному Цкуру Тадзаки», и к знаменитой «Охоте на овец») - это именно то, за что поклонники Мураками любят своего кумира, не просто прощая ему отступления от любых жанровых канонов, но попросту их не замечая. И это в очередной раз заставляет задуматься об исключительной роли большого и самобытного писательского дарования, делающего допустимым и даже привлекательным то, что никогда бы не сошло с рук крепкому ремесленнику.