– Кхе-кхе, – прокашлял День-Добрый. – Погода будет меняться.

Я взглянул в окно: ласточки хоть и не парили в высоте, но к земле тоже не жались. Да и вчера в вечернем прогнозе погоды обещали переменную облачность – не более.

Об этом я сообщил Дню-Доброму. Тот отмахнулся:

– Много синоптики понимают! – обиделся День-Добрый. – И с ласточками что-то не то!

– Можно еще сходить в судомодельную секцию – у них там настоящий морской барометр висит.

– Да на кой мне барометр, Бабкин! У меня артрит – точней любого барометра. Сегодня прямо в троллейбусе скрутило, чуть не упал. Хорошо, что Митяев со мной ехал, место мне уступил…

Он достал из кармана пенал с таблетками, извлек оттуда одну пилюлю и бросил в рот:

– Совсем артрит замучил, если бы не лекарство замечательное – не знаю, чтоб делал. Мне его сам министр подарил.

– Как называется? – спросил я скорей из вежливости.

– Аураномалат. Это натриево-золотая соль яблочной кислоты… Но я к тебе по делу… Ты не мог бы пригласить завтра к двенадцати Сорокалета? Очень бы хотелось его увидеть – я буду проводить испытания своего прибора. И я уверен – успех будет полным.

Я задумчиво кивнул. Сорокалет – изобретатель с мировым именем, мой друг и учитель, работой Дня-Доброго интересовался.

И, поблагодарив, День-Добрый поднялся, но, прежде чем уйти, сказал:

– Ты тоже, конечно, приходи. И Стасика позови.

Стасик – это руководитель нашей секции изобретателей и рационализаторов в Доме Пионеров. А у Дня-Доброго была своя крошечная секция в подвале, в которую, правда, мало кто записывается. День-Добрый называет себя нутрономом. А кому хочется стать юным нутрононом? То ли дело – астрономом! Сиди себе в куполе, что в башенке над Домом Пионеров, гляди на звезды.

А нутрономы обитают поближе к земле. А еще лучше, чтоб ничего аппаратуру не расстраивало – в подвале или пещере. Как не заработать в таких местах артрит, ревматизм и прочие подобные болезни? И ведь если подумать, нутрономия нужна для народного хозяйства. Это серьезная задача – рассмотреть в толще земли все аномалии. Пока у Дня-Доброго получается не всегда и не все. Зато когда все заработает – все клады будут найдены, все залежи угля, нефти, золота или алмазов – на здоровье. Все пещеры, все подземные ходы будут как на ладони, и останется только нанести их на атлас.

Пока через прибор Дня-Доброго мы как-то увидели берег моря, которое лежит глубоко под Москвой, и даже рассмотрели скелет какого-то древнего ящера, находящийся прямо под Домом Пионеров на глубине полукилометра. Жаль, что затем прибор задымился и вышел из строя.

Сейчас День-Добрый мастерил новый аппарат, который занимал чуть не половину его секции. На новый нутроскоп уходил почти весь припой, выделяемый для Дома Пионеров, а микросхемы так и вовсе добывались всеми правдами и неправдами.

Проводив посетителя, я зашел в секцию судомоделизма – мне там была обещана модель корабля для демонстрации изобретения. Там вкусно пахло деревом, Федька Митяев колдовал над клипером «Город Аделаида».

– Чудак-человек, – сказал я. – Ведь ты его уже год делаешь. Настоящий, поди, и то быстрей построили. А толку с того? Его даже на воду спустить нельзя!

– Не скажи, – обиделся Федька. – Вот есть в твоей секции братья Симоны, от их работы какой толк?..

Мне пришлось согласиться: братья Симоны сейчас строили уже двенадцатую модель вечного двигателя. Парусник, по крайней мере, был красив.

Уходя, я посмотрел на надежный морской барометр, некогда подаренный секции одним капитаном дальнего плаванья. Прибор сейчас вполне отчетливо указывал не на «Бурю» и даже не на «Дождь», а на «Переменно». Очевидно, что с прогнозом погоды, ласточками и барометром все было в порядке.

Что-то не так обстояло с артритом.

Выйдя из метро, я зашел в магазин.

Висящие под потолком вентиляторы лениво перемешивали воздух. У окон судачили бабушки: они где-то услышали, будто сегодня завезут финский сервелат, и теперь жили в его предвкушении.

– Слыхали? – сообщала товаркам одна бабуля. – Над Парком Культуры опять видели летающие тарелки!

– Чиво? – спросила другая. – Чиво она говорит?..

– Говорит, в Москву сервиз с Марса прилетал!

– А-а-а! А где будут продавать?

Себе я купил мороженых кальмаров, глыбы которых лежали в прилавке-холодильнике. Полагаю, что многие совершенно напрасно недооценивают такую еду. Пища вкусная, полезная, здоровая и экологически чистая.

Домой я пришел около шести. Заглянул в почтовый ящик, надеясь, что пришел свежий номер «Юного Техника», но там были лишь газеты.

Надо было выгулять Руслана – моего лучшего друга, огромного ньюфаундленда. Недавно Сорокалет подарил мне ультразвуковой свисток, рассказав, что его сигналы слышат собаки. И теперь на пустыре я упражнялся с Русланом – отдавал команды, которых не слышали люди. Во время занятий у меня возникла мысль: а что если к этому свистку приложить какой-то прибор, который делает ультразвук слышимым для людей. Тогда, скажем, милиционер мог сзывать помощь совершенно бесшумно.

Вернувшись с прогулки, я зашел на кухню, желая поужинать. Там застал сестру Настасью с ее женихом. Влюбленные как обычно выглядели преглупо. От любви, если подумать, толку еще меньше, чем от Федькиного парусника. Открыв холодильник, я достал бутылку кефира. Пока нарезал хлеб, заговорил Артем.

– Вот я тебе такое расскажу, тебе, наверное, будет интересно. Человек ехал в автобусе. И вдруг как током ударило – чувствует, там, где зуб был, – пусто, дыра! Ты представляешь! Из закрытого рта пропал золотой зуб.

– Чепуха, – ответил я. – Он его, наверное, раньше потерял, а только в автобусе заметил.

– Был бы один случай – сам бы так сказал, но говорят, уже не то у трех, не то у пяти человек такая пропажа. В милицию с таким не пойдешь, в бюро находок не обратишься. Вот идут к нам в газету.

Артем сейчас работает в газете, спортивным обозревателем и занимается боксом.

– Ну что, гений, как такое объяснишь?..

Мне оставалось пожать плечами. Ужинать я ушел в свою комнату. В библиотеке мне дали подшивку журнала «Химия и жизнь» за последние пять лет, и, погрузившись в чтение, я быстро забыл о рассказе Артема. Отвлекся лишь когда за окнами стемнело, и следовало включить в комнате свет. И, поднявшись из-за стола, я вспомнил, что обещал позвонить Сорокалету.

…Помня предыдущий опыт, завхоз Дома Пионеров принес три огнетушителя: два огромных, в половину моего роста, и один небольшой.

В тот день каждый счел нужным наведаться в подвал, посмотреть на нутроскоп. Я так и вовсе бегал туда по той или иной причине каждый час. В последний раз спустился вместе с Сорокалетом. Он едва не опоздал, приехав с научного совета на такси.

– Как ваш артрит, – спросил я Дня-Доброго, вспомнив о вчерашнем разговоре. – Прошел?

– Да-да! – закивал тот. – У меня есть чудесное лекарство, я вам сейчас покажу.

– Я помню, – остановил его я. – Золотое лекарство.

День-Добрый виновато улыбнулся. Как и все ученые, он был рассеян.

– А погода, надо сказать, не испортилась, как вы говорили.

– Сам не знаю, почему. Первый раз меня артрит подвел, – День-Добрый повернулся к установке. – Ну что? Включаем?..

Сорокалет на правах старшего по возрасту и званию кивнул.

О пожаре в Доме Пионеров вы, верно, читали в газетах.

Нутроскоп, как я и говорил, занимал половину комнаты, отведенной Дню-Доброму. Состоял он из полудюжины этажерок с микросхемами, визора – детали, которая должна была своим электронным взглядом пронзить толщу земли, пульта с экраном от телевизора «Березка» и множеством кнопок и переключателей.

И стоило Дню-Доброму нажать главную кнопку, все вспыхнуло, как новогодняя елка. Взорвался экран, забрызгав нас стеклянной пылью, загорелись провода. Визор, словно ракетный двигатель, стартовал с пола и ударился в потолок.

– Так разве должно быть? – спросил стоящий рядом Федька Митяев.

– Хватай огнетушитель! Туши пожар!..

Изоляция горела, выдавая едкий дым.

– Что вы делаете! – закричал День-Добрый. – Это же кислотный огнетушитель! Вы испортите все схемы!

Но нам с Федькой было не до схем – не сгорел бы весь Дом Пионеров. Раньше нужно было думать – а теперь требовались действия! По тревоге сбежались остальные, со своими огнетушителями.

Пожарные к нам заглядывают часто – то в ракетомодельном кружке случится нештатная сработка двигателя, то у юных химиков что-то не так пойдет. И к тому времени, как они приехали, огонь был потушен. Мокрые, мы сидели на крыльце Дома Пионеров.

– Ну-ну, коллега… Не расстраивайтесь так. Все мы сталкиваемся с неудачами, – успокаивал Сорокалет Дня-Доброго.

– Как такое может быть? Я же все проверял! – роптал День-Добрый. – Что теперь делать?..

– Ну что делать? Начинать заново. В конце концов, что кроме труда может все преодолеть? – отвечал Сорокалет.

День-Добрый покачал головой:

– Я и так многое брал в долг… К тому же чертежи сгорели или смыты водой.

Напасти на том не окончились. День-Добрый попытался снести сгоревшие схемы в утиль, дабы хоть немного восполнить убытки. Но оплавленные радиодетали вернули: оказалось, что там отсутствуют драгоценные металлы, которые должны содержаться.

– Может, попались бракованные микросхемы, транзисторы… – предположил я.

После неудачи из секции нутрономов ушли два последних пионера, и День-Добрый на время ремонта переселился в секцию радиолюбителей.

– Я же все проверял, каждую деталь! Это безумие!

Раздосадованный, он довольно сильно стукнул по древнему телевизору «КВН-49», стоящему в углу. Кто-то из занимающихся здесь нашел этот антиквариат на чердаке у бабушки и принес, надеясь отремонтировать. Но запчасти для него уже давно не выпускались.

День-Добрый достал из кармана пенал с таблетками и бросил одну в рот. Таблетки были уныло-серого цвета.

– Помогает? – спросил я.

День-Добрый кивнул. И тогда меня осенило.

– Вставайте… Едем к Сорокалету. Это важное дело.

– Это какая-то несусветица! – как ни странно, возмутился День-Добрый. – Это антинаучно, в конце концов.

Я взглянул на Сорокалета, тот не поддерживал меня, но и мысль Дня-Доброго тоже не одобрил.

– Ну, сами подумайте, – стал повторять я свои доводы. – Я читал о вашем лекарстве в «Химии и жизни». Соль золота устраняет боль. Как только из вашего организма изъяли золото, защита пропала, и вы получили приступ артрита.

– Занятненькая гипотеза, – возразил День-Добрый. – На минуту вообразим, что это технически возможно. Но где логика здравого смысла? Иными словами, – зачем?..

– В организме каждого человека содержатся металлы, в частности в виде примеси, и золото.

– Положим, что так. Но в среднем это около одной миллионной доли грамма, – ответил Сорокалет.

– А золотое лекарство?..

– …Повышает содержание в пятьсот раз. То есть пять десятитысячных грамма. Тоже немного. Все равно нет никакой выгоды.

И тут я привел свой железный довод:

– А ведь иногда золота в организме и больше – десятки грамм.

– Это как, Бабкин?

– Зубы! Золотые зубы! – ответил я. – И в последнее время кто-то ворует золотые зубы прямо изо рта.

– Но позвольте! – возмутился День-Добрый. – У меня нет золотых зубов.

– А вор, видимо, не знал об этом. Видимо, он проверял всех, кому по возрасту положены вставные зубы.

– Понимаю, коллега, – кивнул Сорокалет. – Если вдруг изъять из радиодеталей весь драгоценный металл, они уж точно не станут работать как следует. Но все же – как такое возможно?..

– Сначала мы должны задуматься над тем, «кто», а уж узнав это, мы узнаем и «как».

– Мы должны торопиться, – сказал Сорокалет. – Золото может использоваться для протезирования сердечных клапанов. И тогда не только здоровье человека будет под угрозой, но и жизнь!

Обсуждая случившееся, мы просидели в кабинете Сорокалета до вечера. Говорят, что следователи начинают с обследования места преступления. У нас их было несколько: автобус, где Дня-Доброго скрутил приступ артрита, его лаборатория в подвале. Еще можно было узнать у Артема фамилии других жертв и места происшествий. Скорее всего преступник как-то был связан с Домом Пионеров. Но его посещают не только пионеры, а уж в день испытания нутроскопа так и вовсе народа было много.

– А что, если… – начал я.

– Не толкайтесь! Мест хватит всем! – осаживал толпу экскурсовод.

Но где там. Каждый хотел попасть в автобус первым, чтоб занять место у окна, чтоб все увидеть. Наконец расположились и поехали.

Дом Пионеров отправился на загородную экскурсию. Что может быть лучше – из жаркого тесного города выбраться на природу?.. Сорокалет с кем-то договорился, что-то пообещал и получил автобус и экскурсовода к какому-то памятнику подмосковного зодчества, ныне изрядно обветшавшему.

Некогда им владел какой-то сиятельный князь не вполне благородных кровей, который благоволил к чернокнижникам, но на всякий случай построил на своих землях монастырь. Князь собрал довольно неплохую оккультную библиотеку, строил вечные двигатели, призывал демонов, намеревался получить философский камень, который из грязи произведет благородный металл, но в действительности перевел на свои опыты драгоценности жены, фамильное столовое серебро и прочие сокровища. Как следствие – разорился, имение заложил.

Следующий владелец книги князя жечь побоялся, но снес их в амбар. Затем построил церковь с колоколенкой, на которую повесил огромный колокол, дабы изгнать бесов, наверняка привлеченных покойным князем. Но вместо этого в один революционный год изгнали его самого, в имении организовали летнюю дачу, в церкви – библиотеку, но колокол в утиль не сдали, поскольку звон его был исключителен по красоте, и люди, им разбуженные, вставали со свежей головой.

– Сделан он из пластичной бронзы, – пояснял Сорокалет, взявший на себя роль экскурсовода. – При его отливке было израсходовано, кроме меди и олова, двадцать кило серебра и почти килограмм золота.

Я тайком рассматривал своих друзей: не выдаст ли кто себя. Но излишнюю заинтересованность никто не высказывал.

В усадьбе нас ждала экскурсия, после – работа. Здешний колхоз согласился накормить нас и оставить на ночевку при условии, что мы уберем в парке сухостой. После работы и обеда разбрелись: кто-то собирал грибы, которые в здешних рощах из-за отсутствия людей вырастали до совершенно неприличных размеров. Другие удили рыбу, что ровно по той же причине ловилась здесь отлично. Разбившись на две команды, начали играть в футбол. Я читал книгу, порой поглядывая на колоколенку. Руслан дремал у моих ног.

Когда в небе ласточек сменили летучие мыши и начало смеркаться, разожгли костры из собранного сухостоя. Дым тянулся до небес и смешивался с облаками. Хоть колхоз привез ужин, к нему никто не притронулся – в золе пекли картошку, и не было ничего вкусней ее. Попев песни, ушли спать в усадьбу.

Разойдясь по комнатам, долго не могли уснуть, болтали за полночь. Наконец все стихло. Лишь разместившийся в моей комнате Федька Митяев шуршал под одеялом страницами «Хроники капитана Блада», читая книгу в свете фонарика.

В коридоре мелькнули тени, чуть слышно скрипнула половица. И если бы я не ждал этого звука, я бы его, верно, не услышал. Босиком я выскользнул из комнаты, пошел по ледяному полу коридора.

Лестница, длинный коридор, в конце которого – выход на улицу. Очерченные светом – две фигуры.

На шее у меня висел свисток. Я дунул в него, что было силы…

…За окнами все так же качались липы, все так же спали друзья этажом выше. Но что-то изменилось в мире. Перед двумя фигурами бесшумно возникла третья, невысокая, но грозная. Двое отшатнулись, стали отступать и едва не налетели на меня. Это были братья Симоны.

– Ага! Сдавайтесь! – сказал я.

За их спинами грозно зарычал Руслан. Запыхавшись, вбежал Сорокалет. В ухе у него был вставлен наушник, который переводил ультразвук, издаваемый моим свистком, в слышимый диапазон.

– Попались!

Чтоб не будить остальных, мы провели их в столовую.

– Ну-тес, – заговорил Сорокалет. – Вам не говорили, что воровать нехорошо?..

– Говорили, – кивнул Женька Симон, потупив взгляд.

– Мы бы только посмотрели и вернули на место, – заговорил его брат Генка.

– А что же вы прошлое не вернули?..

Братья переглянулись, и вместе потупили взор.

– Ну ладно, – сказал я. – Как видите, нам все известно. Что с вами делать, решим позже. А пока рассказывайте, где держите украденное и как вам удается все это проворачивать. Чистосердечное признание – сами знаете…

После замешательства заговорил Женька:

– У нас в столе дома все лежит. В верхнем ящике…

– И много?.. Признавайтесь?

– Двенадцать…

– Двенадцать килограмм? – ахнул Сорокалет.

– Да каких килограмм… Книг.

– Книг???

– Ну да, – братья выглядели удивленными не меньше нас.

– Так, давайте сначала, – заговорил я. – Когда я вас настиг, вы шли в часовню.

– Да.

– К колоколу?..

– Зачем нам колокол? – ответил Генка Симон. – Мы шли в библиотеку.

– Во втором часу ночи?..

– Мы узнали – в здешней библиотеке имеется трактат о вечном движении. Мы хотели его прочесть.

Сорокалет и я замолчали и, уверен: в ту минуту думали одинаково. Если все же братья Симоны не крали золото, то сейчас истинный преступник на свободе и уже ничто не стоит между ним и приманкой. Мгновением позже мы бросились из комнаты.

Сорокалет успел бросить:

– К книгам мы еще вернемся!

Еще бы несколько минут, даже, может, полминуты – и мы бы не успели.

Библиотека-часовня стояла через поляну от усадьбы. И когда мы выбежали на траву, кто-то выпрыгнул из окна библиотеки и понесся к лесу.

– Не успеем… – взвыл Сорокалет.

– Мы – нет. Руслан успеет!.. Руслан, взять.

Через четверть минуты Руслан настиг беглеца, повалил на траву. Тут же подоспели и мы. Трава в лунном свете казалась черной. На ней блекло мерцал золотой слиток.

– Уберите зверя!

– Руслан, фу…

Мы могли бы догадаться: это был Федька Митяев. Именно он ехал с Днем-Добрым, когда того скрутил артрит. Меня сбило с толку, что он уступил место после приступа болезни… Или все же до?.. И День-Добрый просто спутал причину и следствие.

– Поднимайся… – велел Федьке Сорокалет. – И не вздумай ныть.

В начале пятого горизонт посветлел. Втроем мы сидели на лавочке в парке.

Сорокалет вертел в руках прибор – размером с мыльницу с двумя кнопками и экраном на одной из больших граней. На меньших размещались полоски, на ощупь металлические. Стоило провести по ним пальцем – на экране менялась картинка.

Сорокалет выбрал одно изображение, и, поднеся прибор к массивной чугунной урне, стоящей около лавочки, нажал кнопку. На ладонь высыпался какой-то желтый порошок.

– Сера, – пояснил Сорокалет. – Шестнадцать протонов. Содержание в чугуне – около пяти грамм на сто кило.

– Где ты его взял? – спросил я, указывая на прибор.

– Нашел в кабине «Чертового колеса» в ЦПКиО, – ответил, всхлипывая, Федька.

– И что, так просто разобрался?

– Да чего тут разбираться? – ответил Сорокалет. – Во всей вселенной атомы золота выглядят одинаково. Это еще хорошо, что он извлекал из организма золото, а не железо, – оно для человека куда важней.

Немного помолчали.

– А с вором что делать будем?.. – спросил Сорокалет. – У вас при Доме Пионеров, кажется, впору открывать детскую комнату милиции.

Федька всхлипнул громче.

– Эти случаи проработаем на пионерском собрании…

Когда мы шли к усадьбе, уже светало. За рекой пели петухи, и кто-то недремлющий ударил в колокол, извещая мир о начале нового трудового дня.

Колокол звучал глухо, словно был отлит из свинца.

– Ты не золото украл, ты звук украл у колокола! – зло сказал Сорокалет.

Федька молчал.

Звук колоколу, тем не менее, вернуть удалось. Сорокалет провозился с прибором до обеда и установил, что с помощью прибора можно возвращать извлеченное вещество назад.

– И зубы можно вернуть? – спросил я.

– Я не уверен, Бабкин, но прибор, похоже, запоминает структуру до изменений. Удивительная вещица!

Сорокалет желал немедленно вернуться в Москву и уже набирал по межгороду ассистентов, чтоб те собирались и готовили лабораторию.

В столицу мы попали лишь к вечеру и заехали по пути в Дом Пионеров к Дню-Доброму, где задержались попить чай и перекусить.

– Безусловно, надо узнать, какова мощность прибора, какие максимальные объемы он может переработать, – рассуждал Сорокалет, расхаживая между приборами в секции радиодела. – А также откуда он получает энергию для работы.

Это было разумно. Ведь прошлая наша инопланетная находка, проработав четырнадцать дней, сломалась на пятнадцатый. Я говорю о саквояже, который умел похищать мысли и эмоции. Видимо, мы слишком увлеклись извлечением из окружающих ненависти, неуверенности, сомнений… И прибор, не выдержав нагрузки, испепелил себя сам.

– Но вообще, коллеги, открываются невиданные возможности. Митяев был неуч. В речной или морской воде золота содержится около четырех килограмм на кубокилометр. И извлекая драгоценный метал оттуда, он бы никогда не был бы пойман.

Возможности и правда восхищали: мир, в котором нет больше недостатка в редких материалах. Мир, где возможно получение идеально чистого вещества: ведь абсолютно чистое железо ценится гораздо дороже драгоценностей.

Ответно можно было бы получить любой сплав – хотя для этого следовало еще поработать с прибором…

…И тут кто-то в комнате откашлялся.

Мы втроем подпрыгнули.

Кто-то откашлялся еще раз, заговорил:

– Простите, но этот прибор придется вернуть.

Говорил, но не показывал телевизор. Тот самый «КВН-49», не подключенный к электросети и лишенный некоторых деталей.

– Простите, – осторожно спросил День-Добрый, уставившись на телевизор. – А вы, собственно, кто?..

– Мы были на Земле, в Москве с экскурсией и потеряли эту вещь. Нам пришлось возвращаться к вам от Порциона. Это, между прочим, десять ваших световых лет.

Я расстроился: по-честному следовало отдавать. Иначе чем мы будем лучше Федьки.

Но День-Добрый был совершенно иного мнения.

– Я не отдам! – он прижал прибор к себе. – Это как минимум Нобелевская премия! А то, наверное, и две! Да это несправедливо, в конце концов, – если бы не ваш прибор, мой нутроскоп был бы вполне цел!

– Это нечестно с вашей стороны, – ответил телевизор.

– Ну! – ответил День-Добрый. – Сейчас вы будете говорить о том, что человечество не доросло до прибора, что мы превратим все в оружие.

– А разве не так?.. Что стоит извлечь из вашего тела, скажем, весь азот? Или превратить броню в труху?.. Примеси бывают и вредные. Очень вредные. Мы не можем вам оставить прибор.

– Мы – хорошие… – заметил я.

– Может быть. Но подумайте вот о чем. Пройдет еще немного времени, и вы вступите в отношения с другими цивилизациями. К вам они уже сейчас присматриваются. Мы вернемся к себе, и нас будут спрашивать: как там земляне? А нам придется ответить, что вы по-прежнему жадные и не желаете отдавать то, что попало к вам в руки?

Это был довод.

У меня с Сорокалетом имелся опыт общения с инопланетянами, и он был неприятен. Впрочем, полагал я, инопланетяне, как и люди, могли быть разными.

Я взглянул на Сорокалета.

Тот расстроенно кивнул:

– Надо отдавать…

– Если вас интересует мое мнение – я против, – ответил День-Добрый.

– Двое против одного, – подытожил я.

– Скажите… – спросил Сорокалет невидимого собеседника. – Вы можете восстановить сгоревший прибор? Вернуть золотые зубы их владельцам?

Откуда-то мы знали, что нам нужно делать. Это было что-то вроде светлого озарения.

Взяв такси, мы доехали до Парка Культуры, ворвались через ворота, хотя сторож и кричал, что парк закрывается через четверть часа.

По темным аллеям дошли до площадки аттракционов.

Ящик управления колесом обозрения был закрыт, но Дню-Доброму как-то удалось запустить аттракцион.

Внеземной прибор мы положили в кабинку, которая заскользила вверх. В небе над колесом образовалась туча. И как только кабинка с прибором прошла свою верхнюю точку, туча рванула вверх, исчезнув среди звезд.

Когда колесо сделало полный оборот, оказалось, что кабинка пуста, прибор пропал. Ничего иного мы не ожидали.

– Могли бы что-то оставить, – пробурчал День-Добрый. – Это не мы жадные, а они.

А я чувствовал, что во мне сейчас плескалась идея, которая, если отстоится, может стать лучшим моим изобретением на этот момент. Улыбался и Сорокалет:

– Что с того, что мы потеряли прибор. Зато мы знаем, что он в принципе возможен. И можно будет создать удивительные сплавы, материалы…

– А еще… – рассуждал я, – добыча полезных ископаемых разрушает природу – чтоб выкопать уголь, роют котлованы. Хорошо было бы научиться перемещать пласты как плашки в «пятнашках» или кубики в Кубике Рубика.

– Подумаем над этим. Обязательно подумаем.

Чтоб выйти из парка, пришлось перелезать через забор. Сорокалет при этом порвал штаны, чем оказался весьма обижен и расстроен.

– Ну что, по домам, коллеги.

Я кивнул, а День-Добрый покачал головой:

– Я к своему прибору. Ночью – меньше помех… Да и самое творческое время.