37

Вот чего она боялась. Она как могла оттягивала этот момент, была готова пойти на любые сделки, лишь бы он вообще никогда не настал, но понимала, что ей от него никуда не деться.

Она чувствовала себя животным, которое везут на бойню. Она мечтала, чтобы ее везли вечно.

Но вот фургон остановился, двери подсобки распахнулись, послышался шум: мясники надели фартуки, стали точить ножи.

Могила раскрылась у нее над головой.

– Выходи, – скомандовал безжизненный голос.

У Лудивины звенело в ушах после многих часов в неудобной позе, без еды и воды. Ее ослепил непривычно яркий свет. В голове все смешалось. Она едва сумела разогнуться, ноги ее не держали, колени саднило, ягодицы болели, спину свело. Она попыталась выпрямиться, но не сумела: мешали стянутые хомутом запястья.

Мужчина схватил ее за руку и резким движением вытащил наружу. Он явно силен, отметила она.

Он швырнул ее на холодный бетонный пол.

Ей удалось выбраться из могилы, но все же еще никогда она не была так близка к смерти.

Боль в желудке вернулась: внутри у нее словно ворочался раскаленный вертел, и от этого ощущения она полностью пришла в себя.

Подвал. Он держит ее в подвале, тут пахнет сыростью.

Все ее органы чувств с огромной скоростью подстраивались к новым условиям. Она вновь четко видела все вокруг, хотя свет и казался ей слишком ярким после многих часов во тьме. Сколько времени она там провела? Пятнадцать, двадцать часов?

Она оказалась в небольшом помещении: голые стены, покрытые облупившейся краской, усеяны темными пятнами. Вентиляционное окошко заткнуто тряпками, поверх них – слой минеральной ваты.

«Она поглощает звуки… крики».

Никакой мебели. Ее тюрьма представляла собой небольшую яму под бетонным полом, которую накрывали тяжелой плитой. Сколько времени можно прожить в такой дыре?

Тогда Лудивина повернула голову и увидела в противоположном углу помещения, на полу, грязный матрас. Накрытый прозрачной пластиковой пленкой.

Сердце у нее забилось. Она знала, что все случится здесь. Пленка была чистой, новой.

«Это для меня…»

Ее глаза наполнились слезами.

В горле встал ком, когда она заметила пластмассовый короб вроде тех, что используют рыбаки, а рядом с ним – три бутылки отбеливателя.

По пищеводу рванулось вверх что-то горячее и кислое.

Она заметила хомуты, висящие на гвозде возле матраса: еще не застегнутые, готовые к использованию.

Мужчина отскочил, вскрикнув от омерзения. Лудивину вырвало желчью, она повалилась на пол, совершенно обессилев, пытаясь не потерять сознание.

Мужчина обошел вокруг нее, выбирая, с какой стороны подступиться. Он голый, вдруг осознала она, и от этого в слабые стенки ее желудка толкнулась новая волна чего-то кислого. Она застонала.

– Ползи, – скомандовал он, указывая на матрас.

Лудивина покачала головой, словно не желающая повиноваться собака, понимающая: то, чего от нее требуют, куда страшнее, чем удары, которые обрушит на нее хозяин.

Мужчина встряхнул электрошокером:

– Ползи, или я тебе очко поджарю.

Эти слова ударили ее словно током. Осознав, что ее ждет, во всех подробностях представляя, как именно он станет ее мучить, как он будет ее насиловать, как резко затянет у нее на горле хомуты, чтобы задушить, чтобы смотреть, как она корчится в судорогах, Лудивина взяла себя в руки, забыла про изнурение и страх.

«Собрать как можно больше информации».

Это единственное, что ей оставалось.

Желая выиграть еще пару секунд, она перекатилась по полу и поднялась на колени, изображая все возможные муки – точнее, изображать ей ничего не пришлось. Она поняла, что к ней возвращается чувствительность, по телу словно поползли тысячи крошечных муравьев.

Помещение было первым из трех смежных.

В соседней комнате виднелся силовой тренажер, в третьей гудел бойлер.

«Лестница наверх там, в самом конце».

Для нее эта лестница была сейчас на другом конце вселенной. Ей пришлось бы ползти, катиться, подтягиваться на руках целую вечность, чтобы взглянуть на нее хоть краешком глаза. Невозможно. Он настигнет ее раньше, чем она доберется до тренажера. Все годы занятий боевыми искусствами ей сейчас никак не помогут. Она едва могла подняться, вряд ли сумела бы удержаться на ногах, а он, наоборот, стоял прямо над ней, словно хищник, готовый броситься на добычу.

Она подняла глаза на него, на обнаженное тело, вид которого вселял в нее ужас.

От изумления ее едва снова не вырвало.

Она его знала.

Точнее, она где-то уже видела его лицо, но теперь не могла вспомнить, где именно и при каких обстоятельствах.

Худое лицо. Впалые щеки, широкие темные брови, подчеркивающие ястребиный, безжалостный взгляд. Выбритый череп. Почти незаметная ниточка губ. Из-за сурового вида казалось, что ему лет тридцать пять, но Лудивина решила, что на самом деле он чуть моложе. Длинные, жилистые руки, тонкие полосы мышц натянуты вдоль всего корпуса, словно прочные эластичные ленты. Он не был крепко сбитым, скорее сам смастерил себе подходящую униформу, которую постоянно подлатывал на силовом тренажере в соседней комнате. Его тело должно было овладевать, сражать, подчинять.

Машина для убийства.

– Давай! – рявкнул он. – Ползи! Повторишь мне слова, которые говорила ночью. Я хочу услышать их снова.

«Ночью».

По краям минеральной ваты, закрывавшей отдушину, пробивался свет. Был день. Она провела здесь не более суток, это точно, а значит, ей пришлось бороться за свою жизнь в ту же ночь, когда он ее похитил.

«Он хотел сразу же взяться за меня… он был слишком возбужден и не мог сдержаться, несмотря на усталость… но всего того, что я ему сказала… хватило… до сих пор».

До утра после похищения. Самое позднее – полудня, оценила она.

Слишком рано ждать помощи со стороны. Ее друзья, возможно, еще даже не заметили, что она исчезла.

На них никакой надежды нет.

Она умрет в этом жутком подвале.

Если только ничего не придумает. Ей остается надеяться только на себя.

– Я… с вами… поговорю, – вымучила она, несмотря на то, что в горле у нее пересохло от жажды и ужаса.

– Молчи! Будешь говорить, когда я велю! Иди на матрас.

Лудивина знала, что в миг, когда ее колени коснутся матраса, решится ее судьба. Он окажется в своей зоне комфорта, его фантазия развернется в полной мере, а эта фантазия настолько сильна, что ее, Лудивину, унесет, словно соломинку, которую подхватил ураган. Что бы она ни делала, ничего не поможет.

«Выиграй время!»

Она притворилась, что у нее кончились силы, и рухнула на холодный бетон.

«Вход. Найди вход в его сознание. Завяжи разговор».

Это должно быть что-то другое, не связанное с его желанием: теперь он ее видит, так что ей нельзя использовать ту же стратегию, что и ночью. Иначе он ее сразу убьет.

«Другие слабости! В чем они? Вспоминай все, что ты о нем знаешь! Найди долбаный вход!»

Он ударил ее ногой по ребрам. Лудивина изо всех сил сжалась и промолчала, проглотила собственный крик. Не дать ему этого удовольствия.

– Скорее! – разозлился он.

Она медленно оперлась на один локоть, затем на другой. Каждое движение давало ей отсрочку, дарило ей еще один шанс отыскать слабину, которая была ей так нужна.

– Я просто хочу помолиться в последний раз, – вдруг сказала она. – Всего раз…

Он пощелкал языком в знак того, что об этом не может быть речи, и ногой указал на матрас.

– Прошу вас… скажите… где юго-восток. Я хочу помолиться…

Повисло молчание. Полное отсутствие звуков. Оба на миг перестали дышать.

– Ты мусульманка? – спросил он.

Тон слегка изменился. В нем слышалось подозрение.

Лудивина не ответила.

Слабина была здесь – в противоречии между его недавно обретенной, но очень сильной верой и его жуткими, запретными фантазиями.

– Я просто хочу помолиться… потом ты будешь делать все, что захочешь, Бог за мной присмотрит.

Она перешла на «ты», чтобы сократить разделяющую их дистанцию.

Он не реагировал. Пытается вернуть Бога на свою сторону, догадалась Лудивина. Хочет оправдать свои действия.

Она задумалась о том, почему он ее похитил. Он выбрал ее не случайно. Он сделал это потому, что знал: она идет по его следу.

«Где я видела его лицо?»

Не среди дел насильников, дела которых они перебирали в последние дни. На распечатанных документах не было фотографий.

«Он взялся за меня, потому что я подобралась к нему слишком близко».

Как он узнал?

«Теперь он убивает не для того, чтобы удовлетворить собственные желания! Он убивает, чтобы служить…»

Он явно чему-то служит, подтверждение тому – Брак и Фиссум. Он точно не ведет религиозную войну: христианский фанатик против радикальных исламистов – это не про него, Фиссум по собственной воле последовал за ним, а он убил его, пока тот молился, повернувшись к Мекке. С Браком было иначе: он все тщательно спланировал, чтобы отвлечь следователей. Нет, он тоже мусульманин.

Вид куска пластиковой пленки, ожидавшего ее в трех метрах, лишал Лудивину всяких иллюзий. Убийца разделается с ней во имя Господа, но использует эту возможность, чтобы дать себе волю, чтобы удовлетворить свои извращенные фантазии… ведь именно они – основа его нынешней личности. Как он интерпретирует насилие над ней, ее убийство? Как превратит их в необходимое действие? У него нет ни единого повода… кроме защиты от нее. Но ведь это уже не истовая вера, это эгоизм, он действует, чтобы выжить. Какое хлипкое объяснение он дает своим поступкам!

– Замолчи и иди туда! – повторил он, на этот раз совершенно спокойно.

С тех пор, как он глубоко уверовал в Бога, он убивал, чтобы повиноваться. В перерыве ему под руку попалась Анна Турбери – своего рода переходный этап, последний бесконтрольный порыв. Но с тех пор он служил делу, значительно превосходящему его самого.

«Он повинуется, потому что это соответствует его духовным убеждениям и личным потребностям».

Почему он взялся за Лудивину? Потому что так велел ему тот, кто им руководит, или потому что понял, что она взяла его след? В первом случае он ее уничтожит. У него нет выбора, его действия оправдывает приказ, полученный свыше. Но если он похитил ее по собственной инициативе…

Над ней сверкнул электрошокер.

– Я тебе очко подожгу! – раздраженно крикнул он.

«Он в нетерпении, он пришел за мной, потому что снова испытывает возбуждение, а я сейчас все испорчу».

Она поняла, что он теряет контроль над собой. Удары, гнев говорили о том, что есть лишь два варианта: либо он возьмется за дело и пойдет до конца, либо в конце концов устанет и, не желая испортить самый главный момент, бросит ее обратно в ее могилу еще на несколько часов.

«Слишком рискованно».

Нужно зайти с другой стороны, заставить его сомневаться. Заставить его метаться между истовой верой и убийством. Погрузить его в его собственные мучительные переживания о добре и зле, так чтобы они вытеснили из его головы всякое стремление к насилию.

– Бог меня защитит, Он примет мою душу, – выдавила она, едва ворочая языком.

– Заткнись.

– Он откроет мне двери, потому что знает, что я – жертва Зла.

Порывшись в собственной памяти, словно застывшей от стресса, Лудивина вспомнила слово, которое использовал один ее бывший коллега, мусульманин, рассказывая о том, что в его религии под запретом.

– Убивать меня – харам, – прибавила она. – Ты ответишь перед Ним за свой поступок.

– Молчи!

– Если ты изнасилуешь и убьешь мусульманку, то навлечешь на себя Его гнев и…

Он прижал к ее руке электрошокер и ударил током. Лудивина подобралась, до боли сжала зубы, все ее тело словно пронзило молнией.

– Заткни свой гребаный рот! – заорал он.

Лудивина задыхалась, скорчившись на полу. Она его спровоцировала, он среагировал, а значит, она нащупала чувствительную струну, заставила его свернуть с рельсов, ведущих в его фантазию. Она на верном пути, но этот путь смертельно опасен: одно неверное движение – и у нее на горле затянется пластмассовый хомут…

– Если ты меня изнасилуешь, – выдавила она, – ты изнасилуешь Бога.

Новая порция ударов ногами, сильных, прямо в ребра.

– Он повсюду, – стонала она, – Он все знает, Он все ви…

– Ползи, сука!

Пятка мужчины врезалась Лудивине в рот, так что ее отбросило назад. Она ударилась головой об пол и почувствовала, что вот-вот потеряет сознание. Она сопротивлялась. Изо всех сил пыталась сохранить ясность ума, боролась с упорством человека, понимающего, что он умрет, если сдастся. Вкус крови на губах помог ей не отключиться.

– Я знаю, что с тобой происходит, – морщась, выговорила она. – Твои жуткие желания борются с твоей верой. Я все знаю. Бог говорит мне обо всем.

Ее скрутило от нового удара током. Один нескончаемый разряд.

Затем мужчина вскочил и отбежал от нее. Он издал вопль – крик дикого зверя, в котором слышались и ярость, и агония.

Лудивина, едва живая после обрушившегося на нее наказания, собрала все еще сохранившиеся у нее крупицы сил, чтобы удержать глаза открытыми, хотя бы наполовину… Она захлебывалась в собственной крови, вонзала ногти все глубже в кожу ладоней. Но лицо ее кривилось в жестокой усмешке.

Он сорвался. Возбуждение прошло. Теперь он либо убьет ее, либо выждет, пока гнев уляжется, пока он вновь сможет все контролировать, пока вновь обретет власть над ней… пока сексуальное желание не пересилит сомнения, вину перед Богом.

Он подошел к ней, схватил за лодыжки и грубо потащил к темной яме.

– Большой джихад, я должен совершить большой джихад! – произнес он сам для себя, словно пытаясь себя убедить. – Да, да, чтобы перейти к малому джихаду. Он велел мне вершить догму! Он велел забрать с собой как можно больше людей! Эта кафир – одна из них! Одна из них!

Люк закрылся, и Лудивина вновь оказалась во тьме, которая теперь несла ей успокоение.

Она выиграла еще несколько часов.

В следующий раз он найдет способ сразу ее обуздать.

Она сделала глубокий вдох, желая вновь обрести контроль над собственным телом. Она была жива – пусть и ненадолго; но все же ей удалось одержать маленькую победу над временем.

«Без паники…»

Чтобы забыть страх, ей нужно было на что-то отвлечься.

«Этот человек… где я его раньше видела?»

У Лудивины болело все тело, она не могла унять дрожь, она плакала, не желая признаваться в этом самой себе, – но все же не собиралась сдаваться на милость этого чудовища.

Она погрузилась в себя, ушла как можно глубже и принялась искать в памяти его лицо.