У моего хозяина, господина Койрыто, две синие полосы на лбу и серебристый круг на груди. Круг означает, что господин Койрыто работает в Управлении безопасности, а две полосы вместо обычной одной – что он там большой начальник. В нашем городе ни одного спонсора с двумя полосами нет, кроме моего господина, поэтому получается, что он самый главный. А я, раз принадлежу господину Койрыто, самый главный домашний любимец.

Другой бы на моем месте давно зазнался, но я не таков. Мне ничего не стоит поздороваться за руку с Пашкой, любимцем госпожи Яйичко, полаяться с Виталием Петровичем, одряхлевшим любимцем госпожи Рыйло, или запросто потрепаться с Фросей, любимицей госпожи Сеймечко.

Кроме того, я не простой дворовый любимец, как Пашка. Не гончий, как Фрося, которой приходится, вывалив язык, бегать кроссы каждое воскресенье. И не сторожевой, как Виталий Петрович, который живет в будке и, если кто мимо проходит, орет: «Караул! Грабят!» Я – любимец-поводырь: вожу госпожу Койрыто, куда ей заблагорассудится. На поводке, он очень красивый и гибкий. Правда, завистники говорят, что не я госпожу Койрыто вожу, а она меня, но я не обращаю на них внимания, потому что обладаю чувством собственного достоинства и гордостью, не то что, например, Пашка.

Госпожа Койрыто очень добрая, сердобольная и дорожит мной. Недавно она так господину Койрыто и сказала, когда я провинился и тот лупил меня электрической плеткой:

– Смотри, чтоб Кондрашку не хватила койндрашка. А то новый влетит нам в койпеечку.

Между собой спонсоры говорят на своем языке, но обожают вставлять русские выражения.

Прежнего любимца госпожа Койрыто за плохое поведение отправила на живодерню. Но мне это не грозит: хозяева часто повторяют, что я очень послушный и если когда напакощу или нагажу, то не нарочно, а лишь по скудоумию.

Мы живем в городе, который построили спонсоры неподалеку от развалин, оставшихся от места под названием Санкт-Петербург. Город наш очень красивый, дома у спонсоров высокие, просторные и удобные. Еще бы: госпожа Койрыто, например, три с половиной метра ростом, а господин все четыре.

Запираются дома спонсоров на замки, очень прочные и надежные, господин Койрыто говорил, что замки полностью исключают возможность незваного проникновения снаружи. А госпоже Рыйло и замков показалось мало, поэтому они с господином Рыйло завели Виталия Петровича, который живет в будке и сторожит, только неизвестно от кого. И в самом деле, кому придет в голову проникать в дом, разве что сумасшедшему.

Всем, что на Земле есть, мы обязаны спонсорам. Не прилети они к нам сотню лет назад, мы бы давно уже вымерли. Господин Койрыто объяснял: это оттого, что мы слишком глупы и не берегли планету, а, наоборот, землю травили ядами, воздух загрязняли газами, а в воду сливали нефть.

Спонсоры навели на Земле порядок и спасли нас от вымирания. Для этого поголовье людей им пришлось значительно сократить, а тех, кто сопротивлялся порядку, – истребить. Спонсоры очень добрые, и всякий раз, как приходится истреблять, они сильно переживают. Сегодня, например, господин Койрыто вернулся со службы и давай рассказывать об операции по усмирению партизан. Эти партизаны живут в развалинах Санкт-Петербурга и занимаются вредительством.

– Четырьмя вертолетами, – урчал господин Койрыто, уплетая котлеты из брюквы, – сровняли с землей и выжгли все к чертовой майтери.

– Ужас, – разволновалась госпожа Койрыто и схватилась за чешую в том месте, где у спонсоров сердце. – Бедные аборигены, они сами не понимают, что должны слушаться нас. Кондратик, маленький, ты будешь слушаться мамочку?

– Буду, – подтвердил я.

– Умница, – похвалила госпожа Койрыто и скормила мне кусочек сахара. – Кондратик хороший, Кондратик любит мамочку, Кондратик не хочет, чтобы его пиф-паф.

Вечером я повел госпожу Койрыто на прогулку. Мы выбрались на улицу, миновали забор госпожи Рыйло, на котором написано: «Осторожно! Злой любимец Виталий Петрович», и поравнялись с домом госпожи Сеймечко. В этот момент я ее и увидел. Девушку без ошейника и без поводка, черноволосую, миниатюрную, смуглую, с родинкой на бедре – высоко, почти в паху. Девушка окинула меня взглядом, улыбнулась, и я сразу понял, что ей понравился. Еще бы: я прекрасно сложенный блондин, синеглазый, кудрявый, кожа у меня гладкая и белая, без всяких следов загара, как у дворовых любимцев. И зубы ровные. Я замер на месте и стал смотреть на девушку, которая вновь улыбнулась и заспешила вдоль по улице.

– Караул! Грабят! – зарычал из-за забора Виталий Петрович, едва девушка поравнялась с домом госпожи Рыйло.

– Кондратик! – окликнула меня госпожа Койрыто и дернула за поводок. – Что встал, мой хороший? Хочешь самочку, сладенький?

Я признался, что хочу.

– Нельзя, Кондратик, – строго сказала госпожа Койрыто. – Это дикая самочка, она наверняка заразная. Ничего, маленький, не расстраивайся, мы найдем тебе какую-нибудь чистенькую, из хорошей семьи. Господин Койрыто уже подумывал об этом. У вас будут детки, мы продадим их за денежку, и я куплю своему пусичке пирожок, а может быть, даже мороженое.

Я не ответил. Мороженое я очень люблю, но почему-то сейчас подумал, что хочу его гораздо меньше, чем девушку. И не какую-нибудь, а именно эту, с родинкой на бедре.

Утром вернулся Эрик и сказал, что штаб вынес главжабе смертный приговор и что исполнение возложено на нашу группу.

– О-хо-хо, – поежился дед Артем. – Ухлопаем его – жабы нас возьмут к ногтю.

Жабу так просто не убьешь. Пуля их, гадов, не берет, не говоря уже о холодном оружии. А вот зверствовать после убийства они начнут, как пить дать.

– Приказ штаба, – отрезал Эрик. – Не обсуждается. Сроку нам дали три недели. Необходимо разработать план.

Эрик по очереди оглядел нас и убрался к себе в каморку разрабатывать план. А мне стало не по себе. Одно дело воровство на фабриках или диверсии на дорогах. Другое – устранение, да не кого-нибудь, а самого главного мерзавца, здоровенного жабеня по имени Койрыто. Как, интересно знать, мы будем его устранять. Нас всего-то осталось пять человек, загнанных под землю, слабых, истощавших от голода и болезней.

Дед Артем подбросил сучьев в костер, сполохи пламени озарили наше жилище. Закопченную мозаику на стенах, здоровенные гладкие колонны, самодельные скамьи, кособокий стол. Сто лет назад здесь было метро, катились по рельсам поезда, и мирные люди дремали по пути на работу в вагонах. Поездов больше нет, вагоны разобраны на части и переплавлены в оружие. И рельсов почти нет, и трансформаторных будок, и эскалаторов. И уж точно не осталось мирных людей, ни единого. Всякий, кто живет под землей, – боец, с младенчества привычный к мысли о том, что в любую секунду может умереть.

План Эрик разрабатывал двое суток. Потом позвал меня.

– Значит, так, Ленка, – сказал он, глядя на меня исподлобья. – По всему получается вот что. На, полюбуйся на этого типа. Иван вчера его щелкнул.

Он протянул мне фотографию, черно-белую, с неважнецким разрешением. На ней был изображен голый парнишка в ошейнике, смазливый до слащавости песик. Жабий прихвостень. Не кастрированный, все положенное на месте. Кучерявый, упитанный, с синими наглыми глазами.

– Да уж, – сказала я. – Красавчик. Кто такой?

– Твой будущий дружок.

– Что? – не поняла я. – В каком смысле?

– В том самом, – вздохнул Эрик. – Этот песик – главжабий любимец. Придется тебе его соблазнить.

Мне показалось, что он ударил меня с маху в лицо.

– Ты что же, – со злостью сказала я, – хочешь подложить меня под этого слюнявого щенка?

Эрик нахмурился.

– Другого варианта нет, – буркнул он. – Перетерпишь. В конце концов, не замуж же тебе за него выходить.

Сейчас ни у кого мужей и жен нет, есть только спутники. Попутчики на дороге к спонсорской пуле, гранате или газу. Вот и у меня был спутник. Карл, Эрика родной брат. Был, пока не напоролся на жабью засаду три месяца назад.

– Дрянь ты, – сказала я. – Ох, и дрянь же.

Эрик помрачнел лицом.

– Дрянь, – согласился он. – Сволочь я, Ленка, и чувствую себя сволочью. Но другой кандидатуры у нас нет. Не Машке же его соблазнять, гада этого.

Да уж. Одноглазой Машке, со шрамами во всю спину, соблазнить вряд ли кого удастся.

– Что ж, – сказала я с горечью, – стану шлюхой. Когда начинать?

– Завтра.

Ночью я вертелась в спальном мешке с боку на бок. Хотелось не то выматериться в голос, не то разреветься, а лучше все сразу. Лечь с этим бобиком, с малолетним жабьим лакеем. Да на него смотреть брезгливо, я таких, как он, ненавижу, мы все ненавидим. До такого даже дотронуться противно – разве что пинка дать. Холодный ком отвращения повис в животе и не давал уснуть. С тех пор, как погиб Карл, мне вообще никакого мужика не хотелось, даже нормального. А тут… меня замутило, стоило представить себя с этой карикатурой на мужика.

Наутро я нацепила бывший когда-то оливковым пыльник и вылезла из подземелья на свет божий. До жабьего поселения добралась к полудню. На подходе к городку пыльник сняла и прикопала под придорожным кустом. В жабьих поселениях люди одетыми не ходят: боятся эти сволочи, что в одежде можно спрятать оружие. Правильно боятся. До тех пор пока я не осталась нагишом, об этом особо не думалось. Зато теперь… До чего ж противно и постыдно оказалось вышагивать без единой тряпки на теле. Как мишень, в которую каждый встречный целится глазами.

С горем пополам, ежась от смущения, я отыскала дешевую столовку для людей, больше смахивающую на свинарник. Там и перекантовалась до вечера, кое-как свыкаясь с тем, что вокруг сплошь неопрятные голые мужики. К семи часам наконец выбралась на улицу, где было по-прежнему светло. Дед Артем рассказывал: ночь вообще не настанет, июньские ночи называют здесь белыми, светло будет, почти как днем. Странное такое, говорил, будет время. Ну, да тем, кто родился под землей и всю жизнь под ней прожил, один черт – белые ночи наверху или черные. А дед Артем толк в таких вещах понимает: в молодости он на фабрике у жаб работал, пока не сбежал.

Жабы вовсю шастали по улицам, одни с прихвостнями-любимцами, другие сами по себе. Время от времени проезжала отполированная до блеска машина. Внимания на меня никто не обращал – голая баба была тут не интересней гнилого полена. К половине восьмого я добралась до центрального квартала и мысленно сверилась с картой. Вон он – дом главжаб, здоровенный, похожий на исполинский гриб. Я укрылась в развесистых кустах поодаль от него и стала ждать, когда жабья сволочь выведет своего кобелька на прогулку.

Всю ночь мне снилась девушка, та самая, с родинкой на бедре. Утром, проснувшись на своей подстилке в ногах кровати, на которой спали господин с госпожой Койрыто, я подумал, что, наверное, влюбился. Я очень испугался: дворовый любимец Пашка рассказывал, как влюбился, когда ему было восемнадцать, как мне.

– Хорошо, что добрая госпожа вовремя отвела меня к ветеринару, – говорил Пашка. – Полчаса пролежал на столе под наркозом, и, представляешь, влюбленность как рукой сняло. А то бы подхватил какую-нибудь заразу, и госпоже пришлось бы меня отправить на живодерню.

Я привычно облизал госпоже Койрыто чешуйчатые пятки и спустился по лестнице вниз. От мыслей про ветеринара меня мутило, а про живодерню – так попросту бросало в пот. Я с разбегу плюхнулся в бассейн, остудил голову и, усевшись на бортик, принялся думать. Думал я долго. Уже выбрался из дома и потопал на службу господин Койрыто; заскулил, выпрашивая пожрать, сторожевой любимец Виталий Петрович; потом госпожа Койрыто позвала меня наверх и оделила миской с утренней кашкой, а я так ничего еще и не придумал. Спасительная мысль пришла, когда я уже расправился с кашкой и госпожа принялась меня причесывать. Я попросту не скажу ей про девушку с родинкой, понял я и тут же испугался, потому что никогда ничего не утаивал от хозяев: того, кто утаивал, ждала живодерня. Минуту спустя, однако, я успокоился. Если ей не сказать, она и не узнает, подумал я и обрадовался собственной сообразительности. И вправду: пока госпожа Койрыто спит послеобеденные два с половиной часа, я вполне успею встретиться с девушкой. Если, конечно, та появится вновь. Вон какая поросль кустов замечательная всего-то в ста метрах от дома. Там нас никто не увидит.

Надо же, каким напыщенным, самовлюбленным олухом оказался мальчишка. Я даже не думала, что такие вообще бывают, и с трудом сдерживалась, чтобы не расхохотаться, слушая его бредни. Изнеженный, невежественный патологический эгоист. Впрочем, была у этого недоумка одна положительная черта – он не знал, а точнее, понятия не имел, что происходит между мужчиной и женщиной. Его, как выяснилось, жабы этому не учили.

– А сплю я на подстилочке, – хвалился этот крысеныш, по недоразумению названный человеческим именем. – Она рядом с господской кроватью, потому что мне доверяют. И в бассейне я могу купаться, когда захочу. И ошейник у меня самый красивый в городе, а намордник из мягкой кожи и почти не жмет.

– И кушаешь вкусно, Кондратик? – подначила я.

– Очень вкусно, – подтвердил он. – Иногда госпожа даже покупает мне мороженое. Ты когда-нибудь пробовала мороженое?

– Что ты, конечно, нет. Я подрабатываю на фабрике, мне мороженое не по карману. Ой, Кондратик, как же я тебе завидую.

Этот холеный дурень аж залоснился от удовольствия и принялся распространяться о том, как его причесывают, купают, наряжают в попонку и водят на выставки. А я смотрела на него и думала, как же мне повезло. В том, что меня, рожденное под землей пушечное мясо, могут в любой момент пристрелить, но ни одна сволочь никогда не наденет на меня попонку или намордник.

– А как там у вас внутри? – спросила, наконец, я, когда этот недоносок вдруг заволновался, что хозяйка скоро проснется, а значит, ему пора. – Наверное, очень красиво, да? Такой чудесный у твоих хозяев дом.

Он подтвердил, что внутри просто замечательно.

– Ах, как же я мечтаю на это посмотреть, – сказала я. – Но мне, наверное, нельзя?

Он надулся от спеси, сообщил, что на самом деле нельзя, но может быть, удастся что-то придумать. Затем мы договорились, что я снова приду послезавтра, и он ускакал. Я выбралась из кустов и поспешила по улице прочь. Мне отчаянно хотелось вымыть руки, будто измарала их в нечистотах.

– Караул! Грабят! – заблажил стариковский надтреснутый голос мне вслед.

Я на секунду замерла, затем быстрым шагом двинулась дальше и к вечеру была уже под землей.

– Старого пса надо грохнуть, – сказала я Эрику. – И быстро, до послезавтра дожить он не должен.

– Понял. А что у тебя с этим?

– Пока ничего. И слава богу, что ничего, – ответила я. – Но можешь быть спокоен, с ним я как-нибудь справлюсь.

– Я думаю, – почесал в затылке Эрик, – что тебе надо бы это дело форсировать. Чем скорее покончим с этим, тем лучше.

– Занимайся своим делом! – вызверилась я на него. – А я займусь своим. Мало того что хочешь превратить меня в шлюху, так теперь будешь командовать, когда ноги раздвигать?!

– Все-все, – сдал назад Эрик. – Извини, нервы.

Весь следующий день я промаялся, потому что не мог дождаться завтрашней встречи с Ленкой. Больше того, я стал рассеянным: утром забыл облизать госпоже Койрыто пятки, за завтраком уронил на пол миску с кашкой, а потом, задумавшись на ходу, сыграл с лестницы.

В довершение всех бед вечером, когда господин Койрыто вернулся со службы, я поскользнулся на ровном месте и случайно раскокал вазу, которая досталась господину Корыто в подарок, а раньше стояла в каком-то месте со странным названием «Эрмитаж».

– Сучий сын, – приговаривал господин Койрыто, охаживая меня электроплеткой.

– Дорогой, он хочет самочку, – вступилась за меня госпожа Койрыто. – У отсталых рас желание спариваться непременно сопровождается всякими дикостями, ну, ты же знаешь.

– А где я ее возьму, – недовольно проворчал господин Койрыто, но плетку бросил. – У нас тут не питомник.

– У госпожи Сеймечко прекрасная самочка, – зачастила госпожа Койрыто. – Зовут Фросей. Давай, сосватаем ее нашему Кондратику.

Господин Койрыто задумчиво почесал когтями брюхо.

– Породы разные, – буркнул он. – Нарожает ублюдков, кто их потом купит.

– Ничего, – утешила господина Койрыто моя мудрая хозяйка. – Если помет выйдет неудачным, его можно будет утопить в реке.

– Ладно, – согласился господин Койрыто. – А Сеймечки не против? – обеспокоенно спросил он мгновение спустя.

– Конечно, нет. Для них честь породниться с нами через любимцев.

С тем легли спать, и господин Койрыто сразу захрапел, а я до полуночи ворочался на своей подстилке и тихо плакал. Я совсем не хотел Фросю. Во-первых, потому, что она некрасивая, а во-вторых, потому, что хотел Ленку. Хотя что такое «хотел», я и сам толком не знал.

Наутро прибежала разгневанная госпожа Рыйло. Ночью, пока все спали, Виталий Петрович издох.

– Отраву какую-то сожрал, – жаловалась госпожа Рыйло. – Шибко пожрать любил. Что ж нам теперь делать? Сторожевые любимцы – товар редкий и дорогой, да и пока новый выучится, не один год пройдет.

– И не говорите, – посочувствовала госпожа Койрыто. – Я не представляю, что буду делать, если Кондратик околеет. К тому же цены на любимцев сейчас куйсаются. Ты ведь не собираешься околеть, Кондратик, пуся?

Я сказал, что совершенно не собираюсь, и получил в награду кусочек сахара.

– Виталий Петрович издох, – пожаловался мне этот смазливый жабий выкормыш.

– Умер, – поправила я. – Про людей говорят «умер» или «погиб».

Он не стал возражать и принялся, пуская слюни, рассказывать про какую-то Фросю. Я слушала вполуха, с трудом превозмогая брезгливость.

– Кондратик, – сказала я, когда молокосос на мгновение заткнулся. – Так ты покажешь мне дом госпожи Койрыто? Помнишь, ты обещал, я очень хочу посмотреть.

Он стал бубнить, что много думал и что это очень опасно, потому что если нас кто увидит, его сразу отправят на живодерню.

Туда и дорога, про себя напутствовала я, а вслух сказала:

– А ночью, Кондратик, миленький? Ночью, когда все уснут, ты ведь можешь отпереть мне дверь? Никто не увидит, а я быстро посмотрю и сразу уйду.

«Предварительно пристукну тебя и взведу бомбу, а потом уже уйду», – добавила я мысленно.

– Ночью… – замялся он. – Нет, Ленка, ночью тоже нельзя. А если госпожа Койрыто проснется? Или господин.

– Скажешь, что пошел по нужде.

– У меня для этого есть ведерко в прихожей, – напыжился от важности этот щенок.

– Так что же, ты, значит, так и не покажешь мне, как живешь? А если, – я стиснула зубы и тут же почувствовала себя настоящей шлюхой. – А если я тебе за это отдамся?

– Как это «отдамся»? – изумился он.

«Дать бы тебе по башке, – мечтательно подумала я. – Залепить с размаху в холеную глупую морду».

– Как женщина мужчине, – подавив отвращение, объяснила я. – Что, тоже не понимаешь? Как самка самцу.

Он вдруг смутился и покраснел, я даже не ожидала, что это домашнее животное на такое способно.

– Госпожа сказала, что скоро меня отведут к самочке, – жалобно протянул он. – К Фросе. А я не хочу.

– Почему не хочешь? – механически переспросила я.

– Потому что не люблю Фросю. А тебя люблю.

– Что? – опешила я. – Что ты сказал?

– Что люблю тебя.

Позже я поняла, что ненависть ушла из меня в этот самый момент. Исчезла, сменившись на жалость. Мне никто не говорил этих слов, никогда. И хотя я знала, что недоумок сказал их лишь от косноязычия, мне стало вдруг ни с того ни с сего приятно. Словно он подарил мне нечто такое, на что я никогда не рассчитывала, чего была лишена без всякой надежды когда-либо получить.

– Когда тебя должны повести к Фросе? – спросила я.

– Не знаю, – понурился Кондрат. – Госпожа сказала, что скоро.

– Ладно, – я неожиданно для себя самой погладила его по плечу. – Не волнуйся, что-нибудь придумаем.

Мы договорились о новой встрече, и я отправилась восвояси. С Фросей можно было бы поступить так же, как со стариком, только смысла не было. Мало ли их в городе, этих фрось. Я внезапно остановилась и едва по лбу себя не хлопнула. «Дура, – сказала я себе. – Сентиментальная идиотка. Нашла себе заботу – собачью свадьбу. Пускай даже этих собак хоть сто раз по ошибке называют людьми».

– У нас все готово, – встретил меня Эрик. – Бомбу собрали, бахнет так, что ошметки жаб будут потом соскребать с деревьев. Ребята готовы, ждут. Ты как?

– Мне еще нужно время, – сказала я.

– Сколько?

– Не знаю. Надеюсь сладить все в следующий раз. Послушай, тут вот какое дело. Я бы не хотела его убивать.

– Кого «его»? – изумился Эрик. – Главжабу?

– Парнишку.

Эрик уставился на меня словно на сумасшедшую. За его спиной захихикала Машка, гыкнул Иван, крякнул от удивления дед Артем.

– А что с ним прикажешь делать? – пришел наконец в себя Эрик. – Может быть, сюда его притащим, на поводочке будем водить? Выгуливать, выкармливать или что там с ними делают.

Я тряхнула головой, избавляясь от невесть откуда взявшегося приступа слюнтяйства.

– Твоя правда, – сказала я. – Извини, расклеилась.

Целый день я не находил себе места. Я запутался: влюбиться оказалось очень болезненно. И еще не в ту, в которую велят хозяева, а совсем в другую, за которую запросто можно загреметь на живодерню.

Я пытался сообразить, зачем Ленке так уж необходимо попасть внутрь дома, но сообразить никак не удавалось. Едва я начинал думать об этом, Ленкина фраза «Я тебе за это отдамся» вытесняла из головы все остальное. Мне казалось, я понял, как это произойдет, хотя до конца и не был уверен. Почему-то я хотел этого, как ничего другого на свете, даже мороженое я никогда не хотел так сильно. И еще стоило об этом подумать, внизу все пылало жаром и напрягалось, да так, что по нужде толком было не сходить.

Ночью я поднялся с подстилки и, стараясь ступать бесшумно, спустился по лестнице на первый этаж. Осмотрел замки на парадной двери, затем на двери черного хода. Запирались они хитроумным устройством, которое господин Койрыто носил в служебных портках. Отпереть замки труда не составит, вон они, портки, висят сикось-накось на спинке стула.

Заснул я только под утро и проспал пробуждение господина Койрыто, за что тот меня пнул и пообещал вечером отлупить. Мне было безразлично, я даже вымаливать прощение не стал.

Утром на прогулке я спотыкался, путался у хозяйки под ногами, отвечал невпопад и очухался, лишь когда она сказала, что я, кажется, заболел, а значит, надо отвести меня к ветеринару.

Едва госпожа Койрыто погрузилась в послеобеденный сон, я вприпрыжку побежал к Ленке. Она, как и в прошлый раз, сидела в кустах, подтянув к себе коленки и положив на них подбородок. При виде нее у меня сладко заныло в груди.

– Сегодня ночью, – выдохнул я. – Я открою дверь и впущу тебя. Ты придешь?

Ленка встрепенулась.

– Завтра, – быстро сказала она. – Завтра в полночь, сегодня я не смогу. Кондрат, хотела тебя спросить. Ты вчера сказал, что любишь меня. А жаб ты тоже любишь?

– Не говори так, – испугался я. – Жабами спонсоров называют только плохие люди. Бунтовщики, партизаны…

– Да-да, конечно, – согласилась Ленка. – Извини. Так что, спонсоров ты тоже любишь?

– Люблю, – признался я. – Но по-другому. Они ведь мне как родители. У меня не было родителей, и тогда госпожа Койрыто стала моей мамой, она мне сама говорила.

– Мамой… – повторила Ленка. – До чего же кощунственно это звучит. Ты, впрочем, не поймешь, почему. Ладно, черт с тобой. Мне ложиться?

Я смутился. Мне казалось, что все должно произойти вовсе не так. Правда, как именно, я и сам не знал.

– Если хочешь, – неуверенно ответил я. Внизу у меня все уже словно горело.

В этот момент сверху вдруг загрохотало. Я задрал голову и ахнул. Вертолет господина Койрыто с двумя синими полосами по бортам стремительно спускался. Хозяин никогда не возвращался со службы домой в неурочное время.

– Что-то случилось! – бросил я Ленке. – До завтра.

Я вскочил и со всех ног побежал к дому.

– Значит, так, – Эрик расстелил на столе карту. – Утром выдвигаемся, до города идем порознь. За взрывное устройство отвечаем мы с Машей. Остальные накапливаются, – он ткнул пальцем в карту, – вот здесь. Это столовая для бедноты, в пятнадцати минутах ходьбы от объекта. За объектом будете вести постоянное наблюдение попарно, пары меняются каждые два часа. Я координирую. Если неожиданностей не будет, за четверть часа до полуночи сосредоточиваемся здесь, – Эрик снова ткнул в карту. – Объект отсюда в прямой видимости. Сюда же мы с Машей доставляем взрывное устройство. В полночь должен появиться любимец и, предположительно, направиться в нашу сторону. Дверь, опять-таки предположительно, останется незапертой. Как только мы в этом убедимся, любимца гасим, дальше по обстоятельствам. Все понятно?

Я долго не могла заснуть. Умом я понимала, что мальчишку придется устранить хотя бы потому, что, пощади мы его, проживет он недолго. Если останется в городе, жабы его уничтожат сразу. А в подземельях загнется сам, а если не загнется, Эрик его все равно пристрелит, не таскать же с собой такую обузу.

Умом я понимала. И, тем не менее, чувствовала себя убийцей, несмотря на то, что старого цепного пса приговорила с легкой душой. Заснула я лишь под утро, и когда Машка меня растолкала, долго не могла прийти в себя, потому что снилась мне мерзотная гнусная жаба, подмигивающая по-свойски, словно я была одного с ней толка.

К полудню я добралась до столовой для бедных и подсела за столик к деду Артему, который, уронив нечесаную лохматую голову на столешницу, изображал пьяного оборванца.

– Переживаешь? – не открывая глаз, спросил дед Артем. – Не переживай, Ленка, я вот радуюсь, что дожил до сегодняшнего дня, что могу хоть как-то поквитаться с этими тварями.

Я хотела было ответить, что не в мести дело, но в этот момент в дверях появился Иван, нашел меня взглядом и поманил наружу.

– Там этот, – сказал Иван, едва мы переступили через порог. – Любимец чертов. Я думаю, тебе стоит пойти на него посмотреть.

– А что такое? – удивилась я. – Зачем мне на него смотреть, ночью еще насмотрюсь, успею.

– Да какой-то он не такой, – развел руками Иван. – Ходит, ревет навзрыд, будто девка, которую вот-вот изнасилуют.

Через полчаса я изучила, как выглядит огорченная предстоящим изнасилованием девка. Вид у мальчишки действительно был не лучший.

– Кондратик! – окликнула я.

Он жутко обрадовался и, озираясь, порысил ко мне.

– Ленка, – сказал он, на ходу утирая глаза. – Как хорошо, что ты пришла. А то меня завтра отправят на живодерню.

– Что?! – изумилась я. – Куда отправят?

– На живоде-е-е-ерню, – захныкал Кондрат. – Хозяева думают, что я не понимаю языка спонсоров. А его все любимцы понимают, кроме самых тупых. Вчера господин Койрыто сказал, что не забирать же им меня с собой.

– Как это «с собой»? – не поняла я. – Куда с собой? Жабы переезжают?

– Они улетают от нас, – вновь захныкал Кондрат, забыв сделать мне выговор за то, что назвала его благодетелей жабами. – Господин Койрыто вчера сильно гневался. Говорил про каких-то инспекторов, которые осудили деятельность спонсоров и велели им убираться отсюда. В городе под названием Аркадия кто-то из спонсоров очень ошибся, инспекторы про что-то узнали, не знаю про что, и вчера пришел приказ всем спонсорам улетать восвояси. Госпожа Койрыто даже плакала, переживала, как мы, люди, без них тут будем. А меня решили – на живодерню. Из жалости: потому что без заботы и ухода я сам издохну, только медленно.

– Постой, – до меня еще не дошло. – Ты что же, хочешь сказать, что эти гады оставят нас в покое? Ты точно слышал?

– Точно, – заскулил Кондрат. – Господин Койрыто сказал, им всем дали неделю на эвакуацию. От любимцев, сказал, необходимо изба-а-авиться.

– А ну, прекрати хныканье! – рявкнула я на него. – Где сейчас это твое корыто?

– В доме, он не полетел сегодня на службу. Пришли господа Рыйло, Яйичко и Сеймечко, а меня выгнали, чтобы не путался под ногами.

– Вот как, – сообразила я. – То есть им сейчас не до тебя. А ну, стой здесь и не уходи никуда. Я вернусь через час, чтобы был здесь, ясно тебе?

От моей новости у Эрика отвисла челюсть.

– Не может быть, – сказал он, выслушав до конца. – Это наверняка ловушка. Жабы специально слили ложную информацию своему кобельку.

– А если не ловушка? – встрял дед Артем. – Если эти гады на самом деле выметаются?

– Через неделю увидим, – решительно рубанул воздух ребром ладони Эрик. – Так, операция отменяется. Отсидимся под землей, посмотрим, как оно будет.

С минуту мы молчали.

– А почему, собственно, отменяется? – нарушил наконец паузу дед Артем.

– Да, почему? – поддержала я.

Эрик удивленно заморгал.

– С ума сошли? – спросил он. – Какая сейчас может быть, к чертям, операция! Нам явно слили дезинформацию и ждут в засаде, мы все там поляжем. Но даже если не слили, бывают же на свете чудеса… Я слышал, что бывают, хотя не видел ни одного. В общем, если так, то какого черта их убивать?

– Точно, – ахнула Машка. – Если они… Если… Боже, неужели жабы действительно отсюда сгинут? Я не верю! Но если вдруг – пускай проваливают подобру-поздорову.

– А вот не выйдет, – неожиданно жестко сказал дед Артем.

– Что не выйдет?

– Не выйдет подобру-поздорову. Операция состоится.

– А я сказал, операция отменяется! – рявкнул Эрик. – Мы все уходим прямо сейчас, в жабью ловушку не суемся.

– Уходи, – дед Артем махнул рукой. – А я остаюсь. Даже если это ловушка.

– Как хочешь, – холодно обронил Эрик. – Оставайся.

– И я остаюсь, – выпалила Машка.

– И я, – поддержал Иван. – Пускай сдохну сегодня, но шанса не упущу. Ленка, ты?

Я молча кивнула, но через секунду спохватилась.

– Согласна, – выдохнула я. – С одним условием: любимца оставляем в живых. Делать будем прямо сейчас, пока жабы сидят там внутри. И не так, как планировали, а по обстоятельствам. Наши обстоятельства – изменились. К лучшему.

– Смотри, видишь эту штуку? – Ленка развязала стянутый тесьмой мешок и показала мне пузатый, грязно-зеленого цвета баллон. – Занесешь его в дом, пристроишь где-нибудь в углу, а потом переведешь вправо вот этот рычажок. Как только сделаешь, сразу уходи, не задерживайся. У тебя будет всего три минуты.

– Почему всего три? – растерялся я. – И зачем это? Госпожа Койрыто никогда не разрешала приносить вещи с улицы.

– Так надо. Если все правильно сделаешь, на живодерню тебя не отправят, – объяснила Ленка.

– Правда? – обрадовался я. – Не врешь?

– Честное слово, – поклялась Ленка. – Только смотри, делай все аккуратно. Если спросят, что в рюкзаке, не отвечай. Просто переведи рычажок и драпай оттуда.

Мешок, который Ленка назвала рюкзаком, оказался тяжеленным – пока тащил его до крыльца, я вспотел. С трудом протиснувшись в дверь, я с облегчением свалил мешок на пол и перевел дух. С верхнего этажа доносились сердитые голоса – господин Койрыто выговаривал за что-то господину Яйичко.

– Кондратик, маленький, – позвала меня госпожа Койрыто. – Бедняжка, знаешь, как мне будет тебя не хватать? Иди к мамочке, сладенький, я тебе пожалею.

Я раскрыл мешок и перевел вправо рычажок на грязно-зеленоватом баллоне, как велела Ленка.

– Кондратик, ну где же ты?

Я не ответил. Выскочил на крыльцо и побежал от дома прочь, к кустам.

– Сделал? – подалась мне навстречу Ленка.

Я гордо кивнул.

– Молодец, – похвалила она. – Бежим отсюда.

Ленка ухватила меня за руку и потащила за собой.

– Подожди, – уперся я. – Зачем нам бежать?

– Чтобы не посекло осколками, недоумок.

– Какими осколками?

У меня похолодело внутри. Я вспомнил исторический фильм, который смотрел по телеку вместе с госпожой Койрыто. Осколки получались, когда взрывался снаряд, которым глупые люди пытались убить доблестных спонсоров. В фильме убить никогда не удавалось, но мне стало неприятно.

– Потом объясню, – с досадой бросила Ленка. – Да поторопись же ты, черт тебя побери!

И в этот момент я понял. Понял, что принес в дом, и почему у меня было всего три минуты, и что две из них уже истекли. До меня дошло, что я сейчас наделал, что натворил. Я выдернул руку и опрометью помчался обратно к дому.

– Мама! – плача, кричал я на бегу. – Ма-а-а-а-а-ама…