Часть II

– Вартанян, на выход, к тебе пришли! – зычно произнес надзиратель, самый вредный из всех, которые здесь работали. Даже имя у него было такое – Аббас, что означало – нахмуренный. Короткий, квадратный, с длинными мускулистыми, как у гориллы, руками, он частенько пускал в ход кулаки в «профилактических целях». Три месяца Жора находился в заточении. За это время привык к участи бесправного узника и лежал теперь у стены на полу, застланном сухой травой, и дремал, несмотря на то что на улице был день. Услышав сквозь сон противный голос, Жора открыл глаза и поднялся на ноги. Кроме него в камере предварительного заключения находились еще человек пятнадцать. Благодаря тому, что створки зарешеченного окна были открыты, воздух в помещении казался не таким спертым, каким мог бы быть. – Вартанян! – повторил «горилла».

– Здесь, – отозвался Жора. И у окна, с наружной стороны, увидел Гоар – до боли родное существо со светлыми косичками. Будто лучик солнца проглянул с улицы. Ради таких минут, считал он, можно было жить в этой проклятой камере, терпеть бесноватого Аббаса и сносить побои следователей, что называлось здесь «допросами с пристрастием». Женщина-надзиратель осмотрела узелок, переломила пополам все пирожки, обыскала саму Гоар и жестом позволила подойти к окну, за которым стоял Жора.

Грусть, нежность и любовь – все было в глазах Гоар, все, кроме отчаяния и слабости.

– Гоар, здравствуй, моя хорошая. Как ты? – залюбовался ею Жора.

– У меня все хорошо. Вот принесла домашних пирожков, – протянула узелок она.

– О, мои любимые! Спасибо.

– Ты сам как?

– Надеюсь на скорое освобождение. Сколько можно держать невиновного человека в застенках? – больше для полицейских ушей, чем для Гоар, произнес Жора.

– Да, об этом и в газетах писали. Я принесла их, но надзирательница забрала себе. Сказала – не положено. Ну, ничего, пусть почитает и другим покажет. Им будет полезно.

– Хорошая моя, не переживай ты так.

– Ты не думай, я не слабая, не заплачу.

– Знаю, отважная моя.

Гоар улыбнулась:

– И еще, помнишь, я рассказывала тебе про двух своих братьев, двоюродных, что гостили у нас. Так вот, они уехали домой, оттуда сообщили письмом, что добрались благополучно. Все у них хорошо.

– Я очень рад, – искренне обрадовался Жора.

Он понял, что может менять свою тактику на допросах. Когда его задержали на улице по обвинению в краже велосипеда, то уже в участке объявили, что он подозревается в причастности к двойному убийству! Оказывается, нашлись свидетели, которые дали показания, что часто видели Вартаняна на площади перед базаром с теми парнями, которые закололи ножами двух мужчин на веранде ресторана. Нигде, естественно, не фигурировало, что последние сами жестоко убивали женщин и детей, являясь террористами и нацистскими агентами. Сначала Жора начисто все отрицал, несмотря на избиения. Но после свидания с Гоар дал показания, что тех двоих видел на базаре, но не припомнит, что был знаком с ними. Во всяком случае, не знал и не знает, чем они занимались. Он соглашался помогать полиции в их розыске, показывал места, где случайно мог встречаться с ними, возможно, общаться. Сказанное Гоар о «двоюродных братьях» означало, что двое агентов из спецгруппы, убившие нацистских преступников, благополучно пересекли ирано-советскую границу и ушли в Азербайджан. Воодушевленный общим успехом, Жора попутно подставил под удар несколько немецких агентов, которые якобы предлагали ему содействовать работе советской разведки. Те действительно заводили при Жоре подобные разговоры, чтобы спровоцировать на откровенность. Но парень категорично отказывался. Они являлись нацистами, и Вартанян об этом знал. После таких его «признаний» немецкие агенты попали под подозрение, а некоторые даже были арестованы своими же.

В последний приход Гоар также сообщила Жоре, что его отец поднял почти всю армянскую диаспору, которая нынче проявляет недовольство тем, что их соотечественника, молодого парня, сына уважаемого в Тегеране коммерсанта, держат в тюремных застенках по надуманному обвинению.

– Очень надеюсь, что тебя скоро отпустят, – шепнула напоследок Гоар. – Все ребята передают тебе привет.

На следующий день в камере прошел слушок, что в иранской полиции начались перемены. Со сменой правительства в Тегеране новые люди пришли к руководству и в силовых структурах. Временно исполняющим обязанности начальника участка, где сидел Жора, неожиданно был назначен его старый знакомый сержант… вернее, уже старшина Бейбутов, а в помощниках у него сменивший погоны рядового на сержантские Муслим. С того дня отношение к заключенным стало не таким жестким, как раньше. Даже ненавистный Аббас уже не так усердно махал кулаками. Через неделю Жору вызвал к себе Бейбутов.

– Не хотите вы, Вартанян, как я погляжу, расставаться с иранской полицией. Третий раз попадаетесь мне на пути. Мы тут с сержантом Муслимом подумали, слушайте, переходите к нам на работу осведомителем.

– Что?.. Вы мне предлагаете стать вашим штатным осведомителем?

– Конечно. Во-первых, это у вас получится – сообразительный, находчивый, не робкого десятка…

– Нет, это не по мне.

– Погодите отказываться. Вы же хотите выйти на свободу незапятнанным. Слушайте, я не вижу другого способа вызволить вас отсюда. Слишком серьезное обвинение на вас. Это я вам по старой памяти говорю.

– Мое слово – нет. Увольте.

– Не могу вас уволить, так как не принимал на работу, – отчужденно произнес Бейбутов, давая понять, что разговор окончен.

– Я могу идти?

– Да. В камеру.

Через неделю Жору отпустили на свободу за отсутствием вины. Встречали его на проходной родители – Андрей Васильевич и Мария Савельевна. Была и Гоар. Она стояла в сторонке, с радостью наблюдая, как отец и мать по очереди крепко обняли своего сына. Через минутку Жора извинился перед ними, подбежал к Гоар и, наклонившись к ней, шепнул на ухо: «Здравствуй, моя любимая Гоар. Встретимся завтра на нашем месте. Передай ребятам тоже». – Сказав это, он незаметно чмокнул ее в щеку и убежал к родителям. Те сделали вид, что ничего не заметили.

Глава советской резидентуры в Тегеране Иван Агаянц вызвал к себе помощника Николая Попова.

– Коля, то, что мы «упустили» Майера, – это правильно. Но то, что не смогли передать ему шифровку с дезинформацией о согласовании сроков восстания кашкайских племен, – это промах. Он ставит под угрозу срыва одну из важнейших наших спецопераций. – Агаянц встал из-за стола, прошелся по кабинету и повернулся к Попову. – Чего молчишь?

– Думаю. Думаю, надо задействовать канал Кейхани. – Коля посмотрел на гильзу ружейного патрона на столе Ивана Ивановича, которую доставил Казанфар. Нарочно захочешь придумать такое, не получится. Шифровка с дезинформацией о начале операции «Франц» покрутилась вокруг Майера, которому и была предназначена, да так и, не попав тому в руки, вернулась назад. И это благодаря героическим усилиям своих же сотрудников. Как могло такое произойти? Нелепое стечение обстоятельств.

– Да уж. Было бы смешно, если б не было так печально, – перехватив взгляд Попова, констатировал Агаянц. – Полный абсурд, что еще сказать.

– Иван Иванович, я имел в виду…

– Коля, вопрос ведь не в том, чтобы подбросить дезинформацию Кейхани. Надо, чтобы в нее поверили. Суди сам, шифровка пропадает, потом появляется вновь. Майер очень осторожен. Он заподозрит, что та могла попасть к нам в руки, а мы ее подкорректировали. Нет. Этот вариант отпадает. Решение должно быть неординарным.

– Есть вообще-то у меня, Иван Иванович, одно предложение, – хитро усмехнулся Николай. – Согласитесь ли?

– Ну-ка, выкладывай, что у тебя?

– Да, собственно говоря, все просто…

В середине 1942 года в Иране действовало около двадцати националистических партий, куда входили прогермански настроенные офицеры, некоторая часть высших чиновников, коммерсантов и интеллигенции. Считая Германию той силой, которая может изгнать из страны союзнические войска, эти люди способствовали нагнетанию атмосферы напряженности и недоверия в обществе. Сказывался серьезный ущерб, нанесенный экономике Ирана Второй мировой войной. Вследствие этого нарушились международные торгово-хозяйственные связи, упал объем внешней торговли. Возникла острая нехватка инженерно-технических кадров из-за массовой высылки из страны немецких специалистов, что, в свою очередь, повлекло остановку индустриализации страны и связанное с этим реформирование иранского общества. Деньги обесценились. Зашевелились спекулянты, скупая и припрятывая продукты. Купцы и фабриканты переставали платить зарплаты своим работникам. Саботаж, проведение терактов на железных, автомобильных дорогах и в местах большого скопления людей усиливали обстановку хаоса в стране. Всем этим заправляла разведывательно-диверсионная организация нацистов под названием «Меллиюне-Иран» («Националисты Ирана»), созданная Францем Майером совместно с секретарем немецкого консульства, а также офицером абвера Бертольдом Шульце-Хольтусом и офицером СД Рамоном Гамоттой. «Меллиюне-Иран» совместно с подпольными партиями, в их числе объединением «Голубая партия», подготовили ряд крупных диверсий на внутренних коммуникациях. «Меллиюне-Иран» являлась руководящим ядром мощного националистического движения, нацеленного на совершение государственного переворота и превращение Ирана в союзника Третьего рейха. Руководителем «Голубой партии» («Хизби Кабут») стал преданный нацистам депутат меджлиса Хабибулла Новбахт. Это был рослый, пожилой, недоверчивый к людям, честолюбивый политик. Первыми действиями Новбахта после введения в Иран англо-советских войск, стала организация бурных выступлений в стенах меджлиса против сторонников заключения союзного договора с Великобританией и СССР. В результате его действий возникла непримиримая оппозиция процессу вхождения Ирана в антигитлеровскую коалицию. Все это поддерживалось немецкими пропагандистами и сопровождалось заигрыванием с исламом. Последние активно распространяли среди иранцев слухи, якобы Адольф Гитлер родился с зеленой каймой вокруг поясницы – очевидным признаком мусульманской святости. Будто Гитлер тайно принял ислам, взяв мусульманское имя Гейдар, и в конце времен придет руководить мусульманами, чтобы восстановить справедливость на земле. Таким образом фашистская пропаганда старалась охватить своим влиянием все слои иранского общества – от богатой верхушки до беднейших низов. Тем не менее, несмотря на изощренность сотрудников немецких спецслужб и их агентов, советская разведка, находясь в непрекращающейся и непримиримой борьбе с нацистами, не только не уступала им, но выходила победительницей в смертельных схватках. Порой на смену сложным, многоходовым комбинациям приходили неожиданно простые, весьма эффективные решения. Об одном из таких шла речь между резидентом Агаянцем и его помощником Поповым в кабинете советского полпредства. Вопрос касался немецких планов по организации восстания иранских племен вдоль железнодорожного маршрута доставки американских и британских грузов в СССР с целью сорвать эти важнейшие поставки. Были назначены день и час проведения диверсий. Советская разведка, перехватив донесения с датами начала диверсий, «скорректировала» сроки и подготовила контрмеры по срыву терактов. Однако дезинформация не прошла.

Тогда по предложению одного из оперативных сотрудников было принято, можно сказать, неординарное решение проблемы.

Планы фашистских спецслужб было решено сорвать не совсем обычным образом. Племенные старейшины и вожди, контролировавшие важные стратегические районы и получившие от гитлеровцев щедрые вознаграждения за будущее содействие, неожиданно исчезли. Их просто выкрали, не мудрствуя лукаво, советские оперативники. Всех. В одну ночь. В самый канун операции. Когда наступил час совершать диверсии, выяснилось, что командовать некому. Напрасно немцы чего-то ждали. Только потратились зря да вождей подставили. Те как пропали, так и не появились больше.

Майер пребывал в болезненно-подавленном состоянии. Будучи настоящим нацистом, сверхчеловеком, он воспринимал неудачи как непозволительную наглость и вызов со стороны дикарей и недочеловеков, подлежащих тотальному уничтожению. Неудачи доводили его до истерического состояния, а невозможность вымещать накопившиеся злость и ненависть вводила в депрессию. В такие минуты Майер запирался в конспиративной квартире и брал в руки дневник, в котором оставлял записи, которые, как ему казалось, приводили в порядок мысли. Вот и в этот раз он призадумался, пошуршал страницами и остро заточенным карандашом стал убористо писать: «Когда я просматриваю свои записи, то вижу, что они всегда делаются после того, как события, о которых они гласят, уже закончились и являются достоянием истории. Достоянием истории не в смысле вопросов, которые разрешаются, а в смысле моих чувств и переживаний. Но в такой момент я не в состоянии сесть и выразить свои чувства. Если бы я это сделал, то мои записи превратились бы в записи судьбы индивидуума, которая хотя и довольно тяжела, все же не может сравниться с судьбой миллионов моих товарищей, которые сражаются на Восточном фронте. Для меня важнее духовные страдания».

Майер поставил точку и с опаской посмотрел на окно, за которым, как ему почудилось, мелькнула тень человека. И вдруг раздался стук в стекло. Звук был резкий, неприятный. Осторожно подойдя к занавеске, он слегка поправил ее сбоку, чтобы с улицы нельзя было разглядеть, что происходит в комнате. Вскоре стук прекратился. Майер кожей почувствовал опасность и замер на минуту. Тишина. «Никакой паники, спокойно. Это мог быть кто угодно. Почему обязательно – враг? – попытался успокоить себя он и по понятной только ему логике подумал: – Если у меня был бы передатчик – связь с родиной – и деньги, стало б намного легче». Он вновь призадумался и, раскрыв дневник, продолжил писать: «Быть отрезанным на годы от всякой связи с родиной; не быть в состоянии связаться с людьми своей расы, страной и континентом; быть вынужденным постоянно иметь дело с людьми, чьи особенности диаметрально противоположны нашим; жизнь врага среди врага – и безжалостного врага; быть каждый час, каждую минуту, каждый день и каждую ночь в опасности, быть выданным, проданным; подвергнуться нападению; погибнуть не смертью героя, как солдат, совершивший геройский поступок, а испытать тюремное заключение, угрозы и быть брошенным палачу, как преступник… Все это делает мое существование роковым. Ни отдыха, ни денег, ни приказаний ускорить работу, ни совета, ни товарища! А вместо этого постоянное подчинение людям, не знающим ни храбрости, ни лояльности, ни отваги, ни дружбы, чьи отцы – обман, а матери – скупость. Никто еще не писал об этом; возможно, нет больше ни одного человека, настолько понимающего и привыкшего к опасности, как я».

Закрыв дневник и спрятав его в тайник, Майер тихо выдохнул. Ему казалось, что никогда еще он не был так близок к провалу. Вспомнилось, как два дня назад к нему заходила его связная Лили Санджари, которая выполняла самые ответственные и деликатные поручения, и сообщила, что ГПУ схвачены вождь азербайджанских националистов, три иранца и один армянский активист, сотрудничавший с немецкой разведкой. Теперь из-за них это место, где скрывается Майер, находится в опасности. К нему в любой момент могут вломиться гэпэушники и скрутить руки, а то и убить. «Уж лучше пусть убьют, – подумалось ему тогда. – Хотя… стоит ли спешить на тот свет?..»

Майер посмотрел на тугие формы Лили и, поманив ее к себе, решил еще немного пожить.

– Вот она – жгучая, трепетная плоть, алчущая утех, а не смерти, – промычал себе под нос он, тиская горячее тело персиянки. – К чему эти никчемные мысли о кончине? Они для слабаков!

Лили, позволяя сдергивать с себя одежду, что любил делать Франц, услышала его бормотание и, не поняв, о чем оно, вопросительно посмотрела на него:

– Что-то не так?

– Детка, – перешел с немецкого на фарси Майер, – не отвлекайся на слова, сопротивляйся… – Лили не позволила ему завершить фразу, потому что тут же нанесла звонкую оплеуху и удар коленом под дых. – Гу-ут! – задыхаясь прохрипел он в экстазе и страстно подмял под себя девицу.

Это было два дня назад. Два дня, за которые что-то радикально успело измениться в мире? Во Вселенной? Вокруг дома, в котором находился он, Майер, запертый на замок и затравленный негодяями? Каких-то два дня назад… тогда Майер тоже услышал стук в окно и отпер дверь без капли волнения. Потому что, это был условный стук. Стук Лили. Теперь же постучал кто-то чужой, напористый. Майер достал из-под подушки свой парабеллум, повертел в руках, бесшумно подошел к окну и… в этот момент кто-то вновь постучал по стеклу. Майер инстинктивно сжал рукоятку пистолета, хорошо, что палец был не на спусковом крючке. Собравшись с духом, он все же решил посмотреть, кто бы это мог быть?.. «Если кто-то подозрительный, выпущу в него всю обойму. А там, будь что будет», – чувствуя, как начинают сдавать нервы, тихо прошипел он и немного отодвинул край занавески.

Два иранских солдата стояли во дворе. Один – спиной к окну, другой – вполоборота к первому. Солдаты о чем-то поговорили между собой, и один из них, худощавый, высокорослый парень, направился к входной двери.

– Ну вот и все, – одними губами беззвучно произнес Майер, поднимая навстречу ему пистолет.

Три с половиной месяца вроде срок небольшой. Но это смотря где их провести. Если там, где был Жора, в застенках тамината, то и месяц покажется годом. Такие же чувства, похоже, охватили и ребят, которые обнимали своего товарища, похлопывали его по плечам, радуясь встрече. Запах жареных каштанов, что стелился по горной поляне, в этот раз казался особенно приятным. Да и Гоар старалась. Перед тем, как все собрались, она крепко отчитала Жору за то, что тот попал в полицию.

– Я только хотел удостовериться…

– Ты не должен был появляться у ресторана и попадаться на глаза извозчику. Это он указал на тебя в полиции.

– Он тоже был немецким шпионом?

– Может, да, а может, нет. Но ты понимаешь, что мог и сам пропасть и дело загубить?

Жора чувствовал свою вину и не старался оправдаться перед Гоар. Конечно, случившееся тогда, сейчас, по прошествии времени, виделось немного иначе. И намерение подстраховать отход ребят, если это потребуется, выглядело теперь неоправданным риском. Стоило ли об этом говорить? Наверное, нет. Гоар была совершенно права. Даже в момент наивысшего риска нельзя подставляться, подвергая опасности общее дело. Примерно о том же, только немногим ранее, состоялся разговор в полпредстве, с Агаянцем. Иван Иванович после небольшой нотации, удостоверившись, что разговор пошел Жоре впрок, перешел к следующему пункту своей беседы:

– Амир, ты как относишься к нашим союзникам, англичанам?

Жора посмотрел в глаза Агаянцу, в которых блеснула хитринка.

– К нашим союзникам отношусь положительно. Они же наши союзники. Как же иначе?

– Молодец. Правильно рассуждаешь. А как ты думаешь, наши союзники относятся к нам так же?

– Точно не знаю, но думаю, они относятся к нам получше, чем немцы.

Агаянц рассмеялся:

– Ну ты сказал, конечно!

Жора улыбнулся:

– Говорю, как думаю.

– Рассмешил. Ладно, не буду ходить вокруг да около. Наши союзники, я имею в виду англичан, открыли в Тегеране разведшколу, которая работает под вывеской любительского молодежного радиоклуба и радиомастерской одновременно. Ее курсанты по ускоренной программе готовятся к заброске в Советский Союз. Для проведения подрывной и диверсионной работы. Не слыхал про такую школу?

– Нет.

– А она есть. Причем действует в зоне нашего влияния в Тегеране. Такие вот они, союзники. Мастера работать против нас и, заметь, у нас же под носом. Теперь, к чему я клоню. Тебе надо стать одним из курсантов этой разведшколы. Вернее, не «одним», а лучшим из них. Постарайся примелькаться хозяевам, войти в доверие и внедриться в нее. Времени у нас в обрез. – Агаянц отошел к окну, постоял, вернулся к Жоре и продолжил: – Ты – сын фабриканта. Помни о том. Для тебя ненавидеть Советский Союз, Сталина – это естественно. Но… не переусердствуй. Они тебя, разумеется, будут проверять, так что мотивы твоих действий должны быть им понятны и аргументированны. Подумай над этим.

– Легко сказать.

– Никто не говорит, что легко. Но это сделать надо.

– Я постараюсь.

– Не сомневаюсь, что у тебя получится.

На следующий после этого разговора день Жора собрал ребят. Вкратце передав суть беседы с Агаянцем, он поставил задачу перед своей группой. А именно, взять под наблюдение «радиоклуб» и тех, кто в него заходит.

– Мы должны знать всех посетителей и собрать максимум данных о них: имена, фамилии, составить словесные портреты, – сказал он тихим уверенным голосом.

– У нас ведь есть фотоаппарат, – вставил слово кто-то из ребят. – Можно сделать снимки.

– Правильно. И это тоже. Мы должны собрать, повторяю, максимально возможную и полную информацию о каждом из курсантов: возраст, профессия, увлечения, социальное положение, данные о родственниках и так далее. Помните, что каждый из них – вражеский агент, а это – взрывы и разрушения в городах, смерть среди мирного населения, диверсии на жизненно важных объектах и военных сооружениях. Нельзя упустить ни одного. Времени на раскачку у нас нет. Дорог каждый час.

Утром, когда солнечные лучи жалили не так больно, как днем, а уличные тени не заползли еще на стены домов, Жора с неисправным приемником в руках постучался в дверь радиоклуба. Хозяином его был англичанин, которого все звали Лесли. Он сразу же обратил внимание на хорошо одетого, воспитанного, спортивного телосложения, коммуникабельного юношу. Через неделю Лесли, если б его спросили, мог рассказать о Жоре много чего интересного, что выудил из разговоров с ним. Молодой человек интересуется радиоделом, хотел бы научиться чинить приемники. Главное, что не могло не нравиться англичанину – Жора был сыном состоятельного, уважаемого в Тегеране фабриканта. И то, что парень не любил Советский Союз, называя его – страной рабов, а Сталина – дикарем, было вполне объяснимо и не резало слух. Скорее – это свидетельствовало об атмосфере в семье, в которой сформировались его взгляды, – атмосфере нетерпимости к голодранцам, захватившим власть в стране, и явной приверженности к западным ценностям. Это хорошо. «Вери гуд, мистер Вартанян!» – довольно усмехнулся Лесли.

Был субботний день. Жора с Оганесом и Ашотом крутились неподалеку от радиоклуба. Они выбрали место с таким прицелом, чтобы хорошо просматривалась входная дверь со стороны фасада, да и их можно было легко заметить, если взглянуть из окна на улицу. В то время как Ашот выделывал на велосипеде разные акробатические трюки, похожий на настоящего эквилибриста, Жора с Оганесом громко и беззаботно болтали между собой ни о чем, то и дело протирая тряпочками своих «двухколесных коней». Шекспир с Айказом расположились у торца здания, разложив в тени могучего платана фигуры на шахматной доске. Гоар сидела на веранде чайханы, попивая чаек, и аккуратно поглядывала с высоты своего положения на задний двор радиоклуба. Все были заняты делом. Не хватало лишь Казанфара, который в это утро помогал отцу в оптовой закупке овощей для харчевни, так как мать еще не вполне оправилась после операции, по мнению родителя.

Прошло минут тридцать, а может, чуть больше, когда в клуб-мастерскую вошли парень с девушкой. В руках у парня был небольшой радиоприемник. В тот момент, когда молодые люди подошли ко входу, девушка, помогая парню, потянула на себя дверь и отступила в сторону. Она как раз повернулась лицом туда, где, скрываясь за спиной Шекспира, замер с фотоаппаратом Айказ. Парень из-за клади в руках также повернулся боком, чтобы пройти в дверь, и в этот миг Айказ нажал на спусковую кнопку затвора, запечатлев обоих анфас, а потом, отмотав пленку, и в профиль.

Вскоре во двор вышел мистер Лесли со стаканом чая в подстаканнике. Он уселся за столиком под большим уличным зонтом от солнца, внимательно уставившись на тройку ребят с велосипедами. Заметив его взгляд, Жора кивком поздоровался с ним. Лесли махнул рукой, жестом приглашая Жору к своему столику.

– Добрый день, мистер Лесли. Вы звали меня?

– Присаживайтесь, юноша. Так, кажется, принято обращаться к парням в России?

– Вот вы о чем? Я уже и не помню, как там было. Тринадцать лет назад мы уехали оттуда.

– Я об этом не спрашивал, а почему, собственно, уехали?

– Не сошлись идеалами. После отмены новой экономической политики отец сказал, что митингами и лозунгами сыт не будешь. Вот и уехали из страны голодранцев.

– Понятно. Значит, вы против большевистских лозунгов?

– Скажем так, не любитель.

– О’кей. Приходите завтра с утра ко мне, сюда.

– Зачем?

– Узнаете.

– О’кей, – на манер Лесли произнес Жора с улыбкой.

«С этим парнем мы поладим. Будет наш», – заключил про себя англичанин и вслух добавил:

– Да и, пожалуйста, о нашей беседе не рассказывайте никому.

– Мы разве говорили о чем-то предосудительном?

– Конечно, нет, но я не любитель давать повод для никчемной болтовни. Кстати, рискну напомнить: хоть вы и не сторонник советских лозунгов, среди них есть весьма поучительные. Например, один гласит… как же он, э-э-э, вот: «Болтун – находка для шпионов». Ха-ха-ха! Согласны со мной?

– Отчасти. Это скорее поговорка, призыв – не болтать.

– О’кей. Ха-ха-ха!

Жора откланялся мистеру Лесли и отъехал к ребятам. Чтоб не вызывать подозрений, те тоже повскакивали в седла, и вся тройка укатила, как могло показаться, с площади по своим ребячьим делам. На самом же деле они сменили дислокацию, перебравшись на веранду чайханы. Гоар перешла наблюдать за фасадом, оказавшись на другой стороне дороги у фруктовых рядов.

Прошло, наверное, часа четыре, когда парень с девушкой вышли из радиоклуба через задний двор и, оказавшись на улице, разошлись в разные стороны. За ними метнулись две тени: Ашот – за парнем, Оганес – за девушкой. Парень несколько раз оглянулся, остановился у парикмахерской, вновь посмотрел по сторонам и вошел внутрь. Ашот медленно, с беззаботным видом прогулялся перед стеклянной витриной, так, чтобы его увидели, и повернул в проулок. Когда через минуту из парикмахерской возник парень, он уже был в кепке, надвинутой на брови. Посмотрев через дорогу, где на тротуаре стояла та самая девушка, с которой они вышли из радиоклуба и разошлись в разные стороны, кивнул ей. Та в ответ посмотрелась в маленькое круглое зеркальце и спрятала его в сумочку. Это означало, что слежки за ним не было. Жора, стоя у магазина старьевщика, мысленно усмехнулся. Хорошо, что Ашота не заметили. Значит, не зря в свое время с ребятами возились старшие товарищи из резидентуры, обучая секретам наружного наблюдения. «Теперь он должен отпустить ее вперед, на приличное расстояние, и проследить, нет ли за ней «хвоста», – подумал Жора и оказался прав. – Этот способ хорош, когда имеешь дело с дилетантами. Но не в профессиональной среде», – со знанием дела чуть не произнес он вслух.

Между тем парень с девушкой, сделав немалый крюк, отошли на приличное расстояние от радиоклуба, поймали извозчика и в сопровождении меняющих друг друга Жоры, Айказа, Ашота и Оганеса умчались в один из тегеранских кварталов. Будучи родными братом и сестрой, они проживали в доме отца, человека состоятельного, бежавшего в 30-е годы из солнечного Узбекистана с увесистым мешочком золотых украшений и драгоценных камней. Молодые люди под именами Темир и Зухра по окончании курса обучения готовились к заброске назад в Узбекистан для осуществления диверсий. Чтобы раздобыть эти сведения и еще кое-какие подробности о них, Жоре с друзьями понадобилось две недели кропотливой, рискованной работы, после чего данные и дела на английских агентов были переданы в резидентуру, а оттуда переправлены в Москву. Конечно, все это произошло не раньше, чем Жора явился к мистеру Лесли на «ознакомительную беседу», а если точнее – сдачу вступительного экзамена для зачисления в разведшколу.

Чтобы войти в молодежный радиоклуб, надо было позвонить в запертую дверь и, когда откроют, назвать цель визита.

– Доброе утро. Я к господину Лесли, – произнес Жора. – Мне назначено.

– Проходите. По лестнице на второй этаж, – подсказал отворивший ему мужчина. – Вас ждут.

Когда Жора постучал в белую двустворчатую дверь наверху, Лесли как раз закончил беседу с мисс Кейти, которой предстояло стать куратором курсанта Вартаняна. Минутой раньше она сидела, опустив глаза, как делала всегда, когда пыталась на чем-то сосредоточиться, и слушала монотонную речь Лесли: «У нас как раз не хватает агента для заброски в Армению. Лучшего кандидата не найти. Молод, как все зеленое – категоричен, ненавидит Советы и их идола Сталина, называя последнего дикарем, а Союз – страной голодранцев. Не правда ли, метко? Что еще – физически развит, внимателен к мелочам, невозмутим, прекрасная память, владеет несколькими языками. По мировоззрению типичный западник. В общем, весьма перспективен». На этом месте, когда Лесли перевел дух, как по заказу, в дверь постучали.

– А вот и он сам, – предвидя появление своего протеже, улыбнулся мистер Лесли и громко произнес: – Войдите!

Выше среднего роста, стройный, симпатичный, с черными усиками, располагающий к себе молодой человек вошел в комнату.

«Походка интеллигентная – это и хорошо, и плохо», – отметила про себя Кейти.

– Доброе утро, мистер Лесли, доброе утро, мисс, – с интересом взглянул на строгую с виду дамочку Жора. От него не ускользнуло отсутствие кольца на безымянном пальце ее левой руки.

– Кейти, мисс Кейти, позвольте представить вам… молодого человека – Вартанян… Жорж.

– Меня зовут Геворк.

– Это не имеет большого значения. Если мы поймем друг друга, а я в этом не сомневаюсь, у вас будет большой выбор имен, – улыбнулся Лесли. – На любой вкус. Ха-ха-ха.

Если Лесли выглядел простаком в общении, то Кейти вела себя, напротив, подчеркнуто сдержанно, даже высокомерно по отношению к Жоре. Казалось, что она специально старалась вывести его из состояния равновесия, методично с интервалами повторяя вопросы, которые уже задавала ему раньше, немного меняя формулировки. Ей было интересно посмотреть на его поведение. Но Жора, когда вокруг него начинало «завихрять», продолжал отвечать на повторные вопросы так, будто слышал их впервые: с охотой и с чувством явного уважения к Кейти, не обращая внимания на кислое выражение ее лица. Порой, входя в азарт, он, казалось, давал разные ответы на одни и те же вопросы, но, когда Кейти начинала «выводить его на чистую воду», то легко и естественно выпутывался из ситуации. Дошло до того, что Кейти стала похожа на человека, сжевавшего целый лимон без сахара. В конце концов непринужденность этого юного наглеца окончательно вывела ее из себя, и она не выдержала несносных манер:

– Все! Достаточно! Вы либо очень глупы, либо очень умны. В вашем случае и то и другое плохо.

Лесли молча повернулся к Кейти с вопросительным выражением на лице.

– Потому, что все хорошо в меру, – не взглянув на Лесли, кажется, сама себе ответила Кейти. – Вартанян, я вас больше не задерживаю. Можете быть свободны.

– Жорж, зайдете завтра в это же время. Сможете?

– Конечно. Всего доброго. – Жора вышел, с сожалением подумав: «Кажется, не пришелся ко двору».

После его ухода, Лесли обратился к Кейти:

– Ну что? Плох?

– Держаться умеет. Может получиться неплохой артист.

– Я же говорил, весьма одарен.

– Даже чересчур. Закрадывается подозрение, что он подставной.

– Вря-ад ли. Слишком молод. Не-ет, чтобы из такого сделать агента, необходимо время. Он просто юный наглец из богатой семьи. То, что нам и нужно.

– Ваш протеже, вам за него и отвечать, – прохладно завершила разговор Кейти, приподняв уголки губ в едва заметной ухмылке.

Лесли стоило усилий, чтобы не поежиться от холодка, которым на него повеяло. «Держу пари – эта «кукла» даст парню такую рекомендацию, что его не только в разведшколу, но и в тюрьму не примут», – мрачно пошутил про себя он.

Между тем характеристика на претендента в курсанты разведшколы Вартаняна, которая за подписью мисс Кейти легла на стол главы английской резидентуры в Тегеране полковника Спенсера, могла не на шутку удивить мистера Лесли, попадись она ему на глаза. Особенно в следующем отрывке: «Вартанян Геворк. Возраст: 18 лет… Происходит из состоятельной семьи. Сын владельца шоколадной фабрики. Не беден. В общении приятен, выдержан, интеллигентен. Физически развит. Желание служить в разведке объясняет возможностью хорошо заработать. Преимущества перед другими кандидатами: знает несколько языков. В их числе: армянский, русский, фарси. Это исключает трату времени и денег на изучение иностранных языков. Представляется как кандидат на зачисление в курсанты».

Заглянувшему на следующий день Вартаняну сообщили, что он принят в разведшколу, и он приступил к занятиям, не теряя времени. К удивлению будущего английского шпиона, никаких сокурсников, класса, группы в школе не оказалось. Занятия шли парами. Два курсанта и куратор. Расписание составлено так, чтобы никто ни с кем не встречался и не пересекался. А было их человек двадцать – представители Закавказья и Средней Азии. Армяне готовились для заброски в Армению, узбеки – в Узбекистан, азербайджанцы – в Азербайджан и так далее. Напарником Жоры стал замкнутый парень по имени Симон.

Симон был из семьи, в которой денег отродясь не водилось. Но желание разбогатеть было так велико, что для него не имело никакого значения – кому служить и что делать. Так он заявил Жоре, когда они, познакомившись, немного поговорили друг с другом. Больше Симон ничего о себе не рассказывал и Жору не расспрашивал ни о чем. Жора со своей стороны решил с первых же дней не разворачивать бурную деятельность, а немного осмотреться, понять своих наставников, их порядки, требования. Например, в школе было принято к концу занятий отчитываться перед куратором, о чем курсант беседовал со своим напарником помимо учебных разговоров. Чем подробнее и грамотнее по форме изложения был отчет, тем больше баллов начисляли курсанту. Естественно, все конфиденциально. Вообще, конспирация в школе находилась на самом высоком уровне. На таком же уровне – осведомленность кураторов о своих курсантах. Конечно же, профессиональной подготовке будущих шпионов уделялось самое серьезное внимание. Английские агенты с большим усердием обучали подопечных шифровальному делу и дешифровке, тонкостям вербовки, проведению тайниковых операций, фотоделу, радиосвязи, а также подрывной работе, уходу от наблюдения, поведению на допросах и многому другому. И все это по ускоренной программе, в течение шести месяцев. После напряженнейшего курса успешно завершивших учебу в Тегеране отправляли еще на полгода в Индию. Там они становились парашютистами. Уже после этого впереди у английских шпионов брезжили советские республики, где по милости Геворка Вартаняна их ждали красные контрразведчики с полными досье на каждого и фотографиями. Пока же «мистер Вартанян», выдержав вступительный экзамен, успел отсидеть одно занятие, на котором без лишних предисловий мисс Кейти прочитала лекцию по азбуке Морзе и работе ключом. «Запомните, – говорила она глядя в глаза Жоре, – главный враг разведчика – плохая память. Хорошая, тренированная память и внимательность – ваши верные друзья. Поэтому ничего не записывать! Все, что я буду вам говорить, следует запоминать. Итак, запоминаем: работа разведчика очень важна, но она ничего не стоит, если ее результаты не переданы своевременно в Центр. Еще не придумано более эффективного способа передачи информации на большие расстояния, чем работа на ключе в зашифрованном виде. Поэтому разведчик должен знать азбуку Морзе. Он обязан в совершенстве владеть мастерством радиста, а значит – научиться работать кистью. Вот, смотрите…». – Мисс Кейти красиво, подобно скрипачу, водящему смычком по струнам, «заиграла» кистью, имитируя передачу пока непонятных курсантам точек и тире несуществующему адресату. Несмотря на неприятное впечатление, которое мисс Кейти произвела во время вступительного экзамена, преподавателем и куратором она оказалась очень неплохим и умела наглядно и доходчиво объяснять довольно сложные вещи. В общем, после первого занятия Жора и Симон ушли, как здесь было принято, через задний двор, весьма довольные мисс Кейти и результатами занятий с ней.

Сама мисс Кейти позже в еженедельном рапорте о том же Вартаняне записала следующее: «…по уровню усвоения учебного материла значительно превосходит остальных курсантов. Характер уравновешенный, устойчив к стрессам, способен к интенсивной деятельности. Отличается хорошей памятью, интеллектом, исполнительной дисциплиной. Оптимист». Ей, правда, было невдомек, что благодаря этим качествам Вартанян за короткий срок смог выявить шестерых курсантов, раздобыть подробную информацию о них и много чего интересного о самой школе и педагогах. Весь собранный материал он передал в советскую резидентуру, что получило высокую оценку Ивана Ивановича Агаянца.

Став лучшим курсантом разведшколы, Жора старательно делился полученными знаниями со своими товарищами из «Легкой кавалерии». Получалось, что, преподавая им, он повторял и закреплял пройденный материал сам и мог поспорить, что истинный смысл поговорки: «Повторение – мать учения» значительно глубже, чем принято считать. Таким образом, с легкой руки Жоры на более высокий уровень поднялась подготовленность и его ребят, которые на глазах превращались в юных шпионов-профессионалов с британским уклоном. Прямо пропорционально их успехам стала сходить на нет эффективность работы школы. Сбрасываемые в советские республики английские агенты с пугающим постоянством оседали в казематах НКВД и либо не выходили оттуда никогда, либо появлялись вновь уже перевербованные советской разведкой. Англичане справедливо забеспокоились. В конце концов устроили курсантам серьезнейшую проверку, которую Вартанян прошел блестяще, без тени подозрений. Позже, когда, беседуя с ним, Иван Иванович спросил: «Амир, как тебе удалось так легко пройти проверку?», тот ответил: «Для начала убедил себя в том, что я настоящий английский агент. Когда сам поверил в это, убедить англичан было не трудно».

– Молодец, парень! – улыбнулся Агаянц.

– Иван Иванович, через месяц завершается моя учеба. Наш поток для прохождения курса прыжков с парашютом собираются на полгода отправить в Британскую Индию.

– Знаю. Но тебе туда не надо. Я думаю, что с разведшколой пора заканчивать.

– Совсем? Почему сейчас, а не раньше?

– Не раньше?.. Конечно, не раньше. Нам было важно выяснить подробности о школе, ее преподавателях, курсантах, целях и задачах. Понимаешь, о чем я говорю?

– Понимаю.

– Вот. Да и бросать учебу, завалив британцам все дело на полпути, не совсем было педагогично, я б даже сказал, не по-джентльменски как-то, – под конец пошутил Агаянц. – Все-таки через месяц дипломированным английским шпионом станешь.

– Не только я, но вся наша «Легкая кавалерия» смогла б выдержать выпускные экзамены, – решил поддержать хорошее настроение шефа Жора.

– Не сомневаюсь в ваших способностях, – посерьезнев, произнес Иван Иванович. – Амир, в донесении ты спрашиваешь разрешения на вербовку своего одногрупника Симона. Я посмотрел его досье. Кандидатура возражений не вызывает. Но ты понимаешь, что, будучи курсантом, сам не можешь этим заняться?

– Да, мы же обязаны отчитываться перед начальством в письменном виде обо всех разговорах в стенах школы. А за ее пределами курсантам встречаться друг с другом вообще строго запрещено. Если нас заметят хотя бы рядом – это исключение…

– Исключение из школы и отправка в «командировку» в один конец. Без обратного билета. Так что не спеши.

– Речь не обо мне, с ним поработает Гоар.

– Гоар? Интересно. Но очень опасно. Если она попадет в поле зрения кого-то из «школьников», ею заинтересуются…

– Мы справимся, Иван Иванович. Сопровождать объект и уходить от слежки, заметая следы, умеем не хуже англичан. Их методы нам знакомы.

– Амир, чего-то ты задумал? Я по твоей интонации чувствую, что Гоар уже подключилась к работе.

– Не буду скрывать, да. Обстоятельства сложились так, что пришлось принимать решение на месте. Симон и Гоар увиделись на свадьбе общего знакомого. У Гоар хорошая зрительная память. Она признала в одном из гостей моего одногрупника. На свадьбе произошла непредвиденная ситуация…

Это случилось в выходной день. В одном из глухих переулков, где Жора встречался с Колей Поповым, тот, как обычно, за рулем черной легковушки, медленно проталкивался сквозь толпу прохожих вверх по дороге. Жора, приоткрыв заднюю дверцу, юркнул на ходу в салон и прилег на сиденье, укрывшись тонким пледом, чтоб его не было видно.

– Привет, Амир, нужна твоя помощь, – без лишних слов начал Коля. Он был оперативником и в момент наивысшей сосредоточенности на работе опускал предисловие, сразу беря быка за рога. Некоторых это вводило в ступор. Но Амир знал манеры Коли и спокойно спросил:

– Прямо сейчас?

– Да. Здесь неподалеку гуляет свадьба. Один из гостей, по нашим данным, – немецкий агент, террорист.

– Иранец?

– Да. Но немецкий террорист. Его надо взять. Без шума. Чтоб не будоражить свадьбу.

– Брать будем мы?

– Нет. Спецназ ГРУ.

– Моя задача?

– Помочь. Ты должен вызвать его со двора на улицу.

– Понятно. Надо придумать какой-нибудь благовидный предлог, чтоб тот ничего не заподозрил.

– А?.. Ну да. И имей в виду, он, скорее всего, вооружен. – С этими словами Коля достал из внутреннего кармана легкого летнего пиджака фотокарточку и протянул назад. – Вот его физиономия.

Пока Амир запоминал лицо террориста, Коля вырулил на соседнюю улицу и через двадцать минут они были на месте.

– Приехали? – улыбнулся Амир.

– Через полчаса подъедет спецназ. Запомни, твое дело вывести под э-э… благовидным предлогом за калитку объект и уйти в сторону. Все. Вообще уйти. Быстро и подальше. Ничего другого, никакой самодеятельности. Понял?

– Так точно, агаи командир.

– Ну-ну, – впервые за все это время улыбнулся Коля. Он не был знатоком языка фарси, но в слове «агаи» ему послышались явно уважительные нотки по отношению к себе.

Американский грузовик «Студебеккер», с установленным на кузове брезентовым тентом, остановился за несколько домов до места свадьбы. Из кабины выскочил невысокого роста плечистый человек и подбежал к Колиному автомобилю.

– Капитан Горьков, – представился военный.

– Лейтенант Попов. Ну что, капитан, работаем?

– Так точно.

– Амир, готов?.. Пошли.

Жора подошел к высокой глухой калитке один. Постучал в нее и, когда ему открыли, только успел поздороваться с добродушной улыбкой на лице. По законам восточного гостеприимства – «Гость послан Богом!» – его взяли под руки и с радушными возгласами ввели во двор. Калитка еще была открыта, когда за спиной Жоры неожиданно раздался пронзительный свист невесть откуда взявшегося капитана и на свадебный двор, где гуляли около двухсот человек, вломился взвод советских автоматчиков. Надо отдать должное капитану, тот хоть и сотворил несусветную глупость, подняв страшный переполох, террориста тем не менее среди двух сотен гостей он обнаружил раньше, чем тот успел вытащить из внутреннего кармана пиджака пистолет и открыть пальбу. Все бы, может, и обошлось как-нибудь, но вот заповедь, которая гласит, что гость в доме – главный человек, нарушать не дано никому. Почти вся свадьба с проклятиями поднялась и пошла за «Студебеккером» вызволять из неволи гостя. Террориста, конечно, никто не освободил, но шуму было очень много. И разговоров, осуждающих советские порядки, тоже.

– …А ведь все можно было сделать тихо, мирно и незаметно, – закончил рассказ Жора.

– Да уж. Ничего не скажешь, наворотили дел, – с сожалением заключил Агаянц. Похоже, он был в курсе сказанного.

– Но худа без добра не бывает, – продолжил Жора. – Я, когда вошел во двор, несмотря на всю суматоху, заметил и Гоар, и Симона. Автоматчики, что скрутили террориста, произвели убийственное впечатление на Симона. Лица на нем не было. Наверное, представил, что может случиться там, в Советском Союзе, если, тьфу-тьфу, его будет арестовывать спецназ. Тут-то к нему и подошла Гоар. Я не слышал, о чем они говорили, меня вынесла толпа гостей и понесла к военной прокуратуре митинговать, чтобы отпустили арестованного. Но потом Гоар рассказала, что практически вошла в полное доверие к Симону. Тому хотелось выговориться, и Гоар слушала его долго, пока в пылу откровения он ей не выболтал все, в том числе и то, как стал курсантом английской разведшколы. «Если б кто знал, как мне не хочется быть заброшенным туда», – признался он Гоар. – «Могу себе представить», – пожалела его она.

– Вербовать человека на пике его страхов, это, конечно, уметь надо. Промахнешься, считай, сам пропал. Но если попадешь точно в цель… Тут надо внимательно слушать собеседника и в нужный момент подсказать такой выход из положения, какой выгоден тебе, но чтобы пришел к решению он сам. – Агаянц с любопытством посмотрел на Жору и подзадорил того вопросом: – Чего нахмурился? Или не учили вас англичане методам вербовки?

– Ну почему же, учили.

– Вот и я о том же. Гоар все правильно делает. Но она еще не «сшила» из английского сукна советский костюм для Симона, а лишь только сметала крупными стежками. Так что с ним еще придется повозиться.

– С костюмом или с Симоном? – рассмеялся Жора.

– И с костюмом, и с Симоном. И мы в этом поможем Гоар, – хлопнул ладонью по столу Агаянц, внутренне улыбаясь тому, как дал себя подловить на слове этому сметливому юноше.

Учиться полезно всем и всегда. Хусейн-хан, он же германский резидент Франц Майер, находясь нелегально в Тегеране для проведения дестабилизационных мероприятий и борьбы с англо-советскими союзниками, в свободное от подрывной работы время совершенствовал знание языка фарси, а также изучал нравы, обычаи и особенности персов. Это позволяло ему лучше узнать своих противников, понять логику их действий и даже предугадывать кой-какие события. Взять хотя бы случай, когда, скрываясь на конспиративной квартире, Майер в состоянии депрессии едва не отправил к праотцам двух иранских солдат, постучавших к нему в окно. Кстати сказать, посыльных командующего исфаханской дивизией генерала Захеди. Того самого генерала, которого Майер считал человеком верным, надежным и весьма эгоистичным. Видимо, за то, что военный чиновник снабдил его деньгами, продовольствием и, что немаловажно, помог наладить связь с мятежными вождями кашкайских, бахтиарских, курдских племен и оппозиционно настроенными иранскими военачальниками. Взамен Захеди после изгнания союзнических войск из страны «эгоистично» надеялся стать верховным правителем Ирана, при германской поддержке, конечно. Так вот, наблюдая за тем, как солдаты топтались во дворе (один из них держал в руках пакет), загнанный своими страхами в угол Майер пытался решить, кого первым подстрелить из парабеллума – того, что с белым пакетом – худого длинного парня, или второго, тоже худого, но чуть пониже ростом. Пока Майер размышлял, тот, что с пакетом, собрался было в очередной раз постучать в окно, но, раздумав, сунул его в проем под дверь и обратился к товарищу: «Идем, Халиб, так и доложим генералу, что письмо передали из рук в руки, как было приказано. Нам неприятности не нужны». Это его и спасло от немецкой пули. Майер, свободно понимавший по фарси, опустил пистолет и, повернувшись к двери, поднял с пола злополучный пакет, зная, что тот от Захеди. В конверте на листке был начеркан кодовый текст из одного предложения, означавший, что в месте закладки – в тайнике – для Хусейн-хана имеется письмо. Дело в том, что, когда у Майера стали сдавать нервы, он перестал выходить из дому. А в закладке его ждало зашифрованное донесение Захеди, которое Майер не взял в назначенный срок. Это могло означать все что угодно, в том числе наихудшее развитие событий в шпионской жизни и деятельности Майера, с учетом участившихся в последнее время провалов немецких агентов. Поэтому солдатам было строго велено передать пакет лично в руки человеку, который, отворив им по указанному адресу, представится Хусейн-ханом. Но персидские солдаты в силу различных обстоятельств выполняли порой распоряжения своих командиров с точностью до наоборот, докладывая при этом, что все исполнили согласно приказанию. Эту черту иранских военных образца сороковых годов Майер постиг на собственной шкуре. Он был как раз в Тебризе, когда туда вошли советские войска. На его глазах немецкий инструктор Херман, которого иранские солдаты почему-то называли Абдуллой, приказал готовиться к бою, но те, сославшись на то, что им не выдали патронов, побросали ружья и разошлись по домам. Майер с Абдуллой едва не попали тогда в лапы советам. Проклятый Восток! Предатели и недочеловеки! Невозможно, невозможно, постоянно имея дело с теми, чьи особенности диаметрально тебе противоположны, вынести все, вытерпеть и не свихнуться. В висках застучали молоточки. О, эта боль, она умеет подкрасться незаметно и выстрелить, как пистолет. Ммм!.. Очень хочется выхватить автомат и открыть беспорядочную стрельбу!.. Это будет конец всему!.. Надо держаться! Надо!..

Вот уже почти полгода Майер старался, как мог, «не слететь с катушек». В один из дней, когда он четко понял, что, если не «проветрит» мозги, может точно кого-нибудь прибить, переоделся в персидского крестьянина и вышел из дому. Хотелось прогуляться по площади Туп Хане, может, посидеть в чайхане. Он так и сделал. Когда вошел в чайхану, огляделся исподлобья и едва не вскрикнул с досады: «Какой сегодня день?! Четверг»?! Совсем забыл! Майер посмотрел на часы… Было как раз время, когда он встречался в этой самой чайхане со своим агентом-персом. Как можно было забыть?! Как?.. Никогда такого не случалось. Но интуиция!.. Какая, к черту, интуиция?.. Предобморочное состояние духа!.. Так и до провала недалеко… А почему? Что, собственно, случилось?.. Вот он, агент, сидит за вторым столиком, как и положено. Перед ним закрытая доска для игры в нарды. Это знак ему, Майеру, вернее Хусейн-хану, что все в порядке. А что в порядке?.. Почему он – представитель высшей расы – должен находиться в этой душной, грязной чайхане, в окружении дикарей, затравленный проклятыми советами и англичашками!.. Все-все! Спокойно.

Хусейн-хан подошел к своему агенту, поздоровался на фарси, присел. Агент раскрыл доску для нард:

– Партию?..

– Пожалуй.

Заказав кувшин чаю, «два перса» завели неспешную беседу между собой в приглушенных тонах. Хотя здесь принято было говорить и громче, и эмоциональней. Но двое бросали по очереди «кости», передвигая фишки по доске, не повышая голосов. Майер нарды любил и играл хорошо. Но в тот день, переживая, как и всякий человек, определенные волнения, партию проиграл. Перс-агент обрадовался и, забыв обо всем, радостно воскликнул:

– Я выиграл! Я выиграл!

Майер, когда понял, в чем дело, сильно расстроился и разозлился. В пылу игры он также забылся и взревел:

– Да как ты посмел меня обыграть! Как ты вообще смеешь радоваться?!

– Я-а… А-а-а!.. – Бедный перс едва не откусил себе язык, получив удар кулаком под подбородок!.. Взвыв от боли и не на шутку перепугавшись, он выпрыгнул в окно с криками:

– Люди, спасите! Здесь немецкий агент! Здесь немецкий агент! Держите его!

Перс бежал по улице, размахивая руками, и поднял столько шуму, что его возбужденность передалась Майеру. Ошалев от криков, тот также выскочил в окно, взлетел по ребристой стене на крышу чайханы, перепрыгнул с нее на крышу соседнего здания, оттуда соскочил во внутренний двор фруктовой лавки торговца Хабира, и тут на него налетел парень на велосипеде. Последний даже выскочил из седла. Столкнувшись лбами, оба уставились друг на друга.

В мужчине велосипедист признал… немецкого шпиона и палача Майера. А Майер в парне – того толстяка с кладбища, который вместе с друзьями участвовал в похоронах мальчишки-водоноса. «Как же звали этого толстяка?.. Как?.. Ка… Казанфар – сосед Хабира. Он еще вокруг Люси крутился. Что-то слишком часто стал попадаться на пути», – подумал Майер и, вспомнив разговор с Хабиром, потянул на себя дверь магазинчика. Та оказалась заперта. Очевидно, что после случая с убийством водоноса Хабир стал запирать свою лавку на замок всегда, когда отлучался по необходимости.

– Жаль, – прошипел Майер по-немецки, вытаскивая из кармана шило. – Придется убить тебя здесь.

Казанфар сглотнул слюну и почувствовал, как у него похолодело внутри.

Мисс Люси увидела Казанфара, когда тот с отцом у харчевни разгружал ящики с овощами и фруктами. «Видимо, только вернулись с оптовых закупок», – подумала она и, немного посомневавшись, решила все-таки подойти. Дело в том, что после их последней встречи прошло чуть более трех месяцев. Девушка была в Венгрии. Ее отправил туда Агаянц. Перед поездкой предупредил – о предстоящей командировке никому, в том числе и Казанфару, ничего не рассказывать. Агаянц знал историю семьи Люси, то, что ее родителей – честных коммунистов – однопартийцы по ложному доносу обвинили в измене, в то время как истинный предатель, а именно немецкий агент, все еще оставался неизобличенным в их рядах. Агаянц доложил о ситуации в Центр и после соответствующей команды из Москвы подготовил Люси для отправки с секретной миссией в Будапешт. Девушка выполнила задание, немецкий агент был выявлен и схвачен, но родителей ее обнаружить не удалось. По одной из версий, они, спасаясь от кары своих же товарищей, уехали в Югославию воевать против венгерских оккупационных войск, которые во время антипартизанского рейда в городе Нови-Сад убили более 1200 югославских граждан.

Люси по предложению товарищей могла остаться в Венгрии и там продолжить борьбу с нацистами. Но она решила, что в Иране может быть более полезной. Приехав в Тегеран, доложила обо всем Агаянцу, и тот с пониманием отнесся к ее выбору, пообещав прозондировать по своим каналам ситуацию по ее родителям. На душе стало празднично, легко. И не только от того, что она вернулась в этот старинный город с его шумными жителями, с его царственным базаром. А еще от того, что ехала сейчас за рулем своего «Опель Капитана», оглядывая узкие улочки Тегерана, и остановилась рядом с харчевней аги Арзу. Сердце ее часто и трепетно забилось, когда увидела Казанфара. Она вышла из машины и подошла ближе.

– Здравствуй, Казанфар, – произнесла Люси и, опустив взгляд, повернулась к его отцу, поздоровалась и с ним: – Здравствуйте.

Казанфар насупился. Отец опешил: откуда возникла перед ними эта… девушка? Она была очень хороша! Одетая не по-восточному, в легкое белое платье, суженное в талии так, что сопутствующие женские формы казались неподобающе привлекательны, и аге Арзу было впору отворотить свой взор от искушения.

– Э-э, здрас-те… Сынок, кто это? – спросил он на фарси, надеясь, что девушка не поймет. Казанфар покраснел. Люси, поняв вопрос аги Арзу, с любопытством посмотрела на Казанфара.

– Это – Люси. Моя… знакомая. Мы друзья.

– Что?.. – не понял отец.

– Моя… – занервничал Казанфар.

– Знакомая. Мы друзья. – Повторила слова Казанфара Люси. Она произнесла это на фарси.

Брови аги Арзу поползли вверх, а челюсть стала отвисать вниз.

– Отец!.. – решительно начал Казанфар. – Мы с Люси…

– Просто знакомы. Я проходила мимо, случайно увидела вас и решила поздороваться.

– И все? – выдохнул ага Арзу.

– Извините, если помешала вам заниматься делом. Мне пора, извините.

– Не уходи, – попросил Казанфар.

– Увидимся позже.

– Люси! Ты сама… куда ты пропала? Почему ты исчезла, не сказав мне ни слова? – Казанфара прорвало: – Я искал тебя и нигде не мог найти!.. Я даже думал… я даже думал, что тебя нет в живых. Зачем?.. Зачем ты так поступила со мной?

– Я не могла.

– Что значит не могла? Люси, тебя не было целых… месяц и двадцать девять дней! Я чуть с ума не сошел.

– Не могла, понимаешь. Но я знала, что вернусь, все расскажу и ты поймешь меня.

– Что я должен понять?..

– Вот мой телефон. Позвони, когда захочешь. Желаю удачного дня. – Люси протянула Казанфару листок с цифрами, грустно улыбнулась, повернулась и пошла через дорогу, где стоял ее верный «Опель Капитан». При этом выражение лица у нее было таким, что непонятно – то ли она собиралась рассмеяться, то ли расплакаться.

Казанфар не только раскраснелся, но у него подскочила температура тела, а потом резко упала. На лбу выступила испарина и немного помутнел взгляд.

– Чего стоишь?.. Поезжай, догони ее. – Это произнес ага Арзу сыну, который сперва не понял, что сказал ему отец, а когда понял, не поверил своим ушам.

– Да. Я эту девушку люблю и никому ее не отдам! Все знайте это! – нарушая этикет и вековые обычаи, бросил в лицо отцу Казанфар. Он вскочил на велосипед и рванул вдогонку за «Опель Капитаном», сокращая путь по диагонали, как всегда делал, когда требовалось «вести объект». Ага Арзу молча проводил взглядом сына и, кажется, не огорчился от того, что увидел и услышал, а, наоборот, с чувством произнес:

– А я и не заметил, сынок, как ты повзрослел.

Люси отъехала от овощных рядов, чтобы свернуть на дорогу, ведущую в пригород, и заметила в зеркале заднего вида Казанфара. Тот направился ей наперерез мимо фруктовых ларьков. И тут со стороны чайханы со страшными криками выскочил на дорогу какой-то мужчина. Чтобы не налететь на него, Казанфар закрутил педали назад, резко затормозив, и заюзил прямо за лавку Хабира. Столкнувшись нос к носу, двое отпрянули друг от друга… «Майер! – едва не вскрикнул Казанфар и подумал: – Майер – в Тегеране?! А я думал, что он убрался отсюда подальше. Вот же сволочь!»

Майер, зыркнув холодным взглядом по Казанфару, тоже узнал его…

– Жаль, – прошипел немец, вытаскивая из кармана шило. – Придется убить тебя здесь.

Казанфар стоял, прижавшись спиной к стене, рядом валялся велосипед, бежать ему было некуда. Вернее, он не успевал даже отпрыгнуть в сторону, Майер в любом случае доставал его на расстоянии вытянутой руки. Но Казанфар настолько ненавидел этого нациста, что был готов голыми руками задушить того. И он не стал ждать, а, крепко сжав кулаки, нагнул голову вперед и ринулся на Майера. Немец с искаженным в ухмылке лицом оттянул руку назад и в следующий миг резко выбросил ее вперед, навстречу Казанфару. Единственное, что почувствовал парень, – это разлившееся в области живота острое ощущение тепла, одновременно со вспышкой света, короткую боль в голове и… небытие…

Когда человек уходит из этого мира, это не значит, что мир тоже прекращает свое существование. Так же светит солнце, будто ничего не случилось, плывут куда-то облака, птицы щебечут на деревьях, ветерок играет в листве. Но здесь, у магазинчика торговца Хабира, где тень, упав от стены, лежала на земле, словно персидский ковер, подрагивая плечами, склонилась над Казанфаром Люси. А в двух шагах от них с пробитой в области сердца грудью уткнулся лицом в землю Майер. Каждый день в Тегеране раздавались звуки выстрелов. И все равно люди не желали смириться с этим. Каждый раз кто-то звонил в полицию, и правоохранители спешили по вызову к месту происшествия. Вот и сейчас Люси еще не успела опомниться от шока, а ее уже подняли под локти двое полицейских, усадили в большой легковой автомобиль, защелкнули на руках наручники и увезли в участок. Казанфара и Майера, уложив в носилки, погрузили в бортовую «Скорую помощь» санитары.

Все было как в тумане перед глазами Люси. Мир перевернулся с ног на голову. Каких-то двадцать минут назад, когда, подъехав к харчевне, она увидела Казанфара, жизнь показалась праздником. Теперь же ее бросили в полуподвальную душную камеру с маленьким зарешеченным окном под потолком и со скрипом захлопнули за спиной тяжелую ржавую железную дверь. «Как же так?.. Казанфар, зачем я к тебе спешила, миленький?.. На нашу погибель?» – сухими, как бумага, губами беззвучно произнесла она. Свое красивое белое платье, купленное в Будапеште, Люси надела, чтобы понравиться ему. Теперь оно было серым, грязным, в бурых пятнах крови и в пыли. И это не имело никакого значения. Она прижалась к шершавой стене, закрыла глаза, и сознание ее зависло там, где нет ни звуков, ни света… «Пустота всегда черна», – подумала она и провалилась в эту пустоту.

– Здравствуйте, Юлиана, как вы себя чувствуете? Мне разрешили с вами поговорить. Меня зовут Фируза, я из полиции…

Люси посмотрела на молодую женщину у своей кровати в небольшой белой комнате и спросила:

– Где я?

– Вы в госпитале. Доктор сказал, что кризис прошел, но вам еще надо дня два полежать в покое.

– В покое?

– У вас случился, э-э, – Фируза взглянула в открытый блокнот, что держала в руке, – нервный срыв на фоне психологического потрясения. Вас поместили сюда. Вы можете ответить на несколько моих вопросов?

– Могу.

– Скажите, как вы оказались на площади Туп Хане?

– Что-что?

– Два дня назад на площади Туп Хане возникла драка с поножовщиной и стрельбой. На месте происшествия обнаружен дамский пистолет, из которого стреляли. На нем отпечатки ваших пальцев. Вы можете объяснить, что там произошло?

– Мой пистолет?.. Я стреляла?.. Да-да, я стреляла… надеюсь, я убила его?..

– Послушайте, милая моя! Если вы себя плохо чувствуете, вы можете отказаться давать показания. Судя по вашей реакции на слова, вы не совсем еще пришли в себя.

– Нет-нет, я пришла, я могу отвечать. Вы только скажите мне, я убила его?

– Кого? Мужчину, в которого стреляли? Вы знаете, кто это? При нем не было никаких документов. Он сказал лишь доктору после операции, что…

– Его зовут Хусейн-хан.

– Вы знали его?

– Вы сказали после операции?.. Он живой? Как же… Казанфар?..

– Значит, слушайте сюда, милая моя. Этот так называемый Хусейн-хан жив. Пуля угодила в левую область груди, но застряла в ребре, не задев ни одного жизненно важного органа.

– Жив?! Это же немецкий шпион, убийца! Его надо немедленно арестовать!

– Не представляется возможным. Сегодня утром он сбежал из госпиталя.

– Как?..

– Такие дела, милая моя. И еще вам скажу, наш разговор в форме допроса я обязана запротоколировать. Так что, если вам нужно время прийти в себя, собраться с мыслями и не наговорить лишнего, вы можете отказаться от дачи показаний. Это будет разумно с вашей стороны. В этом случае я ничего писать не буду, и мы встретимся позже. И никому, слышите, кто бы ни пришел к вам, никаких показаний не давайте, пока не выздоровеете полностью.

– Вы пытаетесь помочь мне? Но зачем это вам?

– Милая моя, слишком вы бледная, чтобы отвечать на мои вопросы. Вы помните свою портниху, которая шила вам платья на заказ?

– Портниху? Зари?

– Да-да.

– Конечно. Мы были с ней как подруги.

– Мы тоже. Когда я гостила у нее дома, иногда видела вас, вы приходили в ателье на примерку.

– Да-да, часть дома была отдана под ателье.

– Признаюсь, мне импонировал ваш стиль одеваться. Я даже позаимствовала одно ваше платье – заказ, который вы оплатили, но так и не забрали его, потому что куда-то скоропостижно уехали. Где вы пропадали?

– Я была в Венгрии.

– Конечно. Вы же венгерка, танцовщица Юлиана Хегедус, которую зовут еще мисс Люси. Не удивляйтесь моей осведомленности, я ведь служу в полиции. Кстати, как вам в Венгрии, у вас там родители, не так ли? Виделись с ними? Странно, что они отпустили вас назад, в Тегеран.

– Мы не виделись. Их нет в стране.

– О да, в Венгрии нелегкие времена.

– Они уехали от преследования коммунистов.

– Все беды от них.

– Вы говорили о платье.

– О да. Я ношу это платье. Оно подошло по размеру, говорят, мне очень идет, представляете? Так что в некотором роде я вам обязана. Отсюда дружеский совет. Если чувствуете себя плохо, не торопитесь с показаниями. Вы же понимаете, что на подлог я не пойду, но оказать небольшую услугу рада. Ну так что? Увидимся через пару дней, когда вы поправитесь?

– Да. Спасибо вам. Скажите, где сейчас тело второго мужчины, парня… которого ударил шилом… убийца!..

– Тело? Думаю оно в палате.

– Еще в палате?

– Думаю, да.

– Я бы хотела взглянуть на него. Пока его не отправили…

– Ну это не ко мне. Это вопрос к доктору. Э-э, что еще?.. Через два дня вас выпишут и отправят в изолятор полицейского участка. Соберитесь с мыслями и не навредите себе.

– Скажите, меня посадят?

– Пострадавший исчез. Если вы не наговорите лишнего, может, и не посадят. Правда, в вашем деле есть такой нюанс, э-э… много чего может зависеть от показаний, которые даст молодой человек.

– Какой еще молодой человек?

– Тот самый, про которого вы спросили.

– Кто?

– Ну, как его?.. Казанфар?.. Так?

– Казанфар? Он живой?

– Он в мужском отделении, на втором этаже. У двери стоит полицейский-часовой.

– Он живой?!

– Живой, живой. Не нервничайте так. И чувствует себя получше вашего.

– Я могу его увидеть?

– Милая моя, это вопрос к полицейскому и к доктору. Он подойдет к вам после того, как я уйду. Да и запомните, мы с вами ни о чем не беседовали и я вам ничего не говорила. Вы в связи с плохим самочувствием отказались от дачи показаний. Вот и все. Не забывайте об этом.

– Спасибо, дорогая. Вы так добры. Жаль, что не могу вам сейчас ничего подарить.

– Не портьте мне момент. – Фируза высоко задрала подбородок и с достоинством пошла из палаты. Она ступала уверенно, стройная, зеленоглазая брюнетка с красивым прямым носом, над которым явно поработал скальпель хирурга.

«А ведь она не из полиции, – подумала Люси, провожая ту взглядом, – ведет себя не так, да и макияж на лице слишком яркий, кстати, нанесенный со вкусом. Женщины из полиции так не красятся. На лицах у них почти не бывает краски и крема, разве что густо подведенные черной тушью глаза. Нет, определенно не из полиции дамочка, – заключила Люси и добавила: – Странно это и не к добру».

Ага Арзу был потрясен случившимся. Никакого предчувствия беды. Звук выстрела дамского пистолета он даже не услышал. О происшествии ему рассказал мальчишка-зазывала из кондитерского магазина. Уже в госпитале врач поделился с агой Арзу информацией о состоянии здоровья сына.

– Парня пытались ударить острым колющим предметом в живот. Об этом свидетельствует небольшая, к счастью для вас, полоса вертикального пореза в области брюшной стенки. Очевидно, наносящий удар человек, когда ему выстрелили в спину, в падении подался вперед, от этого рука ушла вверх и удар получился скользящим, а порез – неглубоким. Другое дело, что, падая, ваш сын ударился головой об угол стены и получил средней степени сотрясение мозга. Так и так ему теперь придется провести несколько дней в госпитале. Помимо того, что это необходимо для поправки здоровья, сами понимаете, произошел инцидент с применением холодного и огнестрельного оружия. Ранены два человека. Все это требует полицейского разбирательства. Стало быть, фигуранты уголовного дела, которое, скорее всего, завели, должны находиться под надзором полиции в стенах нашего учреждения, а затем, когда поправятся, их увезут в следственный изолятор.

– Скажите, жизни моего сына что-нибудь угрожает? – попытался выяснить главное для себя ага Арзу.

– Думаю, нет. Определенно, нет. Мы делаем все для того, чтобы в самое ближайшее время он встал на ноги.

– А полицейский зачем там стоит?

– Охраняет вход в палату, как вы видите.

– Мне можно увидеть сына?

– Ему сделали успокоительный укол, он сейчас спит. Не стоит его беспокоить. Приходите завтра. А лучше через два дня.

– Я приду завтра.

– Смотрите сами.

Ага Арзу вложил в карман доктору солидную денежную купюру и откланялся. На базаре, куда он вскоре вернулся, сразу же поспешил к мальчишке-зазывале. К тому времени тот уже собрал в «мешок» все рассказы и россказни очевидцев происшествия, прибавил к услышанному немного собственной фантазии и так наглядно и красочно передал аге Арзу подробности, что у самого дух захватило. Без сомнения, произошедшее – совершенно дикий для Тегерана случай. Вооруженный ножом бандит-иностранец средь бела дня пытался ограбить девушку. Казанфар заступился за нее. Он схватил за плечо грабителя, а тот замахнулся на парня ножом. Хорошо, девушка не растерялась, вытащила из сумки пистолет и выстрелила в нападавшего. Она оказалась из полиции. Да! Без сомнения, девушка спасла Казанфару жизнь! Иначе он был бы уже мертв. А так получил лишь ранение. Слухи, моментально обрастая все новыми подробностями, пошли гулять по базару. Ага Арзу, несмотря на это, решил пока ничего подобного дома жене не рассказывать, чтоб напрасно не волновать свою ханум. «Не так много времени прошло со дня ее операции, – рассуждал он как заботливый супруг, – ей надо бы окрепнуть малость. Успеет еще окунуться в заботы и переживания. А если сама спросит, придумаю что-нибудь». Однако жену обмануть можно, а сердце матери – никогда.

– Где Казанфар? – спросила женщина муженька, когда тот раньше обычного пришел домой. С оптовых закупок отец с сыном всегда возвращались к ужину вдвоем, голодные и уставшие. У аги Арзу от вопроса почему-то засвербило в носу, он хорошенько потер его кулаком, собрался было чихнуть, но так и не сподобился. «Эх, не смог чихнуть, – с сожалением подумал он, – кто-то, видать, недобрым словом помянул. А скорее всего – это к неприятному разговору. Верная примета». Он покосился на жену и, отведя в сторону взгляд, пролепетал что-то нечленораздельное. И куда подевались слова, которые тот заготовил для супруги, мол, Казанфар упал с велосипеда и немного поцарапал бок. Теперь его пару дней подержат в госпитале и отпустят. Таков порядок. Волноваться не о чем. Фуф.

– Арзу! Где Казанфар?! – неожиданно крепким, почти мужским голосом повторила вопрос жена. Опешивший от такого поворота событий бедолага-муж даже оглянулся от неожиданности. Не послышалось ли ему это?

– Кгм-кгм, – покашлял он для порядка в кулак, но это не помогло. И мужчина понял, что придется капитулировать.

– Арзу! Где наш сын?!

– В госпитале, – пожал плечами тот, подумав: «Двадцать лет жил с женщиной, полагая, что она ягненок, а в ней все это время, смотри ж ты, дремала львица»!

Ага Арзу, который никогда прежде не врал жене, потому что не надо было – она ни словом, ни делом не перечила ему ни в чем, – решил и на этот раз выложить ей всю правду. Опустив подробности про женские достоинства Люси, обо всем остальном, почти как на духу, поведал он супруге, не умолчав и о том, что сам посоветовал сыну поехать за девушкой.

– Ты не виноват, – сказала жена, – наш мальчик действительно вырос. Надо с ним поговорить, чтобы эта иностранка окончательно не опутала его. Она ему не пара.

– Да, не пара, – принял строгий вид ага Арзу.

Люси сидела на краю кровати, опустив плечи в несвойственной для танцовщицы, пусть и бывшей, позе. Она смиренно ждала, когда в палату войдет доктор. Ей было крайне необходимо увидеть Казанфара. Фируза сказала, что чувствует он себя неплохо. Знала, наверно, заходила к нему. Казанфар, Казанфар. Эта недосказанность в их последнюю встречу… взаимная обида!.. Как все стерпеть? Нет, невозможно. Надо объясниться. Да и… просто хочется побыть рядом с ним, пожалеть его. Когда Люси отъезжала от харчевни, она все время поглядывала в зеркало заднего вида. Будто знала, что он поедет за ней. И она увидела его. Но откуда взялся этот орущий человек, который бросился под велосипед?.. Люси притормозив, развернула «Опель» и зарулила следом за Казанфаром в задний двор магазина Хабира… И тут увидела его!.. Даже со спины она узнала этого ненавистного человека – Майера! Ее рука автоматически потянулась под сиденье, где в тайничке лежал дамский пистолет. Люси вытащила его и направила на своего врага. Тот в это время вынул из кармана шило и замахнулся на Казанфара. В момент удара прозвучал выстрел! Майер, вскинув руки, упал на живот, Казанфар – на спину, ударившись головой об угол стены. Люси подлетела к нему, встала на колени, обхватила голову парня… руки ее оказались в крови. Кровь сочилась также из пореза на животе его. Люси стало плохо, но она не могла, не имела право потерять сознание. Она держалась, потому что должна была спасти Казанфара. Но как?.. Перед глазами все поплыло, словно в тумане…

Дверь отворилась, и в палату вошла санитарка. Впереди себя она катила тележку с подносами, на которых стояли тарелки с кашей для лежачих больных. Положив на прикроватную тумбочку одну порцию, санитарка доброжелательным, но строгим тоном произнесла:

– Ужин. Поешьте и ложитесь. Через полчаса придет сестра, сделает укол.

– Когда будет доктор? – спросила тихо Люси.

– Обход завтра утром, – бросила через плечо санитарка, выкатываясь из палаты.

– Пожалуйста, минутку, уделите мне одну минутку, если вас не затруднит? – попросила Люси. Голос ее был таким печальным и сама она казалась такой хорошенькой, что санитарка повернувшись к ней, спросила:

– Я могу вам чем-то помочь?

– О, да…

Лили подняла шприц кверху иглой и пустила струйку лекарства фонтанчиком, выгоняя воздух из цилиндра. У Хусейн-хана к вечеру повысилась температура. Она сделала ему жаропонижающий укол. Минут через тридцать, когда ему немного полегчало, он попросил попить и спросил:

– Так она узнала меня?

– Да.

– Ее необходимо ликвидировать, пока валяется в госпитале. Того толстяка – тоже. Когда они попадут в полицию, будет поздно. Ты вколешь им смертельную дозу морфия.

– Хорошо.

– Это надо сделать сегодня.

– Я сделаю это сегодня.

Лили знала, что спорить с Хусейн-ханом бесполезно. Его волю надо исполнять. Тогда этот резкий, вспыльчивый, готовый на убийство даже во сне человек становится щедрым и благосклонным. Лили окинула его томным взглядом. Высокого роста, широкоплечий, голубоглазый блондин со шрамом! Что могло быть прекрасней такого мужчины!

Через час Лили была готова. В дамской сумочке под кошельком лежали три шприца, а в пустом пакетике из-под пудры – три ампулы с морфием. Она вышла на улицу, поймала извозчика и произнеся одно слово: «В госпиталь», уселась на обитое разноцветными лоскутками кожи мягкое сиденье.

Люси стоило немалых усилий, чтобы начать разговор. Но времени на раздумье не было. И девушка решила сказать главное, а дальше – будь, что будет. Выслушав трогательные слова о молодом человеке, который лежит в палате на втором этаже, о том, что Люси все это время думала, что он погиб, а он, оказывается, раненый, но живой, санитарка поняла главное – этой девушке крайне необходимо увидеться с парнем по имени Казанфар.

– Вы же сами сказали, что там стоит полицейский у дверей. Как же я могу вам помочь пройти? – спросила она Люси.

– Разрешите мне вместо вас отвезти ему ужин.

– Если об этом хоть кто-нибудь узнает, руководство меня тут же уволит. А сейчас так трудно найти работу! К тому же в это время он спит. Ему делают успокоительные уколы, чтобы он больше отдыхал и набирался сил. Я, конечно, отвезу ему еду, но поест он не раньше, чем… минут через тридцать, может, больше, когда проснется.

– Понимаю вас.

– Так что, извините, не могу. И еще… у меня дома маленький ребенок – девочка трех лет. Мы одни с моей Сати. Муж умер от воспаления головного мозга. Если я потеряю работу, кто нас прокормит?..

– Понимаю. Я подожду до завтра. Придет доктор, постараюсь его уговорить. Вы простите, у меня что-то разболелась голова. Надо отдохнуть. Я правда понимаю вас. – Люси всхлипнула и легла на кровать, повернувшись лицом к стене.

– Мне жаль… – санитарка направилась в сторону двери, но в это время в комнате неожиданно погас свет. Это сбило ее с толку. Электрическая лампочка, излучавшая тусклый желтый свет из-под потолка, «моргнув», погасла на несколько секунд и вновь загорелась. Санитарка остановилась и, обернувшись, произнесла: – Кажется, я знаю, как мы поступим.

Лили вошла в госпиталь и показала мужчине-регистратору полицейское удостоверение, которое достал для нее Майер через знакомого начальника участка – ярого сторонника «немецких порядков».

– Мне необходимо проверить постового, – тоном, не терпящим возражения, произнесла она и, заметив в глазах регистратора искорки, которые отлетали к ее ногам, прошла мимо, качнув для верности бедрами. Воздух за ней вмиг наэлектризовался. Она почувствовала это спиной. Не обращая внимания на стук каблучков, Лили поднялась на четвертый этаж, дошла до дамского туалета и вошла внутрь. Там вытащила из сумочки ампулы, обломила кончики и поставила их на туалетный столик. Далее собрала шприцы, «зарядив» морфием, положила все назад в сумочку и направилась в коридор. В это время из палаты Люси появилась санитарка, толкая впереди себя тележку с подносами и наклонив голову, будто выискивала что-то на полу, пошла в сторону лестничной площадки. Лили даже не взглянула на представительницу младшего медперсонала. Она гордо прошествовала мимо этой «официантки» в белом примятом халате, подошла к двери, открыла ее и шагнула в палату. В ней было темно, хоть глаз выколи. Лили провела по стенке рукой, но не нашла включателя. Тогда она оставила открытой дверь, чтобы свет из коридора проникал в комнату, подошла к кровати, на которой лицом к стене под простыней лежала Люси. Лили аккуратно, быстрым движением вытащила из сумки шприц и, ловко воткнув иглу прямо в шейную артерию… нажала большим пальцем на шток поршня!..

Санитарка, миновав несколько лестничных пролетов, спустилась на второй этаж, выкатила свою тележку в коридор и в конце увидела полицейского, стоящего у дверей в одну из палат. Подойдя к нему, сказала, что привезла ужин для больного. Взглянув на тарелки с кашей, страж порядка пропустил молодую женщину в палату, разрешив взять лишь тарелку с ложкой и стаканчик со сладким напитком. Тележку приказал оставить в коридоре. Санитарка вошла и, спиной прислонившись к двери, закрыла ее.

– Казанфар, – тихо позвала она. Парень даже не пошевелился. Лежа с закрытыми глазами, лишь простонал:

– Ммм, – и едва различимо произнес: – Люси, милая, ты… снишься мне?

– Казанфар, – повторила она, глядя на его забинтованную голову, и тут ее прорвало, – любимый мой, это я, да, Люси. Я не снюсь тебе. – Голос ее звучал негромко, но так выразительно, что Казанфар, кажется, слышал все, пусть и во сне. Не обращая внимания на предательские капли из-под век, что скатывались по щекам, Люси все еще стояла у двери, когда услышала голоса за дверью – строгий мужской и рассерженный женский. Первый принадлежал полицейскому, второй – она прислушалась – был также знаком ей… это была… точно, та фальшивая дамочка «из полиции»… Фируза. Она требовала, чтобы полицейский пропустил ее, а тот не хотел этого делать, ссылаясь на то, что у него приказ никого не пропускать. Фируза настаивала, что имеет право. Днем она уже была здесь. Тут стоял другой постовой, который без проблем пропустил ее.

– Я доложу обо всем вашему начальству, – уже теряя самообладание, достаточно громко произнесла Фируза.

Если б в это время в коридоре кто-либо был, он смог бы засвидетельствовать, что да, все именно так и произошло – дама незаметно достала что-то из своей сумочки и, подойдя вплотную к полицейскому, словно хотела обнять того, с большой проворностью воткнула в шею ему шприц. Тот, кажется, ничего не успел понять, лишь с силой оттолкнул от себя женщину и, «помолотив» воздух руками, как лопастями мельница, рухнул на пол!

Услышав грохот за дверью, все случилось достаточно быстро, Люси отошла в сторону от входа. И сделала это вовремя. В следующую секунду, достаточно лихо отворив дверь плечом, в палату вломилась взъерошенная Фируза. Она была похожа на фурию. Достав третий шприц, не глядя по сторонам, рванула к цели, которой являлся теперь Казанфар, и допустила главную в своей жизни оплошность. Почуяв неладное, не скованная в движениях бывшая танцовщица Люси ловко подцепила ногой ногу Фирузы, и та со всего маху грохнулась плашмя на пол. Шприц вылетел из ее руки и откатился как раз к кровати Казанфара. И тут Лили увидела Люси.

– Как это?! – непроизвольно воскликнула она, уклоняясь от полетевшего в нее стула. – Не может быть! Я ж убила тебя! Ты что, дрянь, не сдохла?!

– Так говоришь, из полиции? – Люси бросилась за стулом, подхватила и вновь замахнулась им. – Я узнала тебя, ты не полицейская, ты просто шлюха Майера!..

Не успела Люси опустить стул на голову Лили, как та, издав боевой клич, перекатилась на спину, изогнулась и, схватив свою противницу за ногу, резко дернула на себя. Люси упала на бок, но, смягчив падение руками, попыталась пнуть Лили ногой в лицо. Последняя успела увернуться, откинувшись назад, и заметила недалеко от себя валявшийся на полу шприц с морфием. Лили потянулась за ним, а Люси, не сумев во время схватить ее за руку, дернула ту за подол черного шелкового платья и оторвала массивный кусок ткани. Увидев обнаженные бедра и ляжки Лили, Люси с презрением рявкнула:

– Кто ж на выход носит ажурные трусы под шелком? Только проститутки!

– Тебе видней, – столь же ожесточенно рыкнула Лили и, изловчившись, нанесла удар подъемом ноги, попав точно в висок противницы. Бедная Люси ахнула и умолкла. Лили схватила-таки шприц, поднялась и шатающейся походкой направилась к постели Казанфара. «Этого – заколю, а эту – выкину в окно, с-сучку! Но прежде сниму с нее платье», – подумала попутно Лили. И тут же едва не заорала, как кошка, которой наступили на хвост! Она вдруг заметила, что на конце шприца… нет иглы! Кровь прилила к лицу! Чертыхаясь на фарси, Лили развернулась и, склонив голову, уставилась на пол в надежде найти эту чертову иглу! Щели между рассохшимися, давно не крашеными половицами местами достигали мизинца шириной. Даже думать не хотелось о том, что в какую-то из дыр могла провалиться злополучная игла. Лили тупо шарила глазами по доскам, щурилась, мысленно уговаривая ее отыскаться, и – о чудо! – нашла пропажу. Аккуратно, как миленькую, надев иголочку на наконечник шприца, направилась к Казанфару. Лили могла представить себе несколько вариантов жестокого убийства его и его шлюшки. И это вселяло в нее уверенность и прибавляло сил. Но как можно было предположить, что эта танцулька придет в себя, да еще окажется такой проворной, что внезапно накинувшись на Лили, схватит за волосы и, резко потянув вперед голову, нанесет ошеломляющие удары коленом в лицо!.. Однако Лили устояла, чтобы не рухнуть у ног своего врага. Шприц все еще находился у нее в руке. Направив его вперед, как винтовку со штыком пехотинец, она пошла в атаку на Люси, толком ничего не разбирая перед собой. Та схватила Лили за запястье и отбросила от себя. Когда последняя убрала руку от своего живота, с удивлением и ужасом обнаружила торчащий чуть выше пупка шприц! Поршенек был полностью утоплен в цилиндре!..

– Как это?.. Не может быть!.. – вытащив и отшвырнув от себя пустой шприц, Лили сделала несколько шагов назад, ударилась задом о подоконник и… перевалившись через него, выпала из открытого окна четвертого этажа. Громкий хруст от удара о бетонную плиту во внутреннем дворе госпиталя констатировал «смерть от несчастного случая». Так была впоследствии обставлена гибель «неизвестной посетительницы» руководством медучреждения во избежание лишних вопросов со стороны правоохранительных органов. К слову сказать, последние больших претензий к людям в белых халатах не имели и не стали проверять достоверность медицинского заключения.

Первое, что пришло в голову Люси, когда все закончилось, – это срочно разбудить Казанфара. Девушка хотела растормошить его, даже пошлепать по щекам ладонью, но вместо этого нежно гладила его кучерявые волосы. Все-таки травма головы – нешуточное дело. Не зря же ее перевязали доктора. Казанфар продолжал спать, не думая просыпаться. Очевидно, сказывались не только действия медицинских препаратов, но и положительные флюиды, которые исходили от Люси вполне осязаемо.

– Что делать?! – застучало в ее в висках. Она была близка к панике и, не совсем понимая зачем, встала, приоткрыла дверь и выглянула из палаты. В конце коридора, у стены, стояла каталка для перемещения сидячих больных. – Вот оно – наше спасение, милый Казанфар, – еле слышно произнесла она.

В белом халате и косынке санитарки Люси везла сидевшего в каталке больного, что, склонив голову набок, явно подремывал, к выходу из отделения. Ей было странно, что до сих пор не поднялся шум после падения из окна Лили.

И тут – началось! Сразу и на всех этажах! Дежурные врачи пытались куда-то дозвониться, медсестры побежали по палатам, спрашивая, все ли в порядке у больных? Мимо Люси по лестничному пролету вниз прогрохотали трое мужчин-санитаров с носилкой и женщина.

– Больная из четырнадцатой палаты умерла! – крикнула ночная медсестра, выбежав в коридор.

«Как умерла?! – едва не вскрикнула Люси. Она как раз спустилась на лестничную площадку второго этажа, это была ее палата. Там, потушив свет, чтобы не видно было, кто на кровати, вместо Люси прилегла санитарка. – Как умерла?!»

В фойе при виде медработницы с каталкой оживился регистратор, строго окликнув ее:

– Вы куда?.. Отвезите больного назад. Выходить из отделения запрещено!..

Люси попыталась сделать вид, будто не поняла, что обращаются к ней. И продолжала двигаться к выходу. Регистратор встал из-за стола, но в это время… входные двери распахнулись настежь, а двое медиков, придерживая створки, стали активно жестикулировать и покрикивать, чтобы никто не мешал в проходе. Следом за этим в окружении нескольких врачей и медсестер двое санитаров внесли носилки, где, укрытая простыней по грудь, лежала Лили. На лице у нее была кислородная маска, и женщина-санитар в руках несла штатив с капельницей. Перетянув на себя все внимание, «процессия» оттерла Люси с каталкой к стене.

– Она жива? Спросил регистратор одну из медсестер.

– Состояние несовместимое с жизнью. Она – не жилец.

Это было последнее, что услышала Люси, которая, словно мышка, проскользнула с Казанфаром в дверной проем и выкатилась в госпитальный двор.

– Мисс Люси, что за вид? Вы устроились работать санитаркой в госпиталь?

Люси подняла глаза, перед ней стоял худой с усиками полицейский офицер.

– Помогите, – сама не понимая зачем, прошептала ему Люси и осеклась.

– Конечно, пройдемте со мной, – внимательно посмотрел на нее офицер. – Здесь, за деревьями, стоит моя машина.

«Что я такое творю, – приуныла Люси, – чем мне может помочь полицейский? Опять посадить в камеру? Надо бежать! Надо бежать!»

– Вот еще что, не делайте глупостей, – словно услышав ее мысли, предостерег полицейский и, направляясь к легковушке, на ходу добавил: – Сами вы отсюда не выберетесь. А я вас вывезу в город. Успокойтесь.

– Казанфар, милый, прости, я, кажется, сотворила несусветную глупость, – почти плачущим шепотом произнесла Люси. – Я убью его, если он захочет арестовать нас!

– Люси.

Девушка вздрогнула. Это был голос Казанфара.

– Милый!

– Скорее в машину, потом договорите! – Это уже произнес полицейский с явными нотками нетерпения. – Нам нельзя здесь задерживаться. Садитесь назад первой, я помогу Казанфару.

Практически окончательно проснувшийся Казанфар посмотрел на молодого мужчину в полицейской форме и, протискиваясь в машину, не удержался:

– Коля?

– В машину, – захлопнул за ним дверь офицер. – Что за словоохотливость такая? В пути поговорим.

– Милый! – донеслось из салона.

– Люси! – Казанфар не совсем еще понял, что происходит, но ему понравилась эта ситуация.

Дав немного прийти в себя парочке на заднем сиденье, старший лейтенант госбезопасности Николай Попов, которого ребята из «Легкой кавалерии» называли по-простому – Коля, благополучно вырулив с территории госпиталя, направил свой «ЗИС» в советское полпредство. «Как же я его не узнала? – удивлялась девушка, еще не вполне отойдя от стресса. – Надо же, как форма с погонами меняет человека».

Глядя в зеркало заднего вида на растерянные лица Люси и Казанфара, Коля решил немного «сбавить градус» и внести ясность в происходящее:

– Есть такой полицейский – старшина Бейбутов. Жора его хорошо знает. Кстати, он скоро получит лейтенанта согласно занимаемой должности, растет человек. Так вот, – Коля улыбнулся, вспомнив историю, как Бейбутов пытался завербовать Жору, чтобы сделать из него своего осведомителя, в итоге же сам стал агентом советской разведки, завербованным Вартаняном. – Так вот, с некоторого времени у нас с Бейбутовым наладилось сотрудничество по определенным вопросам. Он дал информацию о вашем задержании. Было принято решение не допустить повторной отправки вас в тюремную камеру. Ну а дальше вы все и без меня знаете.

Уже в полпредстве Иван Иванович, который встретился с парой, сказал, что дело Казанфара уже закрыто и его изымет из архива наш агент. А вот с Люси все обстоит посложнее. Ей придется месяца на три уехать из Ирана, пока дело ее также закроют и отправят в архив.

– Вы можете уехать в Союз.

– Я бы хотела в Югославию.

– К родителям? Ну вот, думал оставить приятное напоследок, да что с вами поделаешь, расскажу – мы нашли ваших родителей. Они сейчас находятся в кратковременном отпуске в Москве. Так что готовьтесь к встрече.

– О, благодарю! Знаете, я еще хотела бы вас попросить об одном важном деле. В госпитале погибла молодая женщина-санитарка. Даже не успела узнать ее имени. Она мне очень помогла. Можно сказать, спасла жизнь. Целились в меня, а убили ее. У нее осталась осиротевшей маленькая трехлетняя дочурка, зовут Сати. Не знаю, где она сейчас и под чьим присмотром. Прошу, помогите найти ее. Не хочу, чтобы ребенка отдали в приют. Я твердо решила удочерить девочку.

Агаянц задумался. И тут заговорил Казанфар:

– Ни тебе, ни мне, Люси, иранские власти ребенка не отдадут. Но удочерить ее могут… мои родители. Они достаточно состоятельные, и их социальное положение соответствует требованиям законодательства, чтобы сделать это.

– А захотят?

– Ну-у… смотря как им это преподнести, – серьезно произнес Казанфар.

– Ты же единственный ребенок в семье? – улыбнулась Люси. – Хочешь сестренку?

– Хочу дочурку. Когда мы с тобой поженимся, удочерим Сати.

Если б этот разговор состоялся не в полпредстве, в присутствии Агаянца, Люси бросилась бы на шею Казанфару со словами: «Как я люблю тебя, милый, ты даже не представляешь себе!»

– Что ж, так тому и быть. Найти девочку мы поможем. Ну а дальше уже дело за вами. – Иван Иванович тряхнул головой от такого поворота событий и тоже улыбнулся.

– Разрешите? – все это время молчавший Коля Попов подошел к Агаянцу.

– Валяй!

– Ребята, заходите! – С этими словами Коля открыл боковую дверь, и комната в момент наполнилась веселым ребячьим гвалтом, как бывало всегда, когда по хорошему поводу собиралась вместе «Легкая кавалерия».

– Приятно видеть вас в сборе, – радуясь со всеми, произнес Иван Иванович: – а сейчас прошу на свежий воздух. По аллее направо, в парковой беседке, накрыт стол с угощениями. Пойдемте посидим, пообщаемся.

– Делу – время, потехе – час, – пошутил по пути начитанный Шекспир. – Пословица 1656 года, означает: всему свое время – поработал, отдохни.

– Вот это эрудиция, я понимаю, – рассмеялся Агаянц и добавил: – А если серьезно, то впереди нас ждет большая работа. Без преувеличений говорю. Готовьтесь к этому, ребята.

– Эх, хорошо здесь у вас, – высказал общее мнение Оганес. – Жалко только, что Жоры нет сегодня.

– Ничего не поделаешь, – ответил Агаянц. – Человек готовится к выпускным экзаменам. Понимать надо.

Находившийся рядом Коля Попов хотел было дополнить сказанное начальником: «Окончание разведшколы, к тому же английской, это ни хухры-мухры. Ради такого можно и потерпеть маленько». Но, подумав, не стал встревать в разговор.

Превосходно сдав выпускные экзамены, Геворк Вартанян завершил учебу в разведшколе и стал, как сам пошутил: «законченным английским шпионом». Для самой разведшколы это знаменательное событие обернулось… полным крахом ее деятельности и закрытием. Руководитель советской резидентуры Агаянц в разговоре с полковником Спенсером – главным английским резидентом – выразил недоумение по поводу действующей в Тегеране британской разведшколы. «Все бы ничего, но эта школа готовит диверсантов для заброски в СССР, – сказал Агаянц. – Нехорошо. Мы же союзники. Во избежание недоразумений надо бы ее закрыть». Спенсер тут же отреагировал, пытаясь «сохранить лицо»: «Это не английская, это – немецкая разведшкола. Представляете, какие наглецы! У нас с вами под носом организовать такое!» – «Тем более ее надо немедленно закрыть», – сделал вид, что поверил ему на слово Агаянц. Единственное, в чем он не мог не согласиться со Спенсером, это то, что немецкая резидентура действительно вела себя нагло в Тегеране. Очередное задание, которое Иван Иванович поручил Жоре и его «Легкой кавалерии», заключалось в необходимости проверить одного коммерсанта. Им оказался немец по имени Ганс Вальтер – бегло говорящий на фарси, владелец букинистического магазина. Подозрительно было то, что постоянными клиентами Ганса являлись военные – иранские офицеры из Генерального штаба! Большие любители литературы, слишком уж часто захаживали они в магазинчик, подолгу крутясь у полок и перебирая книги. Что они там искали, а может, забыли? Вопросы требовали ответов. В связи с этим Ашоту и Оганесу пришлось «пристраститься» к чтению. Вскоре к ним присоединился и Шекспир. Ребята, с завидным постоянством приобретая старинные книги, не только привлекли к себе внимание хозяина, но и понравились ему как собеседники. Особенно Шекспир, который нередко затевал интересные дискуссии по поводу прочитанного и мог позволить себе, как творческий человек, пропустить с Гансом бокальчик-другой пива. Не секрет, что в подпитии мужчины охотно говорят о двух вещах – о женщинах и о политике. Если о женщинах с юнцами, каковыми считал троих мальчишек немец, говорить ему было как-то не очень, то о политике – в самый раз. «Майн гот! – глубокомысленно размышлял он, потягивая пивко и попыхивая трубкой. – Зачем мы сунулись в Россию? Катастрофическая ошибка. Увязнет наш вермахт в ее бескрайних просторах. Увязнет». Между тем регулярные походы к букинисту позволили троице не только заметно повысить свой интеллектуальный уровень, но и узнать много чего другого. Оказывается, книжная лавка Ганса являлась «почтовым ящиком» для передачи секретной информации. Завербованные немецкой разведкой иранские офицеры, просматривая для отвода глаз книги, закладывали в стоявшие на полках фолианты украденные из штаба документы. Ганс передавал их в резидентуру и получал новое задание. Увы, агент, который не верит в конечный результат своей работы, – мертвый агент. Упаднические настроения Ганса закончились тем, что он попал под влияние представителей противоборствующей стороны и был перевербован советскими разведчиками. Добросовестно исполняя работу по дезинформации бывших своих хозяев, он внес посильный вклад в победу над нацистскими спецслужбами.

Кстати, несколько позже Ганс Вальтер оказался одним из троих немецких агентов, сообщивших о готовящейся гитлеровским командованием важнейшей спецоперации, способной в корне изменить ход мировой истории. Но это – если забегать вперед. Мы не будем этого делать.