Скандал

Дополнительно отвели еще один день на стрельбы. После стрельб и произошло чепэ. Возвращались мы со стрельбища измученные, голодные, продрогшие, почти целый день провели на жутком морозе, одна дорога туда-обратно – четыре километра. Лейтенант шел впереди взвода: крепкий, краснощекий, с высоко поднятой головой. И мороз ему нипочем! – в пушистой меховой шапке, красивом белом полушубке, руки в меховых перчатках. Он гордо поглядывал по сторонам, иногда раскланивался со знакомыми – прямо гусар! На тротуарах останавливались женщины. Несомненно, он услышал, как одна из них восхитилась:

– Какой мужик! С таким не пропадешь!

Душа лейтенанта была сверх меры переполнена тщеславием, которое буквально источалось из него; он старался стать первым во всем – понятно, за наш счет. Сейчас Артур был доволен – собой и нами: взвод стрелял отлично. Когда вышли на главную улицу, скомандовал мне:

– За-а-певай!

Я начал с его любимой песни, взвод дружно подхватил, – в общем, спели от души. Следом, как всегда, еще две песни, одну – о «мудром, родном и любимом», другую – об артиллеристах, которым «Сталин дал приказ». Устали, затихли, горло у меня охрипло. Лейтенант же только разошелся:

– За-а-певай!

Взвод не отозвался. Артур разозлился.

– Газы! – прозвучала команда, что означало: достать противогазы и натянуть маски.

Подчинились. И вдруг:

– Бегом, марш! За мной!

Попробуй бежать в плотно надетой ледяной резиновой маске! Тут и произошел скандал. Примерно полвзвода побежало за командиром, остальные: казаки, я, Юрка, Женечка и еще несколько курсантов – не тронулись с места – в тот момент наши чувства совпали.

Постояли, покурили. Казаки материли «эстонского жидовина» на чем свет стоит. Медленным шагом двинулись в училище, Шурка впереди.

Когда мы добрались до училища, возле ворот увидели лейтенанта – он поджидал нас, нервно поглядывая на часы. Выстроил по команде смирно и, наговорив гадостей, скомандовал:

– По плацу! Три круга! Бегом, марш!

Подчинились. Но, завершив второй круг, высунули языки, а журчание в животе тоскливо возвещало, что остальные тем временем заканчивают обед. После третьего круга никто уже не думал о еде, всех мутило и тошнило – лишь бы добраться до казармы и свалиться на койку.

Обстановка во взводе накалялась. Пошли втихую разговорчики:

– С таким гадом на фронт?..

– Прикончить его в первом же бою!..

Мы смотрим кинохронику

Дважды в месяц с разрешения командира батальона после ужина я шел в клуб на репетицию хора: мы готовили большую программу к Первому мая. И вот в клубе в одну из суббот нам показали документальный фильм «Разгром немцев под Москвой».

Сделана была лента мастерски. Первый раз я увидел противника в лицо. Это были пленные немцы. Целые толпы пленных! Кадры выхватывали отдельные лица и фигуры обессиленных людей. Некоторые поверх шинелей были закутаны в платки, все без рукавиц и зимней одежды, с глубоко засунутыми в карманы руками, в рваной обуви, даже в женских ботах. Они пританцовывали от зимней стужи, время от времени вынимали руки из карманов, растирали нос, уши.

Новые кадры: горы брошенной техники! Обледеневшие танки, цистерны, грузовики и фуры, орудия – и все это в снегу, сугробах. Было понятно, что их командование не подготовило для армии морозоустойчивое горючее, зимнюю одежду. Рассчитывали-то на блицкриг, справиться до зимы с Красной Армией. Не вышло! Кто-то из курсантов бросил:

– Показать бы Гитлеру эту хронику! Пусть увидит, как драпают его доблестные арийцы!

После войны стало известно, что Гитлеру фильм показали. Можно представить, какие чувства испытывали фюрер и его генералы!

Ночью в казарме обсуждали увиденное. Пошли анекдоты о Гитлере. Запомнился один:

– Абрам, что бы ты пожелал Гитлеру?

– А чтоб он стал электрической лампочкой! Днем будет висеть, а ночью – еще и гореть.

Казарма взорвалась хохотом.

Разговор с Юркой

Библиотеку можно было посещать только раз в две недели. В свой следующий визит я не вернул книгу, извинился перед Зиной: дал прочесть товарищам. В третий раз мы пришли с Юркой. Я вернул «Три цвета времени» Виноградова и попросил Лермонтова. Юрку интересовали пьесы Горького:

– Счастливые москвичи – в столице повсюду ставят его пьесы. А Челябинск – провинция! У нас больше любят Островского.

– Пьес Горького я не видел ни одной, – успокоил я Юрку. – И не очень-то стремлюсь их увидеть.

Зина рассмеялась:

– О, мальчики, вижу, у вас шарики крутятся, с книгой особые отношения.

Когда вышли, Юрка сказал насмешливо:

– Ты, брат, завоевал сердце старшего сержанта. Как она на тебя глядела! Как на икону! Считай, тебе повезло – такой самородок затерялся в Сибири.

– Ну да-а… тебе показалось, – промямлил я.

– Тебе понравился Виноградов? – спросил Юрка.

– Очень.

– Ты понял, почему «Три цвета времени»?

– Белый цвет – цвет французских королей и аристократов, – это мы проходили еще в детстве, читая «Трех мушкетеров». Красный, ясно, – цвет крови, символ кровавой революции. А черный…

– Эге, значит, не читал предисловия, там есть объяснение.

– Удар ниже пояса.

– Ладно. Черный цвет – это цвет духовенства, Стендаль не очень почитал религию.

– Устроил ты мне экзамен и, уж конечно, влепил двойку.

– Что ты, все мы желторотые! Не случись войны, наверно, остались бы такими надолго. Ты когда-нибудь читал Библию?

– Не читал и в глаза не видел.

– Жаль, вселенского масштаба книга. Серьезное чтение. Я, правда, не прочел и половины, но кое-что понял.

– Расскажи!

Ответа не последовало.

– Юрка, ты верующий?

– Нет, это не по мне. Но еще никто не подверг сомнению библейские заповеди: не убий, не укради, люби ближнего, как самого себя, не делай зла.

– Но ведь все равно убивают, крадут, грабят.

– Герцен в «Былом и думах» говорит, что в понимании жизни помочь может только «самомышление»…

– А война кончится в этом году? Сталин обещает.

– Ты веришь?

– Верю. Юрка, как я рад, что мы встретились.

Мы подходили к дверям казармы.

После этого разговора я несколько дней был сам не свой: ранила мысль – почему я так мало знаю? Почему до сих пор – мне уже под двадцать – не умею самостоятельно мыслить? Вспомнилась встреча с отцом в тот день, 19 декабря 1939 года, когда он вернулся домой после тюрьмы. Он не выпускал меня из объятий, целовал и плакал, плакал горько, долго. Я бросился к своей первой, еще жиденькой, крохотной книжной полке – на ней стояло всего несколько книжек, – взял одну, потолще, и, радостный, счастливый, что могу это сделать, протянул папе: «Вот! Приготовил тебе подарок!», – уверенный, что эта книга доставит ему радость. Он прочел название «Краткий курс истории ВКП(б)» и, вздохнув, отложил в сторону. Он всегда был деликатен, промолчал и по поводу моего подарка, только опять заплакал.

До моего ухода в армию отец так и не рассказал мне свою тюремную историю. То ли он опасался за меня, то ли сам еще полностью не избавился от страха. Страх поразил все старшее поколение.