В день освобождения Варшавы

Переночевав у Лебедева, рано утром я отправился в госпиталь. Служитель проводил меня в рекреационный зал. На столе, покрытом черным бархатом, возвышались два гроба, у изголовья каждого стоял высокий серебряный подсвечник, ярко горели свечи. Ксендз позади стола тихо читал молитву. Я вежливо поздоровался и вызвал младшего лейтенанта. Мы вышли в коридор. Объяснив лейтенанту порядок похоронного обряда, я поинтересовался, как прошло дежурство. Несколько смущенный, он рассказал:

– После полуночи приходил главный врач госпиталя, попросил дежурившего солдата открыть гроб. Свою просьбу он объяснил тем, что хочет собственными глазами увидеть зверство фашистов.

– И вы разрешили? – перебил я младшего лейтенанта.

– Да, – ответил он. – На охране стоял Григорьев, толковый парень, просьба врача была естественна. Вскоре я направился проверить часового и в дверях столкнулся с неизвестным человеком. То, что он сказал, в это невозможно поверить.

– И что же он сказал?

– Сказал, что никакой вырезанной звезды на погибшем он не обнаружил. И почему-то заулыбался.

– Зачем вы открывали гроб без разрешения младшего лейтенанта? – спросил я Григорьева.

– Я ничего дурного не приметил, это же главный врач. Простите.

С младшим лейтенантом мы ворвались в кабинет главврача госпиталя. Увидев его, офицер растерялся:

– Ночью приходил другой человек.

Я не стал распространяться, к тому же врач торопился.

– Вот-вот начнется торжественная манифестация, – возбужденно пояснил он. – Сегодня Красная Армия освободила Варшаву! Шесть лет оккупации, страданий! Наша Варшава – опять свободна! Спасибо! – Радостный, он крепко пожал нам руки.

Как все перемешалось: праздник освобождения, ночной визитер. Кто же приходил ночью и зачем, неужели правда им сказанное?.. Но сейчас нужно было торопиться на похороны.

К нашему приезду все было готово. Вырыта общая могила, принесены венки и цветы, выстроены жолнеры (польские солдаты) с винтовками, собрались горожане. Пришел и фоторепортер из армейской газеты.

Речей было немного. Глава городской управы пообещал, что польский народ никогда не забудет освободителей Варшавы и двух молодых героев. Ксендз прочитал молитву. Прозвучал прощальный салют.

Поблагодарив местные власти, собравшихся горожан, я вбил в землю над могилой столбик с фанерной дощечкой. На ней значились имена: «Иван Скуднов. Сергей Пантюхов».

Что нынче с той могилой и тем столбиком с именами погибших?..

Выйдя из парка, я обратил внимание на расклеенные повсюду – на фонарных столбах, стенах домов, заборах – плакаты на польском языке, написанные жирными буквами от руки: «За вильность и неподлеглость!» Кто это сделал, что означают эти слова?.. Пока я недоуменно оглядывался, на главной улице появилась процессия горожан и крестьян, видимо, приехавших из ближайших деревень. Люди несли национальные флаги, иконы, букеты цветов. Впереди шел уже знакомый мне ксендз. Он поманил меня, приглашая присоединиться к торжественному шествию. Я посчитал неприличным не откликнуться на просьбу в столь великий радостный день для польского народа. Костел встретил процессию звоном колоколов. Я простоял вблизи ксендза всю службу и прослушал, ничего не понимая, его проповедь.

Перед отъездом я решил повидать коменданта города, поблагодарить за помощь. Он встретил меня новостью:

– Вы, наверное, еще не знаете! Сегодня, в день освобождения Варшавы, видимо по указанию свыше, из подполья выползли отряды Армии крайовой. Вы заметили на улицах лозунг «Свобода и независимость!»? Это их рук дело. Часть плакатов мы уже убрали, к вечеру освободим город от этой мерзости. Но эти выродки ранили ксендза! Мне только что звонили, он в госпитале; слава богу, его жизнь вне опасности.

– Сами поляки своего же ксендза?! – не мог я поверить.

– Прежний ксендз сбежал, а нового привезла с собой армия, он ленинградец. Как ни удивительно, прихожане его приняли, верят ему. Официально мне помогает хорунжий, он тоже из бывших наших, выделил комендатуре два отделения жолнеров. Мы перекрыли все выезды и въезды в город. Будьте осторожны, старший лейтенант, Армия крайова – серьезный и коварный противник, с ними будет еще немало хлопот.

– Спасибо, майор, за все и за советы!

Мы распрощались.

Гибель Юры Давыдова

В дивизии, когда я вернулся, все офицеры говорили об одном, пришло ужасное известие из соседней армии. Крупный отряд отступавших эсэсовцев ночью напал на полковую школу и вырезал семьдесят девять курсантов. Случайно спасся один связист, его отправили в тыл за деталями для рации, он и сообщил о происшедшей трагедии. Погиб и помощник начштаба полка майор Давыдов…

Сообщение меня ошеломило. Не может быть! Майор Давыдов! Это же мой Юрка – Юрка Давыдов!! «Мы из одной казармы» – больше никогда мы не скажем друг другу этих слов. Какая карьера! И какая нелепая, жуткая судьба. Говорили, он приехал накануне проинспектировать обучение курсантов и остался заночевать…

Тяжелый разговор

Доложил Шиловичу о выполнении задания. О ночном происшествии в госпитале не рассказал, решил поговорить сначала с редактором дивизионки.

Редактора дивизионной газеты капитана Егора Тишина я хорошо знал и уважал – опытный журналист, человек смелых суждений и поступков. С первых дней моего прихода в дивизию мы подружились, во всем доверяли друг другу, поэтому я спросил напрямую:

– Зачем ты устроил декорацию?

Он моментально понял, резко ответил:

– Так надо!

Как часто я слышал эту фразу!

– Меня не удовлетворяет такой ответ! Неужели ты не понимаешь, что сделают немцы, узнав о твоей фальшивке? Они скопируют газетный номер и покажут своим солдатам: «Смотрите, что делает пропаганда русских!» Зачем ты так поступил?

– Ты должен понять меня! Наступил острый момент, мы подошли к логову зверя – сейчас все методы хороши, чтобы добить его окончательно!

– Но мы-то с тобой знаем, что пропаганда – оружие обоюдоострое!

– Согласен и понимаю твой гнев. Но разве ты не встречал подобных фактов со стороны противника?

– Встречал, и не раз.

– Погоди, я тебе прочту, как работает их пропаганда. Это сорок первый, когда мы оставляли Латвию, и пишется это от имени немецкого солдата – якобы солдата! Он рассказывает, что увидел, когда они вошли в Латвию: «Большевики угнали всех латышей, кого поймали на улицах перед нашим приходом. Они отобрали у них ценности, обливали дома бензином и поджигали. Тем латышам, которые не хотели идти с большевиками, отрезали руки и ноги, вырывали языки и так бросали на улице. Они приколачивали гвоздями людей к стенам, даже детей. Это мы видели собственными глазами. Если бы эти бандиты дошли до нашей страны, они бы рвали нас на куски». Что ты скажешь на это?!

– Но если мы будем разжигать ненависть, ты представляешь, что может ждать население, когда мы войдем в Пруссию?

– Не вижу для твоих опасений серьезных оснований. Ну повольничает армия, ну попробуют наши солдаты нескольких немок, наберут барахла и пошлют своим бабам в разоренные деревни. Справедливо! Это же так понятно и естественно, всегда сопутствовало войнам. Придет время, наведем порядок. Кстати, знай, я сделал это по указанию твоего начальника.

Я осекся на полуслове. Последняя фраза меня сразила. Шилович! Дивизионный комиссар! Полковник! Чего же ждать тогда от простых офицеров, солдат?!

И этот разговор, и моя наивная вера в правдивость дивизионки, и случившееся в Сувалках вспоминались мне еще долго и тошно.