Владимир Аренев. Отчего люди
Это как на уроке – смотришь за пальцем учителя, который опускается по строчкам журнала. Вот миновал букву «б», и твой сосед Бородулин облегченно вздохнул, вот его палец подбирается к твоей фамилии, и ты просишь его: «Ну проскочи, минуй меня, там еще есть другие люди, которые сегодня наверняка выучили это уравнение или решили эту задачу».
Павлыш поднялся. […] В голове была абсолютная первозданная пустота. Точно так же, как тогда, в школе, только нельзя смотреть в окно, где на ветке сидят два воробья, и думать: какой из них первым взлетит? А что касается уравнения, то никаких уравнений не существует…
Кир Булычев. Тринадцать лет пути
Часть первая
Вызов
Глаша. Вот еще какие земли есть! Каких-то, каких-то чудес на свете нет! А мы тут сидим, ничего не знаем. Еще хорошо, что добрые люди есть; нет-нет да и услышишь, что на белом свету делается; а то бы так дураками и померли.
А. Н. Островский. Гроза
1
А потом наступил момент абсолютной, космической тишины: короткая, бесконечная пауза между песней и аплодисментами. Даже кузнечики не стрекотали, птицы не пели, даже ветер угомонился и перестал трепать верхушки деревьев – и только солнце, громадное, будто апельсин, медленно и беззвучно съезжало к горизонту.
Павлыш сидел в первом ряду и нарочно не оглядывался. Он знал, что позади полным-полно людей, он ведь ехал вместе с ними в мобиле, а потом шагал по сухой, хрусткой траве и перебрасывался шутками, ему даже понравилась одна девушка, кареглазая, серьезная Ника… Он делал все, чтобы быть для них своим, но понимал, что это невозможно. Не сегодня, не сейчас.
И поэтому сегодня, сейчас он, Слава Павлыш, представлял себя в одиночестве: как будто вокруг впервые за всю неделю никого нет, никто не хватает его за рукав, не хлопает по плечу, не просит поделиться своими мыслями о грядущем освоении далекого космоса, никто не смотрит на него словно на полярника, чудом пережившего суровую зимовку. Он, Слава Павлыш, один на этой поляне, – а на небольшом деревянном помосте только что закончили петь его давние приятели, Симона Хейнсон, Миша Домрачеев, Андрей Ивернев. И никому наконец нет дела до того, что случилось год назад на «Антее».
– А сейчас у нас премьера, – сказала Симона. – Это песня, которую мы написали давно, когда еще только начинали выступать вместе. И мы тогда еще решили, что правильнее всего подождать немножко с ее исполнением… ну, вы сейчас поймете почему.
– Неужели все так плохо? – выкрикнул какой-то остряк.
Домрачеев в ответ сверкнул улыбкой. Ничто и никогда не было способно вывести его из себя.
– Просто мы хотели, чтобы на премьере присутствовали люди, которые вдохновили нас на эту песню. Пригласить их оказалось непросто, все они заняты, но одного все-таки удалось заманить. Слава, просим на сцену.
Павлыш вдруг почувствовал, что все на поляне смотрят на него, он оглянулся, покраснел и заставил себя подняться. Он уже знал: в таких случаях самое правильное – не сопротивляться. Чтобы все поскорее закончилось.
«Но Домрачеев, Домрачеев каков!.. Ехидна в человечьем обличье, эмпуза!» «Мы с Андрюхой и Симоной целый год ждали этого момента», «у нас юбилей», «да никто тебя не будет донимать, Павлыш»!.. – Он шагал к сцене и надеялся, что это единственный сюрприз сегодняшнего вечера. – «Вот ведь!..»
Когда тебе пятнадцать, семнадцать или даже двадцать, мечтать о славе естественно. Чтобы девушки смотрели с этакой лукаво-одобрительной улыбкой; чтобы на улицах узнавали; чтобы мальчишки подбегали за автографом. Но если тебе двадцать один и ты отработал годовую вахту на корабле, летящем к Альфе Лебедя… на корабле, в котором телепортационные кабины вдруг перестали работать…
Связь с Землей пропала, и нужно было решать: лететь дальше или поворачивать обратно. В последнем случае «Антей» никогда бы уже не достиг Альфы Лебедя, и все сто шесть лет его пути, все усилия тысячи людей – все это пропало бы впустую. Поэтому в конце концов экипаж принял решение не поворачивать – рискнуть и потратить еще тринадцать лет на то, чтобы добраться до звездной системы Альфа Лебедя, установить там телепортационную кабину – в этом случае, впрочем, совершенно ни к чему не пригодную, – и еще столько же времени потратить на возвращение к граничной отметке, на которой пропала связь. Все знали о теории Домбровского, согласно которой гравиволны имели предел распространения. Домбровский утерждал, что за этим пределом телепортические кабинки «Антея» потеряют связь с Землей, а экипаж окажется в полной изоляции. Все знали об этой теории, но надеялись на ошибку.
Решение принимали всей командой – слишком многое было поставлено на кон. Но, в общем-то, подумал Павлыш, а как еще мы могли поступить? Это же так очевидно.
Это случилось слишком давно, и с тех пор Павлышу было о чем думать, помимо славы. Например, о зеленоглазой Гражине, которую он все не мог забыть. Хотя ее последняя гравиграмма была вполне… определенной, чего уж.
Сейчас, стоя на сцене и глядя в полутьму, на лица слушателей, Павлыш мечтал только об одном. Сбежать на какой-нибудь дикий остров – и чтоб хотя бы с недельку раздавались вокруг только крики попугаев да шум прибоя; и чтоб жить на пальмах, в гамаке, купаться в море, ни о чем не думать. В крайнем случае – спасаться от зловредных дикарей.
Он увидел падающую звезду и загадал желание, а ребята тем временем закончили представлять Павлыша публике и стали исполнять песню, в которой были «полет сквозь вечность» и «стук сердец» и «время свернулось змеей, время кусало хвост». С некоторым стыдом Павлыш понял вдруг, что стихи Симоны кажутся ему глупыми и наивными. Чтобы не выдать этого зрителям, он отошел чуть в сторонку, на самый край сцены, и с каменным лицом смотрел в никуда, в небо, по которому скользила звезда.
Звезда, между тем, увеличилась, и стало совершенно ясно, что это летит «антоновка» – беззвучно мчится прямо сюда, хотя полеты над парковыми зонами отдыха строжайше запрещены. Пока ее заметил только Павлыш: остальные были слишком увлечены песней. Но когда «антоновка» зависла над сценой и с мягким стуком опустилась перед ней, конечно, в рядах слушателей началось некоторое движение. Симона от волнения забыла слова, а Ивернев сбился с такта.
С легким клацаньем откинулась дверца, из сферического корпуса вышла фигура в форме: фиолет и белые полоски, и блестящие черные пуговицы. Кто-то присвистнул.
– Интересно, – вполголоса процедил Ивернев, – что, для Министерства межпланетных сообщений закон не писан?
– Зачем ты сразу так? Они тоже люди и не чужды прекрасного, в том числе – наших песен. – Миша Домрачеев улыбнулся, взмахнул рукой и сказал погромче: – Присаживайтесь, вы как раз успели на вторую, лучшую часть концерта.
– Кто из вас Павлыш? – Высокая девушка с разметавшимися по плечам рыжими волосами словно сошла с картин прерафаэлитов. Стройная, белокожая, с властным взглядом. Прозерпина, решил Слава; или даже нет – Лилит мстящая.
– Вот он, – Павлыш со мстительным удовольствием указал на Домрачеева. – Только учтите, он у нас скромный и будет отнекиваться.
– Собирайтесь, – велела Лилит. – Через пять часов рейс, опаздывать мы не имеем права. А ваш приятель… – она выдернула из-за пояса блокнотик, пролистнула. – Лошрачеев? Лошрачеев – здесь?
– Домрачеев, – уточнил Домрачеев.
И указал на Павлыша.
– Вот и отлично, – кивнула Лилит. – Вы тоже, Михаил. – Потом она обернулась к зрителям и рассеянно произнесла: – Простите, что вмешиваюсь. Это действительно срочно.
Зрители переглядывались, но скорее недоумевали, чем негодовали.
– А может, вам хватит одного Павлыша? – уточнил Павлыш. – Ну, кто такой Домрачеев, если задуматься? Фольклорист, живет прошлым. В смысле, живу. А?
Лилит посмотрела так, словно Слава вот только что сообщил, дескать, представь, дорогая, пока спал, куда-то делось одно ребро.
– Нет, ну правда, вот зачем Межпланетным фольклористы? Изучать систему поверий и предрассудков второго поколения колонистов в Селенопорту? Или соотносить народные названия улиц Аэлиты с официальными?
Лилит спрятала блокнотик и махнула им обоим рукой, слезайте, мол.
– А еще я скучный очень. – Павлыша несло, он ощущал невиданное вдохновение. – У вас будут массовые случаи челюстных вывихов, а Павлыш – он, конечно, большой спец в своем деле, но никогда прежде с такими увечьями не сталкивался.
– Боитесь? – спросила Лилит. Она придержала дверцу, пропуская Домрачеева и Павлыша внутрь.
– Я? Чего может бояться честный человек?
– Неизвестности, например. – Лилит села в кресло пилота, оглянулась. – Пристегнитесь.
– Кстати, а куда мы летим? – спросил наконец Домрачеев. – Почему такая спешка? Что за срочный рейс?
– Пристегнитесь, – повторила девушка. Одной рукой подняла «антоновку» в воздух, другой вытащила из кармана два пакета и протянула: – И держите вот, заполните въездные.
Павлыш прочел и заморгал:
– «Европа»? «Транзитом»? Куда, милая незнакомка, можно отправиться дальше Европы? Любому карапузу известно, что за Юпитером только мелкие исследовательские станции, в основном роботизированные. И для того, чтобы туда попасть, можно и даже следует воспользоваться телепо́ртками, которые в народе, как вы, должно быть, знаете, называют телепортка́ми. – Он запнулся и похолодел. – Неужели с ними что-то случилось?!..
– Вряд ли, – отозвался невозмутимый Домрачеев. – Зачем бы Межпланетным тогда понадобился фольклорист? Вот врач – другое дело. – Он усмехнулся самым краешком рта. Розыгрыши Миша любил, а похитительница Лилит ему, похоже, не понравилась. – В общем, Домрачеев, тебе как раз не о чем переживать.
Павлыш кивнул, еще раз перечитывая документ на тонком пластиковом лист-компе.
– Все страньше и страньше… А вот это вообще не…
Но его прервал низкий гул над головой.
– Вы вторглись в воздушное пространство зоны отдыха! – прохрипел металлический голос. – Немедленно приземляйтесь. Повторяю! Вы вторглись…
Павлыш выглянул в окно: внизу проплывали старые липы, мелькнула сквозь листву холодная черная гладь озера, там горели огоньки и катались на лодках парочки, которым не было дела ни до нарушителей порядка, ни до хлопот Министерства межпланетных сообщений.
Вдруг всю эту пасторалию закрыла багровая «барракуда» полиции. В мобиле были двое, один управлял, другой навел на «антоновку» идентификатор. Через мгновение металлический голос зазвучал из динамиков прямо в кабине: «Вы вторглись!..» – но Лилит это не смутило. Она клацнула по виртуальной клавише переключателя и спокойно произнесла:
– Чрезвычайная ситуация. Разрешение выдано лично Нороватым, откройте канал, сейчас сброшу вам вместе с личными данными и водительским. – Девушка приложила палец к окошку идентификатора, засветившемуся в воздухе перед ней.
– Эмма Николаевна, почему не известили службу охраны заранее?
– Должны были; наверное, какая-то накладка. Прошу прощения.
«Готов биться об заклад, наша Эмма Николаевна врет, – подумал Павлыш. – Забыла – или вообще не собиралась никого ни о чем извещать. Но что ж у них там такое творится?.. И кстати, как так вышло, что она не знает в лицо известного антеевца, Павлыша Владислава Владимировича, которого – по всем каналам и сайтам, до оскомины же?!.»
«Барракуда» между тем перестала отсвечивать багровым, но по-прежнему держалась рядом с «антоновкой». Внизу мелькнула граница парка, Павлыш заметил стоянку мобилей и даже, кажется, разглядел тот, на котором сюда приехал.
– В общем, мы уже поняли, что все серьезно, – сказал Миша Домрачеев. – И поняли, что у вас нет времени, а скорее всего, и полномочий рассказывать нам, в чем дело. – (Лилит бросила на него убийственный взгляд, однако на провокацию не поддалась.) – Но хотя бы скажите, куда и надолго ли мы едем. Предупредить родных ведь надо.
– Уже предупреждены.
– И бабушка? – уточнил Павлыш. Она у него была старенькая и очень переживала за внука.
– И бабушка. Вы заполняйте, потом будет не до того.
– Мы не можем заполнять. – Домрачеев, если хотел, был очень настойчивым. – Тут сплошная неразбериха. Вот, посмотрите сами: указано откуда – планета Земля, указан пункт пересадки – спутник Европа, орбитальная станция «Зевсов венец». А дальше – какой-то ард-нергон… – это что, нынче такие типы кораблей? – ард-нергон, GC 623987625-В. Конечная точка следования – Muzoon. Что это вообще, название системы, планеты, станции?
«Барракуда» мигнула фарами и отстала, теперь они летели одни – Лилит набрала высоту, чтобы выйти на скоростной слой, и включила ядовито-оранжевую мигалку. Такую использовали только в крайних случаях, когда везли в клинику умирающего или спешили на помощь при катастрофе.
«Остров, – с тоской подумал Павлыш. – Я ведь загадывал, чтобы – остров, и пальмы, и максимум – говорящие попугаи. Хотя бы на недельку…»
– Это условное обозначение, – сообщила после долгого молчания Эмма-Лилит. – Просто условное обозначение некой точки в пространстве.
– И где же находится эта конкретная точка, обозначенная условным «Muzoon»?
– Я не знаю, – ответила девушка. И добавила холодно: – Никто не знает.
2
Здание Министерства занимало один из древних, полуторавековой давности, небоскребов. Целый их лес вздымался на правом берегу Москвы-реки, на месте, которое в начале двадцать второго века представляло собой выжженную равнину. О той войне сейчас напоминал только небольшой памятник у изножия министерского небоскреба – выполненный слишком абстрактно, чтобы в нем можно было узнать какие-либо конкретные фигуры.
Впрочем, с такой высоты памятник казался камешком на дне каньона – не больше. Эмма-Лилит подвела «антоновку» к посадочной площадке почти у самой крыши – и тут-то, чуть ли не впервые за весь вечер, проявила эмоции: прошипела что-то и в сердцах клацнула по изумрудной клавише внешнего динамика.
На площадке – узком прямоугольнике, засаженном по краям дубами, – суетились фигурки в цыплячьего цвета комбинезонах. Носили какие-то ящики, тюки, серебристые свертки. Сесть было негде.
– Кто ответственный за погрузку?
Голос ее, искаженный динамиками, почему-то прозвучал нелепо и жалко. Никто даже не обернулся.
– Бардак! – Она обернулась к невольным пассажирам. – Сейчас опущусь, спрыгните и подождите, я мигом.
– Чего ждать, Эмма свет Николавна? – уточнил Домрачеев. – Пока нас погрузят вместе с тюками?
– Хорошо бы… – пробормотала девушка, разворачивая «антоновку» и подводя к самому краю площадки, сразу над ее перилами. – Готовы?
В открытую дверь сразу же рванулся ночной ветер, разметал ее волосы. Павлыш залюбовался этой картиной и даже пожалел, что не одарен талантом живописца.
Он встал у края, примерился и аккуратно спрыгнул на площадку. Оглянулся помахать рукой колдунье-похитительнице, но та уже умчалась куда-то.
– Дела… – протянул Мишка Домрачеев. – А мы сегодня с ребятами собирались на катамаранах кататься, вот ведь… И завтра на премьеру «Трех космитов».
– Посторонись! – рявкнул на них дебелый дядька. На плече он тащил нечто похожее на ковер… да нет, понял Слава, точно ковер, самый настоящий.
Павыш отошел в сторону, к горе ящиков – пустых и полупустых, со вскрытыми крышками, со странными пометками вроде «Каноэ из Пессе, 8 тыс. до н. э., три шт.» или «Логарифмич. лин-ка, У. Отред (1620». Перед ящиками метался взъерошенный седой человечек с лицом грустного кролика. Он что-то отмечал на мятом пластиковом лист-компе, то и дело промахивался мимо нужных клавиш, сипел носом, бледнел, закусывал острыми зубками нижнюю губу. При виде Павлыша и Домрачеева человечек воодушевился, как будто в их лице прибыла долгожданная кавалерия; он ринулся к ним навстречу и затараторил:
– На пять минут, прошу! Кто-то же должен! А тут столько всего – как выбрать?! А если!.. Страшно подумать! Это же невероятно важно, сами понимаете! Не-ве-ро-ят-но!
– Боюсь, мы не совсем…
Он заглянул Павлышу в глаза, словно побитый щенок:
– Как так! Что значит?! Если не вы – то кто?! Больше некому, сами видите! Вот, держите-держите! – Человечек сунул Павлышу в руки увесистую коробку с карандашами, сверху взгромоздил литое блюдо, новехонький, еще пахнущий березой банный веник – и даже впихнул под локоть спиннинг в прозрачном чехле. Упитанный амурчик сидел прямо в центре блюда, целился в Павлыша из лука.
– Туда, туда! – Славу твердой рукой направили ко входу на этаж. – По коридору прямо, дальше повернете и сразу в операционную, пусть переправляют и не крутят носом. И ничего пусть не говорят, ни-че-го! Такой случай! Мы же не знаем, не можем знать!.. И не имеем права ошибиться, слышите! Вы согласны со мной?
Слава не то чтобы был согласен – он скорее не возражал. Из некой житейской мудрости.
Вслед за цыплячьими комбинезонами Павлыш двинулся к стеклянным дверям. Поскольку туда-сюда все время ходили, а двери зафиксировать никто не догадался, створки метались, будто челюсти припадочной сциллы. «Не хватало только ко всем прочим удовольствиям получить от стеклянной дуры в ухо», – мрачно подумал Павлыш.
Навстречу ему из сияющего коридора шагнул пожилой мужчина в кремовом костюме. Аккуратно выбрит, подтянут, преисполнен достоинства. Такого бы никто не заставил тащить невесть куда веники и удочки.
Павлыш автоматически притормозил, пропуская его перед собой, и только потом сообразил, что лицо Кремового ему знакомо.
Собственно, встречались не далее как три дня назад.
«Как же его зовут? Вот черт, разве всех их запомнишь?» – Дело-то было на очередном «круглом столе» по случаю возвращения «полярников» с «Антея». Этот, в кремовом, тогда что-то говорил… что-то, показавшееся Павлышу как минимум небанальным на фоне остальных выступлений.
Сам он Славу, похоже, не узнал – да и вообще был слишком занят собственными делами. Встал под одним из фонарей и оглядывался с хмурым видом, супил мохнатые брови.
– Ты чего? – пробормотал у Павлыша за спиной Домрачеев. – Не тормози, сейчас вернется Эмма – и вряд ли она будет в восторге, если не найдет нас…
– Э, – сказал Павлыш, – да не влюбился ли ты часом, Домрачеев? Стокгольмский синдром, усугубленный поэтической натурой жертвы, а?
– Да ну тебя!.. – отмахнулся тот. – Видно же, происходит что-то серьезное, и она не на шутку переживает.
– Точно! Пал к ногам чаровницы, повержен и… – Павлыш осекся и перевел взгляд на фигуру в кремовом костюме.
Мужчина, все это время внимательно оглядывавший площадку, вдруг стремительно развернулся и уставился на них двоих. Было в нем что-то от грации крупного хищника, почуявшего вдруг приближение врага. «Или, – подумал Слава, – жертвы».
Кремовый подошел – чеканя шаг и не сводя с них прищуренного взгляда. Лицо у него было скуластое, рельефное, нос – острый, с широкими крыльями, и подобородок тоже острый. Павлыш почему-то подумал, что когда Кремовый спит, на подушке, должно быть, остаются глубокие вмятины.
– Добрый вечер, – сказал Кремовый. – Надо полагать, вы меня вспомнили, Владислав Владимирович. А вы – Домрачеев, да?
– Да, – кивнул Миша. Руку он Кремовому не протянул – просто потому, что обе были заняты круглым аквариумом (внутри вместо воды находились юла, штангенциркуль и бюстгальтер). – Мы тут… вот… Сами, в общем, не знаем, что делаем, если честно.
– Нас, – уточнил Павлыш, – некоторым образом похитили.
– Я знаю, Эмма иногда бывает… – Кремовый поджал сухие губы… – резковата. Пойдемте, по дороге объясню что к чему.
Домрачеев оглянулся на площадку:
– Но она нас будет искать…
– Не будет. Да, я не представился, меня зовут Сергей Феодосиевич Нороватый. Помните, Павлыш, о чем мы с вами говорили на «круглом столе»?
– Вы спрашивали о перспективах использования нуль-пространства. Дескать, почему человечество до сих пор не придумало способ перемещаться через «нулевку».
– Вопрос звучал иначе. – Сергей Феодосиевич приостановился, пропуская Павлыша и Домрачеева в коридор. При этом оставить вещи на площадке не предложил. – Я спрашивал – и спрашиваю – почему за последние несколько лет ничего в этом смысле не изменилось.
Они зашагали по сверкающему коридору. Вправо и влево уходили ответвления, некоторые сейчас были пусты, по другим двигались из комнаты в комнату люди и самокатки – мелкие роботы, переносившие груз и прибиравшие в помещениях мусор. На стенах висели репродукции старых картин, причем в каждом коридоре – какой-нибудь одной эпохи или даже одного мастера. Например, в осевом – работы Леонардо.
– Вы имеете в виду, – уточнил Домрачеев, – почему ничего не изменилось с тех пор, как мы узнали о существовании инопланетян?
Нороватый поглядел на него почти с одобрением.
– Посудите сами: в две тысячи триста пятьдесят первом на базу «La Lune-3» прилетает инопланетный корабль. Его экипаж на чистейшем французском сообщает, что за пределами Солнечной системы вступил в контакт с нашим кораблем «Антарктида» – и вот теперь привез от них почту. На «Антарктиде», – хмуро добавил Сергей Феодосиевич, – по случайному стечению обстоятельств, еще до встречи с ро́кошами, отказали системы связи, так что предупредить нас не смогли… отсюда и эта история с почтой. Что происходит дальше? Рокоши сообщают, что являются представителями некоего Галактического центра – сообщества разумных видов в нашей Галактике. ГЦ вступает с нами в контакт, в ближайшие несколько месяцев присылает послов и – в общем и целом – ведет себя предельно дружелюбно…
Они подошли и успели втиснуться в лифт вместе с тремя цыплячецветными грузчиками. Не обращая внимания на этих троих, Сергей Феодосиевич продолжал:
– Мы невероятно быстро нашли общий язык, в том числе благодаря их системе ультрасовременных, самообучающихся переводчиков. Все эти годы мы обмениваемся информацией – и при этом понимаем, что серьезно отстаем по уровню развития от других цивилизаций. По крайней мере, от тех, о которых мы знаем. Да, к нам относятся без снисходительности и надменности, однако не спешат делиться своими технологиями. В том числе секретом двигателей, позволяющих совершать прыжки через нуль-пространство.
Двери лифта бесшумно распахнулись, грузчики выпятились наружу, а вслед за ними двинулись Павлыш с Домрачеевым и Сергеем Феодосиевичем.
– Более того, – продолжал тот, – никто не предлагает нам членство в ГЦ. При деликатных попытках выяснить, в чем дело, послы уходили от ответа. А на прямые вопросы отвечали и отвечают единообразно: им нужно время, чтобы понять нас. Наши ученые, разумеется, уже ищут собственное решение, но ни с нуль-двигателем, ни с прочими ключевыми изобретениями не продвинулись ни на йоту. Впрочем, – добавил он с досадой, – дело даже не в двигателях… хотя, подозреваю, будь они у нас, та же ситуация с «Антеем» разрешилась бы намного скорее и проще.
– И хорошо, что не разрешилась, – сказал вдруг Павлыш. – Может, это глупо и наивно, но мне было бы жалко труда стольких тысяч людей. Жалко ста шести лет, которые были потрачены на «Антея». Куда спешить? Год-другой в данном случае ничего не решат, согласитесь. Я имею в виду, – поспешно уточнил он, – с точки зрения человечества.
– А вы, Михаил? Вы думаете так же?
Домрачеев выразительно хмыкнул:
– Даже Павлыш так не думает. Это у него характер такой: возражать и спорить. Конечно, двигатели бы пригодились, но и послов можно понять. Вот сколько цивилизаций состоит в ГЦ? И насколько они отличаются друг от друга? Даже по тому, что мы знаем, выходит, что среди них очень мало млекопитающих, зато хватает и насекомых, и рептилий, и даже тех, кого сразу, с налету, не классифицируешь. Вряд ли при таком разнообразии у них у всех одинаковый способ жизни, а значит – мировоззрение, системы ценностей и все в том же духе. Конечно, им нужно время, чтобы нас изучить, – и поди угадай, какие выводы сделает каждая из цивилизаций ГЦ. По-моему, это как история со слепыми мудрецами и слоном.
– А что, – вмешался Павлыш, – нас отправляют в ГЦ? «Muzoon» – это он и есть, да?
Ответа Слава не дождался – потому что как раз в этот момент они вслед за грузчиками вошли в огромный зал – и навстречу с гневным: «Ну наконец-то!» – устремилась Эмма-Лилит.
Зал представлял собой полусферу, буквально заваленную разного рода предметами, столь разнообразными и плохо сочетаемыми, что похоже это было на переживший наводнение блошиный рынок. Эмма двигалась по узкому пандусу, изящно лавируя между гудящими корпусами машинерии, свертками, пакетами, гроздьями лампочек, тележками… Павлыш залюбовался ее отточенными движениями и точеным лицом, волосами, которые ниспадали ей на плечи…
– Сергей Феодосиевич, все готово, можно их отправлять.
– Слушайте, – не выдержал Павлыш, – я все понимаю: у вас спешка, много хлопот, решается судьба человечества, трубят барабаны, пылают костры. Но из элементарной вежливости, порядку для – вы бы хоть спросили, согласны мы или нет. Что ж такое-то: взять вот и выдернуть человека из привычной жизни и швырнуть неизвестно куда, да еще совершенно его игнорировать, как будто он кукла какая-нибудь или аквариум!
Эмма обожгла его взглядом, полным ярости и презрения:
– Слушайте, Домрачеев, перестаньте уже валять дурака. Вы с Павлышем как будто нарочно…
– Эмма, – вмешался Нороватый, – в общем-то, Павлыш прав. И почему вы называете его Домрачеевым?
Она отмахнулась:
– Это их шуточки, не обращайте внимания, Сергей Феодосиевич! Домрачеев – который с блюдом, а Павлыш – с аквариумом.
– Ты что-то путаешь. И в любом случае – ты ведь должна была ввести их в курс дел и получить согласие.
– Да ничего я не пу… – Эмма осеклась, видимо, по выражению лиц догадавшись, что к чему.
– Мы согласны, – торопливо сказал Домрачеев. – Ну конечно, мы согласны. Да, Слава?
Павлыш утвердительно шевельнул пирамидой из блюда, коробки с карандашами и веником – при этом чуть не упустив спиннинг.
– Обеими руками… фигурально, конечно, выражаясь. Не знаем, правда, на что именно – но согласны. Хотя – дайте угадаю. Землю и ее колонии готовы принять в члены ГЦ, а мы входим в делегацию, которая летит на таинственную планету Muzoon. Именно там нас примут с инопланетными хлебом-солью и распростертыми объятьями. Мы будем вести долгие содержательные беседы о Вселенной, а по ночам любоваться небом и показывать друг другу, где именно сияют наши родные звезды.
– Более-менее верно. – Сергей Феодосиевич посмотрел на Эмму безразличным взглядом, но обращался при этом к Павлышу. – На самом деле о членстве в ГЦ речи пока не идет. Группу землян просто пригласили… погостить. «Для установления лучшего взаимопонимания». Послы Галакцентра назвали вполне конкретные имена – тех, кого они хотели бы видеть у себя в гостях. Корабль скоро отправляется с Европы, туда вас перекинут с помощью телепортационных ретрансляторов. Учтите: мы не знаем, насколько затянется ваш визит туда. Собственно, мы не уверены, что вкладываем в слово «гостить» ровно тот же смысл, что и наши… партнеры.
– Думаете, на самом деле они хотят нами угоститься, например?
– Думаю, что не исключены любые варианты. При этом у вас не будет возможности связываться с Землей или колониями. Вы полностью зависите от доброй воли представителей Галакцентра. Наши аналитики считают, что на самом деле речь идет о некоем финальном испытании: за вами будут внимательно наблюдать – и в итоге решат, достойно ли человечество того, чтобы обращаться с нами как с равными. Никто не знает, в чем суть испытания, – и даже испытание ли это на самом деле.
– То есть, мы летим неизвестно куда и неизвестно зачем, без единой гарантии, что вернемся? От нашего поведения зависит будущее Земли, но как именно нам следует себя вести, никто не знает. Ну что, Домрачеев, по-моему, только дурак отказался бы от такого! Правда, вдвоем – это скучновато…
– Конечно, вас будет больше. С остальными познакомитесь на месте, они уже прибыли на Европу.
Эмма кашлянула.
– Да, – согласился Нороватый, – я же чуть не забыл представить вам руководителя группы. Эмма Николаевна Клемехина – прошу любить и жаловать. Подчиняться ей следует беспрекословно, вся ответственность – на ней.
– Жестоко, – пробормотал Слава, но Лилит его, конечно же, услышала.
– Что вы имеете в виду, За… э-э… Павлыш?
– Ну как же. Логично было бы отправить руководителем человека пожившего, бывалого. У которого взрослые дети, а может, и внуки уже. Мало ли как все обернется…
– Эмма – наш лучший аналитик, практически с первых дней контакта тесно общается с послами Галакцентра. Кроме того, она гениальный лингвист, величина мирового уровня.
– О!..
Нороватый сарказм Павлыша проигнорировал, а вот Эмма аж побледнела.
– Ладно, ребята, хватит разговоров. Сгружайте вещи вон туда, мы разберемся, что отправлять, а что можно и оставить. И давайте-ка готовьтесь к перемещению, время поджимает. Эмма вам потом все подробно объяснит – сразу всем. Верно?
Лилит отрывисто кивнула и одарила Павлыша одним из своих фирменных взглядов.
«Похоже, я пропал», – подумал Слава.
Ни одна инопланетная угроза не сравнится с той, которую до поры до времени таит в себе оскорбленная женщина.
Особенно если это женщина, в которую – как ты вдруг понимаешь, к собственному своему изумлению и ужасу, – ты по уши влюблен.
3
Как всегда, само перемещение заняло ровно одно мгновение: вот только что Павлыш вдохнул поглубже и задержал дыхание, погрузившись с головой в вязкую жидкость, – и сразу же захлопнувшаяся крышка откинулась, зажимы на руках, ногах, голове разомкнулись – он вынырнул, выдохнул и огляделся.
Из соседних кабинок – громадных свинцовых коконов – выбирались Эмма и Домрачеев. Им подали полотенца и комплекты одежды, провели в раздевалку. В гулком зале то и дело клацали зажимы, громыхали крышки. Из телепорток извлекали контейнеры с тем добром, что выгрузили в Министерстве.
– Интересно, – сказал Домрачеев, – они всем этим торговать собрались?
Павлыш фыркнул:
– Я, конечно, слышал историю про то, как Колумб менял бусы на золотые слитки, но наши аборигены уже освоили межпланетные полеты. Ты действительно думаешь, что они придут в восторг от юлы или бюстгальтера?
– Это подарки, – бросила из-за перегородки Эмма. – Мы расскажем в ГЦ о том, чего достигло человечество, какие изобретения совершило.
– Не проще ли было воспользоваться для этого, собственно, одним из его изобретений: голографическим проектором? Не пришлось бы тащить с собой весь этот хлам.
– Академик Окунь настоял на том, что голо не заменит предметы материальной культуры. И лично решил проследить за погрузкой… а он – великий человек, однако склонен к некоторой избыточности. Но это, – добавила она, – вообще говоря, не ваша забота.
– Ага, – заметил Павлыш, покидая раздевалку. – Вот и вопрос, вот и загадка: а что, вообще говоря, – наша забота? Никто ничего не знает, это ясно. Но предположения-то вы строите, Эмма Николавна? Основываясь на вашем уникальном опыте общения с представителями Галакцентра?
Хлопнула дверца, Эмма вышла в коридор, уже переодетая в облегающий иссиня-черный костюм. Ровно такие же были на Павлыше и Домрачееве.
– Так или иначе, мы сами тоже оказываемся в роли наблюдателей. Вот в этом наша задача и состоит: внимательно смотреть и делать выводы. Не на меня, Павлыш, и не сейчас; я говорю об инопланетянах и том месте, где мы окажемся.
– Это он тренируется, – сказал Домрачеев. – Значит, мы будем в роли этаких бравых разведчиков?
Девушка поморщилась.
– Скорее в роли исследователей, которые оказались на неведомом острове.
– А это, стало быть, наш Пятница? – Домрачеев кивнул на человечка, который уже семенил к ним по проходу. Размером с трехлетнего ребенка, однако лицо взрослое, а глаза… что-то с ними было не то, и Павлыш не сразу сообразил: да ведь они выпуклые и вращаются, как у хамелеона!
– Добрый день! Вы последние из прибывших гостей? – Голос у него был металлический и звучал как будто прямо из груди. Из черного коробка, приколотого к одежде. – А где же Академикокунь?
– Он вот-вот закончит с погрузкой и явится, – пообещала Эмма. – А вы?..
– Я ваш спутник, провожатый, гид, вергилий.
– Кто? – изумился Домрачеев.
– Потом, – одернула его Эмма. – Скажите, любезный, а где находятся остальные?
– В криокамерах, готовы к старту, началу, полету, транспортировке. Если Академикокунь задерживается, я сопровожу вас на корабль; сам он найдет дорогу.
– Академик, – пояснила им Эмма, – уже бывал на корабле – когда обсуждали погрузку подарков.
Они двинулись вслед за человечком, который – вопреки ожиданиям – двигался чрезвычайно проворно и даже как будто плыл над коридором. Однако следы на полу он оставлял – небольшие темные пятна – вроде капель, что ли…
– Слушайте, – шепнул Павлыш Эмме, – как такое может быть? Во всех сводках всегда подчеркивалось, что земляне – уникальный случай во Вселенной, ни одна гуманоидная форма жизни, кроме нас, ГЦ не известна… Откуда он тогда взялся? Самозародился в недрах собственного корабля, как средневековая мышь?!
– Горюете о собственной уникальности, Павлыш? Не переживайте, это – вергилий, робот, с их помощью ГЦ общается с нами. Видимо, они заметили, какой шок испытывает обычный человек, столкнувшись с рокошами или с блур-ашаграми. Вот и решили сгладить эффект.
– Глупо, – сказал Домрачеев. – Это же еще жутче: такой кадавр, почти похожий на нас, но не совсем.
– Вы двое, да поймите же наконец! То, что с нами происходит… Ошибки – это неизбежность. Не бывает контакта без ошибок: различные знаковые системы, ценности… да все разное! Наша задача в том и состоит, чтобы с помощью ошибок выявить разницу между ими и нами – выявить и научиться воспринимать ее как должное.
– Так что, – уточнил Павлыш, – значит, мы с Домрачеевым прощены? Ну, за ту глупую шутку с перепутанными именами? Если уж ошибки неизбежны… Общей пользы для – а?
– Да! – подхватил Миша. – Эмма… э-э-э… Николаевна, будьте милосердны, дайте нам второй шанс!
– Никогда! До тех пор, пока вы называете меня по отчеству, это категорически исключено.
Она с видимым удовольствием посмотрела на их растерянные лица, усмехнулась краешком рта и ускорила шаг. Вергилий ждал у лифта, рядом с панорамным окном, из которого открывался вид на станцию.
За окном, под черным, усыпанным мелкими звездами небом, громоздилась кургузая туша корабля. В странных обводах, в шрамах на обшивке, в нечитаемых символах – во всем проглядывало нечто чуждое, пугающее. Враждебное.
– Кстати, – обратился Павлыш к вергилию, – я как доктор экспедиции, посольства, команды, экипажа должен поинтересоваться: что насчет скафандров? И каковы условия в вашем корабле? Они пригодны для жизни человека? К тому же, как я понимаю, нас ждет прыжок через нуль-пространство – он безвреден? А на Мазуне – там мы сможем ходить без скафандров? Где мы будем жить? Чем питаться?
Вергилий нацелил на Славу оба своих глаза, едва слышно клацнул чем-то, вздохнул.
– Особенности вашей жизнедеятельности, – сообщил ровным голосом, – безусловно, учтены. Прыжок не причинит вам вреда. Скафандры на корабле носить не придется: большую часть времени вы будете находиться в криованнах.
– А на Мазуне?
– Мазун изготовлен так, чтобы наиболее комфортным образом соответствовать запросам каждого дуэлянта, бойца, поединщинка, сражателя.
– Нет такого слова – «сражатель»… – Павлыш запнулся и обернулся к Домрачееву и Эмме. – «Дуэлянта»?! Нам что, предстоят гладиаторские бои?!
– Вам предстоит сойтись в поединке, сражении, битве, сечи с теми, кто подобен вам… но и отличается от вас. – Похоже, вергилию (а точнее, коробочке-переводчику у него на груди) было непросто подбирать нужные слова. – Победитель будет принят в Галактический центр и признан равноправным членом содружества.
– А проигравший?
– Проигравший не имеет значения, продолжения, бытия, – сказал вергилий. И добавил, кивнув на распахнувшиеся двери лифта: – Прошу. Вам пора на корабль, в криованны. Времени совсем мало.
Часть вторая
Поединок
Барыня. Вертопрахи на поединки выходят, шпагами колют друг друга. Весело!
А. Н. Островский. Гроза
