Вечеринка

Мы с Нелей немного опоздали. По дороге Неля успела рассказать мне о хозяйке дома, к которой мы шли:

– Отец Ленки – дипломат, какая-то важная шишка. Когда мы с Ольгой помираем с голодухи, то звоним и мчимся к Ленке, она всегда накормит. Мы называем ее «царевой дочкой».

Гости уже сидели за столом, нетерпеливо ожидая нас. Хозяйка представила меня, усадила рядом с собой, познакомила с друзьями. Оля и Игорь – сокурсники Лены, молодожены, славная пара. Филипп – одаренный журналист, печатается в центральных газетах.

Тосты следовали один за другим. Пили за Лену, за ее родителей, за студенческую дружбу. Как я понял, собрались люди, давно знавшие друг друга, ценившие старую дружбу, друг о друге говорилось в восторженных тонах. Но царила в доме, конечно, Лена – его хозяйка. Воистину – «царева дочка»! Природа многим одарила ее. Она была полна живости, обаяния, держалась просто, без жеманства и кокетства. Компания души в ней не чаяла, и было заметно, что это всеобщее восхищение доставляет ей удовольствие, заставляет гордиться собой. Я тоже поднял бокал:

– Выпьем за очаровательную женщину! За Елену, которую все обожают! Считайте и меня своим!

Лена чокнулась со мной и тут же перешла на «ты».

Вечер удался. Все чувствовали себя раскованно, танцевали, шутили. Когда я танцевал с Нелей, она спросила:

– Тебя нравится Лена?

Я не скрывал:

– Очень!

– Сегодня нас ждет сюрприз, – добавила Неля. – Придет мать Ленки, она только что вернулась из эвакуации.

Я знал, мне рассказал отец, что начальству наркоматов и заводов разрешили вызвать своих жен.

Вниманием всей компании завладел Филипп, говорили о Втором фронте.

– Когда же наши союзнички изволят зашевелиться?! – с гневом воскликнула Лена.

– Думаю, скорее всего лишь в следующем году, – сказал Филипп. – Как ни грустно, но Черчилль объявил, что и в этом году не удастся открыть Второй фронт на европейском континенте. – И к месту рассказал анекдот: – Два москвича стоят перед тумбой, обклеенной театральными афишами – на всех большими жирными буквами напечатано: «А. Корнейчук. Фронт». «Это ж надо, – говорит один, – одновременно в четырех лучших театрах!» Второй отвечает: «Союзники никак не могут открыть один Второй фронт, а мы, москвичи, открыли сразу четыре!»

– Кто смотрел «Нашествие» Леонова? Говорят, постановку выдвинули на Сталинскую премию.

Никто не смотрел, но Оля высказала, по-видимому, общую позицию:

– Я слышала, слабая пьеса, похуже «Фронта» – «шедевра» Корнейчука.

Неля решительно запротестовала:

– Я достала два билета во МХАТ, завтра идем с Борисом на Леонова.

Вмешался Филипп. Он рассказал, что, по слухам, Сталин за последний месяц четыре раза вызывал к себе генералов Московской противовоздушной обороны, потребовал, чтобы ни один вражеский самолет не появился над Москвой. Его разозлило, что в марте фашистская авиация дважды пыталась прорваться к Москве. Наши зенитчики из ста летящих к Москве самолетов сбивают пятнадцать.

Слухи, слухи… Значит, немцы здорово бомбили Москву, сделал я вывод. Какя понял, Москва жила слухами, что напомнило мне солдатский телеграф; и в первом и во втором случае причина, вероятно, была одна: отсутствие своевременной и правдивой информации.

Сидевшая рядом Неля тихо сказала:

– Филипп – колоритная фигура, известный московский балетоман. А вообще хвастун и позер.

Точно, это и мое мнение. Зачем он отрастил усы, они его вовсе не красят. Сейчас не только в Москве повальная мода на усы «а-ля товарищ Сталин».

Филипп, скорее чтобы занять компанию, фиглярски спросил:

– Что новенького на фронте?

Ах ты, гад, рассердился я, фронт – это тебе не театральная тумба с афишами! Ответил в том же тоне:

– С Нового года солдатам стали выдавать гимнастерки без карманов.

Все поняли мой ответ, но Филиппа он не смутил.

Ленаугостила нас натуральным британским чаем, такого вкусного чая я еще не пил. Собрались уходить, и Филипп попотчевал гостей, видимо, заранее заготовленной изюминкой:

– Слышал, что «Правда» скоро начнет печатать Шолохова – «Они сражались за Родину». Название многообещающее…

В коридоре долго прощались, целовали и благодарили хозяйку, а она вдруг подошла ко мне и, не стесняясь гостей, стала расстегивать пуговицы моей шинели и заявила командирским тоном:

– А ты, старший лейтенант, останешься мыть посуду.

Смущенный ее поступком, я взглянул на Нелю. Она невозмутимо поддержала подругу:

– Ухозяйки сегодня праздник, следует выполнять ее желания.

Гости рассмеялись, Оля пошутила:

– Ленка в своем репертуаре.

– Как же ты одна домой доберешься? – обратился к Неле.

– Меня проводит Филипп.

Мы остались вдвоем с Леной.

Елена Прекрасная

Хозяйка провела меня на кухню и ушла, как оказалось, переодеться. Затем я аккуратно мыл и вытирал каждую тарелку – саксонский фарфор! – а Лена стояла рядышком в замысловатом коротком халатике – на меня она накинула красивый фартук – и бережно мыла не менее редкостное стекло: рюмки и стаканы со старинными вензелями.

– Ты чего дрожишь? Ведь не на фронте.

– На фронте я не дрожу.

Она рассмеялась, и – нелепость какая! – у меня из рук выскользнула столовая тарелка и шлепнулась об пол, от саксонского фарфора остались одни осколки. Я покраснел, стал извиняться, ожидая суровой брани, но она опять засмеялась:

– За разбитую тарелку – два наряда вне очереди! Кажется, так принято наказывать провинившихся? Иди прими ванну, ты же из вшивых окопов. Там же найдешь пижаму. Утром уберешь квартиру и вынесешь во двор ведро с мусором.

Когда я вошел в спальню и включил свет, первое, что бросилось в глаза, – небольшой томик в бордовом переплете, лежавший на столике рядом с кроватью. Я раскрыл его… Библия! На английском языке! Издана в Лондоне! Она религиозна?! Знает английский?!..

Вошла Лена! С распущенными волосами, вся какая-то особенная, в аромате дивных духов – она показалась мне богиней!

– Ну-ка, господин офицер, живо в постель! – скомандовала прекрасная Елена.

Я подчинился. Сама же Лена расстелила на полу коврик, опустилась на колени и принялась молиться перед иконой. Как я не заметил иконы? Потом она прочла вслух на английском из Библии, и свет был погашен. На меня обрушился «Ниагарский водопад» – я забыл обо всем на свете, я наслаждался нашей близостью, прервать которую было немыслимо всю эту необыкновенную ночь, когда впервые в жизни я познал женщину.

На рассвете я чуть задремал, но тутже проснулся. Лена, утомленная, спала; я смотрел на ее роскошные рыжие волосы, разбросанные по подушке, ее холеные красивые руки – и восхищался чудом природы. Как странно – эта женщина случайно и внезапно ворвалась в мою жизнь, и за одну ночь сумела сделать из мальчика мужчину!

Прав был Шурка, ставя женскую красоту и женскую любовь выше всего – выше книг, футбола и всего-всего! И вместе с тем в сознании бродила неясная мысль, что, наверное, знойная ночь с Леной – это все-таки не любовь, – наверное, это страсть. Ошеломляющая страсть! Но кто меня осудит и бросит камень? В своем поклонении я переживал возвышенные чувства, святое служение красоте. Той ночью я был Суворов!

Лена, приоткрыв глаза, потянулась ко мне:

– Храни тебя господь; отвратительная война, сколько жизней она покорежила. Кто может объяснить, зачем тысячелетиями люди убивают друг друга? Еще Гомер в лице Афины воздал хулу Аресу, богу войны, назвав его «адским безумцем».

– Ты знаешь Гомера?

– Нет, милый, мне нравятся его стихи. Гомер – это мудрый древнегреческий поэт. Советую тебе хоть раз в жизни прочесть его поэмы, – это произведения философа.

– Здорово… – сумел я выговорить. – Леночка, вчера, я слышал, ты молилась за какого-то Федю. Кто этот человек?

– Удовлетворю твое любопытство. У меня есть муж. Мы познакомились два года назад, еще до войны. Федя тогда заканчивал Институт военных переводчиков. Сейчас он на фронте, и каждый божий день я молюсь за его спасение. А с тобой, милый, я – во грехе. Я обожаю блуд. Особенно с такими, как ты, мальчиками. Но тебе этого не понять. Человек – существо, рожденное для веры, а ты, милый, – коммунист-атеист, поэтому не в состоянии понять моего честного раскаяния перед Всевышним.

– Ты не совсем права, у меня тоже есть вера. На фронте, да и здесь, благоденствуют люди, живущие по принципу «война все спишет». Я придерживаюсь иного принципа: война не простит.

Мы трогательно простились. Лена перекрестила меня. Я отдал ей искусно вырезанный из дерева крестик, подаренный мне Маврием.

Когда на следующий день я провожал Нелю после спектакля, у нас произошел разговор.

– Замуж, мой друг, я за тебя не выйду, – сказала Неля. – Считай меня несостоявшейся женой. Жаль Евгению Борисовну, она огорчится.

– Не можешь простить, что я остался у Лены? Ты сама поставила меня в двусмысленное положение.

– Что ты! Наоборот, я рада. Скоро ты уедешь на фронт, как сложится твоя судьба – не известно, если Лена подарила тебе радость – прекрасно! Думаю, ты поймешь меня, если я прочту тебе несколько строк Симонова:

 

А тем, которым в бой пора,

И до утра дожить едва ли,

Все ж легче вспомнить, что вчера

Хоть чьи-то руки их ласкали…

 

Ты добрый и честный, но еще зеленый – и душой, и умом. За сказанное не сердись, это правда. Погоны и медали тебя украшают, но дури в твоей голове еще много. Ты не умеешь ценить и любить женщину, почитай Пушкина – на какой высочайший пьедестал он поставил женщину. А ты… Через месяц ты забудешь и Лену, и меня. (Кажется, я забыл их раньше, чем через месяц.) Не расстраивайся, ты еще очень молод. Если будет худо, пиши!

Я выслушал монолог Нели отнюдь не спокойно. Стало не по себе – неужели таков мой портрет?.. Пройдет еще много лет, прежде чем я пойму истинный смысл сказанного Нелей – доброту ее слов.